Текст книги "Ацтеки. Воинственные подданные Монтесумы"

Автор книги: Жак Сустель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Простолюдины

Ацтекское слово масеуалли (множественное число – масеуальтин) означало в XVI веке любого человека, который не принадлежал ни к одному из социальных слоев, о которых шла речь, но который, тем не менее, не был рабом. Это были «простые люди», или «плебеи», как часто переводили это слово испанцы. Оказывается, вначале это слово обозначало просто «работяга». Оно происходит от слова масеуало («работать, чтобы получить по заслугам»), из которого появилось слово масеуалицтли, которое означает не буквально «работа», а «действие с целью получить по заслугам». Это же самое слово использовали для описания танцев, которые исполнялись перед изображениями богов, чтобы заслужить их благосклонность. Очевидно, что это слово не несло в себе уничижительного смысла. Литература полна примеров, когда слово масеуальтин означает просто «люди» без каких-либо намеков на более низкое положение. И все же, несомненно, со временем это слово приобрело несколько презрительное звучание: считалось, что масеуалли – это синоним грубости. Масеуаллатоа означало «грубо разговаривать», а масеуальтик означало «вульгарный».

В огромном городе, хотя там и могло быть несколько тысяч чиновников, купцов и ремесленников, число масеуальтин было значительно больше – это было огромное большинство населения. Они были полноправными гражданами, членами племени и жителями квартала, но на них лежали определенные обязанности, которых им было не избежать. Их положение может наилучшим образом проиллюстрировать перечень их прав и соответствующих обязанностей.

Как мексиканец и член кальпулли Теночтитлана или Тлателолько, масеуалли имел право на пожизненное владение участком, где он построил свой дом, и на клочок земли, которую он обрабатывал. Его дети могли ходить в местную школу. Он и его семья, по традиции, принимали участие во всех церемониях своего района и города; а когда власти раздавали пищу и одежду, он имел свою долю. Если он был смел и умен, он мог подняться выше, стать богатым и пользоваться уважением. Он имел право голоса при выборе местных вождей, хотя в конечном счете их назначение зависело от императора.

Но пока он оставался простолюдином, и, если он не делал ничего, чтобы отличиться, в первые годы жизни в своем мирке ему надлежало выполнять тяжелые повинности. Для начала существовала воинская служба, хотя ни один мексиканец не считал ее бременем, а скорее честью и религиозным ритуалом. Далее масеуалли попадал в списки городских чиновников, и в любое время его могли призвать на общественные работы: уборку, ремонт, строительство дорог, мостов и храмов. Если во дворце нуждались в воде или дровах для очагов, немедленно посылали рабочую команду из масеуальтин. Более того, от масеуалли требовалось платить налоги, которые в каждом районе собирал его глава и совет старейшин, а чиновники надзирали за их уплатой.

И все же надо признать, что по сравнению с масеуальтин подвластных городов или – что еще заметнее – сельской местности масеуалли любого из трех объединенных городов: Мехико, Тецкоко и Тлателолько, – возглавлявших империю, находился в привилегированном положении. Он платил налоги, но, с другой стороны, они в значительной степени компенсировались его долей при раздаче одежды и продовольствия (подобно подачкам в Древнем Риме), которая обеспечивалась податями с провинций. Он принадлежал к племени, занимавшему главенствующее положение, и извлекал выгоду из этого: платили те, кто жил в провинциях. Именно крестьянин с его неграмотной речью и простыми манерами был настоящим простолюдином. Именно его труд требовался всегда, именно его урожай всегда облагался налогом. На его плечах лежало все бремя социальной надстройки. И тем не менее это население из свободных людей в городах и сельской местности имело статус не без известной доли достоинства, каким бы скромным он ни был. Этот статус, более того, не препятствовал ни одному человеку подняться над общим уровнем, если его личная храбрость или везение позволяли ему сделать это. Никто не мог ни отнять у масеуалли землю, которую он обрабатывал, ни изгнать его из его кальпулли, разве что это было наказанием за преступления или серьезные проступки. За исключением природных бедствий или войны, он не подвергался риску голода или риску умереть вдали от своего привычного окружения, соседей и богов.

Что же касается шансов на успех и улучшение своего положения, то мы уже видели, что они были весьма значительны: служба в армии и менее доступная карьера жреца могли привести к наивысшим должностям. А необходимость охранять какое-нибудь высокопоставленное лицо открывала путь к огромному количеству профессий, менее блестящих – да, но все же уважаемых и, несомненно, прибыльных: привратников, охранников, посыльных, всевозможных мелких чиновников. Или же милость императора или благосклонность какой-нибудь знатной дамы могли совершенно изменить жизнь простолюдина. Так и случилось с человеком по имени Шочитлакоцин, садовником в пригороде Мехико, во время правления Монтесумы II. Хотя он и был простого происхождения, он не стал раболепствовать перед императором, и тот, тронутый его достоинством, возвысил его, заметив, что относится к нему как к кровному родственнику.

Чимальпахин рассказывает, как дочь Ицкоатля влюбилась в масеуальцинтли, «маленького простолюдина», из Атотонилько; она вышла за него замуж, и благодаря этому браку с принцессой он стал владыкой своей деревни.

Это все говорится к тому, что не было непреодолимых стен, разделявших социальные слои, и, даже живя самой скромной жизнью, можно было питать свои надежды.

Ниже свободных простолюдинов, но выше низшего слоя, рабов, находилась еще одна категория населения, а именно: безземельные крестьяне. Их название тлальмаитль (буквально: «рука земли», откуда и «сельский ручной труд») переводится как «сельскохозяйственный рабочий» или «поденный рабочий». Трудно понять, как эта категория людей могла возникнуть, если каждый член племени имел право на участок пахотной земли. Возможно, эти безземельные крестьяне были теми, кого мы сейчас называем «перемещенными лицами», жертвами войн и государственных переворотов, которые часто происходили в городах Центральной Мексики в предыдущие двести—триста лет. Бежав от своего племени, они, возможно, предложили себя какому-нибудь мексиканскому сановнику, который обеспечил их землей. Или, быть может, это были семьи, которые остались на своем месте, когда сельские угодья завоеванных городов были переданы ацтекским владыкам. Как бы там ни было, тлальмаитль жил на земле, которая была выделена ему и его семье, и, если право владения участком переходило к наследникам, он оставался, будучи привязанным к земле. В обмен за эту землю, которую обрабатывал для себя, обеспечивал «воду и дрова», работу по дому и платил арендную плату, либо отдавая часть своего урожая, либо работая на другом поле для хозяина, от которого он зависел. Следовательно, здесь мы имеем издольщину или сельскохозяйственную аренду.

В отличие от масеуалли тлальмаитль не был горожанином. У него не было прав горожанина, но у него не было и расходов горожанина. Он не платил налоги, и его нельзя было призвать на работы, то есть он ничего не был должен городу и кальпулли. Короче, он рассчитывал только на человека, который дал ему землю.

Однако по двум пунктам его положение напоминало положение простолюдина: он подлежал воинской службе (самое главное исключение) и он находился под гражданской и уголовной юрисдикцией ацтекского правителя. Следовательно, он был не полностью отдан во власть одного человека. Он по-прежнему был свободным человеком.

Рабы

В самом низу социальной лестницы, ниже всех, на дне общества мы видим того, кого за неимением более точного слова называют рабом, тлакотли (тлатлакотин – форма множественного числа). Он не был горожанином, он не был человеком, он принадлежал своему хозяину, как движимое имущество. В этом отношении его положение напоминало рабство, как оно понималось в античные времена на Западе или до недавних пор в современном мире. Но во многом другом мексиканское рабство отличалось от общепринятого понятия. «Путь в рабство у этих аборигенов Новой Испании совершенно не похож на тот, каким становятся рабами у европейских народов, – пишет отец Мотолиниа. – Мне даже кажется, что те, кого называют рабами (в Мексике), не соответствуют общественному положению раба в полном смысле этого слова». Когда испанцы после завоевания ввели в Мексике тот вид рабства, который был принят в Европе, с клеймением лица раскаленным железом, отправкой на рудники и обращением худшим, чем с животными, несчастные индейцы, должно быть, позавидовали участи своих бывших рабов: безусловно, они не выиграли от таких перемен.

Каковы были отличительные черты положения раба в Мексике в начале XVI века? Первая состояла в том, что раб работал на другого человека как сельскохозяйственный рабочий, или как слуга, или, быть может, как носильщик в купеческом караване. Рабыни пряли, ткали, шили или чинили одежду в доме своего хозяина и зачастую были его наложницами. Тлакотли не получал плату за свою работу. Но ему давали жилье, его кормили и одевали, как обычного гражданина. «Они обращаются со своими рабами почти как с детьми». Есть примеры, когда рабов делали дворецкими, вверяли их попечению большие поместья и наделяли властью над свободными людьми. Более того – и здесь мы полностью забываем о классическом понятии рабства, – тлатлакотин могли обладать товарами, копить деньги, покупать землю и дома и даже рабов для себя. Ничто не препятствовало бракам между рабами и свободными людьми. Раб мог жениться на свободной женщине; и не так уж редко случалось, что вдова выходила замуж за одного из своих рабов, который таким образом становился главой семьи. Все дети рождались свободными, включая тех, у кого оба родителя были рабами. Положение раба не было связано с позором, который передавался по наследству. Император Ицкоатль, один из величайших людей в истории Мексики, был сыном рабыни и Акамапичтли.

Более того, рабское положение не было обязательно пожизненным. Многие получали свободу после смерти их хозяина согласно его завещанию; другие освобождались императором или одним из его соправителей. Например, по приказу Монтесумы II и Несауальпилли было отпущено на волю большое количество рабов. Любой раб, которого собирались продать, мог попытаться вернуть себе свободу: если он бежал с рынка, никто, кроме его хозяина и хозяйского сына, не мог задержать его, не попав сам в рабство. И если однажды ему удавалось проникнуть во дворец, присутствие монарха моментально освобождало его от всех уз, и он становился свободным человеком.

Кроме того, другие могли выкупить себя из рабства, либо выплатив своему хозяину ту сумму, за которую он купил их (и это подкрепляет утверждение, что рабы могли стать свободными и процветать), либо найдя себе замену в лице другого члена своей семьи: несколько братьев могли по очереди служить одному и тому же хозяину. Так что рабство здесь было не таким безнадежным, как в другие времена и в других местах, это состояние могло быть только временным.

Но как же человек становился рабом? Необходимо отметить, что существовали разные рабы, и их статус имел широкие отличия. Военнопленные или, по крайней мере, те, кто не был принесен в жертву сразу же по окончании кампании, продавались в рабство либо в Тлателолько, либо в Ацкапотсалько. По некоторым данным, самыми богатыми торговцами были те, которые совершали набеги на непокоренные племена для захвата рабов. Некоторые города были обязаны поставлять определенное число рабов в качестве налога, и они, несомненно, добывали их за пределами империи при помощи вооруженных вылазок. Циуатлан на Тихоокеанском побережье присылал в Мехико пленников-тарасканов и куитлатеков; Цомпанко присылал тлаппанеков, а Теотитлан – миштеков. Всех этих рабов-чужеземцев, считавшихся варварами и военнопленными, первоначально предназначенных для смерти на алтаре, можно было рассматривать как огромное количество жертв с отсроченным приговором; и большинство из них стоически заканчивали свою жизнь на кровавом камне на вершине пирамиды.

Рабство также могло явиться наказанием за определенные преступления и проступки. Мексиканское правосудие не знало длительных сроков заключения, столь знакомых нашим судам. Но человек, укравший что-либо в храме или во дворце или ограбивший частный дом, становился рабом храма, господина или владельца дома, до тех пор пока он не выкупал себя, выплатив сумму украденного, при помощи своей семьи, если это было необходимо. Рабство также было наказанием для тех, кто похищал детей, чтобы продать их в рабство; для тех, кто мешал рабу скрыться во дворце, чтобы добыть себе свободу; для тех, кто продавал не принадлежавшие им товары; для тех, кто умышлял что-либо против императора. И еще в одном более удивительном случае: когда человек брал себе в любовницы чужую рабыню, причем если она умирала при родах, то этот человек становился рабом, чтобы заменить женщину, виновником чьей смерти он являлся.

Но документы того времени свидетельствуют о том, что самой многочисленной категорией рабов были добровольные рабы. Свободный мужчина или женщина мог распоряжаться собой и совершить обдуманный шаг, продав себя другому человеку. Те, кто вставал на этот путь, иногда были пьяницами и лентяями, которым надоело обрабатывать свою землю, а ее в любом случае забирал кальпулли, если в течение трех лет она оставалась необработанной. Или же это были игроки в патолли, разоренные своим пристрастием к игре, или женщины, которые, побывав проститутками «за гроши по большей части», кончали тем, что продавались в рабство, чтобы иметь гарантированную пищу и крышу над головой.

Акт отказа от своей свободы сопровождался церемонией, которая вместе с тем была и защитой. Она проходила в присутствии по крайней мере четырех пожилых и уважаемых свидетелей; при этом всегда находилось много людей, чтобы увидеть окончательное соглашение. Будущий раб получал за себя цену, которая в то время обычно равнялась одному тюку куачтли, то есть двадцати предметам одежды. Он оставался на свободе, пока не снашивал их все, а это обычно происходило за год или немногим более. Эта цифра – одна из немногих имеющихся у нас точных цифр, касающихся стоимости жизни в Теночтитлане. Когда у него все заканчивалось, он отдавал себя в руки своего хозяина и начиналась его неволя.

Еще одна форма рабства возникла из долговых обязательств, которые одна или более семей могли заключать с частным лицом или сановником. Бедная семья могла продать одного из своих сыновей в рабство и заменить его другим ребенком, когда сын достигнет брачного возраста. Или же в голодные времена несчастные, умирающие от голода люди могли связать себя обязательством выполнять определенные работы пожизненно для хозяина и его наследников: шить, убирать урожай, убирать в доме или приносить дрова. Четыре или пять семей объединялись, чтобы предоставить раба для выполнения этих обязанностей; он выполнял их в течение нескольких лет, а затем его заменял какой-либо другой член этих же семей. Хозяин платил дополнительно три или четыре куачтли при каждой замене и давал немного кукурузы. Это была очень давняя традиция под названием уэуэтлаколли («старое рабство»). Ее недостатком было то, что в обмен на одну сумму, заплаченную раз и навсегда, и несколько небольших дополнительных выплат она приводила в действие принудительное и постоянное обязательство. По этой причине Несауальпилли положил конец этой традиции во время великого голода 1505 года, и ее отмена, очевидно, распространилась по всей территории империи. Во время испанского завоевания, бывало, какая-нибудь семья по-прежнему отдавала одного из своих членов в рабство в качестве уплаты долга. Если случалось, что раб умирал, долг аннулировался. Поэтому с такими рабами обращались на удивление хорошо.

Продажа раба также строго регулировалась. Вообще говоря, хозяин не продавал своих рабов. Если он становился бедным, он отправлял их за свой счет вести торговлю между Мехико и какой-нибудь более или менее дальней деревней. Чтобы этим заниматься, рабы свободно перемежились с места на место. Продать могли только ленивого или плохого раба, и даже тогда было необходимо сначала трижды серьезно увещевать его в присутствии свидетелей, чтобы зафиксировать его нечестность или отказ работать.

Если он не исправлялся, его хозяин имел право надеть ему шею тяжелую деревянную колодку и отвести его на проку на рынок. Когда по очереди три хозяина оказывались вынуждены избавиться от него, раб вставал перед лицом самой ужасной перспективы, возможной в его положении: с этого самого момента его могли купить, чтобы принести в жертву. Почтека и ремесленники, которые не могли захватывать военнопленных, обеспечивали себя жертвами таким вот образом. Саагун описывает эти печальные процессии рабов, медленно, с трудом бредущих по дороге навстречу) своей смерти, вымытых, согласно ритуалу, роскошно одетых и украшенных, оглушенных выпитым «божественным» теооктли, чтобы закончить свою жизнь на камне перед статуей Уицилопочтли. И тем не менее они не восставали: такая смерть казалась не только нормальной и неизбежной для древних мексиканцев – раз уж те, кто был рожден под определенными знаками, были обречены на такую судьбу, – но даже почетной. Рабы, в перьях и украшениях, на пороге смерти были физическими воплощениями богов: они были богами. Презренный изгой заканчивает свою жизнь обожествленным.

Но в действительности для раба было мало шансов умереть такой смертью. Видимо, подавляющему большинству рабов либо удавалось освободиться из неволи, даже если это случалось только после смерти их хозяина, либо они вели жизнь, по крайней мере, безопасную и далекую от нищеты. Это были, главным образом, люди, которые отказались от своих прав и обязанностей свободного человека.

Никакой военной службы, никаких налогов, никакой барщины – никаких обязанностей по отношению к государству или своему кварталу. Я повторю: с ними хорошо обращались. Более того, считалось, что они находятся под покровительством Тескатлипоки, будучи «его любимыми детьми». Знак се микицтли был священным для великого бога, и в этот день рабам дарили подарки, и никто даже не осмеливался бранить их, боясь попасть в рабство из-за гнева Тескатлипоки. «Хозяева рабов давали всем домашним строгие наказы не сердить раба никоим образом. Говорили, что если кто-нибудь укорял раба в один из этих дней, то он навлекал на себя бедность, и болезни, и несчастья и заслуживал того, чтобы попасть в рабство за плохое обращение с любимым сыном Тескатлипоки… И если случалось, что раб становился свободным и богатым, а владелец раба, в свою очередь, становился рабом, говорили, что такова была воля Тескатлипоки, который услышал молитвы раба и пожалел его и наказал хозяина за его суровость по отношению к своим слугам». Таким образом, верования, законы и обычаи соединялись вместе, чтобы защитить раба, сделать его положение легче и увеличить его шансы на освобождение.

В начале XVI века число тлатлакотин стало явно увеличиваться, что объясняется возросшим количеством податей, ростом торговли с отдаленными регионами и разницей в уровне жизни. В сложном обществе, чья древняя организация почти совершенно разрушилась, восхождение к власти и богатству одних имело в качестве противовеса падение других: бедные и неприспособленные к жизни люди опускались на дно жизни, на самый низший уровень, ниже которого не было ничего. И все же справедливо будет повторить еще раз, что даже это низшее из низших положение было не безнадежным.

Богатство и бедность: уровень жизни

В «Кодексе Теллериано-Ременсис» богатство символизируется плетеным сундуком, петлакалли, заполненным зелеными камнями. И действительно, идея материального имущества все более и более принимала податливую форму кусочков нефрита, золота или тканей. Движимое имущество, следует сказать, вытесняло недвижимое. Однако все же в XVI веке в глазах правящего класса земля, пахотная земля, тем не менее оставалась основой всего благосостояния. По мере того как сановник поднимался вверх ранг за рангом, он приобретал права на все большие и большие площади недвижимого имущества.

Теоретически никто не был собственником земельного участка. Земля принадлежала либо коллективному владельцу, кальпулли, либо общественным учреждениям, таким, как храмы, либо самому городу. Не существовало частной собственности на землю, была коллективная собственность с индивидуальным правом использования. «Эти земли, – пишет Зурита, имея в виду земли каждого квартала, – не являются частным владением каждого жителя квартала, а совместным владением кальпулли, и отдельный человек не может распоряжаться ими; но он пользуется ими в течение своей жизни и может оставить их в наследство своим сыновьям и наследникам». Ясно, что мы имеем дело с наследственным правом пожизненного пользования чужим имуществом и доходами от него.

Земельный реестр распределения участков постоянно велся главой кальпулли: он вместе со старейшинами следил, чтобы каждой семье был выделен земельный надел, который ей был нужен. Если человек не обрабатывал свою землю в течение двух лет кряду, ему делали строгий выговор. Если он не обращал на это внимания, то на следующий год он лишался своего права, и земля, которая была у него, возвращалась в общий фонд. То же самое происходило, когда семья покидала этот квартал или вымирала. В собственность кальпулли входила вся земля внутри его границ, даже та, которая не была обработана. Не было ничейной земли, земли без владельца. Глава квартала и его совет старейшин могли сдавать землю в аренду людям, которые не жили в этом кальпулли, но арендная плата поступала в общий котел, а не частному лицу.

Но хотя собственность и была коллективной, право пожизненного пользования чужим имуществом и доходами от него было индивидуальным. Каждый взрослый женатый мужчина имел право, неотъемлемое право получить земельный участок и обрабатывать его. Как только он женился, его вписывали в реестр, и, если он уже не унаследовал право на обработку земли своего отца, кальпулли был обязан обеспечить его земельным наделом. А после своей смерти он оставлял своим детям не земельный участок, а право его обрабатывать.

Таким был первозданный закон мексиканского города, закон демократичного племени: каждый свободный человек получал участок земли и должен был его обрабатывать. Со временем, по мере усиления дифференциации социальных функций, в древнем правиле возникли многие исключения: вельможи, чиновники и жрецы не обрабатывали поля, которыми они владели по праву; торговцы и ремесленники были освобождены от ручного труда. Кроме того, пахотная земля на островках озера была чрезвычайной редкостью в Мехико, и только на его берегах масеуальтин могли получить свои земельные клочки. Многие жители Мехико вели абсолютно городской образ жизни.

Однако надо признать, что случаи, когда у семьи отбирали ее земельный надел, были очень редки. Одно и то же маисовое поле, один и тот же огород из поколения в поколение оставался в руках одной и той же семьи. Без сомнения, кальпулли сохранял за собой право собственности, но на практике горожанин, который наследовал своему отцу и деду в одном и том же земельном владении, на самом деле чувствовал себя там как дома. В период, непосредственно предшествующий вторжению испанцев, продажа земли была предусмотрена законом. Частная собственность находилась в процессе возникновения, проистекая из традиционной коллективной собственности.

Эта эволюция становится яснее, если рассматривать владения других общин и городов, нежели кальпулли. Рост власти монарха и завоевания мешика и их союзников являются двумя связанными между собой фундаментами для этой эволюции, так как они привели к возникновению разнообразных земельных владений с различным регулированием: альтепетлалли, принадлежавших городу, текпантлалли, или земель, отведенных для дворца, тлатокамилли, или полей «военного командования», и йаойотлали, полей «войны».

Во всех этих случаях нас интересуют поместья, которые обрабатывали либо рабы, либо простолюдины завоеванного города и чья продукция шла «на нужды республики». Например, индейцы из долины Толука обрабатывали поле длиной 1600 ярдов и шириной 800 ярдов для мексиканского императора. Таким образом, значительная часть земли находилась в распоряжении императора и союзных ему владык, и они могли выделять доход либо храму, либо в качестве платы чиновнику, судье или военачальнику, обществе, где не существовало денег, плата состояла, главным образом, из дохода от земельного надела. Есть много примеров того, когда поместья раздавались воинам в качестве награды за их подвиги.

Во времена, о которых идет речь, появлялось важное новшество: хотя теоретически собственность находилась все еще в общем пользовании, наделе земля, приписанная текутли в пожизненное пользование, передавалась им своим наследникам. Эти поместья затем становились пиллалли, то есть «землей, принадлежащей пилли». То есть сыновья сановников, которые уже благодаря своему происхождению имели нечто вроде приоритетного права на высокие назначения, также получали преимущество получать унаследованные доходы. Частное владение строилось за счет общественного достояния. Было бы преувеличением сказать, что император и сановники были крупными земельными собственниками, так как в действительности чувствовалось, что основной закон совместной собственности существует. Но в равной степени было бы ошибкой утверждать, что на практике признавался только один этот закон.

В это время общество ацтеков находилось в состоянии постоянного движения, развития, и переход земли в частные руки постоянно становился явью. Обычаи и порядки реальной жизни все более и более стали отличаться от традиционных; в то время как старый обычай устанавливал один общий стандарт для всех путем разделения общинных земель, неравенство в земельной собственности на деле стало правилом. Пока масеуалли выжимал все из своего земельного надела, высшие чиновники пользовались значительными владениями в нескольких провинциях, следуя примеру императора, который владел загородными домами и садами увеселений в различных местах.

Это неравенство было не менее поразительным в том, что можно назвать ликвидным состоянием. Хотя не существовало денег, определенные предметы потребления или товары обычно служили мерилом ценности и средством обмена: куачтли, или отрез ткани (многократно увеличенный, он образовывал тюк в двадцать «длин»); какао-бобы, разменная монета у ацтеков (большое их число образовывало шикипилли, то есть мешок, содержащий или должный содержать их восемь тысяч штук); маленькие медные топорики в форме буквы «Т» и полые трубки, наполненные золотым песком. Помимо этих обменных товаров богатство императора или любого частного лица состояло из огромного разнообразия сельскохозяйственной продукции, такой, как кукуруза, бобы, масличные семена, а также разноцветных перьев, драгоценных и полудрагоценных камней, ювелирных и других украшений, одежды и т. д. Это богатство проистекало из двух источников: подати или налоги и торговли. Вот здесь-то на сцене и появляются торговцы.

Все население города и империи платило налоги, за исключением жрецов, сановников, пилли, детей, сирот, нищих и, естественно, рабов. Мексиканские масеуальтин платили, главным образом, своим трудом; торговцы и ремесленники – товарами или изделиями своего ремесла. Они платили каждые двадцать или каждые восемьдесят дней. Подати, которые каждый город или деревня были обязаны платить, сильно варьировались в зависимости от обстоятельств, при которых эти населенные пункты вошли в состав империи, и в зависимости от местных ресурсов.

Согласно индейским понятиям о податях, первоначально система податей основывалась на точном договоре, договоре о выкупе. Завоеватель обладал неограниченными правами над завоеванными, но город-победитель соглашался отказаться от некоторых из них в обмен на официальную сделку. После сражений начинался очень жесткий торг: побежденные старались отделаться как можно легче, в то время как мексиканцы угрожали возобновлением военных действий. Наконец, они приходили к соглашению, и победители никогда не забывали зафиксировать вынужденное повиновение своего неприятеля должным образом. «Не приходите к нам потом и не жалуйтесь, что мы требуем от вас слишком многого, раз сейчас вы соглашаетесь с этим» – таков был смысл тех высказываний, которые можно найти в ацтекских хрониках.

Каждая провинция и каждый город или городок в каждой провинции должны были поставлять определенное количество предметов или продукции раз или два раза в год, а перечни, приведенные в «Кодексе Мендоса», показывают, как разнообразны были эти взносы. Одна провинция «холодной страны», Шилотепек, должна была в качестве ежегодного налога поставить 800 тюков женской одежды (т. е. 16 тысяч наименований), 816 тюков мужских набедренных повязок, 800 тюков вышитых юбок, 3216 тюков куачтли, два комплекта одежды для воина с головным убором и щитом, 4 большие корзины кукурузы и другого зерна и, наконец, от 1 до 4 живых орлов.

Провинция Точпан, расположенная на побережье залива, обязана была поставить 6948 тюков различных плащей, 800 тюков набедренных повязок и столько же юбок, 800 тюков перца, 20 мешков перьев, 2 нефритовых ожерелья, 1 ожерелье из бирюзы, 2 мозаичных диска из бирюзы, 2 богатых костюма для военачальников. Точтепек, который был главным купеческим центром на границах с южными и восточными странами, помимо большого количества одежды поставлял 16 тысяч каучуковых мячей, 24 тысячи пучков перьев попугая, 80 связок перьев кецаля, 1 щит, 1 диадему, 1 золотой обруч на голову, 2 золотых ожерелья, ювелирные украшения из янтаря и хрусталя, а также какао.

В перечнях податей упоминаются хлопчатобумажная ткань, ткань из волокон агавы и другие ткани, кукуруза, зерно, какао, мед, соль, перец, табак, строительные материалы, мебель, посуда, золото из миштекских провинций, бирюза и нефрит с восточного побережья, кошениль, ладан, каучук, бумага из Куаунауака и Уацтепека, раковины из Циуатлана, живые птицы из Шилотепека и Ошитипана. Ежегодно в качестве податей одного только куачтли поступало более 100 тысяч тюков. Как уже было показано, тюк куачтли считался эквивалентом годового прожиточного минимума одного человека. Следовательно, таким образом в Мехико поступало 100 тысяч «годовых прожиточных минимумов», не говоря уж обо всей остальной вышеупомянутой продукции. Например, в виде податей столица получала 32 тысячи больших листов бумаги, 152 тысячи 320 набедренных повязок, 30 тысяч 884 связки драгоценных перьев и т. д.