Текст книги "Могучий властелин морей. Чтобы не было в море тайн"

Автор книги: Жак-Ив Кусто

Соавторы: Филипп Диоле,Филипп Кусто
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Глава девятая
Малыш, которому хотелось жить

24 февраля. Напоследок хочу еще раз обозреть ставшую мне близкой бухту Скаммона с ее яслями, покоями для любви и кладбищем. Вместе с Филиппом на небольшом самолете совершаю полет над бухтой.

Перед вылетом прошу команды «Полариса» и «Калипсо» провести подсчет китовой популяции. Хотелось бы также подсчитать туши погибших новорожденных и определить процент детской смертности.

Длина новорожденного серого кита – около 3,5 метров, и весит он почти тонну. Через три месяца, достигнув 6–7 метров, он будет достаточно крепок, чтобы приступить к первому в своей жизни походу на север. Конечно, если доживет до той поры.

Детеныши подвержены разным болезням, есть у них и естественные враги – акулы и косатки. С воздуха мы насчитываем в бухте около десятка мертвых детенышей. И в мангровых зарослях вдоль берегов лежат скелеты. Кое-где кости сдвинуты корнями мангров.

Не все останки можно отнести на счет болезней или акул. В отличие от человека киты следуют неумолимому закону природы: при малейшем органическом недостатке у новорожденного мать сразу бросает его, и он, разумеется, гибнет. Бессердечие? Возможно, но только на человеческую мерку. В природе жизнь и смерть идут рука об руку, и, может быть, продлевать жизнь неполноценному детенышу более жестоко, чем дать ему поскорее отмучиться. К тому же, обремененное калекой, все стадо пойдет медленнее и окажется уязвимее. А это ничем не оправданный риск, ведь, как бы мать ни заботилась об уродце, вряд ли он выживет. В море, как и в джунглях, законы природы не отменены, и лишь самые приспособленные достигают зрелого возраста.

Новорожденный терпит бедствие

28 февраля пилот нашего разведочного самолета докладывает по радио, что у входа в бухту застрял на мели китенок. Тотчас доктор Уокер, Филипп и Делуар отправляются на катере к месту происшествия.

Небо над бухтой, как обычно, свинцовое, в воздухе легкий туман. Внезапно сквозь низкие тучи и мглу пробивается солнце. Филипп видит темный силуэт вдали, на песчаной косе. Катер идет туда. Несомненно, это китенок, о котором говорил пилот. Но жив ли он?

Тед Уокер и Филипп сразу же приступают к осмотру, Мишель снимает. Есть признаки жизни, правда совсем слабые. Проверив глаза детеныша, доктор Уокер сообщает, что в них еще теплится искра жизни. И разума. Он лихорадочно ищет на катере тряпки или брезент – что-нибудь, что можно намочить, чтобы накрыть беднягу.

Вне воды кит быстро погибает от перегрева. Солнце обжигает кожу, тело обезвоживается. Кроме того, ослабленное животное может захлебнуться во время прилива.

Вблизи китенок с распластанным на песке длинным плоским рылом, с голубоватой упругой кожей, с закрытыми глазами казался мертвым. Собственный вес приковал его к месту в нескольких метрах от животворной воды, и беспомощному сыну исполинов оставалось лишь ждать конца. Если мы не придумаем, как его спасти, он обречен и вскоре превратится в корм для птиц…

Как только мы начали поливать детеныша водой, ему стало заметно легче. Тед Уокер, весь в поту, с мокрой бородой, тяжело дыша, носил воду в полиэтиленовом мешке. Обольет несчастного китенка и спешит обратно к воде, шлепая мокрыми тапочками. Детеныш начал шевелиться.

Сирота?

Филипп уже передал по радио на «Калипсо», как обстоят дела, и попросил не мешкая прислать людей с сетью и канатами.

А детеныш что-то опять замер, глаза закрыты для защиты от солнца. Похоже, организм его чересчур обезвожен. И на голове кровоточит зияющая рана – кто-то клювом поработал, вероятно кулики: они маленькие, да прожорливые.

По размерам раны Тед заключает, что китенок лежит тут не один час, может быть еще со вчерашнего вечера. Нам невдомек, что с ним могло случиться. Маловероятно, чтобы его застал врасплох отлив. Он уже достаточно большой, и мать вполне могла своевременно выручить его.

Возможно, он сирота. Или калека, брошенный родительницей. Во всяком случае, он заметно истощен. Позже мы нашли в его экскрементах осколки ракушек, как будто он пытался прокормиться сам. Или же моллюски были дополнением к материнскому молоку; поди угадай, как было дело.

Тед Уокер не находит себе места: когда же прибудет спасательный отряд! Он словно отец, переживающий за больного сына.

Первая помощь

А вот и спасательный отряд мчится на «Зодиаке» – Делемотт, Бонничи, Делькутер. Привезли большую сеть и тросы. И начинается баталия. Детеныш весит больше 2 тонн, никак с ним не управишься, тем более Тед все время твердит, чтобы с младенцем обращались понежнее, а Филипп то и дело покрикивает:

– Живей! Живей! Его надо поскорее в воду!

Медленно, с великой натугой шесть человек закатывают инертную массу на сеть и волокут к животворной воде. Ощутив прохладную влагу, китенок вздыхает, и по всему его телу пробегает дрожь. Но пациент еще не спасен. Калипсяне вернули его в родную стихию, однако он слишком слаб, на поверхности не держится. Дыхало под водой – того и гляди, захлебнется.

Спасатели лихорадочно трудятся, подвешивают сеть за концы к поручню катера, получается нечто вроде люльки, она поддерживает китенка на поверхности у борта, так что дыхало не захлестывается водой. Жгучее солнце поднялось совсем высоко, но пациент жив и дышит нормально. Тед Уокер, перегнувшись через борт катера, поглаживает беднягу, что-то ласково приговаривая.

Медленно, очень медленно катер идет обратно к «Калипсо». Тед умоляет Филиппа, чтобы шел тише… еще тише. Похоже, есть все-таки надежда спасти китенка. Все зависит от того, насколько был обезвожен его организм до нашего вмешательства.

Моральные обязательства

Всех калипсян захватила психологическая и философская сторона эпизода с китенком; я, сверх того, воспринимаю возникшую перед нами задачу как личный вызов.

Этот детеныш словно лакмусовая бумажка для проверки нашей чувствительности, и наблюдать реакцию каждого очень интересно. Одни изображают твердокаменное равнодушие, а сами то и дело подкрадываются к борту посмотреть – дышит еще? Другие проявляют свои эмоции бурно, но таких меньшинство; что ни говори, работа на «Калипсо» – суровая школа. Всего интереснее смотреть на тех, кто держится спокойно и высказывает наиболее остроумные и эффективные идеи. На их примере особенно ярко видно, как трудно человеку мыслить трезво, когда речь идет о животных.

В самом деле, мы – 30 человек и корабль – находимся здесь отнюдь не для того, чтобы поправлять природу, спасая погибающих животных или пытаясь сократить детскую смертность, которая является естественным средством обеспечивать сохранность вида. И все же, разумно ли, нет ли, мы считали, что отвечаем за этого детеныша. Он умирает, мы подобрали его и, кажется, спасли. Тем самым мы как бы взяли на себя обязательство сделать все, чтобы он выжил.

Все три дня, что китенок находился с нами, калипсяне были особенно доброжелательны и предупредительны. Каждый был готов отстоять лишнюю ночную вахту, все следили за дыханием бедняги, ловили каждое его движение.

В первый день, когда китенка нашли и отбуксировали к «Калипсо», я решил, что лучше оставить его в воде, в люльке из сети, пусть понемногу восстанавливает силы. А главное, памятуя наши наблюдения, я надеялся, что мамаша будет разыскивать свое дитя и услышит его голос. Для нас это было бы идеальным решением проблемы: отпустим китенка и вернем его матери.

А пока следовало круглые сутки охранять его, ведь он мог стать легкой добычей акул, которыми кишела бухта. Ночью каждые два часа сменялся часовой, вооруженный винтовкой. Ему же было поручено регулярно проверять состояние китенка и тотчас известить меня, если покажется родительница.

Первая ночь прошла без приключений. Утром китенок все еще был жив, однако мать не показывалась.

Иона

В кают-компании утверждаем для китенка имя – Иона. Очень подходящее имя, если учесть, что это существо вышло живьем из китового чрева.

Похоже, что Иона пошел на поправку. Глаза открыты, и они уже не стеклянные, взгляд ясный; когда мы глядим на китенка, он глядит на нас. И ведет себя поживее, чем прежде.

Первая задача – придумать, как его кормить. И я начинаю осознавать, сколь велика ответственность, которую мы взяли на себя с той минуты, как сняли Иону с песчаной косы и отбуксировали к «Калипсо». Чем и как кормить двухтонного младенца? Тед Уокер старательно готовит пюре из наличных запасов сгущенного молока, муки и витаминов. И несет Ионе это блюдо.

Китенок невозмутимо глядит на него и учтиво распахивает пасть, когда Тед бросает ему порцию корма. Но угощение не проходит в глотку, все оказывается в воде.

Тогда мы мастерим из бочки и шланга огромную детскую бутылочку. Тед разбавляет пюре, получается совсем жидкая кашица, мы суем конец шланга в пасть Ионе, надеясь, что он инстинктивно начнет сосать. И он сосет, но по-прежнему не может проглотить.

Он меня любит!

Заключив, что возраст Ионы вполне позволяет ему принимать более твердую пищу, Тед вместе с группой добровольцев готовит смесь из моллюсков и кальмаров. Это угощение Иона глотает, притом с явным удовольствием. Тед кладет горсть за горстью на огромный язык, изогнутый в виде корыта. Кончив есть, Иона задерживает руку Теда и не отпускает ее. Со слезами на глазах Тед Уокер восклицает:

– Он понимает, что мы хотим его накормить! Он понимает… он меня любит!

Тед, всю жизнь изучающий животных и заочно привязанный к ним, тронут до глубины души поступком Ионы, этим призывом о помощи.

Отдаю команду остановить съемки и звукозапись. Негоже запечатлевать на пленке сердечный порыв любителя животных.

Чтобы скормить нашему младенцу 10 килограммов моллюсков и кальмаров, пришлось работать целый день, ведь четыре человека добывали этот корм на дне бухты. А что такое 10 килограммов для кита, даже новорожденного!

Надо добывать еще.

Обычный распорядок дня «Калипсо» перечеркнут, теперь все вращается вокруг Ионы. Рабочий график поломался, едим когда придется. Все крутятся около знатока китов Теда Уокера, предлагают свою помощь для спасения Ионы. Каждый старается что-то придумать сообразно своему темпераменту и опыту.

Но что поделаешь, наши возможности сильно ограничены. Доступный нам провиант, не считая моллюсков, рассчитан больше на людей, чем на китов. Проблема нешуточная. Сейчас-то Иона как будто набирается сил. Я верю, что он со своей стороны делает все от него зависящее.

Для полного успеха нам прежде всего нужен большой бассейн, где мы могли бы ухаживать за Ионой. И конечно, нужны лекарства и опытный ветеринар. Ни того, ни другого нет, и негде взять. Меня осеняет мысль связаться по радиотелефону с Морским зоопарком в Сан-Диего. Директор говорит, что с радостью примет Иону и будет выхаживать его, пока китенок не оправится настолько, чтобы его можно было выпустить. Несомненно, это лучший выход, к тому же единственный. Нелегко расстаться с нашим малюткой, отдать его в чужие руки. Но и держать китенка, зная, что нам вряд ли удастся его спасти, – непростительный эгоизм. Тем более что в Сан-Диего специалисты, конечно же, обеспечат ему наилучший уход. И наблюдения с новейшей аппаратурой будут на благо не только Ионе, но и другим китам. Так что у нас просто нет выбора.

Но тут возникает другая проблема: как доставить Иону в Сан-Диего? Он не выдержит такой долгой буксировки, даже если мы пойдем медленно, а ведь его нужно доставить возможно быстрее.

Китовая сбруя

Впрочем, сию минуту нас больше всего заботят раны на голове Ионы: они гноятся. Морис и Анри задумали сделать сбрую, в которой китенок чувствовал бы себя удобнее. А как совсем оправится – если вообще оправится, – сможет свободнее двигаться в воде у борта «Калипсо». Решено поднять его на кормовую палубу; наденем сбрую, а заодно Тед займется ранами.

Поднять кита из воды – дело мудреное. Даже новорожденный китенок может сломаться от собственного веса без равномерной опоры. Готовим нечто вроде гамака, подвешиваем его к пневматической лебедке, предельно осторожно заводим под туловище пациента, затем медленно, бережно поднимаем Иону на палубу.

Тотчас Тед принимается за дело. Он заключает, что пожеваны птицами чувствительные губы, защищающие ус; есть раны и вокруг дыхала. Проверяет дыхание Ионы, пытается прослушать сердце стетоскопом, но жировой слой слишком толстый. Затем он смазывает раны Ионы пастой из антибиотика и силикона.

Китенок на борту «Калипсо»… Это что-то удивительное, небывалое. Мы его видим, слышим дыхание, улавливаем трепет жизни в темной туше. Даже ощущаем излучаемое ею тепло… Иона такой же теплокровный, как мы. Пусть вне воды он похож на резиновый мешок с костями. Мы ведь видели китов в воде, знаем, как они изящны, как великолепны в своей родной стихии.

Иона отнюдь не посторонний, не чужой – мы словно давно знакомы и переживаем за него так же, как за любимого пса, ушибленного автомашиной, с той разницей, что чистая случайность позволила нам прийти к нему на выручку. Не будь нас здесь, его уже не было бы в живых.

Дыхало

Сейчас никто не задается вопросом, возможно ли общение человека с китом, не разделяет ли нас неодолимая пропасть. Мы думаем лишь об одном: его нужно спасти. Я бы сказал, что Иона и сам нас к этому призывает. До чего же он трогателен, и особенно трогательно зрелище его дыхала, когда оно, дрожа, втягивает живительный воздух. Дыхание кита похоже на дыхание человека, только многократно усиленное. Почему-то это сходство поражает и волнует нас больше любого другого проявления жизни сына моря.

После обработки ран бережно надеваем на пациента сбрую и опускаем его в воду. Никогда еще вахтенный не обращался так бережно с лебедкой.

Вернувшись в воду, Иона оживает и делает несколько движений хвостом, словно хочет выразить свою благодарность и показать, что все в порядке. Сбруя ему явно больше по вкусу, чем сеть.

Вечером Тед Уокер уже не сомневается, что мы спасем Иону. Правда, не решен вопрос, как доставить его в Сан-Диего. Может быть, удастся вызвать гидроплан? Похоже, что состояние китенка улучшается. Правда, я замечаю, что ему трудно сохранять равновесие даже при самом малом течении.

Сегодня здешний пейзаж кажется нам особенно угрюмым. Тихо, пустынно, глухо, как будто мы попали в чужой мир. Вполне подходящий фон для эпизода с Ионой… Мы усыновили китенка, но бессильны что-либо предпринять сверх того, что уже сделали для него.

Ночное дежурство

Юный сирота борется за жизнь изо всех сил. Мы сделали для него все, что могли, но еще надо охранять его от снующих вокруг судна ночных хищников. И мы опять ставим на ночь вооруженных часовых.

В 3 утра просыпаюсь и выхожу на палубу проверить Иону. Вроде бы чувствует себя хорошо. Море спокойно.

В пять утра вахтенный Каноэ будит капитана судна Кайяра. Выбежав на кормовую палубу, Кайяр видит, что Иона силится лечь на спину и очень тяжело дышит.

Тогда Каноэ поднимает меня. Пулей вылетаю на палубу и обнаруживаю, что Иона мертв. Поздно мы нашли его. Он был слишком обезвожен, слишком обожжен солнцем, чтобы мы с нашими примитивными средствами могли его спасти.

Гляжу на светлеющее небо. Пеликаны уже проснулись и кружат высоко в воздухе.

Все калипсяне, словно их поднял беззвучный набат, столпились на корме. Иона стал уже неотъемлемой частью истории «Калипсо». Для этих ребят, большинство которых совсем молоды, он воплощает великое таинство жизни и смерти, одно из чудесных творений природы. И та же природа с коробящей человека жестокостью по своей прихоти уничтожила его. Мы и прежде видели смерть морских великанов, но никогда не были потрясены так, как при виде медленной агонии детеныша, который не хотел умирать и которого мы пытались вернуть к жизни. Но ведь наша реакция – это реакция наземных существ. Море не знает сочувствия и жалости.

Как это бывает, когда смерть подводит черту страданиям человека, кончина Ионы пробуждает нас от транса. На «Калипсо» восстанавливается нормальный распорядок, нарушенный так драматически, так трагически.

Теперь надо распорядиться останками. Катер оттаскивает тушу в сторону, на глубокое место, и мертвый Иона идет на дно. Мы не стали снимать с него сбрую. И мы не желаем видеть, что будет с ним, когда его обнаружат акулы.

Придя в себя от потрясения, видим, что ожидавшийся нами уход китов уже начался, начался давно, а мы и не заметили.

Ничего. Еще много столетий будут они снова и снова возвращаться сюда, где проходят важнейшие часы их жизни – часы любви, рождения и смерти.

Мы наблюдали все эти этапы когда почтительно, когда изумленно. Облеченный в плоть исполинов морей круговорот жизни и смерти производит особенно сильное впечатление. Хотя существо длиной 15 метров, весящее 40–50 тонн, превосходит все человеческие мерки, оно дышит, любит, страдает так же, как мы. Как ни различны наши жизненные пути, они в чем-то близки.

Сколько еще просуществует чудо природы – серый кит в современном мире? Теперь его охраняет закон, ему не грозит избиение, какое происходило в прошлом веке. Но всегда ли его убежище у берегов Калифорнийского полуострова будет оставаться нетронутым? Всегда ли его залив будет оправдывать свое название бухты Уединения? Уединения для нуждающихся в нем китов…

Глава десятая
Сильнее и умнее всех: косатка

Между могучим кашалотом и голубым китом, с одной стороны, и стройным дельфином – с другой, стоят несколько животных средней величины, тоже морских млекопитающих, тоже наделенных интеллектом и напоминающих своей физиологией человека. Все они производят звуки, которые можно назвать осмысленными. Это гринда, это косатка, это бутылконос.

Умеренная – относительно – величина этих зубатых китов облегчает человеку контакт с ними. Ведь кашалоты и усатые киты при всем их миролюбии порой не отдают себе отчета в собственной силе.

До недавнего времени средние китообразные были мало изучены. Мы почти ничего не знали об их поведении, интеллекте, социальном инстинкте. Рассказы китобоев, отмеченные печатью человеческой предвзятости, живописали некоторых из них самыми страшными красками. Так, косатку называли «кит-убийца». Недаром природа вооружила ее грознейшими зубами, до двадцати восьми в каждой челюсти.

Во время экспедиций «Калипсо» мы встречали немало гринд и косаток. В Красном море («Калипсо» стояла на якоре возле рифа) наши аквалангисты заметили игравших неподалеку от судна гринд. Тотчас Мишель Делуар ушел под воду с камерой, однако ему удалось отснять всего несколько метров пленки. Только подойдет к гриндам – они бросаются врассыпную, потом снова собираются вместе. Было такое впечатление, что мы застали их в период спаривания и они были заняты брачными играми. В таком случае наше вмешательство, естественно, было для них совсем некстати.

В другой раз, когда мы возвращались из очередной экспедиции, гринды встретились нам на полпути между Алеутскими островами и Анкориджем. Мы их легко узнали по круглой, как мяч, голове и ровной темной окраске. (Косатку отличают большие белые пятна.)

Эти гринды вели себя не так робко, как виденные нами в Красном море. Они подпустили «Калипсо» почти вплотную, потом не спеша удалились. Длина самой крупной из них была метров пять-шесть; максимум для этого вида – около восьми метров. Мы насчитали около двух десятков экземпляров, а бывают стада по нескольку сот особей.

Стадо гринд – настоящий морской гарем, ведь самец, как и у кашалотов, полигам. Половозрелость у гринд наступает поздно: у самки – в шесть лет, у самца – в тринадцать.

Во время миграций гринды слепо идут за вожаком, и это подчас приводит к катастрофе. Бывает, вожак, то ли чем-то напуганный, то ли по другой причине, попадает на мель – и все стадо следует за ним.

Кормятся гринды каракатицами и кальмарами. В памятную ночь у Санта-Каталины в Тихом океане, когда мы снимали брачный ритуал кальмаров, вокруг чудовищного скопления головоногих ходили гринды. Присутствие аквалангистов и яркий свет наших софитов вынуждали их держаться на почтительном расстоянии, но совсем уходить они не желали, и самые отважные время от времени делали бросок, хватали кальмара и поспешно удалялись с добычей. Гринды вообще робкие животные, не то что акулы, которым ни софиты, ни аквалангисты не мешали пожирать наших кинозвезд.

Грозный враг

В 1967 году в Индийском океане нам встретилось стадо косаток. Мы смотрели на них с опаской, как выяснилось, напрасно. Тогда еще нам ничего не было известно о поведении косаток в неволе, и мы, как и все, считали косаток самыми свирепыми из обитателей океана, отъявленными врагами всего живого в воде, включая аквалангистов. Нам представлялось, что в море нет никого страшнее косатки; наслышанные об интеллекте этого зверя, мы опасались его даже больше, чем акулы. (Ум акулы сравним с умом крысы; впрочем, крыса не так уж глупа.) Да и зубы косатки – огромные, острые – производили внушительное впечатление.

Мы знали, что косатки – общественные животные, ходят стаями и атакуют жертву сообща. Поэтому, увидев стадо косаток, мы заключили, что в этом районе сейчас царит ужас.

Приведу выдержки из журнала.

12 апреля 1967 года. В 17.30 замечена стая небольших дельфинов – особый вид, его представители практически неуловимы. Бебер, Бонничи и Барский тотчас выходят на «Зодиаке» и до заката безуспешно гоняются за ними. К каким только трюкам не прибегают эти дельфины! Сперва делятся на два отряда и расходятся в разные стороны. Преследуемый отряд снова делится на две группы. Затем уставшие ныряют, а их место занимают товарищи. Лодка отрезала одного дельфина – он прибегает к хитрому маневру: финт вправо, финт влево, назад. Только преследователи приноровились, как дельфин круто меняет тактику: либо ныряет, либо ложится на новый курс.

Возможно, такое необычное поведение – ведь мы привыкли к тому, что дельфины бесстрашно затевают игру около «Калипсо», – объясняется присутствием в этих водах косаток. Маневры, позволяющие дельфинам уходить от «Зодиака», несомненно, разработаны для обмана хищников.

За дельфинами и китами, представляется мне, почти всегда следуют акулы: подбирают остатки их добычи и даже нападают на детенышей или больных членов стада. Иное дело – косатки, они сами играют роль агрессоров, безжалостно расправляясь с каждым, кто позарится на их трапезу.

Тем не менее мы должны сделать все зависящее от нас, чтобы познакомиться поближе с этими животными. Применим тот же способ, что и с кашалотами, – вышлем «Зодиак» с гарпунером и с кинооператором, который не побоится прыгнуть в воду к косатке.

13 апреля. Не успел я разбудить Симону, как звучит сигнал тревоги. Все выскакивают на палубу, спускаем на воду «Зодиак». Но и с борта «Калипсо» ясно видно: косатки.

Их легко узнать по белым пятнам позади глаз и на брюхе, а также по треугольному спинному плавнику.

Все возбуждены. Утро принесло прекрасную погоду, суля отличный день.

Как обычно, косатки быстро ориентируются в обстановке и относятся к нам недоверчиво. Стадо включает здоровенного самца весом в несколько тонн. Его спинной плавник торчит выше всех, словно штандарт полководца. Плавник поменьше, второй по величине, очевидно, принадлежит самцу помоложе, сыну великана. Рано или поздно сынок даст бой отцу за обладание гаремом.

В этой группе восемь-девять взрослых особей весом почти до тонны и около полудюжины молодых косаток. Подобно стаду, которое мы преследовали южнее Сокотры в 1955 году, они стараются уйти от нас, подчиняясь командам вожака. Общество людей и машин их не привлекает, и скорость «Калипсо» слишком мала, чтобы поспевать за ними.

Бебер и Бонничи затевают погоню на «Зодиаке» с 33-сильным мотором, «Калипсо» идет следом. В 9 часов, после отчаянной полуторачасовой гонки на скорости 15–20 узлов и множества хитрых финтов, Бонничи видит справа от «Зодиака», совсем близко, могучую черно-белую тушу. Метает гарпун – в яблочко! Косатка стремительно бросается прочь, увлекая за собой красный буй. Эти животные способны развить скорость больше 30 узлов. Но обтекаемое тело косатки не рассчитано на буксировку. Даже умеренная нагрузка вроде буя наполовину сокращает ее скорость.

Заметив, что один из членов стада пошел медленнее, остальные тоже сбрасывают ход, чтобы он мог их догнать. Минут через десять вожак решает, что не стоит больше ждать, стадо делает рывок и исчезает. Сочувствуя пленнице, Бонничи обрубает гарпунный линь; легкий гарпун сам выскакивает, и косатка идет вдогонку за своими. Сюрприз: косатка не атакует!

15 апреля. В 8 утра опять сигнал тревоги. Посылаем «Зодиак». Он вскоре возвращается. Все те же небольшие робкие дельфины…

А через несколько минут Симона замечает стадо гринд. Сбавляем ход, но спуск на воду «Зодиака» на сей раз затягивается. Два часа длится безуспешная погоня за гриндами. Почему-то они не подпускают нас близко, как обычно, а в страхе спасаются бегством. Что случилось? Впервые видим таких робких гринд.

За кормой «Калипсо» идет акула, но едва мы замедляем ход, как она поспешно скрывается.

После второго завтрака делаем еще одну попытку догнать пугливых дельфинов – и опять безуспешно. Тут явно что-то не так. Все животные, которых мы встретили за последние три дня, чем-то напуганы. Может быть, орудуют японские китобои, истребляя подряд всех млекопитающих? Поразмыслив, отвергаем эту догадку. Животных-то много, – значит, не в истреблении дело, а кто-то нагнал на них страху.

А ведь началось это после 12 апреля, когда нам встретились косатки. Может быть, грозные, хотя и не очень многочисленные хищники водятся здесь в больших количествах?

Под вечер замечаем стадо косаток. Тотчас спускаем на воду «Зодиак», и начинается погоня; она длится дотемна.

Стадо состоит из огромного самца (длиной 8–10 метров, весом не меньше 3 тонн, высота спинного плавника – 1,5 метра), почти такой же крупной самки (ее плавник заметно меньше), семи – восьми самок среднего размера и шести – восьми детенышей. Это не то же стадо, которое мы видели несколько дней назад: нет молодого самца. Но численность примерно такая же. Группа кочующих самок и детенышей возглавляется единоличным властелином. Значит, нет соперничества; вожак то ли убил, то ли прогнал других самцов. И не известно еще, какая участь лучше: я сильно сомневаюсь, чтобы изгнанник в одиночку мог добыть достаточно корма.

Два часа «Зодиак» преследует стадо, направляемый по радио с «Калипсо». От взгляда вахтенных на смотровом мостике ничто не ускользнет.

Поначалу косатки держатся очень уверенно. Каждые 3–4 минуты они ныряют и появляются вновь в полумиле. Как правило, этого вполне достаточно, чтобы избавиться от любого преследователя, в том числе китобойного судна. Но «Зодиак» развивает по гладкой воде 20 узлов и может делать крутые повороты. И стоит косаткам всплыть за воздухом, как через несколько секунд их уже настигает жужжащий мотор.

Тогда они меняют тактику: всплывают каждые 2–3 минуты и прибавляют ход. «Зодиак» не отстает.

Значит, надо маневрировать. Косатки бросаются под прямым углом вправо, влево, назад, симулируют повороты на 180 градусов. И наконец следует коронный номер: вожак идет на виду со скоростью 15–20 узлов, даже выскакивает из воды. Его сопровождает только самая крупная самка. Все ясно: он хочет увести за собой «Зодиак», а стадо тем временем уйдет в другую сторону.

Уведя «Зодиак» от стада примерно на милю, самец ныряет и словно растворяется в воде. На самом деле он идет на голоса сородичей. Мы на «Калипсо» увлеченно следим за его маневром. В отличие от ребят на «Зодиаке», мы не теряли из виду стадо. И мы видим, как вожак всплывает среди своих подданных, явно убежденный, что он выполнил свой долг, ловко провел преследователей. Трудно не согласиться с ним. Если пренебречь тем, что он всплыл совсем рядом с «Калипсо»…

Эта погоня помогла нам пополнить наши знания о косатках, а Барский смог снять великолепные – и редкие – кадры. И все-таки в целом мы проиграли. Гонка была затеяна для того, чтобы пометить великана самца, но легкий гарпун вильнул в воздухе и скользнул по коже косатки. Бебер 4 раза повторил попытку, каждый раз одно и то же. Значит, эта система не годится.

Интересное наблюдение: в разгар погони, идя со скоростью 15–20 узлов, «Зодиак» пронесся над самой спиной всплывающей косатки, даже взлетел на воздух, будто самолет. Людей бросило на дно лодки; кинокамера, продолжая стрекотать, совершила небольшой полет и упала обратно на «Зодиак» – любопытно будет посмотреть, что за кадры вышли. Казалось бы, такой инцидент должен рассердить зверя, и вообще «Зодиак» причинил стаду немало хлопот, и все же косатки не пошли в атаку. Свирепые, чрезвычайно сильные и очень сообразительные животные и не помышляли нападать на утлое суденышко, хотя у них был вполне уважительный повод для этого. Стоило им только захотеть, и они шутя расправились бы с Бебером, Морисом и Барским. Они не захотели.

Когда «Зодиак» вернулся, Бебер сказал мне:

– Не знаю почему, но я чувствовал, что они нас не тронут.

Засада

В бухтах полуострова Калифорния, где мы три месяца гостили у серых китов, нам не попалось ни одной косатки. Мы сразу узнали бы их по торчащему из воды большому треугольнику спинного плавника, однако их не было, а странно: ведь они могли учинить здесь расправу не хуже какого-нибудь китобойного судна. К тому же у входа в бухту, в устье пролива, мы видели косаток. Притаившись в засаде, они явно ждали, когда серые киты с детенышами выйдут из своего убежища.

С лодки из-за волн их было трудно рассмотреть, зато с самолета сразу видно. И с воздушного шара, на котором поднимался Филипп.

Кто-то из наших аквалангистов уверял, будто в проливе дежурит крупный серый кит, чтобы не пускать косаток в бухту. Но скорее всего косатки, стадные животные, просто не хотели схватываться с противником в мелком заливе, где нет простора для маневра. Превосходство над серыми китами косаткам обеспечивают групповые действия, а как применить эту тактику, если кругом песчаные отмели?

Косатка – грозный противник. Она ныряет на глубину больше 300 метров и может оставаться под водой до 20 минут. Зрение у нее лучше, чем у беззубых китов (глаза больше), и на воздухе она видит так же хорошо, как под водой. Пожалуй, остротой зрения она не уступит кошке.

Если не считать человека, косатка – единственный враг больших китов, но в одиночку она была бы бессильна что-либо противопоставить могучим мышцам и огромному хвосту взрослого усатого кита. Косатки всегда атакуют стаей, нередко с нескольких сторон. Атаки стаи согласованны и эффективны. Пока одни хищницы кусают жертву за брюхо и гениталии, причиняя сильнейшую боль, другие вынуждают ее открыть пасть и хватают за язык. Пользуясь численным превосходством, атакующие устраивают жестокую кровавую расправу. Для отражения атаки усатые киты выстраиваются в круг или же отбиваются хвостами. Поэтому косатки предпочитают нападать на детенышей или молодых китов, при этом часть стаи отвлекает мать.