Текст книги "В мире безмолвия"
Автор книги: Жак-Ив Кусто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Натолкнувшись на мадрагу, косяк сворачивает налево вдоль сети, намереваясь обойти препятствие, и попадает прямо в западню. Рыбаки-арабы, сидя в лодках, стерегут вход в ловушку и закрывают «дверь», едва вошла рыба. Тунцы проходят во вторую камеру, она тоже запирается, после чего первую дверь можно открыть для новых пришельцев. Тем временем косяк оказывается уже в третьем отделении, за которым идет камера смертников, называемая зловещим сицилианским словом «корпо» («трупы»). Шестьдесят огромных тунцов и несколько сот бонит были загнаны в корпо, когда мы прибыли в Сиди-Дауд, чтобы заснять избиение на цветную пленку.
Корпо уже подтянули к берегу. На пристани стоял в красной феске и американских армейских брюках раис – церемониймейстер и обер-палач. Вот он поднял флаг – сигнал к началу матанца (избиения). Сотни арабов съехались на своих плоскодонках и образовали тесный квадрат вокруг корпо. Раиса подвезли на лодке в центр квадрата. Новый сигнал, и толпа рыбаков издала варварский клич, после чего затянула старинную сицилианскую песню, традиционно связанную с матанца. В ритм песне лодочники выбирали сеть.
Марсель Ишак снимал весь этот спектакль с лодки, находившейся над самым корпо, в то время как мы с Дюма нырнули в сетевую камеру, чтобы запечатлеть подводные кадры. Погрузившись в кристально чистую воду, мы не могли видеть одновременно обеих стен корпо. Очевидно, то же самое относилось и к рыбам. Лишь изредка в поле нашего зрения попадал метавшийся в фисташково-зеленой воде косяк. Красавицы-рыбы, весом до четырехсот фунтов каждая, плавали все по кругу, против часовой стрелки, в соответствии со своим обычаем. Рядом с их мощными телами сеть казалась слабой паутинкой, неспособной противостоять малейшему натиску косяка, однако рыбы даже и не делали попытки прорваться на волю. А на поверхности арабы продолжали вытягивать сеть; стенки камеры сужались, и пол поднимался все выше и выше, так что его уже стало видно.
Жизнь выступила для нас в новом освещении, когда мы взглянули на нее с точки зрения несчастных существ, заключенных в корпо. Мы представляли себе, каково это оказаться в такой западне, обреченным на столь трагическую участь. В этой все уменьшающейся тюрьме только мы с Дюма знали выход, только нам было предначертано спастись. Возможно, нас обуревала чрезмерная сентиментальность, но нам было стыдно. Я был готов схватить нож и прорезать косяку выход на свободу.
Вот уже камера смертников сократилась до одной трети первоначального размера. В ней царила возбужденная, нервная атмосфера. Косяк метался с возрастающей быстротой, но еще сохранял строй. Глаза рыб выражали почти человеческий ужас.
Мое заключительное погружение состоялось как раз перед тем, как лодочники приступили к истреблению. Камера смертников представляла собой в этот момент зрелище, подобного которому мне никогда не приходилось видеть. Обезумевшие тунцы и бониты [29]29
Бонитами называют двух разных рыб – полосатого тунца (в данном случае речь идет, очевидно, о нем) и пеламиду (также родственную тунцу). Последняя обитает и в Черном море
[Закрыть]носились во всех направлениях в пространстве, которое не превышало по размеру большую жилую комнату. Пришел конец инстинкту тунца, определявшему его пристрастие к правостороннему движению. Рыбы совершенно утратили контроль над собой.
Мне приходилось напрягать всю силу воли, чтобы оставаться под водой с кинокамерой среди исступленно метавшихся рыб. То и дело какой-нибудь из тунцов мчался, как паровоз, прямо на меня, или несся сбоку, или летел наперерез. О том, чтобы успеть увернуться, не могло быть и речи. В перепуге я и не заметил, как истекло мое время, и поспешил к поверхности сквозь мешанину тел. На моем теле не оказалось ни малейшей царапины. Даже в состоянии полного безумия рыбины ухитрялись огибать меня, проносясь в нескольких дюймах, так что я в худшем случае чувствовал, как меня гладит вихрь воды.
Но вот сети поднялись к самой поверхности, и раис подает последний сигнал, приподнимая феску и приветствуя тех, кому предстоит умереть. Рыбаки обрушили на рыб удары трезубцами. Вода покраснела от крови. Для того чтобы поднять из воды бьющегося и извивающегося, словно огромная заводная игрушка, тунца, требовались одновременные усилия пяти-шести рыбаков. В лодках высились целые горы окровавленных туш тунцов и бонит. Наконец бойня закончилась, и рыбаки прыгнули в розовую воду корпо – сполоснуться и отдохнуть…
* * *
Гигантские ставриды скорее, чем какие-либо другие рыбы, заслуживают название морской аристократии. Они ведут вольное существование на глуби не ниже пятнадцати саженей, недосягаемые для сетей и крючков, снисходя до общения с земным миром лишь у далеких мысов, уединенных рифов и затонувших на большой глубине судов. Гигантские ставриды – украшение морей; длинные и гибкие, сильные и быстрые, с лимонно-желтой полосой вдоль серебристого бока. Иногда в одиночку, чаще в стаях, они внезапно появляются в мире ныряльщика неведомо откуда и смотрят на него глазами лани. И разом все остальные рыбы превращаются в неуклюжую деревенщину. Ставриды – высокомерные космополиты; встречаясь на своем долгом пути от Сидона до Геркулесовых Столпов с человеком, они в лучшем случае приостановятся, чтобы взглянуть на него, но чаще всего относятся к нему как к досадной помехе, которую надлежит небрежно столкнуть со своего пути.
Мы видели их снизу, как бы на фоне неба, кружившимися вокруг теряющегося во мгле подводного пика. Как и тунцы, ставриды – крупные кочующие хищники. Люди пытаются заманить их на крючок или в сеть, но безуспешно. Ставрида настолько ловко обходит все западни, что рыбаки и ученые считают ее редкой рыбой размером не более трех футов в длину. Между тем мы встречали в море гораздо больше гигантских ставрид, чем тунцов, и для нас экземпляры шестифутовой длины не редкость. И в то же время ставриды – настолько захватывающее зрелище, что для нас каждая встреча с ними – выдающееся событие.
Совершенно безопасна для ныряльщиков и барракуда. Если не считать фантастических небылиц о подводном мире, я не встречал ни одного указания на то, чтобы барракуда атаковала ныряльщика. Мы нередко встречались с крупными барракудами в Красном море, Средиземноморье и в тропической части Атлантики, и ни одна из них не проявила и намека на агрессивность.
На самом деле ныряльщик слишком занят мыслью, как избежать другое, действительно опасное морское существо, чтобы думать о барракудах.
Настоящим, невыдуманным бичом глубин является самый обыкновенный морской еж, с его длинными ломкими иглами. Но и морской еж не агрессивен; беда лишь в том, что он вездесущ. Конечно, его малые размеры не могут вдохновить воображение создателей мифов о морских чудовищах, но на того, кто наступил на морского ежа, он производит достаточно яркое впечатление. Иглы глубоко проникают сквозь кожу и обламываются. Их исключительно трудно вытащить; к тому же они могут оказаться ядовитыми. Мы следили за морскими ежами куда внимательнее, чем за барракудами.
Еще более неприятно столкновение со жгучими медузами, чьи разноцветные хрустальные купола висят в воде наподобие этаких небольших мин. Синие, коричневые, желтые узоры медузы ласкают глаз, однако многие виды ее способны весьма чувствительно обстрекать человека. Наиболее распространена и опасна сифонофора «португальский военный корабль» (физалия). Ее появление в прибрежных водах испортило сезон не одному курортнику. Она плавает на поверхности моря, свесив вниз длинные болтающиеся – и ядовитые! – щупальца. Мне пришлось как-то нырять около Бермудского архипелага сквозь целую колонию этих особ, настолько многочисленную, что между ними было трудно протиснуться. Очутившись на безопасной глубине, я глянул вверх и увидел целый лес этих «анчаров», чьи «кроны» сомкнулись в почти сплошной свод. Между щупальцами сновали мелкие рыбки одного вида, который явно находится в особой милости у физалии, так как она никогда их не стрекает.
Серьезную опасность представляют для человека в подводном мире «жгучие кораллы» и актинии, способные причинить долго не заживающие ожоги. Подобные ожоги относятся к числу аллергических явлений [30]30
Аллергические явления – изменение реакции организма на повторное воздействие микробов или ядов. В данном случае – на ожоги ядовитых актиний и гидроидов
[Закрыть]: некоторые люди совершенно невосприимчивы к ним, другие безболезненно переносят первое прикосновение, зато серьезно страдают при повторном воздействии. Специальные мази излечивают такие ожоги за несколько часов.
…Таковы некоторые из чудовищ, с которыми нам приходилось встречаться. Если ни одно из них до сих пор не сожрало нас, то, очевидно, лишь потому, что они никогда не читали соответствующих инструкций, которыми изобилует морская демонология.
Глава двенадцатая. НОС К НОСУ С АКУЛОЙ
Впервые я встретился под водой с акулами в 1939 году у острова Джерба близ берегов Туниса. Это были внушительные экземпляры восьмифутовой длины, отливающие темной бронзой. Они плавали попарно в сопровождении свиты прилипал. При виде этих бестий мне стало как-то не по себе, а нырявшая вместе со мной Симона была просто в ужасе. Акулы надменно проследовали мимо.
Джербские акулы были все внесены в специальную реестровую книгу. Эту книгу я ревниво сохранял до самого 1951 года, пока мы не попали на Красное море; здесь акул было такое множество, что моя статистика утратила всякую цену. Из многочисленных – более ста – встреч с акулами всевозможных видов я сделал два вывода: первый – чем ближе мы знакомимся с акулами, тем меньше знаем о них, второй – никогда нельзя предугадать заранее, как поведет себя акула.
Человека отделяют от акулы сотни миллионов лет. Акула по-прежнему живет в мезозойской эре, когда на земле шло горообразование. За триста миллионов лет она изменилась очень незначительно. Время, заставившее других обитателей моря пройти сложную эволюцию, почти не коснулось этой безжалостной неуязвимой хищницы, этого исконного убийцы, издревле вооруженного для борьбы за существование.
Солнечный день в открытом море между островами Боавишта и Маю в архипелаге Зеленого мыса. Атлантический океан обрушивает на торчащий из воды риф тяжелые валы, взлетающие вверх высокими фонтанами. Подобное зрелище не вызывает у гидрографов особой приязни, и они тщательно отмечают такие места, чтобы предостеречь мореплавателей. Однако «Эли Монье» тянет именно к рифам. Мы бросаем якорь около самой скалы: воды вокруг рифов кишат жизнью. Здесь мы будем нырять с кренящейся на буйных волнах палубы.
Судно немедленно окружили небольшие акулы. Команда забросила в воду самые мощные крючки и за десять минут выловила десять акул. Когда мы отправились за борт с киноаппаратом, оставались невыловленными еще две акулы. Бушующие волны сомкнулись над нашими головами, и мы увидели, как хищницы проглотили каждая по крючку и вознеслись на воздух. На подводных склонах скалы приютились вольные жители океана, в том числе несколько огромных ковровых акул. Три представительницы этого безопасного для человека вида мирно дремали в гротах. Однако наш киноаппарат требовал более энергичных артистов. Дюма и Тайе проникли в гроты и подергали акул за хвосты. Те немедленно проснулись, выскочили наружу и скрылись в голубой толще воды, добросовестно сыграв свою несложную роль.
Немного спустя мы увидели еще одну акулу, в пятнадцать футов длиной. Я подозвал Диди и сообшил на языке жестов, что ему разрешается нарушить наш нейтралитет в отношении акул и пустить в ход свое гарпунное ружье против этой особы. Спусковой механизм ружья развивал энергию в триста фунтов; заряжалось оно шестифутовым гарпуном с взрывчатым наконечником. Дюма выстрелил вертикально вниз с расстояния двенадцати футов. Полуторакилограммовый гарпун вонзился в голову акулы; спустя две секунды послышался взрыв. Нас основательно тряхнуло, ощущение было не из приятных. А акула невозмутимо продолжала свой путь, неся гарпун в голове наподобие флагштока. Несколько резких движений, и древко пошло ко дну. Акула поплыла дальше. Мы поспешили за ней, чтобы увидеть, чем все это кончится. Акула двигалась как ни в чем не бывало; вот она прибавила скорости и скрылась. Оставалось только предположить, что наконечник прошел насквозь и взорвался снаружи, ибо даже акула не могла без вреда для своих внутренних органов перенести взрыв, который едва не прикончил нас на расстоянии, равном шестикратной длине гарпуна. Наша догадка отнюдь не уменьшила нашего восхищения поразительной живучестью акулы, безболезненно перенесшей близкий взрыв такой силы.
Как-то раз, заканчивая съемки спинорогов, мы с Дюма внезапно оцепенели от ужаса – ощущение неприятное и на суше, не говоря уже о морской стихии. Открывшееся нашим глазам зрелище заставило нас остро ощутить, что голому незащищенному человеку не место в подводном царстве. В мутной толще воды на расстоянии сорока футов от нас сверкнуло отливающее свинцом брюхо двадцатипятифутовой Carcharodon carcharias – единственный вид акулы, который все специалисты единодушно считают заядлым людоедом. Дюма, выступавший в роли моей личной охраны, мгновенно очутился рядом со мной. Чудовище медленно приближалось. Я утешался лишь тем, что баллоны со сжатым воздухом, привязанные к нашим спинам, заставят хищницу помучиться несварением желудка.
И тут акула увидела нас. Последовало то, чего мы меньше всего ожидали: пораженная диким ужасом, хищница выбросила облачко испражнений и мгновенно улетучилась.
Дюма поглядел на меня, я на него; затем мы судорожно расхохотались. С этого дня мы прониклись самоуверенностью, которая вылилась в непростительную беспечность. Мы позабыли о всех мерах предосторожности и отказались от системы взаимной охраны. Последующие встречи с остроносыми, тигровыми, сельдевыми и тупоносыми акулами только увеличили наше самомнение: хищницы неизменно удирали от нас. Проведя несколько недель в архипелаге Зеленого мыса, мы окончательно уверились в том, что все акулы трусихи. Они были настолько поражены малодушием, что не могли держаться спокойно, пока мы их снимали.
Как-то раз я стоял на мостике, следя за эхолотом: он чертил рельеф дна Атлантического океана у побережья Африки на глубине девяти тысяч футов. Как обычно, отражался дополнительный слабый сигнал от проницаемого слоя, простирающегося на глубине тысячи двухсот футов. Этот слой – одна из удивительных новых проблем океанографии, загадочный свод, повисший над морским дном. Днем он держится на глубине двухсот-трехсот саженей, ночью поднимается ближе к поверхности. Связь между колебаниями высоты слоя и сменой дня и ночи побудила некоторых ученых предположить, что мы имеем здесь дело с огромным пластом живых организмов, настолько огромным, что его трудно себе вообразить. Следя за таинственными каракулями на бумажной ленте эхолота, я внезапно увидел три отчетливые полоски, соответствующие трем расположенным друг над другом пластам в толще воды. Я строил самые невероятные предположения, как вдруг на палубе закричали: «Киты!» Целое стадо бутылконосов кружило вокруг «Эли Монье».
Сквозь прозрачную воду отчетливо были видны массивные темные туши с блестящими круглыми головами. Их выпуклые лбы действительно напоминали формой бутылку. Выйдя на поверхность, киты пускали к небу высокие фонтаны и ложились отдыхать. Губы их были искривлены, словно в застывшей улыбке, края пасти почти достигали крошечных глаз, придавая чудовищам странно лукавый вид. Дюма поспешил на гарпунерскую площадку на носу судна, а я зарядил новую ленту в съемочный аппарат. Киты только что снова нырнули и теперь возвращались на поверхность. Один из них вынырнул футах в двенадцати от Дюма, и тот метнул гарпун изо всех своих сил. Наконечник вонзился около грудного плавника, брызнула кровь. Кит стал медленно погружаться. Мы вытравили с сотню ярдов троса, привязанного одним концом к древку гарпуна, другим к большому бую. Буй заскользил по воде; бутылконос был загарпунен надежно. Его приятели продолжали невозмутимо покачиваться на волнах вокруг «Эли Монье».
Вот древко гарпуна высунулось из воды, потом снова исчезло, исчез кит, исчез и буй. Дюма вооружился биноклем и полез на мачту. Мы решили ориентироваться на остальных китов, предполагая, что они не оставят в беде раненого друга.
Наконец Либера, наш зоркий радист, обнаружил буй, а рядом с ним и кита; казалось, он был совершенно невредим, гарпунное древко торчало, словно зубочистка. Дюма выпустил в бутылконоса две разрывные пули. Остальные киты окружили раненого товарища, взбивая хвостами порозовевшую воду. Мы потратили еще около часа, прежде чем нам удалось выловить буй и закрепить гарпунный трос на борту судна.
Берег скрылся из виду, под килем у нас было тысяча пятьсот саженей воды; бутылконосы продолжали нырять вокруг судна и пускать вверх фонтаны. Мы с Тайе решили тоже нырнуть, чтобы добраться по тросу до тяжелораненого животного; это был сравнительно небольшой экземпляр.
Вода была бирюзовая, исключительно прозрачная. Мы последовали за тросом и добрались до кита. Из пулевых отверстий в туше тонкими струйками била кровь. Я поплыл в сторону других китов; они задрали хвосты кверху и нырнули отвесно вниз. В этом заключается характерное отличие бутылконосов от, скажем, дельфинов, ныряющих под углом. Я следовал за ними на протяжении примерно ста футов. В этот момент внизу проскользнула пятнадцатифутовая акула, очевидно привлеченная запахом крови. Где-то в глубине за пределами видимости простирался загадочный слой; в сторонке мирно паслось стадо морских великанов; кругом бродили акулы. Надо мной в серебристом сиянии плавал вокруг умирающего кита Тайе. Я неохотно повернул обратно в сторону судна.
Выбравшись на палубу, я сменил дыхательный аппарат и привязал к ноге и к поясу по одной таблетке уксуснокислой меди. Считается, что эта химия, растворяясь в воде, отгоняет акул. Мне нужно было заснять, как Дюма будет набрасывать петлю на хвост кита. Мы прыгнули в воду. Дюма увидел здоровенную акулу, но она исчезла раньше, чем я успел оглянуться на его оклик. Проплыв под килем судна, мы разыскали гарпунный трос. И тут мы оба увидели на глубине пятнадцати футов восьмифутовую акулу совершенно не знакомого нам вида. Удивительно изящная, со светло-серой блестящей кожей, она казалась произведением искусства. Чуть позади плыла небольшая полосатая рыбка – знаменитый лоцман. Мы отважно двинулись в сторону акулы, уверенные, что она бросится наутек, подобно всем своим родственницам. Однако она не отступила ни на шаг. Мы подплыли на расстояние десяти футов и увидели весь акулий эскорт – стаю маленьких, трех-четырехдюймовых, полосатых лоцманов.
Лоцманы не сопровождали акулу: они, казалось, срослись с нею. Крохотная рыбешка торчала перед самым ее носом, каким-то чудом сохраняя свое положение относительно акулы при всех ее движениях. Можно было подумать, что малыша увлекает за собой слой уплотненной воды; стоило ему очутиться за пределами этого слоя, и он безнадежно отстал бы от хозяина. Пришлось нам в конце концов примириться с мыслью, что ни акула, ни ее придворные ничуть не боятся нас.
Существует поверие, согласно которому рыба-лоцман указывает слабой глазами акуле путь к добыче, надеясь получить крошки со стола своего владыки. Однако ученые склонны относиться с презрением к предположению, будто лоцман выступает в роли собаки-поводыря. Хотя исследования и подтвердили, что у акулы зрение ослаблено, мы имели возможность убедиться на собственном опыте, что она видит, во всяком случае, не хуже нас самих.
Итак, серая красавица не обнаруживала никаких признаков страха. Я был просто счастлив представившемуся случаю заснять акулу, хотя после того, как прошло удивление первой минуты, в наши души закралось сознание близкой опасности. Акула медленно кружила вокруг нас вместе со своей свитой. Я оказался в роли режиссера, подавая знаки Дюма, который послушно проплыл перед носом у бестии и затем вдоль нее к хвосту. Здесь он протянул руку и ухватился за конец хвостового плавника, обуреваемый соблазном как следует дернуть акулу за хвост. Это могло внести оживление в ленивое движение акулы и дать мне несколько хороших кадров, но могло случиться и так, что хищница захочет цапнуть Дюма зубами. Дюма отпустил хвост и продолжал плавать вокруг акулы. Я суетился тут же рядом, деловито отдавая ему распоряжения. Ему приходилось напрягать все силы, чтобы не отстать от кажущейся неподвижной бестии. Акула не проявляла никаких враждебных намерений, но и не убегала от нас; однако ее маленькие злобные глазки неотступно следили за нами.
Я попытался определить, к какому виду она относится. Совершенно асимметричный хвост с необычайно длинным верхним плавником, громадные грудные плавники, спинной плавник округленный, с большим белым пятном. По своим очертаниям и расцветке наш новый знакомец отличался от всех виденных или изученных нами ранее акул.
Постепенно мы опустились на глубину шестидесяти футов. Дюма указал вниз. Там из пучины поднимались в нашу сторону еще две акулы, стройные пятнадцатифутовые рыбы, отливающие голубой сталью и значительно более энергичные по сравнению с первой. Они пристроились к нашей компании; лоцманов с ними не было.
Наша серая приятельница приблизилась, плавая по все более сужающейся окружности. Все же она продолжала сохранять покладистый вид. Ее круговое движение совершалось с неизменной скоростью, и лоцманы оставались все на своих местах. Голубая пара из пучины несколько поотстала, соблюдая принцип приоритета. Мы кружились внутри кольца, описываемого серой акулой, и старались не упустить из поля зрения ни ее, ни голубую пару. Это было не так-то просто, потому что они ни на минуту не задерживались на одном месте.
В глубине под голубыми акулами показались здоровенные тунцы с длинными плавниками. Вполне возможно, что они были там все время, но мы заметили их только сейчас. Над нами резвились летучие рыбки, и их веселье резко диссонировало с нарастающим драматизмом положения. Мы с Дюма лихорадочно рылись в памяти, пытаясь найти средство отогнать акул. «Надо бурно жестикулировать», – советовал один деятель службы спасания на водах. Мы замахали руками. Серая и бровью не повела. «Их можно напугать, пуская пузыри воздуха», – наставлял нас знакомый водолаз. Дюма выждал, когда акула окажется совсем близко, и сделал энергичный выдох. Никакого впечатления. «Кричите во всю глотку», – поучал Ганс Хасс [31]31
Ганс Хасс – известный немецкий спортсмен, автор книги «Фотоохота на морском дне»
[Закрыть]. Мы орали до хрипоты. Акула, казалось, оглохла. «Стоит акуле глотнуть уксуснокислой меди, и она поспешит удалиться на почтительное расстояние», – утверждал один офицер военно-воздушных сил. Наша приятельница, не сморгнув, пересекала отравленную воду и смотрела на нас холодным, спокойным, оценивающим взором. Похоже было, что она знает, чего хочет, и отнюдь не спешит.
И тут случилась весьма неприятная вещь. Малюсенький лоцман, дежуривший у носа акулы, оставил свой пост и заюлил в сторону Дюма. Это было весьма серьезное путешествие для такого малыша, и у нас оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить, что это значит. Вот малютка запорхал перед маской Дюма. Мой товарищ замотал головой, словно отгоняя назойливого комара. Крошка лоцман продолжал весело резвиться, стукаясь о маску перед самым носом окосевшего от волнения Дюма.
Я ощутил, как Диди придвинулся вплотную ко мне, и увидел его вытянутую руку со стиснутым в кулаке ножом. Серая акула немного отступила, затем повернулась и заскользила прямо на нас.
Мы сильно сомневались в том, что акулу можно заколоть ножом, однако в тот момент нож, да еще киноаппарат, составляли все наше вооружение. Я автоматически нажал спуск аппарата, не сознавая даже, что кинолента запечатлевает наплывающее на нас чудовище. Плоский нос надвигался все ближе и ближе, вот уже все поле зрения заняла огромная акулья голова. Вдруг мною овладела неистовая ярость. Я замахнулся киноаппаратом и изо всех сил ударил им в морду акулы. В следующее мгновение я ощутил прикосновение тяжелой туши, и… акула очутилась футах в двенадцати от нас, после чего как ни в чем не бывало возобновила свое круговое движение. «Какого черта она не плывет к киту? – думал я. – К чудесному вкусному киту? И что мы ей такого сделали?»
Голубые прибавили ходу и снова присоединились к нашей компании. Мы с Дюма решили попытать счастья на поверхности, вынырнули из воды и обнаружили «Эли Монье» на расстоянии трехсот ярдов с подветренной стороны. Мы принялись отчаянно размахивать руками, но нам никто не ответил. Вместе с тем мы не сомневались, что, плывя вот так на поверхности, находимся в позе, наиболее устраивающей прожорливых акул. Ноги свисали в воде, словно бананы, оставалось только сорвать их. Я глянул вниз. Все три акулы рванулись кверху, начиная согласованную атаку.
Мы нырнули им навстречу. Акулы возобновили круговое движение. Покуда мы находились на глубине одной-двух саженей, они воздерживались от нападения. Лучшим выходом для нас было бы двинуться в сторону судна. Но не имея никаких ориентиров, не имея даже компаса, мы не могли определить нужное направление.
Мы заняли такое положение, чтобы все время наблюдать за ножными ластами друг друга, исходя из все той же теории, что акулы предпочитают хватать за ноги. Дюма то и дело выскакивал на поверхность и махал руками. Потом мы стали поочередно подниматься наверх, в то время как второй поджимал колени к подбородку и следил за акулами. В очередной заход Дюма одна из голубых метнулась к его ногам. Я закричал. Дюма круто обернулся и решительно двинулся ей навстречу. Хищница отскочила на свое старое место в кольце. У нас уже кружилась голова от всей этой карусели, а тут еще каждый раз приходилось вертеть ею во все стороны, чтобы обнаружить «Эли Монье». Между тем ничто не говорило о том, чтобы нас заметили с судна.
Мы были на грани изнеможения и начинали коченеть от холода. По моим подсчетам мы находились в воде уже около получаса. Каждую секунду могли начаться перебои в подаче воздуха – признак того, что наши запасы на исходе. После этого мы сможем еще включить аварийные резервуары, рассчитанные на пять минут. А затем придется расстаться с мундштуками и нырять, обходясь лишь тем воздухом, какой мы сможем набрать в легкие на поверхности. Нам придется больше двигаться, что удвоит нагрузку на наши иссякающие силы, а внизу нас подстерегают неутомимые беспощадные хищницы, чувствующие себя в воде так же хорошо, как мы на суше.
Движения акул стали более порывистыми. Усиленно взмахивая мощными плавниками, они сделали еще один круг, потом метнулись вниз и… исчезли. Мы не верили своим глазам. Вдруг на нас упала большая тень; мы подняли головы и увидели дно шлюпки. На «Эли Монье» все же заметили наши сигналы и отыскали нас по пузырям. Акулы бросились наутек, завидев шлюпку.
Мы ввалились в лодку, измученные и обессилевшие. Матросы переволновались не менее нас. Они потеряли из виду наши пузыри, и судно ушло в сторону. Мы узнали, к нашему величайшему удивлению, что пробыли в воде всего двадцать минут. Киноаппарат сплющился от столкновения с носом акулы…
Едва очутившись на борту «Эли Монье», Дюма схватил винтовку и снова прыгнул в шлюпку – проведать кита. Тот все еще подавал признаки жизни. Мы увидели, как какая-то бурая тень отделилась от туши бутылконоса и рванулась прочь. Акула! Дюма подгреб к голове великана и нанес ему coup de grace, выстрелив в упор разрывной пулей. Голова с разинутой пастью стала тонуть; из дыхала поднимались кверху пузырьки воздуха. Акулы носились в порозовевшей воде, яростно налетая на кита. Дюма окунул руки в красную пену и набросил петлю на хвост, завершив то дело, в котором нам помешала серая красавица.
Вытащив кита на палубу, мы увидели на его туше зияющие раны – следы акульих зубов. Громадные куски мяса весом в десять-пятнадцать фунтов были словно срезаны ножом вместе с покрывавшей их кожей в дюйм толщиной: как только нас выручила шлюпка, акулы немедленно набросились на легкую добычу.
Судовой врач Лонже впервые в жизни орудовал своими инструментами над такой тушей. Он вскрыл скальпелем брюхо кита, и на палубу хлынул целый поток непереваренных слизистых кальмаров весом около трех фунтов каждый, среди которых было немало совершенно неповрежденных и даже живых. В складках желудка бутылконоса лежали тысячи черных кальмаровых клювов.
Я невольно подумал о загадочном слое в глубине. Обед кита и – черточки, нарисованные эхолотом… Конечно, это могло быть чисто случайным совпадением, о каких-либо достоверных доказательствах и говорить не приходилось. Однако я никак не мог отогнать от себя мысленное видение, в котором киты, погрузившись в мрачную бездну, до таинственного слоя на глубине тысячи двухсот футов, паслись на невиданном лугу, поросшем миллионами кальмаровых щупалец.
По пути в Дакар нам попалось стадо дельфинов. Дюма угодил одному из них в спину гарпуном. Дельфин заметался, словно собака на цепи, окруженный своими друзьями, которые проявили отчетливо выраженное чувство солидарности. События повторялись с той лишь разницей, что на месте бутылконоса на этот раз был дельфин. Дюма и Тайе нырнули в море; гребцы в шлюпке не спускали глаз с их пузырей.
Я наблюдал, как дельфин плывет на привязи, словно ягненок, выставленный охотником для приманки львов. Акулы не замедлили явиться. Это было жестоко с нашей стороны, но мы занимались важным исследованием, которое нужно было довести до конца.
Акулы кружили вокруг дельфина точно так же, как незадолго до этого вокруг нас. Стоя на палубе, мы обсуждали трусливое поведение этих бестий. Обладая невероятной силой, совершенно нечувствительные к боли и вооруженные страшнейшим оружием, они тем не менее никак не могли решиться пойти в атаку. Впрочем, какая там атака! Умирающий дельфин был совершенно безоружен в окружении коварных разбойниц.
Под вечер Дюма добил его. Немедленно одна из акул набросилась на убитое животное и вспорола ему брюхо, подав тем самым сигнал остальным хищницам; вода окрасилась кровью. Они не вгрызались в добычу и не трепали ее – просто отхватывали на ходу большие куски, словно то было сливочное масло, даже не замедляя движения.
Акулы никогда не развивали решительного наступления на нас, если не считать атакой маневры серой красавицы и голубой пары. Не утверждая ничего окончательно, мы вместе с тем склонны считать, что акулы предпочитают атаковать объекты, плавающие на поверхности моря. Именно здесь хищницы обычно находят себе пищу: больную или раненую рыбу, отбросы с проходящих судов. Те акулы, с которыми мы встречались, подолгу присматривались к плывущему под водой человеку, явно видя в ныряльщике какое-то опасное существо. Известную устрашающую роль играли и выпускаемые нашими аквалангами воздушные пузырьки.
Насмотревшись, как акулы продолжают невозмутимо плыть с пробитой гарпуном головой, с зияющими ранами в теле и даже после сильного взрыва в непосредственной близости от головного мозга, мы перестали возлагать какие-либо надежды на оборонительные качества ножа. Тогда уж лучше пускать в ход «акулью дубинку» – прочное деревянное копье в четыре фута длиной, усеянное на конце острыми шипами. Идея заключается в том, что шипами надо упереться в шкуру наступающей акулы – так дрессировщик отгоняет льва при помощи обыкновенного стула. Шипы не дадут дубинке соскользнуть; в то же время они не вопьются настолько, чтобы раздразнить хищницу. Таким образом ныряльщик получает возможность сохранять необходимую дистанцию между собой и противником.
