Текст книги "Загадка тринадцатой камеры"

Автор книги: Жак Фатрелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– В чем дело? – строго спросил начальник.

– Слава богу, вы пришли! – воскликнул заключенный, приникая к прутьям решетки.

– Что случилось? – повторил вопрос начальник.

Как только он распахнул дверь и вошел в камеру, заключенный упал на колени. Лицо его было белым от ужаса, глаза неестественно расширены, он дрожал. Похолодевшими руками он стал цепляться за руки начальника.

– Заберите меня из этой камеры, пожалуйста, заберите! – умолял он.

– Что такое с тобой, в конце концов? – перебил его начальник.

– Я слышал… слышал… – проговорил заключенный, и взгляд его беспокойно заметался по камере.

– Что ты слышал?

– Не… не скажу. Не могу, – запинаясь, выговорил тот. Внезапно, объятый страхом, он снова начал умолять: – Заберите меня из этой камеры! Куда угодно… прошу вас, заберите!

Начальник и трое надзирателей переглянулись.

– Кто этот малый? В чем обвиняется? – спросил начальник.

– Джозеф Баллард. Обвиняется в том, что плеснул женщине в лицо кислотой и женщина умерла.

– Но они не докажут этого! Не докажут! – всхлипывал заключенный. – Пожалуйста, переведите меня в другую камеру!

Он все еще цеплялся за начальника, и тот резко сбросил с себя его руки. Еще некоторое время он стоял и смотрел на жалкое, сжавшееся в углу существо, охваченное диким, необъяснимым, каким-то детским ужасом.

– Вот что, Баллард, – сказал наконец начальник. – Если ты что-то слышал, я должен знать что. Ну же, рассказывай.

– Я не могу, не могу, – всхлипывая, отвечал тот.

– Откуда шел звук, который ты слышал?

– Не знаю… Отовсюду… и ниоткуда. Я просто слышал.

– Что слышал – голос?

– Пожалуйста, не спрашивайте меня! – взмолился заключенный.

– Отвечай! – рассердился начальник.

– Это был голос, но не… не человеческий, – почти плача, отвечал Баллард.

– Голос, но не человеческий? – озадаченно повторил начальник.

– Глухой голос… далекий… какой то призрачный.

– Он исходил изнутри здания или снаружи?

– Он просто был здесь, здесь, всюду… Я слышал… Я слышал…

Целый час потратил начальник на то, чтобы вытянуть из Балларда связный рассказ, но так ничего и не добился – тот лишь умолял перевести его в другую камеру или оставить с ним одного из надзирателей до рассвета. Эти просьбы были безжалостно отвергнуты.

– И смотри, – пригрозил начальник, – станешь вопить – посажу тебя в карцер.

Начальник тюрьмы удалился, озадаченный. Баллард до рассвета просидел у двери своей камеры, прижав к прутьям решетки бледное, искаженное страхом лицо, уставившись неподвижным взглядом в темноту коридора.

На четвертый день своего добровольного заключения профессор, большую часть времени проводивший у крохотного оконца, снова постарался внести разнообразие в тюремные будни. Происшествия начались с нового клочка ткани, брошенного вниз часовому. Тот его поднял, как полагается, и отнес начальнику. На лоскутке было написано: «Всего три дня».

Начальник довольно быстро понял, что ММ имеет в виду три дня, оставшиеся до его освобождения, и счел это послание простым бахвальством. Но чем оно было написано? Где ММ взял этот новый клочок полотна? Где? Как? Начальник внимательно осмотрел ткань. Это было тонкое белое рубашечное полотно. Он взял рубашку, которую забрал у заключенного, и аккуратно приложил первый лоскут к ее оборванным краям. Второй клочок был явно лишний; он никуда не подходил, однако материал был, несомненно, тот же.

– Но где, где он достает то, чем можно писать? – недоумевал начальник.

Вечером того же четвертого дня ММ разговаривал с часовым через окошко своей камеры.

– Какое сегодня число? – спросил он.

– Пятнадцатое, – ответил тот.

ММ произвел в уме астрономические расчеты и, к удовольствию своему, убедился, что луна взойдет этим вечером не раньше девяти часов. Тогда он задал следующий вопрос:

– Кто у вас отвечает за освещение?

– Электрическая компания.

– У вас нет своих электриков в здании?

– Нет.

– Я думаю, вам было бы дешевле иметь своих.

– Это меня не касается, – ответил часовой.

В этот день он несколько раз замечал ММ у окна. Лицо ученого было бесстрастным, и прищуренные глаза смотрели как-то задумчиво. Вскоре часовой перестал обращать внимание на величественную голову профессора в оконце. Он видел, что и другие заключенные ведут себя так же; то была тоска по свободе.

После полудня, как раз перед сменой дневного караула, голова ММ снова показалась в окошке, и рука его, в которой был зажат какой-то предмет, просунулась сквозь решетку. Предмет упал на землю, и его сразу же подобрал часовой. Оказалось – пятидолларовая купюра.

– Это вам, – крикнул ему заключенный.

Как повелось, часовой показал купюру начальнику. Тот посмотрел на нее подозрительно: начальник вообще смотрел подозрительно на все, что исходило из тринадцатой камеры.

– Он сказал, это для меня, – объяснил часовой.

– Что-то вроде чаевых, наверное, – предположил начальник, – и я не вижу особенной причины не принять…

Он осекся, вспомнив, что профессор вошел в камеру, имея при себе двадцать пять долларов – одну пятерку и две десятки. В пятерку была завернута первая записка на клочке рубашки. Та пятерка все еще хранилась у него, он даже вынул ее и рассмотрел, чтобы убедиться. В самом деле – пять долларов; однако теперь перед ним лежали другие пять долларов, тогда как у профессора были только две десятки.

«Должно быть, кто-нибудь разменял ему одну десятку», – решил он наконец, вздохнув с облегчением.

И тогда начальник принял решение. Он обыщет тринадцатую камеру так, как не обыскивали до сих пор ни одну камеру в мире. Если этот человек может свободно писать записки, разменивать деньги и совершать прочие необъяснимые поступки, думал он, значит, с тюрьмой определенно происходит что-то не то. Он появится в камере глубокой ночью: три часа – самое подходящее время для обыска. Ведь, скорее всего, именно по ночам профессор занимается всеми этими странными вещами!

Так он и поступил. Той ночью, в три часа, начальник бесшумно прокрался к тринадцатой камере. У самой двери он остановился и прислушался. Ни звука – только мирное, ровное дыхание спящего заключенного. Почти беззвучно ключ повернулся в замке, и начальник вошел в камеру. Прикрыв за собой дверь, он резко поднес фонарь к лицу лежащего.

Если начальник рассчитывал ошеломить ММ, он ошибся, ибо этот оригинал просто открыл глаза, спокойно нашарил очки и спросил самым обыденным тоном:

– Кто здесь?

К чему тратить слова и описывать обыск, устроенный начальником тюрьмы? Он обшарил буквально все. Он исследовал каждый дюйм камеры, каждый дюйм кровати. Он обнаружил круглое отверстие в полу и в порыве вдохновения залез в него своими толстыми пальцами. Пошарив там с минуту, он вытянул что-то наружу и осветил свою находку фонарем.

– Ф-фу! – вырвалось у него. Оказалось, он вытащил крысу – дохлую крысу. Вдохновение улетучилось, как туман под жаркими лучами солнца. Но обыск продолжился. ММ ни слова не говоря, встал и ногой вышвырнул крысу из камеры в коридор. Начальник тюрьмы залез на кровать и попробовал на прочность прутья решетки на крохотном оконце Они были вполне надежными. Решетчатая дверь подверглась той же проверке – и тут все оказалось в по рядке.

Затем он обыскал одежду заключенного, начиная с ботинок. Ничего! Пощупал в поясе – опять ничего! Тогда он вывернул карманы брюк.

В одном кармане оказалось несколько банкнот; начальник вытащил деньги и стал их рассматривать.

– Пять долларовых купюр! – ахнул он.

– Правильно, – подтвердил заключенный.

– Но как… У вас были две десятки и пятерка! Как получилось, что…

– Это вас не касается, – ответил ММ.

– Скажите честно: кто-то из охраны разменял вам деньги?

После секундной паузы профессор ответил:

– Нет.

– Вы что, их печатаете?! – спросил начальник. Он уже был готов поверить чему угодно.

– Это вас не касается, – снова ответил заключенный.

Начальник злобно поглядел на профессора. Он чувствовал, он знал, что этот человек его дурачит, но как – не мог понять. Будь перед ним обычный преступник, уж он узнал бы правду, – впрочем, обычные преступники не доставляют столько хлопот. Никто из них больше не сказал ни слова; так продолжалось некоторое время, потом начальник резко повернулся и вышел из камеры, яростно хлопнув дверью. Так и не решившись заговорить.

Не успел начальник тюрьмы лечь в постель, как раздался тот же пронзительный вопль. Пробормотав несколько слов, не очень изысканных, зато очень выразительных, он снова зажег фонарь и поспешил через всю тюрьму к сорок третьей камере.

Снова Баллард бросался на решетчатую дверь и кричал, кричал что было голосу. Он перестал кричать, только когда в камеру проник луч фонаря.

– Заберите меня, заберите меня! – умолял он. – Это я, я убил ее! Уберите это!

– Что убрать? – спросил начальник.

– Я плеснул ей в лицо кислотой… Это я… я… признаюсь! Заберите меня!

Баллард был в плачевном состоянии. Из одного лишь милосердия следовало вывести его в коридор. Там он забился в угол, скорчившись, как загнанное животное, и зажал уши руками. Прошло полчаса, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы говорить. И сбивчиво стал рассказывать, что произошло. Прошлой ночью, в четыре часа, он слышал голос – замогильный голос, глухой, завывающий.

– Что же он произносил? – спросил начальник, охваченный любопытством.

– Кислота… кислота! – выговорил заключенный. – Голос обвинял меня! Кислота! Я плеснул ей в лицо кислотой, и она умерла. О-о! – Несчастный испустил долгий вопль ужаса и отчаяния.

– Кислота? – переспросил озадаченный начальник. Он уже вообще ничего не понимал.

– Кислота. Это все, что я слышал. Было еще что-то, но я не разобрал.

– Говоришь, прошлой ночью, да? – произнес начальник. – А сегодня что тебя так перепугало?

– Все то же, – запинаясь, ответил заключенный. – Кислота, кислота, кислота…

Он сидел, закрыв лицо руками, весь дрожа.

– Я плеснул ей в лицо кислотой, но я не хотел ее убивать. Я просто слышал голос. Он обвинял меня… обвинял…

Баллард еще что-то пробормотал и замолк.

– А больше ничего не слышал?

– Да… но я не понял… совсем немного… несколько слов…

– Ну, и что же ты слышал?

– Три раза «кислота», потом какой-то стон, потом… потом… я слышал… «шляпа восьмого размера». Я слышал это дважды.

– Шляпа восьмого размера… – повторил начальник. – Что за черт! Шляпа восьмого размера. До сих пор не слыхал, чтобы голос совести, обвиняя, толковал о шляпах восьмого размера.

– Да он не в себе, – подытожил кто-то из заключенных.

– Не иначе, – сказал начальник. – Наверное, так оно и есть. Он и вправду что-то слышал и сильно испугался. Вон как дрожит. Шляпа восьмого размера! Что за…

Когда пятый день заключения ММ подошел к концу, у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид. Тревога за исход предприятия переполняла его. К тому же он не мог отделаться от мысли, что его необыкновенный узник потешается над ним. По всей видимости, ММ нисколько не утратил чувства юмора. Ибо на пятый день он бросил во двор часовому очередную полотняную записку со словами: «Еще два дня!» Вместе с ней он бросил вниз монетку в пятьдесят центов.

Между тем начальник знал – он был уверен, – что у заключенного из тринадцатой камеры не могло быть пятидесяти центов. У него не могло быть никаких монет, так же как не могло быть пера и чернил, – и однако же, они у него были! Факты противоречили теории и потому-то у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид.

К тому же жуткая и необъяснимая история с кислотой и шляпой восьмого размера упорно не давала ему покоя. Конечно, во всем этом нет ни капли смысла, конечно, это бред помешавшегося убийцы, которого страх вынудил признаться в содеянном, говорил себе начальник. Но почему столько вещей, в которых не было «ни капли смысла», случилось в тюрьме с тех пор, как тут появился этот человек?!

На шестой день начальник получил почтовое уведомление о том, что доктор Рэнсом и мистер Филдинг будут в Чизхолме завтра вечером, и в случае, если профессору Ван Дузену не удастся бежать – а ему, видимо, не удастся, так как они до сих пор не получали от него вестей, – они встретят его здесь.

«Если ему не удастся бежать!» Начальник тюрьмы зловеще улыбнулся, Бежать!

В этот день ММ доставил начальнику развлечение в виде трех записок. Они были на знакомом полотне и касались в основном встречи, которую профессор назначил на полдевятого вечера в четверг, отправляясь в свое добровольное заключение. На седьмой день к вечеру начальник проходил мимо тринадцатой камеры и заглянул внутрь. ММ лежал на железной кровати и, судя по всему, дремал. На первый взгляд камера выглядела совершенно так же, как всегда. Начальник мог бы поклясться, что заключенный не покинет камеру между четырьмя пополудни и половиной девятого вечера.

На обратном пути, проходя мимо камеры, начальник снова услышал ровное дыхание и сквозь решетчатую дверь заглянул внутрь. Если бы ММ мог видеть его, он не сделал бы этого, но сейчас – что ж, сейчас можно было и заглянуть.

Луч света из узкого оконца упал на лицо спящего. Начальник впервые заметил, каким измученным и усталым выглядит заключенней. Вдруг ММ слегка пошевелился, и начальник с виноватым видом поспешил прочь по коридору. В тот же вечер, после шести, он спросил надзирателя, все ли в порядке в тринадцатой камере.

– Да, сэр, – ответил тот, – разве что ел он не очень хорошо.

Чуть позже семи начальник встретил доктора Рэнсома и мистера Филдинга – встретил с чувством выполненного долга. Он собирался показать им записки на клочках полотна и поведать им полную – и продолжительную – историю своих злоключений. Но ему помешал часовой, стоявший на посту с той стороны тюрьмы, которая выходила к реке.

– Электричество на моем участке не работает, – доложил он начальнику.

– Черт побери, этот человек – колдун! – взревел тот. – Все идет кувырком с тех пор, как он здесь.

Часовой вернулся на свой пост в темноте, а начальник набрал номер электрической компании.

– Это из Чизхолмской тюрьмы, – сказал он в трубку. – Пришлите сюда двух-трех человек как можно быстрее – наладить освещение.

Очевидно, ответ был обнадеживающим, потому что начальник положил трубку и вышел во двор. Пока доктор Рэнсом и мистер Филдинг ждали начальника, часовой от наружных ворот вошел со срочным письмом. Доктор Рэнсом случайно заметил адрес, и когда часовой вышел, взял конверт, чтобы взглянуть на него поближе.

– Боже правый! – воскликнул он.

– Что такое? – поинтересовался мистер Филдинг.

Вместо ответа доктор протянул ему письмо. Мистер Филдинг внимательно рассмотрел его.

– Совпадение, – сказал он. – Я уверен.

Было почти восемь, когда начальник возвратился к себе в кабинет. Электрики приехали в фургоне и теперь были заняты работой. Начальник нажал кнопку звонка, чтобы связаться с часовым у наружных ворот.

– Сколько электриков вошло? – спросил он по внутренней связи. – Четверо? Трое рабочих в комбинезонах и управляющий? В сюртуке и шляпе? Хорошо. Следите, чтобы столько же вышло наружу. Это все.

Он повернулся к доктору Рэнсому и мистеру Филдингу.

– Приходится соблюдать осторожность, – нескрываемый сарказм звучал в его голосе, – особенно с тех пор, как у нас тут сидят ученые.

Начальник не глядя взял в руки срочное письмо и принялся распечатывать его.

– Сейчас… только прочту… я хотел бы рассказать вам, господа, кое-что о том, как… О господи! – воскликнул начальник, едва взглянув на письмо. Он опустился на стул, раскрыв рот и остолбенев от изумления.

– Что это? – спросил мистер Филдинг.

– Срочное из тринадцатой камеры, – проговорил начальник. – Приглашение на ужин!

– Что?! – Двое одновременно вскочили с мест.

Все еще изумленно глядя на письмо, начальник крикнул надзирателю в коридор:

– Беги в тринадцатую камеру и посмотри, там ли заключенный.

Надзиратель бросился выполнять приказ, в то время как доктор Рэнсом и мистер Филдинг изучали письмо.

– Несомненно, это писал Ван Дузен, – сказал доктор Рэнсом. – Я хорошо знаю его почерк.

В этот миг раздался телефонный звонок. Вызывал часовой от наружных ворот. Начальник, в полуобмороке, поднял трубку.

– Алло! Два репортера? Пропустите!

Он резко повернулся к доктору Рэнсому и мистеру Филдингу:

– Но этот человек не мог уйти! Он должен быть в камере.

Тем временем возвратился надзиратель.

– Он по-прежнему в камере, сэр, – доложил он. – Я его видел. Лежит на койке.

– Здесь, я же говорил, – с облегчением вздохнул начальник. – Но как он отправил это письмо?

Послышался стук в стальную дверь, что вела с тюремного двора в кабинет начальника.

– Это репортеры. Впустите их, – приказал начальник надзирателю и обратился к двум джентльменам: – Не заговаривайте об этом в их присутствии, иначе я хлопот не оберусь.

Дверь открылась, и вошли два человека.

– Добрый вечер, господа, – произнес один из них. Начальник тюрьмы хорошо знал его: это был Хатчинсон Хэтч, репортер.

– Ну? – раздраженно перебил его другой. – Я здесь!

Это был профессор Ван Дузен.

Он вызывающе сощурился, глядя на начальника тюрьмы, который сидел с открытым ртом. Ибо на этот раз ему нечего было сказать. Доктор Рэнсом и мистер Филдинг тоже были изумлены, но они не знали всего того, что знал начальник тюрьмы. Они были только изумлены, а он – парализован Хатчинсон Хэтч, репортер, с жадным любопытством наблюдал эту сцену.

– Как… как… как вам это удалось? – выговорил наконец начальник.

– Вернемся в камеру, – произнес ММ тем раздраженным тоном, который был так хорошо знаком его ученым коллегам.

Начальник тюрьмы, все еще на грани обморока, пошел впереди, указывая путь.

– Посветите здесь, – приказал ММ, когда они пришли.

Начальник поднес фонарь к решетке. Камера выглядела как всегда, а на кровати лежал не кто иной, как профессор! Желтые волосы… Окончательно сбитый с толку начальник посмотрел на того, кто стоял рядом с ним. Неужели?..

Дрожащими руками он отворил дверь, и ММ вошел внутрь.

– Взгляните сюда, – сказал он и толкнул ногой нижние прутья дверной решетки. Три из них сдвинулись с места, четвертый выпал в коридор. – А теперь сюда, – показал недавний узник, залезая на кровать, чтобы достать до оконца. Он просто провел рукой по решетке, и все прутья выпали.

– Что же тогда на кровати? – спросил начальник, потихоньку приходя в себя.

– Парик, – ответил ММ. – Поднимите одеяло.

Начальник поднял одеяло. Под ним лежали большой, футов тридцать, моток прочной веревки, нож, три напильника, десять футов электрического провода, тонкие, но мощные стальные плоскогубцы, молоток и пистолет «дерринджер».

– Как вам это удалось? – спросил начальник.

– Вы, господа, приглашены ко мне на ужин в полдевятого, – сказал ММ. – Поспешим, или мы опоздаем.

– Но как вам это удалось? – не отставал начальник.

– Даже не надейтесь удержать взаперти человека, который умеет пользоваться мозгами, – ответил ММ. – Идемте, мы опаздываем!

Ужин в квартире профессора Ван Дузена проходил в атмосфере молчаливого нетерпения. Приглашены были доктор Рэнсом, Альфред Филдинг, начальник тюрьмы и Хатчинсон Хэтч, репортер. Стол был накрыт с самым тщательным соблюдением инструкций, данных профессором неделю назад. Доктор Рэнсом нашел артишоки восхитительными. Наконец, ужин был окончен, и ММ, повернувшись к доктору Рэнсому, впился в него взглядом прищуренных глаз.

– Теперь вы верите? – спросил он.

– Верю, – ответил доктор Рэнсом.

– Вы признаете, что это был честный эксперимент?

– Признаю.

Все жаждали объяснений, особенно начальник тюрьмы.

– Я надеюсь, теперь вы объясните нам… – начал мистер Филдинг.

– Да, объясните нам, – подхватил начальник.

ММ поправил очки, сощурившись, оглядел собравшихся и стал рассказывать. Он излагал события последовательно, с самого начала, и слушали его так внимательно, как никто никогда и никого не слушал.

– Вы помните условия, – начал он, – не брать с собой ничего, кроме самого необходимого, и выбраться из тюрьмы в течение недели. До этого я никогда не видел Чизхолмской тюрьмы. Прежде чем войти в камеру, я попросил зубной порошок и три банкноты – одну достоинством в пять долларов и две по десять. Еще я попросил, чтобы мне начистили ботинки. Откажись вы исполнить эти просьбы, ничего, в сущности, не изменилось бы. Но вы не отказались.

Я знал, что в камере не было ничего такого, чем бы я, по-вашему, мог воспользоваться в своих целях. Поэтому, когда господин начальник закрыл за мной дверь, я, казалось, был абсолютно беспомощен, пока не нашел применения трем на первый взгляд безобидным вещам. Эти вещи позволено иметь каждому приговоренному к смертной казни, не так ли? – обратился он к начальнику.

– Зубной порошок и ботинки – да, но не деньги, – ответил тот.

– Любая вещь представляет опасность в руках того, кто знает, как ее использовать, – продолжал ММ. – Я ничего не делал в первую ночь, только спал и гонял крыс. – Он поглядел на начальника. – Еще когда мы заключали пари, я знал, что ничего не смогу предпринять этой ночью, поэтому дожидался следующего дня. Вы, господа, полагали, что мне нужно время, чтобы заранее связаться с кем-то, кто помог бы мне устроить побег, но вы ошибались. Я знал, что могу связаться с кем пожелаю и когда пожелаю.

Начальник некоторое время смотрел на него, потом с глубокомысленным видом продолжил курить.

– На следующее утро, в шесть, меня разбудил надзиратель, который принес мне завтрак, – продолжал ученый. – Он сказал мне, что обед приносят в двенадцать, а ужин – в шесть. Таким образом, в промежутки между завтраком, обедом и ужином я был предоставлен самому себе. Поэтому сразу после завтрака я из окошка осмотрел окрестности тюрьмы. И с первого же взгляда понял, что, сумей я даже вылезти в окно, перелезть через стену не стоит и пытаться, – а ведь моя цель была выбраться не только из камеры, но и из тюрьмы. Конечно, я мог бы преодолеть и стену, но на это потребовалось бы больше времени. Поэтому я пока что оставил эту мысль.

Мои первые наблюдения подсказали мне, что с моей стороны за стеной находится река, а у реки – детская площадка. Впоследствии эту догадку подтвердил надзиратель. Так я узнал одну важную вещь – что при необходимости кто угодно может подойти к стене тюрьмы со стороны реки, не вызывая особенных подозрений. Это стоило запомнить. И я запомнил.

Но что более всего привлекло мое внимание, так это провод, по которому шел ток к электрической лампе: он проходил на расстоянии всего трех-четырех футов под окном моей камеры. Я знал, что это могло пригодиться, если бы мне понадобилось отключить электрический свет.

– Так это вы отключили его сегодня вечером? – спросил начальник.

– Выяснив из окошка все, что можно было выяснить, – продолжал ММ, не обращая внимания на вопрос, – я стал обдумывать, как выбраться из здания. И вспомнил в деталях, каким путем меня вели в камеру, – я знал, что другого пути нет. Семь дверей отделяли меня от внешнего мира. Поэтому, а также из-за нехватки времени, я отказался от мысли выбраться этим путем. Кроме того, пройти через толстые каменные стены камеры я, разумеется, не мог.

ММ замолчал, и доктор Рэнсом закурил очередную сигару. Молчание продлилось несколько минут, после чего профессор Ван Дузен, мастер по части побегов и освобождения из неволи, продолжил свой рассказ:

– Пока я раздумывал, по ноге у меня пробежала крыса. Это дало моим мыслям новое направление. В камере было не меньше полудюжины крыс – я видел их крошечные, как бусинки, глазки. При этом я заметил, что ни одна из них в щель под дверью не лезла. Я нарочно спугнул их, чтобы посмотреть, побегут ли они под дверь. Туда они не побежали, но из камеры исчезли. Следовательно, ушли другим путем. Другой путь означал другое отверстие.

Я стал искать это отверстие и нашел его. Это была старая канализационная труба, давно заброшенная и частично забитая пылью и мусором. Через нее-то крысы и попадали в камеру. Но откуда они брались? Канализационные трубы, скорее всего, ведут за пределы тюремного двора. Эта труба, возможно, заканчивалась в реке или неподалеку от нее. Следовательно, оттуда и приходят крысы. Раздумывая, проходят ли они весь путь по трубе или только часть его, я решил, что весь, потому что вряд ли в прочной стальной трубе было еще какое-то отверстие, кроме выхода из нее.

Когда надзиратель принес мне завтрак, он, незаметно для себя, сообщил мне две важные вещи. Во-первых, семь лет назад в тюрьме заменили всю систему канализации; во-вторых, река находится всего в трехстах футах отсюда. Теперь я точно знал, что труба – часть старой канализационной системы; знал я и то, что ведет она прямо к реке. Но куда она выходит: в воду или на сушу?

Этот вопрос тоже следовало решить. Я нашел ответ на него, изловив несколько крыс. Мой тюремщик был удивлен, когда застал меня за этим занятием. Я осмотрел не меньше дюжины крыс. Они были абсолютно сухими и попадали в камеру по трубе, но главное – это были не домовые крысы, а черные, то есть полевые. Значит, другой конец трубы выходит в поле, по ту сторону тюремной стены. Что ж, неплохо.

Далее, я понимал: если я не хочу, чтобы мне помешали, необходимо отвлечь внимание охраны. Видите, вы усложнили мне задачу, сказав начальнику, что побег – моя цель, так что мне пришлось наводить его на ложный след.

Начальник посмотрел на него грустными глазами.

– Прежде всего, нужно было, чтобы он решил, будто я собираюсь связаться с вами, доктор Рэнсом. Итак, я написал записку на клочке полотна, который оторвал от своей рубашки, адресовал ее доктору Рэнсому, завернул в пятидолларовую купюру и бросил в окно. Я знал, что часовой покажет ее начальнику, но рассчитывал, что он отправит ее по адресу. Она у вас, эта первая записка?

Начальник достал шифровку.

– Но что, в конце концов, это значит? – спросил он.

– Прочитайте с конца, начиная с буквы Э, и не обращая внимания на границы слов, – сказал ММ. Начальник последовал его указаниям.

– «Э-т-о… это», – начал он, какое-то время изучал записку, потом с ухмылкой прочитал ее всю: – «Это не тот способ, которым я убегу». И зачем вам понадобилось писать такое? – спросил он, все еще ухмыляясь.

– Я рассчитывал, что записка отвлечет ваше внимание, как оно и вышло, – объяснил ММ, – а если бы вы догадались, что там на самом деле написано, это было бы вроде дружеской шутки.

– Чем вы это писали? – спросил доктор Рэнсом, осмотрев клочок полотна и передав его Филдингу.

– Вот, – сказал недавний узник, вытягивая ноги. На них были те же ботинки, в которых профессор отправился в тюрьму, но глянец сошел с них, ваксы совсем не осталось. – Черная вакса, разведенная в воде, служила мне чернилами, а из металлического наконечника шнурка вышло отличное перо.

Начальник взглянул на него и вдруг рассмеялся с облегчением, оттого что загадка разрешилась таким забавным образом.

– Вы неподражаемы, – сказал он в восхищении. – Продолжайте же!

– Это заставило начальника произвести обыск у меня в камере, чего я и добивался, – возобновил рассказ ММ. – Мне нужно было, чтобы начальник взял за правило обыскивать мою камеру и, прискучив безрезультатными поисками, бросил это занятие.

Начальник покраснел.

– Затем он забрал мою белую рубашку и дал мне тюремную робу. Он был уверен, что от рубашки оторван один клочок, не больше. Но пока он обыскивал камеру, еще один лоскут той же самой рубашки размером три на три дюйма, скатанный в маленький шарик, был у меня во рту.

– Еще один лоскут от той же рубашки? – удивился начальник.

– Грудь у всех крахмальных белых рубашек шьется на двойной подкладке. Я вырвал один слой – я знал, что вы этого не заметите. Вот и все.

Последовала недолгая пауза; начальник смотрел на собравшихся, смущенно улыбаясь.

– Избавившись на время от начальника, которому теперь было над чем подумать, я сделал первый серьезный шаг на пути к свободе, – продолжал профессор Ван Дузен. – Вы помните, какими сведениями я уже располагал. С большой долей вероятности можно было предположить, что труба выходит на детскую площадку где-то за стеной; я знал, что там целый день играют мальчишки и что крысы попадают в мою камеру именно оттуда. Зная все это, как связаться с внешним миром? Во-первых, решил я, мне нужна длинная и достаточно прочная нитка, поэтому… да вот смотрите. – Он закатал брюки, и все увидели, что оба носка из хорошей, крепкой пряжи были частично распущены сверху. – Я распустил их – это оказалось совсем не сложно – и стал счастливым обладателем крепкой нити длиной в четверть мили. Затем, – и это стоило мне немало труда, уверяю вас, – я описал свое положение вот этому джентльмену, – он указал на Хатчинсона Хэтча. – Я надеялся, что он поможет мне, рассчитывая на сенсационный репортаж. К клочку ткани я крепко привязал десятку – нет лучшего способа привлечь чей-нибудь взгляд – и написал на нем: «Нашедшего просьба передать эту записку Хатчинсону Хэтчу, “Дейли американ”, который даст предъявителю еще десять долларов».

Далее нужно было сделать так, чтобы записка оказалась за стеной, на площадке, где какой-нибудь мальчишка мог бы подобрать ее. Из двух возможных способов я выбрал лучший. Поймав крысу – я уже сделался специалистом по их ловле – и привязав записку и деньги к одной ее лапке, а нитку к другой, я выпустил крысу в трубу. Рассудив при этом, что естественный страх заставит животное бежать до тех пор, пока оно не окажется снаружи. Очутившись на земле, крыса остановится и попытается перегрызть нитку, которой я привязал клочок полотна и деньги.

Как только крыса исчезла в пыльной трубе, я заволновался. Я так рисковал! Крыса – моя или другая – могла перегрызть нитку, другой конец которой я держал в руке; выбежав из трубы, крыса могла утащить записку и деньги туда, где их никто не найдет; тысячи разных случайностей могли помешать мне. Так прошло несколько беспокойных часов. Крыса продолжала бежать до тех пор, пока в камере не осталось лишь несколько футов нитки, из чего я сделал вывод, что она уже выбралась из трубы. Я дал мистеру Хэтчу подробные указания, что он должен делать, получив записку. Вопрос был в том, получит ли он ее?

Мне оставалось только ждать и обдумывать другие планы на случай неудачи. Я в открытую попытался подкупить сторожа и выяснил, что у него хранятся ключи лишь от двух из семи дверей, отделяющих меня от свободы. Тогда я сделал кое-что еще, чтобы заставить понервничать начальника. Я оторвал стальные набойки от каблуков и притворился, что хочу перепилить ими оконную решетку. Начальник поднял изрядный шум из-за этого, он взял за правило даже трясти эту самую решетку, чтобы проверить, прочно ли она держится. Она держалась прочно – пока!

Начальник снова ухмыльнулся. Он уже оправился от изумления.

– Итак, я сделал все возможное и теперь мог только ждать, что будет, – продолжал ученый. – Я не мог узнать, была ли моя записка доставлена или хотя бы найдена, перегрызла ли крыса нитку, которой была привязана записка. И я боялся потянуть назад в трубу эту тоненькую ниточку, соединявшую меня с внешним миром.