Текст книги "Грех и другие рассказы"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шесть сигарет и так далее

По рукам догадался: он не противник мне. И сразу расслабился. Он вошел шумно, бренькая ключами на пальце, позер.

Я выглянул в окно: так и есть, на улице, под тихим и высоким, в свете фонарей, дождем, стояла его длинная машина, красивая, как рыба.

Он сразу нахамил бармену ехидным голосом старого педераста, уселся на высокую табуретку напротив стойки, громко придвинул пепельницу, кинул пачку на стол. Позер, я же говорю. Он был в плаще.

– Спишь, чмо большеротое? Рабочий день еще не начался, а ты спишь уже. Зажигалку давай, долго я буду неприкуренную сигарету сосать?

Бармен Вадик поднес ему огонь.

Позер несколько секунд не прикуривал, глядя на Вадика, нарочно увильнув сигаретой от язычка зажигалки. Вадик придвигал огонек, позер отклонял голову, насмешливо перебирая толстыми губами, сжимающими фильтр.

Я убежден, что таких людей стоит убивать немедленно и никогда не жалеть по этому поводу.

Но я вышибала здесь, мне платят за другое.

Даже за Вадика я заступаться не обязан. Бармены вообще жулье, в конце ночи обязательно будет скандал: кто-нибудь из гостей обнаружит, что в счет им приписали несколько лишних блюд, никем не заказанных.

Удивляюсь, что барменов не бьют: гости предпочитают бить друг друга и посуду.

Хотя сейчас Вадика жалко.

– А чего девочек у вас нет? – спросил позер, наконец прикурив.

Вадик что-то пробурчал в ответ, в том смысле, наверное, что рано еще.

– Может, мне тебя трахнуть, а?

Бармен протирал бокалы, не отвечая.

Позер улыбался, глаз от Вадика не отводя. Я все это видел из подсобки, где ботинки зашнуровывал.

Меня всегда ломает от такой мужской несостоятельности: бедный Вадик, как же он живет такой. Он выше меня ростом, нормального телосложения. Белесый, вполне милый парень.

У него девушка есть, приметная, приходит иногда до открытия клуба с учебничком, читает – она студентка. Вадик наливает ей кофе, она аккуратно пьет, не отрывая глаз от страницы. Слышала бы она сейчас, видела бы.

Никто Вадику не запрещает сказать позеру что-нибудь обидное, обозвать его земляной жабой, толстогубой мразью.

И если позер попытается ударить бармена, мне придется вмешаться.

Но Вадик неистово трет бокалы.

Я зашнуровал ботинки и вышел, присел на табуретку у барной стойки, возле позера.

Здесь и догадался: он не противник мне. Пухлые пальцы, розовые; кулак вялый и мягкий, как лягушечий живот, этой рукой давно никого не били.

– Ты чего бузишь? – спросил я, глядя на него.

Он виду не подал, конечно, – спокойно на меня отреагировал.

– Не, нормально все, общаемся просто. Да, Вадим?

У бармена имя написано на бирочке, прицепленной к рубашке.

Вадик кивнул.

– Угостить тебя пивом? – предложил позер.

– Угости, – сказал я.

Пить на работе мне нельзя, но хозяин еще не пришел. К тому же я все равно пью понемногу каждую ночь, делая вид, что скрываю это от хозяина, – а хозяин, в свою очередь, делает вид, что не замечает, как я плохо, без вдохновения, таюсь от него.

Вадик налил мне пива, и я с удовольствием разом выпил почти весь бокал.

Иногда я даю себе зарок не угощаться за счет гостей, дабы не сближаться, но каждый раз нарушаю данное себе слово.

Сейчас позер начнет со мной разговаривать. Где полушутя, где полухамя, трогать по живому цепким коготком и смотреть на реакцию: обычная привычка урлы – слово за слово выяснять, кто перед тобой.

– А ты где прятался, когда я пришел? – спросил он.

– Я тебя не увидел. Ты незаметный, – ответил я, встал и, тихо отодвинув бокал, ушел на свое обычное место.

Это деревянная стойка у входа в клуб; слева стеклянная дверь на улицу, справа стеклянная дверь в помещение клуба. За стойкой две высокие табуретки. На одной сижу я, Захар меня зовут, на второй мой напарник, его зовут Сема, но я называю его Молоток, потому что у него замечательная фамилия Молотилов.

В отличие от меня он не курит и никогда не пьет спиртного. Еще он килограммов на сорок тяжелее меня. Он умеет бить, скажем, в грудь или в живот человеку так, что раздается звук, словно от удара в подушку. Глухое, но сочное «быш!», «быш!». Я так не могу.

Уверен, что Молоток сильнее, чем я, но почему-то он считает меня за старшего.

У него всегда хорошее настроение.

Он вошел с неизменной улыбкой, с вечернего, последождевого холодка, похрустывая курткой, потоптывая ботинками, весь такой замечательный и надежный, рукопожатие в четыре атмосферы, сумка с бутербродами на плече. Ему все время надо питаться.

И сам он выполнен просто и честно, как хороший бутерброд, никаких отвлеченных мыслей, никакой хандры. Разговор начнет с того, что на улице похолодало, потом спросит, не пришел ли Лев Борисыч – хозяин клуба, следом расскажет, какой сегодня вес взял, выполняя жим лежа.

– Что это за черт сидит? – спросил Сема, кивнув на позера.

Я пожал плечами. Про Вадика рассказывать не хотелось.

Начали подходить первые посетители. Деловитые молодые люди, строгие бледные девушки: привычная ночная публика, все еще трезвые и вполне приличные.

Едва ли кто-то из них может нас всерьез огорчить. Молодые люди слишком твердо несут на лицах выражение уверенности – но это как раз и успокаивало. Чтобы обыграть их, достаточно поколебать на секунду их уверенность.

Здесь вообще надо работать предельно быстро и агрессивно. Драка начинается с резкого шума: что-то громко падает, стол, стул, посуда, иногда все это разом. Мы срываемся на шум. Сема всегда работает молча, я могу прокричать что-нибудь злое, «Сидеть всем!» например, хотя сидеть вовсе не обязательно и, может быть, даже лучше встать.

Цепляем самых шумных и – вышибаем. За двери.

Эти секунды по дороге от места драки к дверям – самые важные в нашей работе. Здесь необходим злой натиск. Человек должен понять, что его буквально вынесли из кафе – и при этом ни разу не ударили. Он теряет уверенность, но не успевает разозлиться. Если мы его ударим – он вправе обидеться, попытаться ударить в ответ. Влипнуть в драку с посетителями – пошлое дилетантство. Мы стараемся этого себе не позволять, хотя не всегда получается, конечно.

Я слышал, что в соседних клубах были ситуации, когда злые пьяные компании гасили охрану, изгоняли вышибал с разбитыми лицами на улицу. Я бы очень тосковал, когда б со мной случилось такое.

Но, признаться, в этом нет ничего удивительного: на всякого вышибалу обязательно найдется зверь, который и сильней, и упрямей; тем более если этих зверей – несколько.

А нас с Молотком – двое. На такой клуб и четверых мало, но Лев Борисыч, наш, я говорил уже, хозяин, бесподобно экономен.

Молодые люди показывали нам билеты – синие полоски бумаги с оттиском печати и ценой. Сема масляными глазами косил на девушек.

Как всегда стремительно вошел, легко пронося огромный живот, Лев Борисыч; еле заметно кивнул нам, рта для приветствия не раскрывая.

Молоток поздоровался с ним, безо всякого, впрочем, подобострастия – он вообще приветливый.

Я смолчал, даже не кивнул в ответ. Лев Борисыч все равно так быстро проходит, что я вполне могу поздороваться с ним, когда он меня уже не видит, открывая дверь в помещение клуба. Вот пусть он думает, что все именно так и обстоит: передо мной давно машет стеклянным туловом увесистая дверь, с трудом разгоняя тяжелый запах одеколона хозяина, а я еще произношу свое «...аствуйте... ысович!..».

Куда он спешит, никак не пойму. Всю ночь будет сидеть в кабинете с чашкой кофе, изредка пробираясь в конторку билетера, подсчитывая прибыль и выглядывая на улицу: кто там еще подъехал? Неужели для столь важных занятий нужно так торопиться?

Иногда Лев Борисыч выходит в зал, стараясь быть как можно незаметнее, и, если начинается драка, он исчезает беспримерно быстро. Зато он знает обо всем, что происходит в клубе, например, сколько я выпиваю кружек пива за ночь или сколько воруют бармены за тот же промежуток времени, – и не выгоняет барменов ежедневно, потому что новые тоже будут воровать. Впрочем, штат все равно меняется постоянно, только нас с Молотком не трогают. Может, оттого, что мы и не держимся особенно за эту работу, а может, потому, что мы еще ни разу не облажались.

Я так давно обитаю в ночном клубе, что забыл о существовании иных людей, помимо наших посетителей, таксистов, нескольких бандитов, нескольких десятков придурков, выдающих себя за бандитов, проституток и просто беспутных шалав.

Несмотря на то что эту публику приходится наблюдать еженочно, я представления не имею, чем они занимаются, откуда берут деньги. Ну, с проститутками и таксистами все более-менее ясно, а остальные? Я здесь работаю каждый день, но пить сюда не приду ни за что: в клубе за пятнадцать минут можно оставить столько, сколько мне хватит на неделю житья. Взяли бы они меня к себе, эти щедрые люди, я бы их охранял за дополнительную плату, мне все равно. И Семе. Какое нам дело до вас.

А вот им до нас очень часто дело. Многие как думают: вышибала, он для того и создан, чтобы помериться с ним силой и дурью. Главное – набраться всерьез и потом идти к нам в фойе: «А чего мы так смотрим? Хотим меня вышибить? А я с друзьями...»

Но и эти, конечно, не самые проблемные клиенты.

Проблемы могут быть вот с теми, что мимо нас с Молотком сейчас прошли.

Пять человек, в дверь только бочком, плечи, большие руки и ленивое спокойствие на лицах. Они нас даже не заметили – это всегда и напрягает.

Одеты в куртки и легкие свитерки – и при этом, говорю, плечи. У меня тоже плечи, но на мне два свитера и «комок», оттого и плечи. Молоток покрупнее, конечно, но и он не конкурент им. Он даже не стесняется в этом признаться:

– Видел?

И головой покачивает.

Молоток, конечно, не испугается и будет стоять до последнего, если что. Но шансы-то, шансы – никакие, да.

Мы с Молотком называем их «серьезные люди».

Никогда не упьются до неприличия. Сидят за длинным столом, отгороженным тяжелой шторой, в углу клуба, подальше от танцзала. Разговаривают неспешно, иногда смеются. Лев Борисыч обходит их стороной. Его подозвали как-то, вполне приветливо. Лев Борисыч присел на краешек лавочки и сидел, словно он придавленный воздушный шар – только и ждал повода, чтоб вспорхнуть и улететь. Так и сделал, едва от него отвернулись, пробурчав невразумительно о делах или звонке: кто-то звонить должен. В три часа ночи, ну.

Они приезжают редко, раз в месяц, наверное, и каждый раз я удивляюсь, насколько ощутимо исходит от них человечья мощь.

«И на женщин внимания не обращают», – отметил я, глядя, как они привычно рассаживаются за шторкой, передвигают стол, словно у себя дома.

Не обращают внимания вовсе не потому, что женщины им неинтересны, но потому, что женщины у них уже есть, любые.

Вручили стоявший на столе графин с цветами подошедшей официантке и даже не сказали: «Унеси», – она сама, постояв мгновенье с графином в руках, догадалась.

В танцзале врубили музыку. Первая пара молодых ребят прошла туда, нерешительно, как входят в воду.

Ничего, через полчаса все расслабятся.

Иногда, под утро, я вхожу в танцевальный зал и, совершенно отупевший, смотрю на красных и подвижных людей. Возникает такое же ощущение, как в детстве, когда горячий и ошалелый, пять часов кряду штурмовавший снежную горку, ты вдруг выпадаешь из игры и минуту смотришь на всех удивленно: кто мы? отчего шумим? почему так звенит в голове?

«Как же странно эти люди ведут себя, – думаю я, уставший, утренний, сонный, глядя на спины, затылки, ноги, ладони. – Они же взрослые, зачем им так размахивать руками, это же глупо...»

Но на другой день снова иду на работу, почти забыв это ощущение. И если помню его, то не понимаю, не могу прочувствовать.

– Тебя зовут, – сказала мне секретарь Льва Борисыча, просунув меж стеклянных дверей птичью, черную, маленькую головку с яркими губами.

Ни разу меня не вызывали ко Льву Борисычу.

– Что это вдруг? – спросил я весело у Молотка.

Он сделал непонимающее лицо. Мы оба подумали, что, наверное, проштрафились. Только не совсем понятно, когда это случилось.

Я спрыгнул с табуретки, толкнул дверь и сразу увидел, что Лев Борисыч уже идет ко мне и машет издалека рукой: не ходи, мол, сам, сам буду сейчас.

– На улице, на улице поговорим, – сказал он негромко; у него есть привычка каждую фразу повторять по два раза, словно проверяя ее вес: не слишком легка ли, не слишком ли дешево он ее отдал.

Мы вышли и несколько секунд двигались молча, отходя от дверей клуба, от людей, куривших у входа. Я косился на живот Льва Борисыча: «Не мерзнет ведь... – думал, – в одной рубашке...»

– Я могу надеяться на конфиденциальность, Захар?.. На конфиденциальность нашего разговора?

– Безусловно, – произнес я, постаравшись сказать это очень серьезно и даже проникновенно.

– Хорошо, хорошо... Мы же работаем вместе, я вижу, как вы работаете. Меня устраивает ваша работа, устраивает. Есть какие-то мелочи... мелочи... Но, в сущности, все устраивает... – Лев Борисыч говорил все это быстро, глядя в сторону, в кусты, на асфальт так внимательно, словно хотел найти оброненную кем-то монету. – И мы хотим расширяться... Пришло время, есть возможности. Красный фонарь, понимаете? У нас здесь будет красный фонарь. Я хотел бы, чтобы вы возглавили охрану заведения. Ну, понимаете, бывают всевозможные... эксцессы... эксцессы. Да?

Здесь он впервые взглянул на меня, кратко и внимательно.

– Я согласен, – ответил я просто.

Меня это почему-то развеселило. Охранник бардака, об этом ли мечтала моя мама... Замечательная работа. Замеччательная – с двумя «ч».

– Хорошо, хорошо, – сразу перебил меня Лев Борисыч. – Нам, наверное, нужно будет расширить штат. Я просто не хотел бы, чтобы вы уходили из бара, – вы опытный. Мы возьмем человека... У вас нет на примете? На примете нет человека? Мы возьмем. Одного. Подумайте.

И Лев Борисыч ушел. Я закурил – не идти же мне за ним, след в след. Повозил ботинком воду в луже. Мне посигналили, я оглянулся: из-за поворота, включив ближний свет, медленно вывернул джип, очень мощный, с московскими номерами. Водитель, брезгливо глядя на меня из-за стекла, сделал резкий жест: одновременно поднял вверх ладонями руки. «Чего стоишь, тормоз!» – означает такой жест. Джип в это время катился на нейтральной скорости, но я не уходил. Надо было сделать слишком быстрое движение, чтобы дать проезд: мне не пристало двигаться поспешно, я не официант.

Водитель вдарил по тормозам, когда джип уже почти наехал на меня, – все это, впрочем, продолжалось не более двух секунд. Я сделал два шага в сторону с дороги, ступив в грязь на обочине. Джип проехал мимо. Водитель на меня не смотрел.

Из джипа, увидел я, двигаясь вслед, вышли двое мужчин – один совсем невысокий, но очень подвижный, потирающий руки, беспрестанно поворачивающий в разные стороны маленькую голову на крепкой шее. И даже по затылку, казалось, видно, что он часто, много улыбается.

«Машин сегодня много как», – заметил я, подходя к клубу.

Молоток любопытно смотрел на меня.

– Ну, чего? – спросил он веселым шепотом.

– Сучий притон собираются здесь открывать, – ответил я, сразу наплевав на свои обещания Льву Борисычу.

– И что? – не понял Молоток.

– Хотят не только чтоб девочки работали, но и мальчики. Они сейчас пользуются спросом. По поводу тебя спрашивал. Напрямую постеснялся к тебе обратиться. Ты как? Не хочешь подработать?

– Да пошел ты! – Молоток захохотал, и я тоже засмеялся.

– Охрана им нужна, – сказал я серьезно, но не согнав еще улыбку с лица.

– А чего нет? – весело отозвался Молоток. – А какая разница! Зарплату прибавят нам?

– Прибавят, – уверенно ответил я и сразу вспомнил, что про зарплату Лев Борисыч ничего не сказал, даже не намекнул.

– Где у вас тут штык? – спросил новый посетитель, немного поддатый, с усиками, улыбчивый, но с неприятной придурью во взгляде. Лет, наверное, сорока.

– Какой штык? – спросил Молоток.

– Ну, билетик наткнуть, – криво улыбаясь, ответил мужик.

Молоток неприязненно взял у него билетик, скомкал и бросил в мусорное ведро. Мужик застыл с улыбкой на небритом лице.

– Заходи, заходи, что стоишь, – приветливо отозвался Молоток.

«Молодец, Семка», – подумал я весело, но по выражению, с каким мужик зашел в клуб, понял, что на этом все не закончится: он еще вернется, придумав ответ для нас.

Я покурил два раза, перекинулся парой шуток с Молотком, вместе мы оценили сегодняшних стриптизерш – их привезли на машине, они прошли мимо нас быстро – всегда проходят быстро, никогда не здороваются, неприветливые. Большая сумка у каждой на плече. Все время думаю, что там у них в сумках, если они на сцене появляются в распашонке и юбчонке, которые мне в карман поместятся. Ну, туфельки еще – и всё...

Стриптезерши были безгрудые и вблизи вовсе не красивые – причем тем самым, редким типом некрасоты, о которой женщины догадываются сами. Такие лица часто бывают у провинциальных проституток.

В полночь, в самый разгар дурного, пьяного, с перекурами веселья, приехали местные бандиты – они катаются до утра из клуба в клуб, четверо молодых, наши с Молотком ровесники, и Дизель – один из городских «авторитетов», разговорчивый, крепко сбитый, седой. Поздоровался с нами, меня по имени назвал: «Здорово, Захар, ну как?» – и я в который раз отметил про себя, что мне приятно, приятно, бес меня возьми, что он помнит меня, крепко жмет своей лапой мою ладонь, и вообще – улыбается хорошо.

«Какого хера мне должно быть неприятно?» – огрызнулся я про себя.

«А чего тебе радостно? – ответил сам себе. – Что ты хвостом дрогнул, псина беспородная? Думаешь, он тебя выручит когда? Переступит, не заметит, он же волк, волчина, волчья кровь злая...»

Дизель вошел в зал степенно, покосился на видный сквозь незакрытую штору столик «серьезных людей» – и сразу отвернулся, будто равнодушно.

«Ах, Дизель, – подумал я лирично. – Какой ты крепкий человек, опытный какой, и боятся тебя, и уважают – а рядом с этими ты все равно просто “блатной”... Кончается твое время, Дизель».

В час ночи я, мигнув Молотку, пошел на первый номер стриптиза. Обычно за ночь бывает два номера, и мы с Молотком смотрим по очереди, я – первый выход, он – второй. А то и, наплевав на все, заходим в зал оба, лишь изредка поглядывая на входную дверь: не проскочит ли кто без билета.

Девушки еще танцевали на своих худых белых ногах, когда раздался грохот в зале. Я влетел туда спустя несколько секунд, но ничего не понял: одиноко посреди зала стоял здоровый, под два метра, кавказец, отчего-то в куртке. Сразу было видно, что он один из виновников шума, – но кто был с ним, вернее, против него?

Я увидел, что блатные с Дизелем сидят за столиком в углу, отвернувшись – словно не при делах. «И позер с ними сидит», – мельком отметил я.

Затылки блатных были напряжены, к тому же в их сторону косилось несколько посетителей, сидевших поблизости.

«Они, конечно», – догадался я, но ничего делать не стал.

– Мы встретимся с вами потом! – громко говорил кавказец, обращаясь при этом в никуда, словно ко всем одновременно; и суть его слов, в общем, сводилась к запоздалой попытке не уронить достоинство. – Мы подъедем завтра и поговорим! – обещал он с акцентом.

Подойдя, я взял его за локоть и ощутимо дернул к выходу:

– Давай, на улице поговоришь...

Он для виду немного придержал руку, но я подобные жесты определяю и отличаю легко: есть ли намерения упрямиться тупо или можно эти намерения обломать.

– Давай-давай, – подтолкнул я его в плечо.

– А почему я? – не слишком уверенно возмущался кавказец; вслед за ним потянулись две его девушки, обе нерусские, испуганные.

– Иди-иди... – сказал я, слыша в голосе своем ту самую ненаигранную усталость, которая, знаю, иногда действует на людей лучше, чем дурной окрик.

Выйдя из зала, кавказец сразу смолк и, похоже, сам был доволен, что все так закончилось, бескровно.

– Чего случилось? – спросил я у Вадика, проводив кавказца и вернувшись к бару. Вадик обычно в курсе, видит все из-за своей стойки.

– Эти, с Дизелем... кто-то из его ребят стул выбил из-под кавказца. Ногой, когда мимо проходил. Кавказец привстал, что ли, в это время...

«Ну и ладно... – подумал я о произошедшем, – и ладно».

Отходя от барной стойки, я столкнулся лицом к лицу с одним из спутников Дизеля, и тот, показалось мне, хмыкнул победительно.

«Какой поганый...» – подумал я, дрогнув плечами. У этого типа были глаза маньяка, белесые и тупые, обветренные скулы с блондинистой щетиной, плохие зубы, узкий лоб.

Стриптиз мне смотреть расхотелось.

Мы вышли с Молотком на улицу – я покурить, он подышать воздухом.

Из клуба выскочили двое потных парней, у одного рубашка расстегнута до пупка, второй – весь красный и масляный, словно со сковороды. Они явно собирались подраться. Разговор их, как всегда бывает в подобных случаях, был совершенно бессмысленным.

– И чего ты хочешь?

– Да мне по фигу, понял?

– Ты ответишь, клянусь.

– Не проклянись...

– Нет, чего тебе надо, а?

Мы с Молотком подошли к ним, встали рядом. Они все повторяли свои заклинания, кривя пьяные, с красными губами, рты и сжимая кулаки.

– Подраться хотите? – спросил я. – Вон идите за кусты и деритесь, нечего тут маячить.

Они все стояли друг против друга, изображая, что не заметили меня.

– Я кому сказал? – спросил я на два тона выше.

Тот, что в расстегнутой рубахе, не выдержал характера и с брезгливым выражением лица шмыгнул в клуб. Второй поворотился спиною к нам, закурил, шумно выдыхая дым. Дым плыл в свете фонаря, медленный. Накрапывал дождичек, еле заметный, на исходе.

Самое дурное время в клубе – после часа ночи. Сейчас начнут делить девушек, случайно задевать друг друга плечами и прочие глупости выяснять. До четырех утра это будет продолжаться. Последний час, все уже усталые и медленно разъезжаются, не прощаясь с нами, вообще нас не видя, глядя в пол, иные – пошатываясь и еле ворочая мутными глазами. Без пятнадцати пять в клубе почти никого нет – два-три человека, очень вялые. Обычно, я заметил, у них нет денег на такси, и они медленно и безропотно идут в ночной город, когда мы их выпроваживаем.

Посмеиваясь, мы вернулись за свою стойку. Молоток потягивался, хрустя сильными костями. Куртка на его спине натягивалась, когда он вытягивал руки вперед.

Мимо нас на улицу выбежала девушка, я не успел рассмотреть ее лица. Со спины она показалась знакомой.

– Это, что ли, Вадика подруга? – спросил я у Молотка.

Молоток кивнул.

– А когда она пришла, я не видел?

– А ты со Львом Борисычем бродил...

– Чего это она?

Молоток пожал плечами.

Девушка, похоже, была взволнована. Она добежала до такси – таксеры всегда в некотором отдалении паркуются, мы их отгоняем от клуба, чтоб не мешали ставить свои авто посетителям.

– Сумочку забыла, – догадался Молоток, когда девушка быстрым шагом опять направилась в клуб.

«С Вадиком, верно, поругалась», – едва успел подумать я, как сам Вадик – лицо в розовых пятнах – выбежал в фойе и остановился, ожидая подругу.

– Где моя сумочка? – спросила она сдавленным голосом, зайдя с улицы.

– У него, – ответил он.

– И что?

Вадик смотрел неотрывно, словно пытаясь прочесть ответ на вопрос у нее на лице.

Ответ пришел сам, открыв дверь в фойе плечом, – тот самый белесый тип с плохими зубами. В руках у него болталась женская сумочка.

– Ты что убежала? – спросил он у девушки, игнорируя всех находящихся в фойе.

Она отвернулась в сторону, глядя куда-то сквозь стекло, на машины, ожидая, что Вадик как-то разрешит проблему.

Вадик молчал, поводя плавающим, не цепляющимся ни за что взглядом: он не видел ни этого типа с сумочкой, ни нас, ни подружки своей.

Мне не хотелось ввязываться, но я сказал:

– Отдай ей сумочку.

– Пойдем в клуб, ты, – белесый тип, пройдя мимо Вадика и не ответив мне, потянул девушку за локоть. – Чего ты ломаешься, бля...

– Дружок, я с тобой разговариваю, – окликнул я его. – Отдай ей сумочку.

– Я тебе не дружок, – ответил он, не оборачиваясь. Голос его был нехорошо спокоен. Отвечающий таким голосом может развернуться и ударить коротким ударом в лицо тому, кто спросил.

– Ты мне вообще никто, – ответил я. – Сумочку отдай – и иди отдыхай с друзьями.

– У нас тут свои отношения, кто тебя зовет? – Тип наконец обернулся ко мне, вид у него был совсем неприветливый. – Я эту девушку знаю... давно. И я с ней общаюсь, – он медленно, почти мучительно цедил слова, словно они получались у него с трудом. – Ты тут кто? Полиция нравов? Тебе не объяснили твои обязанности?

– Мои обязанности тебя не волнуют, – ответил я. – Сумочка не твоя, даже если ты делил с девушкой один горшок в детском садике. Отдай сумочку, и общайтесь дальше.

Тип помолчал, улыбаясь. Выдержав паузу, показавшую, что он не меня послушал, а принял самочинное решение, ответил:

– Я отдам, а ты не суйся больше.

Тип протянул сумочку девушке, и она, схватив ее, вместо того чтобы пойти на улицу, снова забежала в помещение клуба.

– А ты вообще иди и заройся у себя за стойкой, – сказал тип Вадику и следом за девушкой вернулся в клуб.

– Ну что за дура! – выругался я в сердцах, когда мы остались с Семой вдвоем. – Какого черта она опять туда полезла?

Молоток тоже выругался – в том смысле, что белесый тип – наглец.

«Нервотрепка на всю ночь...» – подумал я о подруге Вадика.

Хотел закурить, но, не выдержав, пошел проследить, что там у них будет дальше.

Не увидел ни типа, ни подружки Вадика. Сам Вадик готовил кому-то коктейль.

– Где подружка твоя? – недовольно спросил я через чье-то плечо: к стойке было не протиснуться.

– Она наверх побежала, в гримерку, – ответил Вадик, не глядя мне в глаза.

«Зачем в гримерку? – удивился я. – Туда вообще никто из посторонних не ходит».

Я и сам ни разу там не был. Поднялся по лесенке, озираясь. Вроде бы там всего две комнаты: для диджея и для танцовшиц.

Заглянул в первую – посреди комнаты стояла стриптизерша с голой грудью и поправляла чулок. Почему-то вид ее меня вовсе не тронул – грудь и грудь, я не больше бы удивился, когда б увидел ее локоть или колено.

– Ты девушку тут не видела? – спросил, глядя на нее.

– Светку? Она побежала через другой вход. За ней этот придурок гонится. Сюда пришел, стучался.

– Откуда ты знаешь, что она Светка?

– Светка? Мы учились вместе. Она сегодня пришла посмотреть, как я танцую. Вы сделайте что-нибудь, вы чего, он больной совсем. Орал там...

Не ответив, я закрыл дверь. Спустился другой лестницей, никого не встретил, вернулся в фойе.

– Не видел их? – спросил у Семы.

Он не видел. Но они снова сами явились: девушка, Светка эта, уже вся на истерике, с растрепавшимися волосами, и тип за ней, дрожит злобно тугими щеками, наглый, тупой, упрямый.

– Со мной поедешь, и я тебя сегодня трахну... – он потянул ее за плечо, поймав у двери на улицу.

– Достал ты уже, – сказал я.

– Кто тебя достал? – тип смотрел на меня, щеря зубы.

– Ты меня достал.

Я спрыгнул с табуретки, и тут вышел Дизель – сразу шумный во всяком своем движении, немного подвыпивший, улыбающийся, – может, он что-то уже разузнал, может, по нашему виду понял, что сейчас будет драка, но среагировал мгновенно.

– Ты чего творишь тут? – без злобы, но громко, с отцовским таким гонором набросился он на своего белесого братка. Развернул его к себе спиной и сильным ударом двух ладоней в плечи выбил из фойе на улицу.

– Извините, пацаны, дурит... Работайте, не переживайте... – улыбаясь, сказал нам Дизель.

Они сразу же уехали.

Светка вновь вернулась в клуб, немного, с минуту, побыла там, и вскоре Вадик с трогательным видом вышел ее проводить.

Я покачал головой, думая и о Вадике, и о Светке, и об этом... мерзком...

– В следующий раз надо его сразу вырубать, – сказал я Семе.

Сема кивнул. Он согласен.

Я разнервничался немного, что скрывать.

А Сема – нет. Или уже успокоился.

– Захар, я не понимаю, откуда у них такие машины? – спрашивал он меня в который раз.

Подъехала иномарка, в салоне – двое почти подростков, но преисполненных собственного недешевого достоинства. Они, конечно же, раскрыли двери, включили магнитолу настолько громко, чтобы перешуметь музыкальный гам в клубе. Позвали каких-то знакомых девушек, случившихся неподалеку, – и девушки тихо подошли, замирая от самого вида авто. Подростки курили, хохотали, закидывая головы, открывая белые шеи, которые Сема сломал бы двумя пальцами, и снова курили, и снова хохотали – при этом сами не выходили из авто, сидели на роскошных креслах развалившись, то вытягивая худые ноги на улицу, то закидывая их чуть ли не на руль.

– Пойдем поближе посмотрим? – позвал меня Сема. – Отличная тачка.

Мы вышли на улицу. Молоток сразу спустился к авто и стоял возле него с таким видом, словно думал: отобрать сейчас или не стоит пока.

Сема вообще трепетно относится к машинам. У него красивая, тонкая, с большой грудью жена, которую он иногда несильно бьет, потому что она не хочет готовить. Жена обижается, уходит к маме, потом возвращается, потому что он, в сущности, добрый малый и очень ее любит.

Но мечтает, говорю, только о машине.

Я стоял на приступочках клуба, вдыхая сыроватый ночной воздух и успокаиваясь, успокаиваясь.

«Плевать мне на них на всех, плевать, – думал я уже с бьющимся ровно сердцем. – Мне отработать сегодняшний день, и все. А завтра будет новый день, но это только завтра... Плевать, да. Как же мне плевать на них...»

Дома у меня – маленький сын и ласковая жена. Они сейчас спят. Жена хранит пустое, мое, место на нашей кровати и порой гладит ладонью там, где должен лежать я.

Сын просыпается два или три раза за ночь и просит кефира. Ему еще нет двух лет. Жена дает ему бутылочку, и он засыпает, причмокивая.

Сын мой всегда такой вид имеет, словно сидит на бережку, ногой качая, и смотрит на быструю водичку.

У него льняная голова, издающая мягкий свет. Я отчего-то называю его «Березовая брунька». Ему это имя очень подходит.

Улыбаясь своим мыслям, я спустился к Семе.

Авто определенно ему нравилось. А молодые люди в этом авто – нет.

Он будто жевал иногда свою кривую улыбку, обходя машину. Девушки уже косились на Сему, а молодые люди стали много плевать длинной слюной.

– Чушки, да? – наконец сказал громко Сема, он стоял с другой стороны машины, возле багажника.

Я поднял удивленные глаза.

– Чушки – взяли денег у папы с мамой и понтуются, – пояснил Сема.

Я поперхнулся от смеха.

Молоток прошел мимо курившего, нога на ногу, водителя и враз притихших девушек, испуганно сдавших назад при виде хмурого охранника.

Внезапно Молоток остановился и вернулся к раскрытой двери авто.

– Да? – громко, как к глухому обращаясь, спросил он сидящего за рулем. Молоток даже наклонил свою здоровую башку, будто всерьез желая услышать ответ.

– Чего? – переспросил пацан, инстинктивно отстраняя голову.

– Ничего, – ответил Молоток тем тоном, каким посылают к черту, и толкнул дверь машины. Она ударила несильно по ногам пацана.