Текст книги "Не чужая смута. Один день – один год (сборник)"

Автор книги: Захар Прилепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И это Италия!

А что там у нас такого происходило в Норвегии, Румынии, Польше или в Литве, чтобы Россия тосковала со стыда? Или это не европейцы?

Я это тысячу раз уже слышал: «У них там уже был Шекспир, а у нас…» У них – у кого? У голландцев? У финнов? У сотен европейских племён, которые в литературе никакого следа не оставили?

Да ничего особенного там не происходило, как правило, нигде не ходили толпами свои Шекспиры, пока у нас тут корябали на бересте свою унылую «Русскую правду».

Короче, если вы услышите это в очередной раз – «у них там был свой Шекспир, а у нас…» – вы попросите, чтоб вам перечислили всех шекспиров поимённо: венгерских, эстонских, ирландских и прочих. И если они не назовут вам их – значит, вы имеете дело с ксенофобами, которые считают едва ли не все европейские народы недоразвитыми.

* * *

Новая статья писателя Виктора Ерофеева (краткое содержание: «Шеф, усё пропало!») заканчивается просто великолепно:

«В дальней перспективе в организме России начнется новая война двух вирусов: имперского и европейского. Но надеяться на то, что народ когда-либо заразится европейским духом, крайне сложно. Надо будет дождаться нового Петра I с его принудительными проевропейскими реформами. Его пока что не видать».

Ущипните меня. Пётр не был империалистом, правда? Если Виктор Ерофеев увидит во сне, как бы вёл себя Пётр в нынешней геополитической ситуации, он встанет с кровати седым как лунь и с полной дезориентацией движений.

Если бы пришёл Пётр – Виктор Ерофеев и его друзья босиком бежали бы по просёлочной дороге за коляской Путина и кричали бы: «Вернись, мы же так шутили! Неужели ты не понял?»

…Не любить этих людей – сложно. Подтверждения своих слов они непрестанно ищут в русской истории (и в литературе – что тоже история): у Петра, у Александра, у второго Александра, у третьего, и ещё у Александра Сергеевича – русская история с лёгкостью необычайной изворачивается и звонко бьёт им в лоб.

Не заметив, они зачарованно идут дальше. С нежностью смотрим на них.

* * *

Цитируем поэта Фёдора Тютчева, письмо 1867 года.

«Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего всё более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей. Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д. и т. п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа. А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь всё большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней… Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты…»

«Действуют только инстинкты».

Как ново, не правда ли? Как неожиданно, я бы сказал.

Я за последнее время много цитировал Тютчева. Прогрессивные люди могли уже убедиться, что Тютчев был законченный мракобес и вообще ватник. Но Тютчева, думаю, им не жалко, он же не Пастернак, его можно списать со счетов.

Однако вот ещё одна обидная новость в таком случае. Лев Николаевич Толстой неоднократно говорил о величии Тютчева (с которым общался, виделся время от времени), а однажды написал Страхову о Тютчеве следующее: «Из живых я не знаю никого, кроме вас и его, с кем бы я так одинаково чувствовал и мыслил».

Обидно, да?

Потянул Тютчева, за него Толстой зацепился бородою.

Тащите дальше. В кабинетах литературы можно повесить размноженного Чхартишвили на месте белых пятен.

* * *

Ещё из Тютчева:

«О России много говорят – в наше время она служит предметом пламенного тревожного любопытства; очевидно, что она сделалась одной из главнейших забот нашего века… Современное настроение, детище Запада, чувствует себя в этом случае перед стихией если и не враждебной, то вполне ему чуждой, стихией, ему неподвластной…»

В другом месте он пишет, как Россия освободила в 1813 году Европу «от наполеоновского господства» и Европа приветствовала Россию «с благородным восторгом». Но прошло несколько десятилетий, и Европа чудесным образом исхитрилась «преобразовать державу в чудовище для большинства людей нашего времени… чтобы доставить себе наслаждение взирать на Россию как на какого-то людоеда XIX века».

Характерно, что Германия, которая, собственно, была обязана своим воссоединением в XIX веке России и её победе над Наполеоном, выразила благодарность тем, что сделала своей целью всяческое ослабление России и клевету на неё.

Тютчев говорит, что в Германии есть люди, которые объясняют свою враждебность к России так: «Мы обязаны вас ненавидеть, ваше основное начало, самое начало вашей цивилизации внушает нам немцам, западникам, отвращение; у вас не было ни папской иерархии, вы не испытали ни борьбы религиозной, ни войн империи, ни даже инквизиции, вы не принимали участия в крестовых походах, вы не знали рыцарства, вы четыре столетия назад достигли того единства, к которому мы только стремимся».

У Тютчева есть ещё интересное рассуждение, как Европа жила-жила, потом в конце XVIII века вдруг всерьёз обратила взоры в Россию и с удивлением обнаружила, что там тоже есть Европа – только русская, восточная Европа.

Я тут недавно всё повторял, что никакая мы не Европа – ровно потому, что мы и есть Европа в самом лучшем качестве. Тютчеву это было ясно двести лет назад.

Характерно, что все эти высказывания Тютчев публиковал в европейской прессе – порождая бум откликов (вплоть до того, что в качестве ответов на его статьи сочинялись целые книги).

Иван Аксаков писал, что с появлением статей Тютчева «впервые в Европе раздался твёрдый и мужественный голос русского общественного мнения. Никто никогда ещё не осмеливался говорить с Европою таким тоном».

Тютчев, надо напомнить, прежде чем начал писать эти статьи, двадцать лет прожил в Европе – то есть знал, о чём говорил.

Аксаков и сам Тютчев и посмеялись бы и поплакали, если б на них снизошло знание, что через двести лет такого тона в общении с Европой почти никто из их литературных коллег себе не позволит.

Но, напротив, тон будет задавать стадо юродивых, которые каждым словом будут высказывать протест против каждого слова, произнесённого Тютчевым, – и по поводу России, и по поводу Европы.

Что до Германии – то да, после ещё одного объединения, случившегося благодаря России, её власти и её газеты занялись ровно тем же самым, чем и тогда.

* * *

Когда в 1991 году нам сказали, что Россия, после семидесяти лет отсутствия, вновь вернулась на прежние исторические рельсы, в чём-то нас не обманули.

Потому что это очень смешно: читать заметку, опубликованную в 1882 году, и вдруг понимать, что там не нужно менять ни слова. Она написана только что, вчера.

Ну, разве что название «Вестник Европы» можно заменить на какое-то другое по вкусу, вместо Каткова и Толстого – назвать другого издателя и другого писателя, а вместо «петербургского геморроя» поставить «московский».

Итак.

Автор: Владимир Мещерский, государственный деятель и публицист, и, кстати, внук историка и писателя Карамзина.

Цитата:

«Есть либерализм острый и либерализм тихий; болезнь распространяется вследствие усиленного сидения в кружках и кабинетах, отсутствия свежего воздуха, полного незнания России, петербургского геморроя и т. п. причин.

Руководство тихим либерализмом принял на себя один из шаблоннейших и бесцветнейших журналов в Европе – это “Вестник Европы”, который, как пустотелый кирпич, падает неизбежно 1-го числа каждого месяца на голову подписчикам, и которого рецепты унылы и шаблонны, как рецепты какой-нибудь поваренной книжки “подарка молодым хозяйкам”.

Раскройте хоть последнюю книжку: если напечатана пошлая и бездарная повесть, то, наверное, потому, что там в мрачном виде представляется невозможная и ужасная жизнь в России (и зачем только всё живут в ней гг. Стасюлевичи и Спасовичи, да ещё наживают состояния). Если напечатаны стихи, то только потому, что там есть “что-нибудь такое, знаете…”.

Во внутреннем обозрении всегда говорится с открытой ненавистью о Каткове и гр. Толстом. Если печатают английский роман, то, конечно, такой, в котором в омерзительном и порочном виде представлен священник, где говорится, что “Церковь вообще, кроме зла, на земле ничего не сделала” и где атеист, герой романа, выставлен в самом привлекательном свете. Если говорится о Польше, то непременно в смысле её всяческого превосходства над Россией и необходимости уступок со стороны “победителя”. Как видите, совершенно поваренная книжка.

В небольшой статье “Детский вопрос” делается выдержка, напр., из интересной книги француза Бертильона, которая выясняет нам отчасти неестественные причины призрачного и прославляемого экономического положения Франции. Он указывает на чрезвычайно малую рождаемость во Франции, классической стране “сбережений”. Как только у француза есть клочок земли, лавка, как только он собственник и хозяин, – у него один или два ребёнка, НЕ БОЛЬШЕ. Это, видите ли, “ущерб сбережениям”.

Вот удивительные основные причины малорождаемости во Франции, на мелких клочках которой сидят “буржуа” и берегут их: податься им некуда, и они предпочитают сидеть на своих кочках и не рождать “более двух детей”. Нечего сказать, естественное, завидное и достойное подражанию положение!

Но в своей книге Бертильон, француз-патриот, упомянул и о том, что уменьшаются “средства защиты” страны и что для “силы” Франции представляется всё меньше рук, – и Боже! – какое шаблонное негодование он возбудил в либеральном журнале!

“Такова высота идеалов Бертильона! Они были бы поистине ужасны, эти идеалы, если бы их сила и свирепость не усмирялись бы рядом других проявлений (например, изданием “Вестника Европы” – В.М.). Возрастающее отвращение от войны, от милитаризма, развитие демократических начал ослабляет влияние шовинистов и расчищает почву для общественной солидарности”.

С точки зрения тихого либерального безумия “Вестника Европы” есть партия людей, которых идеал – кровь, война, разрушение… Нет, этот идеал – крепкое, сильное государство, обеспеченное от всяких на него посягательств.

<…>

Эти унылые речи, эти удобные ссылки на какое-то “стеснение” при собственной ничтожности и неспособности – очень характеристичны… Совершенно ясно, что слово “либерализм” имеет вполне определённый образ, хотя самый нелепый, и можно бы взяться перечислить весь нехитрый катехизис нашего “либерализма”, который по своей несложности и соблазнительной простоте так доступен всякой самой нетвёрдой голове. Тут не нужно ни знания жизни, ни убеждений, ни таланта, ни практических знаний – это талисман, который даёт возможность писать много людям, лишённым всего вышепоказанного».

Конец цитаты. Год, говорю, 1882-й.

* * *

Фёдор Тютчев говорил про вечное противостояние Европы и России: «Европейский гнев – зависть к равному. Однако все враждебные меры (против России) имели следствием только возвеличение и славу ненавистного соперника».

Если сегодня Россия испугается «мер» (санкций, как нынче выражаются), то и «возвеличения и славы» ей тоже не видать.

Все только захихикают: «Испугались, испугались».

* * *

В Татьяне Никитичне Толстой есть всё для того, чтоб быть великим писателем, кроме одного, самой малой толики – гуманистического чувства.

Недавняя её книжка – «Лёгкие миры» – об этом говорит тоже.

Толстая в очередной раз нацелена на мерзость социализьма и Советов – ей так, по крайней мере, хочется думать, – но, на самом деле, ей владеет брезгливость к человеку как к таковому. Особенно, впрочем, к русскому человеку; хотя не только к нему.

И вот Татьяна Никитична составляет свои кубики – они без труда ей даются: фраза, абзац, лёгкость писательской походки, улыбка или горечь внутри строки, острый глаз, острый ум, сюжет, наконец… остаётся самая малость, чтобы это стало прозой – чтоб, например, дописать тот роман, который она пишет уже двадцать лет.

И тут Толстая сама (у неё же, мы знаем, безупречный вкус – по крайней мере, до тех пор, пока она говорит о своём, ей доступном) – она сама вдруг понимает, что у неё не получается.

Она опять пытается разобраться: советская власть – пошлость и мерзость? О, да. Русский человек выглядит сплошь и рядом как коряга? Ещё бы. И американский тоже иногда. А как же. Что не так?

Всё так, просто она людей не любит, её воротит.

На блог может хватить какого-то человеческого, мерцающего чувства, а на рассказ – уже нет; разве что если речь пойдёт там про отца. Но на роман и затеваться не стоит – на каком его топливе разводить? На этом её снисходительном хохотке?

И сразу Гоголь, Чехов, Лесков, Салтыков-Щедрин, Толстой Л.Н., Толстой А.К., Толстой А.Н. и Горький Максим сторонятся: проходите, Татьяна Никитична, вам дальше.

Ей куда-то дальше.

Она поджимает губы и проходит, подбородок высок, глаза тяжёлые. Мощная женщина.

* * *

Помню, как однажды Людмила Улицкая назвала мои взгляды «антиинтеллигентскими».

Несколько месяцев спустя Татьяна Толстая корила меня за то, что я «презираю интеллигенцию».

Насколько я понимаю, Людмила Евгеньевна и Татьяна Никитична относятся друг к другу сложно – а тут, надо же, сошлись.

На самом деле, к интеллигенции я отношусь с огромным почтением – но, к сожалению, этот класс русских людей, сумев пережить даже советскую власть, не смог пережить девяностые и «нулевые». Частью интеллигенция была деморализована и развращена, частью маргинализирована, а оставшиеся в прямом смысле слова – вымерли.

За интеллигенцию себя выдают теперь те, кого мы любовно называем «прогрессивной общественностью». Сами себя они именуют «либералами».

А теперь послушайте, что писал Юрий Олеша про интеллигенцию: «У нас есть специальность – интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берёт на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг…»

Здесь – внимание. Тот класс людей, что мнит себя сегодня интеллигенцией, и те, кого совместно считают интеллигенцией Т.Н.Толстая и Л.Е.Улицкая:

а) не сомневаются в своей правоте;

б) не страдают в том смысле, о котором говорил Олеша;

в) не раздваиваются, а последовательно отстаивают исключительно собственную правоту;

г) никогда не берут вину на себя;

д) никогда не раскаиваются – даже в тех вещах, в которых виноваты самым очевидным образом;

е) и, наконец, если представления о подвиге, скажем, А.П.Чехова («будет война – поеду врачом на войну»), не вступали в противоречия с представлениями о подвиге в народе – то нынешние представления о подвиге в среде «интеллигенции» в самом лучшем случае могут вызвать в народе удивление.

Путать либеральных интеллектуалов (и либеральных антиинтеллектуалов) с русским интеллигентом – очень серьёзная и грубая ошибка.

У Татьяны Никитичны Толстой хороший вкус.

Если она подойдёт к зеркалу и серьёзно объявит: «Я – русский интеллигент!» – она первая захохочет в своей замечательной манере. До слёз нахохочется, и потом будет долго приговаривать негромко, смахивая счастливую слезу: «…Ох ты, господи… угораздит же такое сказать… ох…»

Это действительно смешно.

(Теперь по очереди подводите к зеркалу всю либеральную рать и заставляйте их громко произносить эту фразу: «Я – русский интеллигент!» Всякий раз можно хохотать до колик. Удар может хватить от смеха. Даже не будем перечислять эти фамилии, уже смешно.)

* * *

Поэт Лев Рубинштейн говорит: «Ценность русской культуры и мысли – в умении смотреть на себя глазами европейца. На этом строилась вся русская культура и литература, всё лучшее в ней было европейским. В этом смысле утверждать, что Россия не Европа, глупо. Если истреблять европеизм в культуре, уничтожим культуру вообще».

Радикально сформулировано, но в целом есть тут своя правда. Просто можно и наоборот это формулировать. Русский человек смотрел на себя глазами европейца, естественным образом оставаясь русским. Именно поэтому он и создал свою великую культуру, одну из величайших мировых культур. Если истреблять русское в культуре и натянуть европейские глаза на всего русского человека, уничтожим культуру вообще.

Это же элементарная мысль, да? Её просто нужно переворачивать время от времени и любоваться на неё с двух разных сторон, а не с одной.

Нам нужно взирать на себя глазами европейца, ОК. А европеец пусть иногда измеряет себя на русский аршин, хотя бы пытается, ему тоже не помешает.

И всё будет как надо.

Но вот Рубинштейн продолжает дальше: «Мы наблюдаем, что Украина специфично, неровно (вай, вай, как тонко формулируется! «специфично и неровно» – значит: немного постреливая, попрыгивая и устраивая по пути всякие безобразия. – З.П.), но двинулась в сторону Европы. Осознала себя как политическая нация. Россияне не являются политической нацией».

Ну, это же шедеврально, правда? Чтобы осознать себя политической нацией, надо двигаться в сторону Европы. Иначе – вы сброд просто. Не идёте в Европу – нечего вам ловить.

А как же эта Россия существует тысячу лет, со своими монастырями, со своим Рублёвым, Радонежским, Аввакумом, Пушкиным, Серафимом Саровским, Римским-Корсаковым и Репиным? Не как политическая нация? Эти люди что – все на пустом месте выросли?

Территория – есть, история – есть, какие-то смутные победы – есть, а политической нации нет, ах.

…И наше едва сложившееся согласие со Львом Рубинштейном сразу рассыпается во прах. Бах.

Вы можете представить – постараться и представить, намечтать, что, размышляя, Лев Рубинштейн, или кто там, кто угодно, скажет, только скажет, обронит в пылу: …русские смотрят на себя глазами европейца, в этом их сила – но Европе иногда не помешает измерять себя на русский аршин…

Мир бы перевернулся. Мир бы поскакал вскачь.

* * *

Я уважал этого человека, пока он был в тюрьме. Он так красиво и достойно вёл себя, сложно было не уважать.

В своё время я закончил «Школу публичной политики» – его детище. Там была симптоматичная команда (советник Ельцина Георгий Сатаров и прочие ему подобные), но я думал: пока Михаил Борисович Ходорковский сидит в тюрьме и пишет оттуда про «Левый поворот», называет себя «русским националистом» и передаёт приветы Эдуарду Лимонову – ему сложно контролировать, кто здесь занимается его Школой и его активами.

И вот он вышел.

Ну и какой, прости господи, «левый поворот»? Какой «я русский националист»? С кем он собирается всем этим заниматься, с этой своей командой, которую он собрал? «Алик, слышь, Кох – ты будешь у нас за левый поворот отвечать. Умеешь рулить? Рули налево. По национализму главная журналистка Латынина. Юля, ты ведь тоже русский националист?»

Боже ж ты мой. Людей, больше ненавидящих «левые повороты» и «русский национализм», чем его команда, – в природе не существует.

Все эти персонажи, пока он сидел в тюрьме, делали вид, что никаких заявлений про «левый поворот» не было, они их не замечали. Улицкая с ним переписывалась, потом ещё один писатель грузинского происхождения – они и словом не обмолвились по этому поводу. Видимо, все они догадывались, что «Миша вернётся и всё будет по-старому».

Собственно, они были правы.

* * *

На Украине запретили к показу фильм Алексея Учителя «Восьмёрка», снятый по моей повести. Это первый российский фильм, который там подвергся цензуре. То ли оттого, что я веду себя некорректно по отношению к Майдану, то ли оттого, что Алексей Учитель подписал письмо в поддержку права Крыма на самоопределение, то ли оттого, что в фильме действуют российские омоновцы, которые украинцам сильно напоминают «Беркут».

Запретили и запретили, не беда.

Зато в Киеве состоялась презентация арт-проекта «Украинский культурный фронт».

Во-первых, на культурном украинском фронте имеет место интерактивная инсталляция «Осторожно русскіє!» (почему-то без знаков препинания). Там всяких титушек выставляют, ватников в георгиевских ленточках и прочий глум. Интересно, Михаил Ходорковский эту выставку посетит? Он как раз в Киеве сейчас. Надо ему сходить обязательно.

(Стоит ли предполагать, какой была бы реакция нашей просвещённой публики, когда б выставка «Осторожно украинцы» шла в самом модном московском культурном центре?)

Во-вторых, нам сообщают, состоялась пресс-конференция «Те, кто зажгли огонь…» – встреча с деятелями культуры и художниками, которые первыми бросили «коктейли Молотова» на ул. Банковой 1 декабря (тогда была попытка штурма президентского дворца) и подожгли первый автобус МВД на ул. Грушевского 19 января.

Ну а что, страна должна знать своих героев.

«Здравствуйте, я художник, я первым из числа концептуалистов поджёг милиционера!» – «Расскажите, как это было? Он сгорел целиком? Частично?.. Как он себя вёл при этом?»

* * *

Украинствующий хохол – не наш брат, ласковый и щедрый украинец, с его борщом, с его песней, с его лукавством, с его чертями, с его всем, – а классический украинствующий хохол, решивший, что он сворует русскую историю и то, что можно унести из русской культуры – Чайковского, Булгакова, Ахматову, Утёсова и академика Королёва заодно, сделает соседскую историю своей, спрячет Рюриковичей за пазуху, на одном знамени напишет какой-то нелепый, из Ильфа-Петрова, «Конотоп», а на другом – «Бандера» – и пойдёт со всем этим в Европу, чтобы стать европейцем, невзирая на оселедец, очаровательные сельские привычки и шаровары, – этот хохол: оживший ад Гоголя.

Николай Васильевич лежит в гробу вместо Фомы, и тут входит Вий с лицом Порошенко, с телом Тимошенко, с глазами Тягныбока, с речью Кличко. Гоголь пытается проснуться и не может проснуться. Гоголь силится позвать на помощь Пушкина, а Пушкин не идёт.

Украине надо было бы идти в Европу налегке – оставить весь этот мусор, и вперёд, на подводной запорожской лодке.

Нет, она тащит за собой всю Россию, с её ордынским игом, с её Сибирью, с её толстоевским, с её чехонте, с её Колымой, Первой мировой и Второй мировой – тут тоже традиционная жадность украинствующего хохла проявляется: «…Надорвусь, пупок распущу, кишки вывалю – а мешок не брошу, кастрюлю не брошу, зубило и точило в зубы возьму, но дотащу… И Александр Невский тоже был украинец, имейте в виду! И Ростов украинский город! И Муром! И Виктор Некрасов украинец! И Николай Некрасов – тоже!»

Троцкого ещё заберите. Тащите всех подряд: великий украинский полководец Дмитрий Донской, великое украинское донское и яицкое казачество, великая украинская одесская школа, Багрицкий, Сельвинский и Катаев с Олешей, у Зощенко – фамилия на «о», и всех, кто ступал на землю Крыма, нельзя забывать, великий украинский поэт Максимилиан Волошин, например. Всех в одну сковороду. Ничего не жалко. Давайте мы сами сверху сядем.

Лучком надо присыпать, укропчиком. Вкусно будет. Разевайте рот пошире.

* * *

В «Памятных записках» Давида Самойлова (1920–1990), культового советского (антисоветского) поэта, очень любопытно сказано про Украину, выписал для себя.

«Целесообразно ли разделять две нации одной культурной традиции, близкие по языку и понятиям? Может быть, гоголевский путь тут более правилен, чем путь шевченковский?

Отпадение Украины, её пренебрежение общностью неминуемо означает упадок России, провинциализацию обеих наций. Ухудшение их стратегического положения.

Путь единой культуры был бы верней и плодотворней.

Но для того, чтобы он стал возможен, необходимо снять остроту страстей, удовлетворить чувство неполноценности, исторически свойственное украинцам.

<…>

Нынешнее же положение чревато взрывом, разделением и кровавой междоусобицей.

Отделение Украины чревато распадом и переходом обеих наций на задворки истории; в конечном счёте – обеднение культурной почвы, из которой постоянно будут высасываться силы, потребные для национальной самообороны.

Разделение Украины и России – страшное несчастье для обеих сторон».

…Думается, за эту точку зрения нынешние либеральные поэты могли Давида Самуиловича побить. Впрочем, он был фронтовик, повоевал, умел держать оружие в руках, поэтому пришлось бы его оппонентам кооперироваться. Они кооперироваться любят.

Вообще можно говорить о некоей деградации либерального крыла русской литературы: читая рассуждения о патриотизме и русском народе Самойлова, стихи Слуцкого, прозу Трифонова – понимаешь, что поколение «шестидесятников» было уже несколько легковеснее, а пришедшие им на смену рифмующие остряки, «концептуалисты» и шагнувшие следом производители «Воздуха» – это уже новые ступени, от каждой из которых явственно веет затхлостью. Хотя все милейшие люди вроде бы.

Между прочим, воевал Самойлов и на Западной Украине тоже, и бандеровцев ловил лично. Так что с проблемой был знаком не понаслышке (см. его стихи «Бандитка»).

На Западной Украине он мог повстречаться с моим дедом, они одним делом тогда занимались. А зиму 1942–1943 гг. Самойлов провёл на реке Керженец, лес тут валил. Я сейчас здесь живу неподалёку, на Керженце, выше по течению. Всё очень близко в такой огромной России.

* * *

Читаю Юрия Бондарева, всё собрание сочинений подряд.

Во-первых, он, конечно, в первую очередь военный писатель – когда пишет войну, сразу становится огромен, будто бы выше себя, во многих смыслах – безупречен.

Если называть, ну, не десять, а хотя бы двадцать лучших книг о войне всех времён и народов – то «Горячий снег», «Последние залпы» и «Батальоны просят огня» займут в этом списке три позиции намертво.

Романы его о мирной, послевоенной жизни чуть, что ли, водянистей, слишком много диалогов, всяких сомнительных шуточек, всяческой типа офицерской бравады.

Но.

Вот я прочитал подряд два романа – «Тишина» и «Двое». Во-первых, там все главные вещи о сталинизме (это в шестидесятые!) были уже сказаны, и из дня нынешнего я не очень понимаю, откуда в восьмидесятые бралось неистовое удивление от «Детей Арбата» или повести «Ночевала тучка золотая», или от вдруг до остервенения прозревшего Астафьева – если вполне себе советские писатели (Михаил Алексеев в том же ряду) иные кошмары сталинского времени вполне себе определённо описали.

Атмосфера страха, похороны Сталина – в общем, все последние главы романа «Двое» замечательно хороши, в любую хрестоматию.

Бондарев, по гамбургскому счёту, писатель более крупный, более умелый, более точный, чем, скажем, Василий Аксёнов. Но, поди ж ты, Аксёнов – это типа рыцарь без страха и упрёка, денди, хиппи, «Остров Крым» – а Бондарев: совпис и занудный старик.

Только совпис Бондарев написал «Тишину» и «Двое» в шестидесятые в СССР, а Аксёнов ужасно смелую «Московскую сагу» в девяностые в США. Разница, однако.

Такие вот преломления света и времени.

Потом придётся ещё раз перечитывать и тихо, бережно расставлять всё по местам.

* * *

На «Радио Свобода» публицист Кирилл Кобрин пишет про философа Пятигорского, и сообщает, что, если бы не Пятигорский, «здесь бы вообще ничего не было – только Бабаевский, Бондарев и Захар Прилепин».

Впрочем, сообщает Кобрин, и Прилепин возводит свою генеалогию к Горькому – а Горького не было бы без Пятигорского. Без Пятигорского не было бы символистов и футуристов, и мир был бы пуст без него. Впрочем, вот Бабаевский и Бондарев появились бы.

Короче, обычная, мелкая, русофобская спесь стоит за всем этим.

Нет, мне нравится компания Бабаевского и Бондарева. Бабаевский – хороший мужик, писал оптимистичные бодрые полотна, две трети Голливуда в его время состояло из таких же Бабаевских – едва ли это мучает Кобрина.

Что до Бондарева – то это один из лучших мировых баталистов и крупнейший русский писатель второй половины XX века – ему вменили в вину то, что он был большой советский литературный начальник – вестимо, если б он попросил политического убежища в Канаде, он бы ценился куда выше у этих кривляк.

Дело, впрочем, в другом.

Почему Кобрин называет именно Бабаевского и Бондарева? Потому что они как бы не читали Пятигорского?

Но почему не написать: если бы не Пятигорский, здесь остались бы только Анатолий Рыбаков и Василий Аксёнов?

Или Рыбаков и Аксёнов всю жизнь демонстрировали углублённое знание Пятигорского и свободно ныряли в глубинах Серебряного века?

Да не было ничего такого.

Почему нельзя сказать: тут остались бы только Трифонов и Войнович? Или Войнович неоднократно выказывал себя как специалист по футуризму или редкостный ценитель философии?

Все эти писатели выросли в недрах русской советской литературной традиции – более того, лучшие свои вещи написали как патентованные соцреалисты.

Впрочем, что мы тут доказываем, ничего не доказываем.

Просто со скуки вскрываем традиционный фокус.

Хотя можно и не вскрывать. Знаете почему? Потому что этот надутый тип с «Радио Свобода» ужасно, пожизненно, нестерпимо любит русскую культуру. И всем стремится ещё раз объяснить, как именно он её любит.

Просто Кобрину кажется, что он русской культуре расставляет оценки (красными чернилами, двойку, мстительно!), а на самом деле он у неё – счастливый мальчик на побегушках, руки в чернильных пятнах, лицо задорное, счастливое.

А то, что он лягается попутно, – ну так это просто темперамент.

Как же проскакать и не попытаться лягнуть Бондарева.

Юрию Васильевичу Бондареву в марте 2014 года исполнилось девяносто лет. Дай бог ему здоровья. Он героический офицер, начал войну под Сталинградом, и имеет столько боевых наград, сколько вам и не снилось.

Понятно, что если б не было философа Пятигорского, у нас был бы один Бондарев тут.

Но если б не было Бондарева – то не было бы лично Кобрина.

* * *

Позиция либеральной и части националистической общественности по поводу украинских событий – на мой вкус, является показателем высокой духовной свободы России. У нас представлена самая широкая палитра мнений: вот вам прекрасный поэт Дмитрий Быков с одной позицией, а вот вам прекрасный поэт Игорь Караулов – с другой. Вот вам классик Андрей Битов с одной позицией, а вот вам классик Юрий Кублановский – с другой. Вот вам Улицкая, а вот – Валентин Распутин. Вот Лев Рубинштейн, а вот Юнна Мориц. Вот Акунин, а вот – Лимонов. На любой вкус и цвет. Кому Девотченко и Богомолов, кому Ярмольник и Шахназаров. Кому Андрей Макаревич и Юрий Шевчук, а кому Константин Кинчев и Александр Скляр.

Смотрю и радуюсь. Красота.

Всех этих людей надо беречь. И первых, и вторых.

Но.

Если взгляды, которые излагают товарищи из первого ряда, начнут явно или втайне излагать люди, работающие в правительстве, в министерстве иностранных дел и в вооружённых силах – этих людей надо гнать и судить, судить и гнать.

Вот такие у нас двойные стандарты.

Что позволено поэту – не позволено политику. Поэтов обижать не стоит, а политика можно и повесить, у него работа такая. Ибо должен чувствовать свою ответственность.