Текст книги "Муос"

Автор книги: Захар Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Потом еще история с обозом из Центра… Пришло семеро с дрезиной. Обычно шутят, анекдоты рассказывают, а тут пришибленные какие-то, молчат. А через неделю к нам отряд военный из Центра нагрянул со следователем ихним. Говорят, что из дома их не семь, а пятнадцать отправлялось, и даже с Октябрьской пятнадцать в Большой Проход вошло. Сами ходоки, мол, толком сказать ничего не могут – как память отшибло. Что с остальными восьмью стало – один Бог ведает.

А последние две недели вообще с Октябрьской ни одного обоза не было. И наши боятся идти тудой. Короче, я советую вам двигать через вестибюль и боковой туннель.

– Нет, там мы не пройдем, – прервал Голову Митяй, – больно тяжело дрезины протащить. Хватит – ты одну дрезину выдурил, хотя б две другие довезти до Центра…

– Дело ваше, я предупредил…

Слоняясь в тоске по станции, Радист очутился в самом дальнем конце Нейтральной. Он обратил внимание на то, что в этой части доты разрушены сильнее, а возле ворот туннеля стоит усиленная охрана. Игорь прошел мимо охранников, те посмотрели на него с удивлением, узнали в нем пришлого, но препятствовать не стали. По уставу они не отвечали за гостя. Неподалеку от поста Кудрявцев увидел нору метра полтора в диаметре. Игорь не раздумывая шагнул во мрак, прошел вглубь, согнувшись, и сел на сырой грунт, вытянув ноги. Видимо, где-то рядом ползали слизни, издавая характерный, ни на что больше не похожий звук. Но Радисту было наплевать – и на них, и вообще на все.

Игорь как бы оглянулся на свою жизнь. После гибели матери он всегда чувствовал себя одиноким и привык к тому, что его сторонятся, никто не проявляет к нему интереса или сочувствия. В его жизни Кудрявцева ничего не происходило: каждый новый день был похож на предыдущий, с ним ничего не случалось – ни хорошего, ни плохого. Когда он пошел с экспедицией, то втайне надеялся, что этот поход будет увлекательным приключением, в котором он проявит себя если не героем, то человеком, заслуживающим уважения. По крайней мере, его заметят. Жизнь в корне изменится. Но реальность оказалась убийственной: от увиденного в этой агонизирующей части мира на душе становилось тошно. В голове мелькали картинки последних дней: несчастная Катя с Тракторного, девушка, которая не хотела уходить в Верхний лагерь, первомайцы, змеи, дети из лазарета… Себя Радист чувствовал еще более ничтожным, чем раньше, особенно после битвы со змеями и диггерами. Он сердился на свои чувства к Светлане, которая уже нашла себе новую игрушку – сиротку Майку, и уже жалел, что тот диггер во время боя не разбил ему голову. Погрузиться в вечный мрак для него было бы избавлением. Он почти надеялся, что сейчас из глубины норы на него накинется кто-то и все будет кончено…

– Игорь? Ты здесь?

Это был голос Светланы. Зачем она пришла?

– Уходи…

– Без тебя не уйду. Ты знаешь, что в норы по одному никто не ходит. Это смертельно опасно!

– Мне плевать!

– А мне нет.

– Ты с Майкой?

– Нет, что ты. Я ее с Купчихой оставила. А ты что, меня к ребенку приревновал?

– С чего бы?

– Игорь. У меня нет и не будет детей. Я эту девочку хочу оставить себе. Мне кажется, она меня уже считает своей мамой, и я люблю этого ребенка. Ты же знаешь, у меня так мало времени до перехода в Верхний лагерь.

– Света, оставь меня, пожалуйста.

– И не надейся…

Светлана шла к нему на ощупь. Ее вытянутые вперед руки наткнулись на голову Радиста. Нежные ладони взъерошили его волосы, скользнули по вискам и остановились на щеках.

– Ты плачешь?

Радист и сам не заметил, что по щекам у него текут слезы. Опять облажался, как сопляк! Она должна его презирать. Но девушка неожиданно села ему на колени и стала целовать его лицо, шепча:

– Господи, какой же ты необыкновенный! Мне казалось, что в этом мире мужики разучились плакать! Каждый думает о том, как ему выжить, и перестает сочувствовать другим! А ты… Мне тебя послал Бог. Думаешь, я не знаю, почему ты плачешь?.. Игорь, Радист ты мой милый, я тебя люблю… слышишь?

Ее голос шелестел, как неслыханная музыка. В этом умирающем метро, в этой кишащей слизнями норе молодая женщина своими словами, руками и телом возвращала его к жизни…

Игорь вдруг ощутил, поверил, что он не один. Он не был сентиментален. Слово «любовь» он слышал лишь от старшеклассниц в приюте, зачитывавшихся романами из принесенных с поверхности разрушенных библиотек и книжных магазинов. Он не понимал этого тогда и не мог дать определение этому сейчас. Просто для себя он решил, что его жизнь разделилась на две половины: «до» и «после» встречи с этой девушкой. Он уже не представлял себе жизни без нее. Вряд ли он мог воспрепятствовать неизбежному уходу Светланы в верхний лагерь. Ведь он не был командиром, не был хорошим бойцом, и отнюдь не чувствовал себя «необыкновенным». Единственное, что он мог, – найти или сделать этот гребаный передатчик. И это каким-то непредсказуемым образом продлит дни Светланы или хотя бы сделает их более счастливыми. А пока он будет рядом с ней и станет благодарить того Бога, в которого верит Светлана, за каждый новый день.

* * *

Они подошли к Большому Проходу. Когда-то это был пешеходный туннель длиной всего метров в сто пятьдесят, соединявший станции Купаловскую (ныне Нейтральную) и Октябрьскую. До Последней Мировой они являлись пересадочными станциями соответственно Автозаводской и Московской линий Минского метро.

Большой Проход служил основной артерией, соединявшей две линии, поэтому для удобства движения дрезин здесь проложили рельсы, снятые в заброшенных туннелях. Кроме того туннель расширили и подняли потолки, разобрав мраморную облицовку. Для перевода дрезин с рельс линий метро на рельсы Большого Прохода служила довольно сложная система подъемников, составленная из подвесных блоков и рычагов. Последний Президент Республики Беларусь был убит именно в этом месте.

Во время подземной войны Большой Проход стал свидетелем ожесточенных боев между Америкой, Центром и партизанами. После подписания Конвенции он превратился в мирный торговый путь.

Дрезины партизан уже стояли на рельсах. Раньше с платформы Купаловская к пешеходному переходу вели ступени. Теперь вместо ступеней шел плавный спуск, засыпанный щебнем и битым мрамором. В конце спуска возвышались массивные металлические ворота. Отряд остановился перед ними. Кое-кто из нейтралов, несмотря на показное равнодушие, все-таки вышел провожать уновцев. Атаман догнал Светлану и тихо, стараясь, чтобы не слышали свои, сказал:

– Если у вас что-нибудь будет получаться, я постараюсь убедить наших выступить вместе с вами.

Девушка с нескрываемой насмешкой ответила:

– Очень смелое заявление, Голова. Но и на этом – спасибо.

– Вы там поосторожней в Проходе…

Атаман повернулся к Купчихе, которая по-прежнему хмурилась, не желая простить ему вымогательство, и так же тихо сказал:

– Нам тоже надо как-то жить, Купчиха, пойми… – Потом, опередив вполне предсказуемый ответ Купчихи, обернулся к дозору и крикнул: – Открывай ворота!

Дозорные раздвинули массивные створки, пропуская отряд. Как только вторая дрезина вошла в Проход, ворота поспешно, с грохотом захлопнулись.

В Большом Проходе стояла абсолютная тишина. Ни падающих капель воды, ни шуршания грызунов или посвистывания сквозняков. Даже со стороны Нейтральной не было слышно ничего, как будто она располагалась не за спиной на расстоянии в десять метров, а за сотни километров. Парадоксальная акустика туннеля не позволяла слышать даже собственное дыхание. Как крик сквозь подушку, долетела команда Дехтера:

– Держаться всем вместе, не расходиться!

Ему возразил таким же приглушенным криком Ментал:

– Вместе нельзя! Лучше цепочкой, друг за другом!

Хотя Ментал и капитан стояли на расстоянии пяти шагов, они должны были кричать до боли в глотке. И все равно их слова долетали до членов группы как будто издалека.

Дехтер решил, что в части непонятных явлений лучше прислушаться к мнению Ментала, и скомандовал:

– Веревку!

Он подошел к голове колонны и привязал веревку к ремню одного из бойцов, жестом приказав первой паре идти вперед. Когда те прошли несколько метров, включил в цепочку еще двух спецназовцев. Отряд, как исполинская гусеница, медленно пополз сквозь таинственный переход.

Тишина парализующее давила. Светлана несла на руках Майку, арбалет болтался у нее за спиной. Девушка что-то неслышно говорила крохе, которая положила головку на ее плечо, спрятав лицо в волосах своей новой мамы. Радист шел рядом, чтобы в случае опасности защитить их.

Они шли уже часа два и должны были преодолеть не меньше пяти километров. Радист решил, что он ослышался по поводу длины Большого Прохода, иначе отряд давно бы уже его миновал. Туннель подымался в гору (об этом им нейтралы тоже ничего не говорили), и те, кто сидел на велодрезинах, еле-еле крутили педали. Лучи фонарей стали как будто короче, а движения становились все замедленней.

Наконец они увидели ворота. Радисту хотелось быстрее покинуть этот опостылевший ватный туннель и вывести отсюда Светлану и Майку. Он взял девушку за локоть и пошел с нею вперед. Ворота раскрылись, и они вошли на Октябрьскую – станцию Центра. Здесь было необычно чисто и светло.

Их встречали. У Игоря сжалось сердце. На платформе стояли человек сто мужчин и женщин. Они выстроились поперек платформы в несколько ровных шеренг. Все они были в нацистской форме, почти в такой же, какую носили русичи на родной станции Радиста. Только на повязках вместо свастики можно было различить зелено-белый орнамент – видимо, какой-то местный символ.

Уновцы, воспитанные на неприятии фашистской идеологии, остановились и невольно приподняли стволы автоматов. Но ходоки знаками показали, что здесь бояться нечего, расслабьтесь, мол. Отряд вошел на платформу.

Но почему так трудно идти?! Почему все происходит так медленно?!

В этот момент молодой фашистский офицер выступил вперед и скомандовал:

– Огонь!

Фашисты подняли свои арбалеты и выстрелили. Веер стрел медленно приближался к уновцам и ходокам. Страха не было. Радист, не глядя на Светлану, сделал шаг, чтобы заслонить ее собой, и сразу же нажал спусковой крючок автомата, наведенного на строй фашистов. Спецназовцы тоже стреляли, но пули, словно заколдованные, очень медленно вылетали из стволов. Их даже было видно: эти продолговатые стальные обрубки плавно, по прямой, летели к фашистскому строю.

Пятеро ходоков бросились вперед, выхватывая мечи. Они бежали чуть медленней пуль. Первые пули достигли вражеской шеренги. Фашисты, убитые и раненые, падали на платформу, истекая кровью.

Ходоки врубились в поредевший строй, нанося удары мечами умело, но так же медленно. Остававшиеся в строю фашисты спокойно перезаряжали арбалеты. Они синхронно взвели их и расстреляли нападавших в упор.

Дехтер надрывным голосом прокричал: «Назад!». Это прозвучало, как шепот, но ходоки и спецназовцы услышали и начали отступать во мрак туннеля. Патроны в автомате Радиста закончились. Его щеку обдало жарким воздухом, и тут же он увидел медленно уплывающую вперед и оставляющую шлейф дыма гранату – последний заряд их гранатомета. Фашисты тем временем дали третий залп, и густой веер арбалетных стрел приблизился к отряду. Радист повернулся, чтобы посмотреть, где Светлана с ребенком, и увидел гранатометчика, который после выстрела опускал с плеча свое оружие. В грудь бойца медленно и беззвучно вошли одна за другой две стрелы, потом третья воткнулась ему в живот. В тот же миг что-то вспороло спину самого Радиста. Резкая боль разлилась от шеи к пояснице. Ноги подкашивались, но Игорь, стиснув зубы, заставил себя идти. Он чувствовал тяжесть торчащего в спине предмета, разливавшего по его телу ядовитую боль. Силы покидали Игоря. Как во сне, он наблюдал за товарищами: уновцами и ходоками. И те, и другие делали беспорядочные беззвучные выстрелы в сторону фашистов, на их лицах было смятение. Где же Светлана? Вот она – уносит на руках Майку. Кудрявцев видел только их головы – несколько спецназовцев и ходоков, сомкнувшись в живую стену, не позволяли фашистам застрелить их. Молодцы! Но почему они так встревоженно оглядываются?

Радист, превозмогая боль, тоже обернулся. Казалось, что они отступали целую вечность, а на самом деле отошли в глубь Большого Прохода всего метров на тридцать. На фоне зева ворот Октябрьской стояла ровная шеренга фашистов. Были видны только их силуэты. Врагов осталось не больше двадцати, но они опять наводили свои арбалеты. Неслышный спуск пружинных механизмов, и снова стрелы, как ненасытные насекомые, летят в сторону отряда.

Одна из них медленно, с хрустом вошла в левое плечо Радиста. Рука онемела. Сил больше не было, Игорь стал оседать на колени. В следующий момент он увидел вспышку и последовавший за ней взрыв. «Молодцы, мужики, метко гранату бросили», – уже как бы отдельно от себя подумал Радист. На платформе остался один фашист. Лица его не было видно, но Игорь почему-то понял, что это тот самый молодой офицер. Офицер смеялся и кричал:

– У нас есть секретное оружие!!!

Радист еще раз повернул голову и увидел Светлану. Девушка была цела и невредима, хотя прикрывавшие ее воины корчились, пронзенные стрелами. На руках она держала Майку, которая уткнулась лицом ей в шею. Девочка подняла голову – это была не Майка. Это была та смуглянка, которую оперировала его мать много лет назад! Хохоча и глядя прямо в глаза Радисту, оборотень снял с себя верх черепа, и Радист увидел ее пульсирующий мозг. Смуглянка вцепилась зубами в шею Светланы. Та, отстранив девочку от себя, осторожно поставила ее на землю и упала рядом. Смуглянка стала приближаться к Радисту, протягивая к нему свои цепкие пальцы. Игорь оглянулся на станцию и увидел толпу точно таких же девиц с оголенными пульсирующими мозгами, которые, смеясь, двигались в его сторону.

Из мрака туннеля вышел Ментал. Радист с непонятным раздражением подумал: «Доходяжный головастик, что ты-то тут можешь сделать?!» Мутант поднял руки, и смуглянки стали шипеть, неестественно дергаться, а потом рассеялись, словно туман. Радист потерял сознание.

* * *

Когда Игорь пришел в себя, он обнаружил, что сидит на выщербленном сухом бетоне, опираясь на стену туннеля. В спине и плече саднило. Рядом он увидел Светлану, которая растирала ему виски; тут же сидела Майка, с безмятежным детским любопытством вглядывалась в лицо Радиста.

Обе дрезины стояли чуть поодаль, но людей вокруг стало меньше. Около дрезин взад и вперед ходили Дехтер и Митяй. Они кого-то звали, растерянно выкликая по именам. Люди двигались нормально, слышимость была обычная.

Радист сказал тревожно:

– Фашисты могли отойти в туннель.

– Кто? – недоуменно спросила Светлана.

– Фашисты.

– Игорь, ты бредишь. Не было никаких фашистов.

Услышав этот разговор, рядом остановился Дехтер. Он спросил:

– А бульдогов кто-нибудь видел?

– Не, мы вроде со змеями дрались… – неуверенно ответил Митяй.

Комиссар как бы про себя заключил:

– Пацан прав, с фашистами бились. Уж я-то их за километр чувствую…

Все начали сбивчиво рассказывать обстоятельства боя. Получалось, как будто все они видели фильмы с похожими сюжетами, но разными действующими лицами. Причем каждый достоверно помнил, как отряд вошел на станцию, как на них напали враги, напор которых ценой своих жизней сдержали пять ходоков и боец-гранатометчик. Потом отряд стал отступать обратно в Большой Проход. Их преследовали какие-то чудовища, пока не вмешался Ментал.

Сам мутант в разговоре не участвовал. Он стоял поодаль, прислонившись спиной к стене и сжимая руками свою большую голову. Дехтер подошел к нему и спросил:

– Что это было? Там, на Октябрьской?

Ментал тихо ответил:

– Мы не были на Октябрьской. Мы до нее еще не дошли. Находимся в середине Большого Прохода.

Дехтер осмотрелся.

– А кто на нас тогда напал? С кем мы дрались?

– Не было ничего такого.

– Да объясни ты в конце концов, что же было?!

– Трудно объяснить. Думаю, мы столкнулись с тем, что нейтралы по-простому называют Шатуном. А если ближе к науке, то объект этот порожден постъядерным миром, но ему уже не принадлежит. Он не живой и не мертвый, просто иной. Существует вне пространства и времени и может изменять то и другое. Шатун изучал нас, но мы ему безразличны. Он даже не сознает, что мы живые, потому что это понятие для него ничего не значит. Он просто резвился с нами и мог погубить нас всех не со зла, а так…

Дехтер с Митяем недоуменно рассматривали конец веревки, который свисал с зацепного кольца первой дрезины. Остальная часть веревки отсутствовала, как будто была срезана лезвием. Вместе с этой веревкой исчезли те, кто шел впереди.

– Что с нашими людьми?

– Они мертвы. И тел их мы не найдем.

Митяй как бы спросонья вглядывался в Ментала, подходя к нему ближе:

– Да ведь это ты нас спас… Я же видел, как ты змея заговорил.

Ментал, печально улыбнувшись, ответил:

– Глянь на меня. Что я могу? Я с ребенком-то не справлюсь… Нет, просто Шатун понял, что я его вижу не так, как вы. Он мог и меня убить, но почему-то не стал этого делать. Может, заинтересовался или затеял какую-то другую, более долгую игру…

К разговору присоединилась Светлана:

– Раньше Шатуны только на поверхности встречались. Я, когда училась в Центре, слышала кое-что о них. Высказывали предположение, что это последствия психотронной бомбы, разорвавшейся в окрестностях Минска. В Центре допрашивали кого-то из пленных американцев, у которого была об этом информация. Он утверждал, что такие бомбы создавали китайцы, но оружие даже не прошло официальных испытаний.

Митяй обратился к Менталу:

– Шатун очень опасен. Его возможно уничтожить?

Мутант невесело улыбнулся:

– Думаю, нет. Уж точно не из арбалетов, да и гранатомет тут не поможет. Он не материален, хотя может воздействовать на материю… Единственное, чем могу вас немного успокоить, – вряд ли вы его серьезно интересуете. Во всяком случае, пока…

– Так или иначе, надо побыстрее сваливать отсюда. Подъем!

Отряд ускорил шаг, и уже через несколько минут показались ворота Октябрьской.

Глава 5
ЦЕНТР

Валерий Иванюк по-прежнему оставался Президентом Республики Беларусь, хотя теперь он управлял доменом меньшим, чем какой-нибудь райцентр до войны. Первым делом он сократил правительство, оставив всего нескольких министров. Высокие чиновники были понижены до уровня инспекторов и простых служащих. Это вызвало недовольство тех, кто ничего не умел делать – разве что руководить. А среди спасшихся таких была львиная доля. Принцип распределения пайков – по реальному вкладу – тоже многих не устраивал. Роковой ошибкой Президента было то, что он распустил свою охрану, оставив одного Тимошука.

Исключительные привилегии получили только ученые, вошедшие в созданный им Совет Республики, который, по сути, и являлся управляющим органом. Иванюк верил, что именно наука – то спасительное средство, которое поможет выжить, а со временем – и вернуться обратно всем, кто ютился под землей. Но прогнозы ученых повергали в уныние: применение кобальтовых бомб создало устойчивый уровень радиации и сделало поверхность непригодной для жизни на многие десятилетия. Муос станет для минчан единственным домом на ближайшую сотню лет, утверждали они. Между тем основную проблему – продовольственную – решить было с каждым месяцем все сложнее.

Весь Муос был поделен на четыре административных сектора. Новый парламент состоял из полномочных представителей каждой станции метро, а также представителей бункеров и убежищ с численностью населения более ста человек.

Созданные из бывших военных и сотрудников МВД силы безопасности взяли под контроль склады с продовольствием, медикаментами, оборудованием. Была проведена перепись населения, численность которого составила 142 тысячи человек. Безопасные зоны Муоса не могли вместить их всех. Тогда произошел раздел на верхние и нижние уровни. Иванюк был вынужден принять непростое решение: в верхние помещения, где радиация была угрожающей, стали отправлять тяжелобольных, нетрудоспособных, а также женщин и мужчин свыше пятидесяти лет.

На перенаселенных станциях и в бункерах зачитывали и толковали Указ Президента о необходимости такого разделения для сохранения жизни младших поколений и будущего всего Муоса. В большинстве своем народ принял это как «временную меру», не зная еще, что ждет впереди. Но на станциях Автозаводская и Парк Челюскинцев, а также в бункере Комаровского рынка произошли стихийные восстания, которые пришлось подавлять силами безопасности.

Со временем самой насущной стала продовольственная проблема: продуктов катастрофически не хватало, довоенные запасы были давно съедены. Ученым в результате долгих экспериментов удалось вывести картофель, который, будучи выращенным на поверхности, оставался чистым, не зараженным радиацией. Это была победа, которую праздновал весь Муос. Но первый урожай, добытый ценой сотен жизней, не смог накормить всех. Необходимо было расширять плантации наверху, а значит, и увеличивать число крестьян, которые там будут картофель возделывать.

Ученые-социологи и экономисты предложили систему цензов по возрасту и значимости. По их мнению, после сорока лет жители должны переходить в верхние поселения, за исключением специалистов, представляющих особую ценность. После принятия парламентом цензовой системы треть станций взбунтовались. Большой кровью порядок был восстановлен. Но Восток Муоса далее Площади Победы вышел из-под контроля, а большая часть неметрошных убежищ и коммуникаций Юга и Востока не признала новый закон. Эти поселения перестали платить налоги, выходить на общие работы, впускать на свои станции чиновников Центра и силы безопасности. А восстанавливать контроль над этими территориями уже не было ни сил, ни средств.

Целые семьи, спасаясь от ценза, бежали из подконтрольной Центру части Муоса в неметрошную часть подземного Минска. Многие из них там погибали, некоторые примыкали к созданным общинам. Значительная часть становилась бандитами, промышлявшими грабежом. В подконтрольной Президенту части Муоса за последние годы население сократилось в два раза. А продовольствия по-прежнему не хватало. Смерти от голода, а также от сопутствующих ему болезней и эпидемий стали обычным делом. Ко всему прочему в тот злополучный год в июле случились заморозки со снегом, и большая часть высаженного на поверхности картофеля погибла. Ученый Совет разработал «Временную антикризисную систему мер». Суть ее состояла в делении граждан на девять уровней значимости. В соответствии с присвоенными уровнями люди получали продовольственные пайки и другие блага. Восьмой и девятый уровни были практически бесправны. В приложении к проекту шло обоснование новой инициативы ученых – начала лабораторных опытов по созданию людей-рабов, которые смогут жить на поверхности.

Пробежав глазами законопроект, Валерий Иванюк ясно представил себе, в какой крови придется выпачкаться, чтобы установить новый порядок.

– Это куда же мы катимся, господа? В рабовладельческий строй? К кастовой системе? И каким же уровнем значимости вы наделили себя? – Иванюк заглянул в представленную учеными таблицу. – Первым, конечно! Значит, народ пусть дохнет, чтоб прокормить нас с вами?

Парламент тоже не поддержал инициативы Ученого Совета. Через несколько дней после голосования Иванюк выехал на станцию Октябрьская. Здесь проводились работы по переустройству перехода между Московской и Автозаводской линиями, шла прокладка рельсов, которые должны были соединить две ветки. Дело по каким-то причинам не двигалось, и Президент хотел разобраться с этим лично. Он решительно вошел в переход, из которого выгнали всех рабочих. С ним были председатель Ученого Совета, верный телохранитель Семен Тимошук, а также два министра: министр обустройства и коммуникаций Запашный и министр внутренней безопасности Шурба. Последний сам напросился в эту поездку, мотивируя тем, что для внутренней безопасности создание туннеля не менее важно, чем для экономики Муоса.

В туннеле их встретили начальник строительства и еще какие-то специалисты с саквояжами и в респираторах. Президент, подходя к строителям, уже было собрался начать разговор, как вдруг Тимошук дернул его за плечо:

– Они мне не нравятся…

В этот же момент «строители», распахнув чемоданы, достали оттуда оружие. Тимошук привычным движением выхватил из оперативной кобуры пистолет, произвел несколько выстрелов на опережение, одновременно забегая перед Президентом и становясь между ним и террористами. Те не успели выстрелить ни разу, уже сами лежали с простреленными головами. Остался только «начальник строительства», который избег участи остальных, поскольку не проявлял агрессии.

– Сними маску! – потребовал Президент.

«Начальник строительства» снял респиратор. Это был Удовицкий – бывший глава метрополитена.

– Ты? Тебя же приговорили к досрочной высылке в верхние лагеря! Мне доложили, что приговор приведен в исполнение…

Тимошук предупреждающе поднял руку и хотел что-то сказать, но его слова заглушил выстрел. От пули в затылок телохранитель рухнул как подкошенный. Министр внутренней безопасности навел на Президента еще дымящийся пистолет:

– Да, Валерий Петрович, это я выпустил Удовицкого и других отстраненных вами руководителей. Ситуация в Муосе критическая, нужны жесткие меры, на которые вы не способны.

– И что же вы намерены предпринять? – хмуро спросил Президент.

Ответил Удовицкий:

– Мы примем наконец жизненно необходимое решение о введении ценза значимости. Ты, наш идеалист и романтик, уже не можешь трезво оценивать положение дел. Все население думает только о том, как им урвать жрачки побольше, а работать – поменьше. Только вот жрачки на всех не хватает, а работы много! Естественно, кто-то должен заставлять быдло пахать и ограничивать их в потреблении пайки. Естественно, для этого нужна определенная смекалка, сила воли и твердость, которые свойственны только элите общества. И конечно, элита должна получать больше благ, чем это самое быдло, ею управляемое. Все очень просто и понятно! И так, кстати, было всегда. Наверх пробиваются только умные и способные. В чем же несправедливость, Президент?

– Сколько станций в Минском метро? – спросил Иванюк, в упор глядя на Удовицкого.

– Что? При чем тут это?

– Нет, ты ответь…

– Да не знаю я, сколько станций: двадцать или тридцать, какая, к черту, разница?

– Ты, глава Муоса, который должен был здесь под землей все обустроить, ты даже не знаешь, сколько станций в Минском метро! Если бы ты не украл деньги, если бы не загубил порученное тебе дело, минчане бы здесь не умирали тысячами! Но при всем этом ты себя считаешь элитой! Гнилье ты, не хочу с тобой разговаривать… А ты чего добиваешься? – Президент устало повернулся к министру внутренней безопасности.

– Да вы сами знаете. Почти ни одной из спланированных мной акций по наведению порядка вы не одобрили. Муос надо объединять и спасать…

В это время Удовицкий поспешно поднял автомат одного из убитых террористов, передернул затвор и выстрелил в президента. Выстрел оказался смертельным. Убийца отбросил автомат и засуетился:

– Ладно, идем, у нас много дел.

Шурба, не двигаясь с места, смотрел на него исподлобья:

– А президент был прав – ты ничего из себя не представляешь. Мы все мучаемся сейчас из-за тебя и таких, как ты. Я поручил тебе это грязное, но простое дело, но ты даже с ним не справился. Один дед с пистолетом перестрелял твоих недоделков. – Министр внутренней безопасности поднял свой ПМ. – И потом… Кто-то ведь должен отвечать за убийство президента.

Раздался еще один выстрел.

Президент был похоронен с почестями. Министр Шурба сам занялся организацией похорон и «расследованием заговора удовицковцев». По результатам расследования сообщники Удовицкого были арестованы; в списке казненных оказалось также несколько наиболее преданных сторонников убитого Президента.

Молодого министра не интересовала власть сама по себе, он был одержим идеей объединения Муоса. Все административные полномочия он передал Ученому Совету, а сам лично возглавил операцию «Восток», целью которой являлось присоединение восточного сектора подземки. Отряд сил безопасности в двести человек победоносно дошел до станции Московская, где встретил ожесточенное сопротивление местных. Министр Шурба не отсиживался за спинами бойцов, а лично повел их в атаку. На штурме баррикады он был убит.

После смерти министра внутренней безопасности оказалось, что присоединение Востока никому, кроме покойного, было не нужно. Военные Центра постепенно покинули станции, которые по инициативе Шурбы были присоединены к метрополии большой кровью.

Ученый Совет распустил парламент и сократил число министров, набрав вместо них администраторов. Начались опыты по выведению людей-рабов, которые смогут жить на поверхности. Несмотря на сопротивление внедрялась система уровней значимости. Правда, до конца эта реформа была проведена только в самом Центре. Осуществить ее в полной мере не удалось – этому помешала война с американцами.

* * *

Обоз двинулся вперед и, пройдя несколько метров, остановился в недоумении у ворот Октябрьской. Перед ними были те же самые ворота, которые раскрылись несколько часов назад. Тут они потеряли в бою товарищей. Казалось, отряд идет по заколдованному кругу. Пришлось поверить в объяснения Ментала.

Вперед вышел Комиссар и решительно стукнул три раза кулаком в тяжелую и гулкую металлическую створку. В ответ раздался скрежет… Бойцы передернули затворы автоматов и взвели арбалеты. Завершением протяжного скрежета явилось открытие небольшого лючка, где-то на уровне человеческого роста. В лючке появилось лицо, вернее пол-лица, так как отверстие было довольно узким. Пол-лица спросило грубым голосом:

– Кто такие?

– Обоз с Тракторного.

– Что-то я таких морд с Тракторного не помню…

Вышла Купчиха:

– А мою морду помнишь?

Дозорный немного смягчил голос:

– Твою морду… мордочку я помню, Купчиха.

– Ну так открывай!

– Э-э, не спеши…

– Ты ж сказал, что признал меня…

– Я сказал, что признал твою мордочку, а ты ли это – я не знаю…

– Да что ты несешь?

– А то и несу. Последний обоз через Большой Проход три недели назад пришел. Тоже за своих признали… А как мы ворота открыли, те палить с арбалетов стали, еле отбились от них. Троих наших уволокли. Вот я и говорю: Купчиха или не Купчиха, почем мне знать, что ты – настоящая…

– Да настоящая я, что, не видишь? Если не веришь, Серика покличь…

– Точно, Серик-то тебя узнать должен, – хихикнуло пол-лица. – Вот ты и заходи, тебя одну проверять будем, а остальные на тридцать шагов назад отступите.

Обоз отошел назад. Массивные ворота с громким скрежетом приподнялись, и Купчиха едва протиснулась в небольшую щель. Как только она скрылась, ворота упали.