Текст книги "Остров "Его величества""

Автор книги: Захар Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ДИСПУТ И ДИАЛОГ
(10.4.2005 г.)

– Господин Карпов! Скажите, а как вы оцениваете отказ Хауза сотрудничать с вашей страной в столь важном международном проекте, как освоение минеральных богатств Мирового океана?

Вопрос этот выпалила патлатая девица в сильно заношенных джинсах, больших роговых очках и мятой клетчатой мужской рубахе навыпуск.

«Небось учится на факультете искусств, – подумал Сергей, пытаясь представить занятия девицы, открывшей диспут, – и пока учится, считает своим непременным долгом эпатировать публику как может. Ходит замарашкой, курит в открытую марихуану, меняет парней куда чаще, чем блузу. Все наверняка изменится, как только она получит диплом. Сразу же вспомнит, что из „хорошей“ семьи с большим банковским счетом, остепенится, вместо марихуаны тайком начнет понюхивать кокаин, найдет себе либо пристойное денежное занятие, либо преуспевающего, денежного мужа. И в дискуссии раз и навсегда играть перестанет. Чего дискутировать-то зря, когда все давным-давно точно распределено: кому – ананас спелый, кому – гнилой.

А подтекст ее вопроса мне совершенно ясен. Задай его кто другой, скажем, вон тот, бородатый, серьезный, у него скорее всего подтекст был бы иной. А эта сейчас наверняка пустится во все тяжкие, в обычную левацкую пропаганду, которая за время работы здесь успела мне уже порядком надоесть. Ну, да посмотрим».

– Оцениваю как событие, достаточно интересное для освещения в печати, – постарался как можно нейтральнее ответить Карпов, решив дать девице свободу самой развернуть линию.

Прежде Сергей нередко горячился, и его не раз внезапно срезали вопросом с неожиданного угла. Теперь стал опытнее, во всяком случае, надеялся, что стал. Приглашали его на такие диспуты довольно часто. Может быть, потому, что сам он не очень далеко ушел от студенческого возраста и молодежь могла разговаривать с ним чуть ли не на равных, а может быть, просто кто-то рассчитывал, что по своей молодости и неопытности Карпов наделает немало ошибок.

Но ему не хотелось уклоняться от приглашений, несмотря на бытовавшее мнение, что на студенческих диспутах все – либо сплошной треп, либо заведомая и сознательная провокация против Советской страны. Вопросы, которые звучали из рядов аудиторий, заполненных неравнодушными молодыми людьми, помогали понять, что на самом деле американцы думают о своем будущем. По общей атмосфере встреч можно было судить об эмоциональном отклике, о том, насколько сократилась пропасть непонимания «русской души». Треп же, думал Сергей, умеючи всегда можно в интересное русло направить, а провокаций бояться – в лес не ходить. Пусть лезут, если уж им так хочется. Чем сильнее пытаются нас сбить, тем крепче держимся. А тем, кто этого до сих пор не понял, будем это объяснять сколько понадобится.

Ведь здесь, как это ни смешно, до сих пор о нас практически ничего толком не знают. Хотя и конфронтации давно нет, и «холодная война» позади, слава богу, уже много лет. И ездим друг к другу много и часто, и работаем вместе, и от нас сюда разные люди приезжают, даже вчерашние студенты вроде меня. И все равно, поскреби здешних как следует, сразу начинают лезть клише и штампы про нас почти вековой давности.

– А все-таки, как вы сами считаете, почему Хауз отказался? – продолжала стоять на своем девица в очках.

– Я, знаете ли, почти месяц усиленно пытаюсь получить ответ на ваш вопрос от самого Ричарда Хауза, – сдержанно улыбнулся Карпов. – Мне это и как журналисту интересно, да и просто по-человечески любопытно, так же, как, вижу, и вам. Но мистер Хауз продолжает упорно отказывать мне в интервью.

«Ничего, ничего, – успел подумать Сергей. – Здесь есть два репортера, один с радио, другой из „Виллидж Войс“. Вот пусть они завтра и сообщат, что „советский парень из „Вестника“ никак не может получить интервью у Хауза“. Меня это ни к чему не обязывает, а на миллиардера все-таки нажим. Если, конечно, он читает „Виллидж Войс“ и слушает радио…»

– Мы считаем поведение нашего соотечественника Хауза непатриотичным! – горячо воскликнула девица. – Да, да, это непатриотично для американского промышленника – отказываться от участия в проекте, нужном США и всему миру! Русские зарекомендовали себя как надежные партнеры, и нам совершенно нечего отворачиваться от них, когда речь идет об общей пользе человечества!

«Вот тебе и на! – хмыкнул про себя Карпов. – А я-то думал, что совсем в другую сторону гнет. Спасибо тебе, девочка, за науку».

Не успел Карпов и рта открыть, как девице ответил понравившийся ему серьезный парень с бородой:

– Хауз абсолютно прав! Совершенно незачем давать русским то, чего они не смогут сделать сами. А то они нам рано или поздно совсем на голову сядут. И так чересчур мы по отношению к ним щедры.

Опять физиономистика подвела. Но дело принимает неприятный оборот. Пора отбиваться.

– Видите ли, друг мой, – спокойно начал Карпов. – Вы уж извините, но у вас восприятие несколько смещено в сторону от реального. Если позволите, то я объясню, что имею в виду…

– Нечего мне объяснять! – выкрикнул парень. – Все совершенно ясно. Без нашей технологии вы с места не сдвинетесь!

«Дайте ему ответить!», «Пусть говорит русский!», «Не мешайте ему!», «Пусть выкладывает, какие из Москвы инструкции получил!» – вразнобой закричали из зала.

– Насколько я понимаю, вы уже студент, – так же спокойно продолжил Карпов, обращаясь к бородатому, – и должны знать элементарные вещи, известные даже школьникам. Современные производительные силы требуют интеграции. Интеграции в международном масштабе. Если бы это было не так, разве стала бы Америка торговать со всем миром? И мы тоже торгуем и кооперируемся, где можем.

Сейчас перед человечеством встают такие задачи, решить которые можно только сообща. Это первое. Второе – не следует забывать, что у себя в стране мы и раньше и сейчас всегда были способны производить все, что нам нужно. На сегодня экономически более целесообразно развивать кооперацию – не затрачивается время на изобретение велосипеда.

Третье – мы против замкнутости не только по экономическим, но и по политическим причинам. На земле сейчас мир, но мир этот, к нашему сожалению, еще достаточно хрупок. И не затем столько поколений добивалось его, чтобы он пал жертвой корыстных устремлений отдельных стран или экономической нищеты других. И коли будет интегрированная мировая экономика, обеспечивающая развитие всех ее участников, значительно укрепятся и основы мира.

Не следовало бы вам забывать и четвертое. Мы не так остро нуждаемся в добыче минералов со дна морского, как некоторые другие страны. Нас природа и на суше не обделила. В одну шестую часть земной поверхности, на которой мы живем, она заложила достаточно много, так что мы еще довольно долго можем обходиться и без подводных разработок. Поэтому-то, кстати, и оборудованием, аналогичным тому, что выпускает концерн Хауза, занимались не очень активно и практически не выпускали его.

Но проект «Океан» мы считаем необходимым именно потому, что он нужен всему человечеству для общего блага. По этим же причинам и хотим в нем участвовать. И оборудование Хауза – это для нас тот самый велосипед, изобретать который нам совершенно ни к чему, коль скоро он уже есть на рынке.

Проект «Океан», от которого так высокомерно отвернулся Хауз, необходим в интересах глобальной экологии, и прежде всего нужен самим Соединенным Штатам, не раз уже страдавшим от последствий хищнических действий монополий. Пыльные бури, заболачивание Великих озер, загрязнение воздуха в растущих масштабах. И вряд ли стоит напоминать, что процессы добычи и обработки руды угрожают окружающей среде, несмотря на все природоохранительные меры.

Есть еще один, думаю, немаловажный для американцев момент. Наши заказы на заводах Хауза – это тысячи рабочих мест для безработных. Так кому это нужнее – вам или нам?

Теперь я хочу ответить еще на один вопрос, который мне здесь задали. Получаю ли я инструкции из Москвы. Так вот, я получил их вчера…

В зале вдруг стало тихо, хотя еще секунду назад, после ответа Карпова бородатому парню, раздавались довольно громкие смешки. Сергей усмехнулся про себя, представив еще один газетный заголовок: «Русский выкладывает инструкции Кремля!»

– …от отца, – договорил он, весело окинув взглядом зал. – Правительство наше, вы уж извините, занято более серьезными делами, чем писать письма репортеру «Вестника» и заниматься его инструктажем…

Реакция в зале была смешанной. Кто-то откровенно хохотал, кто-то недовольно фыркнул, но большинство просто продолжало слушать.

– А вот папа до сих пор беспокоится, как бы я чего не натворил без его ведома. А ездят ли в Америку беспартийные? Да почему же нет! – спокойно продолжал Карпов. – Сейчас в Нью-Йорке гостит настоятель московской Елоховской церкви. И вчера я брал у него интервью.

После слов Карпова в зале тут же раздался смех со свистом. Сергея это не смутило, так как он уже знал, что свист здесь не всегда означает, что аудитория не согласна с говорящим. Обычно, наоборот, это подтверждает, что все хорошо.

– Ну а что до меня лично, – подождав, пока не успокоятся, продолжал Карпов, – я уже одиннадцать лет в комсомоле, а по убеждениям – коммунист…

Потом говорили о чем угодно – о музыке, о кино, о футболе, о молодежной моде…

Вечер после этого диспута Сергей Карпов провел дома, так как устал и идти ему никуда не хотелось, да и работать тоже. Он слушал музыку, играл с компьютером в шахматы. Но мысли его все время возвращались к диспуту.

«Вот бы поговорить обо всем этом с Конни», – вдруг подумал он неожиданно для себя. Внутренний голос было попытался опять одернуть его: «Она небось не знает, где Москва-то находится, а ты к ней со своей философией. Да и зачем это нормальной здоровой красивой стопроцентной американке, секретарю большого босса из большой фирмы? У нее ведь совершенно другие интересы в жизни».

«А ты откуда знаешь? Опять пробавляешься стереотипами? – сразил Карпов этот вечно сомневающийся голос. – Мало тебе сегодняшней девицы в очках и парня с бородой?»

БЕРНАРД ХАУЗ
(18.6.1920 г.)

Отцу Бернарда Хауза сверкнула однажды улыбка фортуны, но сразу же померкла. Он сумел «сделать» сто тысяч «зелененьких» на нефтяном буме 1905 года в Техасе. Но друзья-собутыльники помогли ему быстро спустить денежки.

Все это маленький Бернард знал лишь по рассказам, так как родился в канун 1906 года, нежданный и нежеланный, в деревянном ветхом домишке в Хьюстоне. Нельзя сказать, чтобы жизнь слишком уж баловала парнишку. Отец, преследуемый сладкими воспоминаниями о своем недолговечном счастье и распаленный постоянными упреками жены, занимался только тем, что строил поистине фантастические планы немедленного обогащения. Но из них, разумеется, ничего не выходило. Мечты так и оставались все время лишь мечтами.

Однако иных разговоров, кроме как о том, что вот-вот, осталось еще совсем немного, и они опять станут сказочно богатыми, Бернард никогда в доме не слышал. И его вечно злило, что разговоры эти так и оставались только разговорами. Отец же его куда чаще искал утешение в бутылке, чем в работе.

Бернард, ставший к четырнадцати годам крепким и сильным подростком, решил сам взяться за дело. Вот уже полгода, как он работал подмастерьем, а вернее, мальчиком на побегушках у чужака, обосновавшегося не так давно в неказистой, покосившейся хибаре на окраине городка. Никто не знал даже его настоящей фамилии, так как представлялся он всем одинаково: буркал себе под нос короткое и недружелюбное «Джек», а потом хмуро спрашивал, зачем пришли.

А приходили к нему многие, так как руки у этого сумрачного Джека были золотые. Он мог починить все, что угодно, от кофейной мельницы до шестизарядного кольта. Кстати говоря, и то и другое всегда было незаменимыми предметами быта истинных техасцев.

А хьюстонцы – люди деловые и вечно занятые – никогда особенно и не интересовались, что Джек вытворяет у себя в хибаре, половину которой он превратил в мастерскую. Просто приносили заказы, объясняли, что надо сделать, потом на следующий день забирали починенную вещь, расплачивались и убирались восвояси.

Так что интересовался этим самым Джеком – и не зря! – только его молодой подмастерье, мальчик на побегушках Бернард Хауз.

Работая у себя в мастерской, Джек частенько приказывал Бернарду принести бутылочку-другую маисовой и не беспокоить его потом, пока он сам не выйдет. Бернард в это время должен был приводить в порядок жилую половину, где всегда царил хаос не меньший, чем в мастерской. А закончив уборку, принимался на маленьком верстаке выполнять мелкие заказы: лудить, паять, клепать. Если же работы не было, что случалось довольно редко, ему надлежало спокойно сидеть и ждать дальнейших распоряжений.

Распоряжения эти, как и манера хозяина отдавать их, страдали некоторым единообразием. Чаще всего неожиданно раздавался грубый рев, смешанный с проклятиями и воплями, из которых Бернард мог разобрать только, что у хозяина опять чего-то не получается. Потом с треском распахивалась дверь и вылетала пустая бутылка из-под маисовой. Чуть погодя появлялась лысая голова Джека, приказывающего «паршивому и ленивому ублюдку» принести еще одну, но не порожнюю.

Бернард был весьма самолюбивым и вспыльчивым подростком, но он молчаливо терпел все. Почему? Да потому, что, обладая недюжинной природной технической смекалкой, понял – потерпеть стоит. Он уже не раз проникал в запретную часть мастерской, когда Джек в пьяном беспамятстве валялся на полу, и прекрасно разобрался, над чем так настойчиво работает этот полуспившийся самородок.

В те далекие времена весь богатый нефтью Техас мечтал только об одном – об инструменте, способном проходить через твердые скальные породы, как сквозь масло… И Джек как раз и изобретал мелкозубчатую коронку для бура, сулившую революцию в нефтедобывающей промышленности.

И Бернард терпел, терпел и ждал. Ждал, снося грубость, все оскорбления, придирки и даже нередко и зуботычины. А дожидался он только одного – того дня, когда этот чертов пьяница Джек закончит свою работу.

В томительных ожиданиях прошел еще год. И вот однажды холодным осенним вечером Джек вышел из своей мастерской. Да, да, на этот раз он именно вышел, а не вылетел, как обычно, изрыгая в порыве гнева проклятия. Мало того, бутылку обожаемой маисовой, почти полную, он нес в руке вместо того, чтобы вышвырнуть ее за дверь пустой.

– Мальчик мой, – тихо сказал Джек, и Бернард тут же насторожился, потому что впервые за прошедшие полтора года хозяин назвал его «мальчиком», а не «ублюдком», «паршивым койотом», «вонючим лодырем» или «недоношенным проходимцем».

– Мальчик мой, – повторил он. – Ты можешь идти домой. И не приходи завтра. Если хочешь, поиграй с приятелями, отдохни. Мы заслужили отдых, мой мальчик. Завтра я уеду и вернусь только через несколько дней. Что будем делать дальше – там посмотрим. Сейчас же, мой дорогой, принеси мне, пожалуй, еще бутылочку маисовой и ступай…

Маисовую в этот раз Бернард нашел довольно быстро. Правда, потом пришлось сделать небольшой крюк, чтобы забежать за стрихнином, давно припасенным в укромном месте. Джек даже не обратил внимания на задержку подмастерья. К его возвращению он был уже изрядно пьян. Отдав маисовую, Бернард попрощался и, уходя, окинул взглядом ведерную бутыль керосина, которую давно заприметил в углу.

…Вдоль старого, покосившегося забора мелькнул еле уловимый человеческий силуэт. Тяжелые плотные тучи надежно закрывали луну, и на земле ничего не было видно даже в двух шагах. И в светлую-то ночь мало бы кто отважился проходить мимо разваливающейся хибарки ворчливого Джека, стоящей на отшибе, а уж в такую-то погоду к ней никто бы не приблизился ни за какие деньги. Человек, проскользнув к хибаре, боязливо оглянулся по сторонам, тихо прокрался к двери и склонился над замком.

Конечно, пьяный Джек вряд ли закрыл засов изнутри, но если и сделал это, беда невелика – несколько раз мазнуть обмокнутой в клейстер кистью по окну, приложить к нему заранее подготовленную газету и затем аккуратно выдавить стекло. Все было продумано Бернардом с учетом опыта не один раз виденных им гангстерских фильмов. Но ничего подобного делать ему не пришлось. Дверь спокойно подалась. В жизни оказывается все гораздо проще, чем в кино.

Джек валялся на полу посередине мастерской. По позе было ясно, что он из последних сил пытался доползти до стола, на котором лежало единственное его сокровище – изобретенная им коронка для бура.

…Пожар заметили не сразу, и пока полусонные соседи добежали до хибары Джека, тушить было уже нечего. От нее остались одни головешки. А на следующее утро обгоревший труп опустили в наспех вырытую могилу, старик пастор пробурчал себе под нос что-то невнятное, так как все равно никто толком не знал, какого Джек был вероисповедания, и хьюстонцы потянулись со своими кофемолками и кольтами к другим мастерам. Смерть чужака, по пьянке спалившего свою лачугу и погибшего при пожаре, не была для них событием, заслуживающим большого внимания.

Джонатан Кэрби, по прозвищу «грэйвдиггер», был пьян. И не просто пьян, а пьян невероятно, мучительно. Последнюю неделю он занимался тем, что усиленно оправдывал свою кличку и теперь, как сказали бы на полстолетия позже, «снимал стресс», или, как выражались в те патриархальные времена, пытался «залить совесть».

В Хьюстоне брезгливо поговаривали, что молодому тридцатилетнему владельцу юридической конторы как-то не пристало самому марать руки о черномазых. Во всяком случае, настолько, чтобы заслужить кличку «грэйвдиггер» – «гробокопатель», или для друзей попросту Джон Дигги. Так, по крайней мере, считали дамы. Их мужья, правда, подобной брезгливости не разделяли и на каждом заседании ложи клана восторженным ревом приветствовали Джона Дигги, когда тот зажигал ритуальный крест. И Джон усердно оправдывал доверие друзей.

Но на этот раз он и сам понимал, что несколько переусердствовал. Три линчевания и три приличных негритянских погрома за одну неделю – это, что ни говори, утомительно. Так и бизнес может прийти в упадок, если столько времени тратить на стороне. В ложе начали ворчать. Пришлось всех временно распустить.

«Так с чего же у нас на прошлой неделе началось? – вспомнил Джон Дигги. – Ах да, тот грязный ниггер целых два раза подряд не сказал Уолту Монтгомери „сэр“. А какое, интересно, ты право имеешь, черномазый, не говорить белому человеку „сэр“? Эдак ты еще подумаешь, что и сам не хуже белого. Ну а раз не хуже, значит, ты ему почти что ровня. А коли ты ему ровня, то так ты еще и за белыми женщинами ухлестывать начнешь! Бить их, бить черномазых, чтоб им даже думать неповадно было!..»

Он припомнил, как «белые рыцари» маршем вышли в сторону негритянских кварталов, неся зажженный крест и распевая: «Берегись, ниггер, к тебе идет „грэйвдиггер“. Очень уж была по душе Джону эта песня.

«Да, а второго черномазого линчевали еще по более веской причине, – опять принялся рассуждать Джон Дигги. – Он ведь, мерзавец, совсем обнаглел. Это же надо заявить, да еще во всеуслышанье, что господь наш Иисус Христос кровь свою пролил за всех грешных, то есть как за белых, так и за черных. Оно, конечно, если тщательно разобраться, то господь-то наш тоже личность сомнительная, и эти римские легионеры поступили правильно, что пустили кровь ему самому. Но какое ты имеешь право, черная твоя морда, о таких вещах рассуждать? Вот и проливай свою собственную кровь на кресте, раз ты так о грешниках печешься. Вот именно – печешься, правильное слово, здорово мы его тогда вместе с крестом подпекли.

А уж третий-то черномазый совсем вовремя подвернулся! – Джон Дигги даже застонал, вспомнив, как они стояли друг против друга в темном переулке над истерзанным трупом Нэнси Буллит, известной всему городу потаскухи. – Да, свела нас тогда судьба… Вовремя подвернулся черномазый… Нэнси, какая бы она ни была, а все равно белая женщина, и давать всяким ниггерам белых женщин в обиду никто не позволит! Что-то в таком духе орал я потом на собрании ложи».

Джон улыбнулся, вспоминая все это, и снова потянулся за бутылкой.

В дверь робко сунулась старая негритянка Стелла, с детства служившая в семье Кэрби. Как ни страшно ей было жить в доме клановского «дракона», но куда же денешься! Да и вообще, своих-то слуг масса Джон не обижал. Ну, прибьет разок-другой, так ведь отлежится и жива. Зато другие клановцы не трогают, боятся нанести ущерб хозяйскому добру. Вот молодым служанкам, конечно, труднее, не дает им масса Джон проходу. А она все равно уже старая, ей бояться нечего…

– Масса Джон, – тихонько позвала Стелла, – к вам тут какой-то молодой джентльмен…

– Исчезни, старая выдра! – зло рявкнул Джон Дигги. – Жить надоело?

– Он говорит, масса Джон, что у него есть что-то важное. А коль не примете, говорит, в полицию пойдет…

– Что?! – У Джона Дигги от удивления глаза на лоб полезли. – В полицию? Это кто же смеет так со мной? Да я его сейчас!..

Но тут же обмяк. В затуманенном виски мозгу мелькнуло подобие трезвой мысли и сразу же исчезло. Однако этой маленькой искорки сознания было достаточно, чтобы решить посмотреть на всякий случай, кого это принесло к нему.

– Пусть войдет! – вяло приказал он.

Через минуту в дверях появилась личность, назвать которую «молодым джентльменом» могла только старуха Стелла, да и то с большого перепугу. В доме Джона Дигги каждый белый должен был именоваться «джентльменом», если о нем говорил негр. Даже если это был полуграмотный скотовод или последний алкоголик.

Перед Кэрби стоял рослый парень лет пятнадцати на вид, в поношенной одежонке и стоптанных башмаках. Войдя в гостиную, он шагнул грязными башмаками на ковер, вытер рукавом нос и внимательно посмотрел на хозяина. Взгляд у него был далеко не детский. Пронзительные бледно-голубые, почти бесцветные глаза с точками зрачков захватили блуждающий взор хозяина и сковали, не отпуская. Парень смотрел на Кэрби и молчал.

– В чем дело? – резко спросил Джонатан Кэрби, которого уже начал раздражать взгляд этого странного юнца. – Что ты там болтал насчет полиции? И зачем ты вообще сюда приперся? – поспешно добавил Кэрби, вдруг сообразив, что задать надо было именно этот вопрос, вместо того чтобы спрашивать о полиции.

Парень все так же молчал.

– Говори, ну! – взвизгнул Кэрби, начиная трезветь от охватившего его недоброго предчувствия.

– Мистер Кэрби, – разлепил плотно сжатые губы парень. – У меня к вам дело.

– У тебя ко мне? – недоверчиво спросил Кэрби.

– Да, у меня к вам. Я хочу, чтобы вы через свою юридическую контору помогли мне запатентовать одну штуковину. Стоящую штуковину, сами увидите. И вы внакладе не останетесь. Мне самому нельзя – я еще несовершеннолетний. Эти гады могут облапошить за здорово живешь. Все они такие, никому нельзя верить. – И парень сплюнул на ковер.

– Да я тебя!.. – взревел Кэрби и, шатаясь, поднялся с дивана, но парень и бровью не повел.

– Тише, мистер Кэрби! – сказал он спокойно. – Нечего вам зря шуметь, вы уж мне поверьте. Я вам ведь еще не все сказал.

И Кэрби замер на месте.

– Вы ведь тоже меня облапошите, потому что вы такая же сволочь, как и все остальные. – И парень снова сплюнул. Было в его тоне что-то, заставившее Кэрби слушать его молча.

– Вернее, облапошили бы, не знай я того, что о вас знаю. – И парень усмехнулся.

– И… и что же ты… что же ты обо мне знаешь? – выдавил наконец Кэрби.

– Знаю, что это вы убили Нэнси Буллит, а ниггер просто случайно шел по переулку и подвернулся вам под руку. Вы ведь с Нэнси давно путались, мистер Кэрби, она вам сказала, что у нее будет от вас ребенок, и требовала пятьсот монет, грозилась, что закатит скандал. А вы ведь жениться собираетесь, мистер Кэрби. Я все слышал, мистер Кэрби, и видел все. Она сказала, что написала письмо вашей невесте. А вы потом ее уже мертвую обыскали и письмо нашли. Только малограмотная она была, мистер Кэрби, писала еле-еле, с ошибками. Так что она только черновик написала и пришла с ним к Джеку, к хозяину моему покойному. Хозяин его начисто и переписал. Она ему часто маисовую таскала, почитай, кроме нее, у него и души-то ни одной толком знакомой не было. Жалел он ее, что ли. А может, она его. Ну, Джек-то, он умер, значит, сгорел, а черновик я припрятал. Никуда вы не отвертитесь, мистер Кэрби, хоть вы в клане и «дракон». Джеффи Робертсон давно на ваше место метит, он вас страсть как не любит…

Бернард не зря столько времени ошивался в мастерской Джека. Ведь техасцы почесать языками не дураки, а на парнишку кто ж будет обращать внимание…

– Так что вы не ерепеньтесь попусту, мистер Кэрби. Если вы мне чего такое сделаете, этот черновик все равно в полицию попадет. Я его одному парню дал и попросил завтра отправить. А если договоримся, то я его сегодня заберу.

Кэрби рухнул обратно на диван.

– Да вы не сомневайтесь, мистер Кэрби. Я к вам со всем уважением, по-хорошему, потому как вы – настоящий джентльмен. Вы мне две «косых» за черновик отвалите да штучку мою на мое имя запатентуете, а там не пожалеете. Мы еще друг другу сгодимся, мистер Кэрби, поверьте, здорово сгодимся.

В последующие пятьдесят лет патент на коронку для бура принес хозяину – Бернарду Хаузу, числившемуся в документах ее изобретателем, 746 миллионов чистой прибыли. Его наличные расходы на реализацию изобретения составили: пятьдесят центов на стрихнин, два цента на коробок спичек, десять центов на изготовление клейстера и десять центов на газету. Маисовую для Джека всегда отпускали в кредит, ну а керосин у него был свой. Нетрудно подсчитать, что 746 миллионов дохода было получено с затраченных семидесяти двух центов, из которых, как оказалось, двадцать были потрачены зря. Бернард долго не мог их забыть.

Нет, у Бернарда Хауза не было никакого дяди-миллионера. Но он сумел не упустить своего случая. А дальше эффективно «выжимал» деньги из всего, что могли ухватить его длинные цепкие руки. А ухватить они умудрялись очень многое.