Текст книги "Остров "Его величества""

Автор книги: Захар Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Захар МАКСИМОВ
ОСТРОВ «ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА»
Научно-фантастический роман-памфлет

СЕРГЕЙ КАРПОВ
(10.5.2005 г.)

Из монотонного гула, в который слилась в моих ушах затянувшаяся речь шефа о насущных задачах внутренней редколлегии газеты в ближайшем обозримом будущем, вдруг вынырнула фраза:

– Сергей, Хауза возьмешь на себя ты. Думаю, это самый лучший вариант…

Шеф, обычно немногословный, имел привычку примерно раз в неделю просвещать сотрудников относительно целей существования нашего международного издания. Я объяснял это тем, что старик сам еще не ощущал место главного редактора под собой достаточно твердо. Он привык за долгую репортерскую жизнь ко всяким передрягам и теперь все никак не мог перестроиться. Вот и хотел, видно, вговориться в новую роль, в непривычное занятие. Объяснить поведение шефа было можно, но выслушивать его со вниманием – довольно трудно. Поневоле станешь рассеянным и спохватишься, только когда заговорят прямо о тебе.

– Хоть ты еще и молод слишком, а задание очень важное, но к Хаузу я обязан послать именно советского сотрудника нашей редакции.

Случай с Хаузом был действительно по теперешним временам из ряда вон. Это не двадцать-тридцать лет назад, когда международное сотрудничество еще не было нормой жизни. А тут…

Вопрос о создании международного концерна по добыче минерального сырья из морей и океанов был, казалось, окончательно решен на уровне ООН. В мире острый кризис с титаном, свинцом, молибденом, танталом, платиной, серебром, хромом, кобальтом, магнием, вольфрамом. Да и недостаток железной руды сказывается все настойчивее, несмотря на экономию, разработку заброшенных и бедных рудой месторождений. Черная металлургия и машиностроение начинают задыхаться. И хотя развернуто в промышленных масштабах извлечение растворенного калия, натрия, магния, брома из морской воды – все это в конечном итоге мизер для планеты.

Другое дело – конкреции. На поверхности стоят огромные комбинаты по переработке руды в обогащенные окатыши, очищенные от пустой породы. А тут, на дне океанов, – гигантские запасы готовых, хоть сразу в печь, округлых, похожих на картофелины комочков руды. Да и редкие металлы в таких же картофелинах – у «земных» шахтеров прямо слюнки текут. Подумать только, чуть ли не до трети магния, по десять процентов железа, никеля, меди. А еще молибден, кобальт, цинк, ванадий.

Короче говоря, поскобли ковшом дно, процеди воду и получишь минеральное сырье. Причем более дешевое, чем с Луны или с пойманных в просторах Вселенной блуждающих астероидов (есть и такие проекты).

Но уж больно эти картофелины труднодоступны: самые богатые месторождения на глубине свыше четырех тысяч метров. До сих пор ни одна страна не смогла самостоятельно подступиться к разработке столь соблазнительных богатств. Сегодня необходимость создания международного концерна морских и океанских месторождений, казалось, была ясна каждому.

И вдруг, совершенно неожиданно, заартачился Хауз. Да, тот самый Хауз, «владелец заводов, газет, пароходов» и многого, многого другого, что Маршаку в его время и присниться не могло. Дело в том, что именно на принадлежавшем ему предприятии выпускалось необходимое для воплощения в жизнь проекта по добыче конкреций оборудование. Такого совершенного оборудования пока больше ни у кого в мире нет. Следовательно, раз Хауз напрочь отказывается участвовать в международном концерне, исполнение проекта несколько откладывается. Пока нового поставщика найдут, пока он свое оборудование до хаузовского уровня дотянет. Тем более что своих технических секретов Хауз выдавать не намерен. А время не ждет.

Шеф перешел к моему инструктажу:

– Просто послать к нему репортера – дело нетрудное. Не то, что, бывало, к его деду. В отличие от деда Хауз интервью дает охотно и всегда не прочь попозировать перед камерой. Встречал, наверное, его пространные рассуждения на целый разворот, да с портретом с обязательной обворожительной улыбкой? А корреспондентов нашего ооновского «Вестника» он жалует особо. Еще бы, такая реклама: международное сотрудничество, благодетель человечества, щедрый меценат. – Последние слова шеф произнес с нескрываемым сарказмом и, как мне показалось, даже с отвращением.

– Выяснить причину непонятного упорства Хауза правильнее всего будет тебе, Сергей, – продолжил шеф. – Столько лет Хауз сотрудничает с вашей страной и в рамках советско-американской торговли, и в рамках международных программ под эгидой ООН. К тому же чуть ли не в каждом интервью подчеркивает свою заинтересованность в таком сотрудничестве. Читатели, конечно, желали бы знать, в чем причина его уклончивости теперь, когда решается вопрос кардинального пополнения сырьевых ресурсов планеты. Международное сообщество в данном деле никак не может обойтись без доброй воли, научных достижений и экономических возможностей СССР, одного из основных инициаторов проекта. Но и без специфических возможностей Хауза в ближайшем будущем тоже…

Может быть, шеф прав, для интервью лучше всех действительно подхожу именно я – двадцатипятилетний репортер «Вестника ООН», выпускник факультета журналистики МГУ, год назад «за отличные успехи и примерное поведение» направленный по распределению в эту почтенную международную газету.

В кабинете главного на обсуждении были все ведущие репортеры «Вестника». Уравновешенный характер шефа, ценящего, как бы мы сказали, рациональную организацию труда, воплотился в обстановке. В шкафу библиографический порядок: полка для книг по вопросам политики, следующая – вопросы экономики, далее – справочники, атласы, словари. На его собственном письменном столе только стопка чистых листов бумаги, селектор, дисплей и шикарная перьевая ручка, которой завидовали, наверное, все. Наша разноплеменная журналистская братия вносила в кабинет беспорядок: на столе, вокруг которого мы сидели, были разбросаны последние номера газет, блокноты, коробочки магнитофонов, стояли полные окурков пепельницы. Поглядывая на этот первозданный хаос, старик всегда недовольно морщился, но молчал. Что поделаешь – демократия.

Не истребленная даже обычным редакционным кавардаком привычка к порядку выдавала в шефе немца. Хроникером событий в ООН у нас англичанин Смит, он же ведет раздел культуры и освещает деятельность ЮНЕСКО. Смит работает здесь давно и, конечно, гораздо опытнее меня. А француз Дюваль просто ас по части интервью с сильными мира сего. Его все знают и держат с ним ухо востро – вопросы задает с «подначкой», а неосторожные ответы комментирует остро и едко. За столом рядом с ним всегда серьезный и основательный кениец Мбаса. Он наш главный специалист по проекту, о котором сегодня идет речь. Напротив – японец Аккоси. В отличие от своих обычно невозмутимых соотечественников вечно суетящийся и куда-то спешащий, что, впрочем, помогает ему поспевать чуть ли не повсюду одновременно.

Со всеми я за этот год уже успел и перезнакомиться, и подружиться, и сработаться. Все – отличные профессионалы, пишут добротно, порой не без таланта. Вряд ли при другом стечении обстоятельств я мог бы рассчитывать на столь ответственное задание.

Старик усталым жестом придвинул к себе пачку свежих гранок, вздохнул и произнес, вставая:

– Ну ладно, хватит нам заседать. Все-таки болтовня – язва международных и государственных организаций, а журналистам терять время не пристало. Вот, помню, в прежние времена, когда я работал не в этой, а в нормальной газете…

Что последует дальше, все мы знали заранее, так как слышали его истории не единожды. Скорее всего это у него не от природной занудливости и не от возраста, а из желания нас усовестить. И нередко вместо того, чтобы врезать кому-либо из нас за очередной прокол, он начинает плакаться, что нет, мол, больше ни стоящих газетчиков, ни настоящей журналистики. И работают-де у него сплошь сопляки (хотя «сопляк» здесь один я), и писать-то стало сейчас совершенно не о чем, и проблемы совсем не те, что раньше. Тематика за последнюю четверть века действительно изменилась. О крупных войнах практически забыли. После XV Стокгольмского совещания, когда все международные военные блоки были распущены, по странам остались лишь территориальные формирования. Наступательное оружие, как и оружие массового поражения, запрещено. Небольшое количество оружия разрешено иметь только войскам ООН, обеспечивающим порядок во всем мире. Конечно, локальные конфликты в разных концах земного шара изредка возникают, бывают и со стрельбой, но они обычно скоро прекращаются через ООН.

Так что плачется наш шеф все больше так, для красного словца. Наверняка ему куда приятнее печатать материалы о международной энергостанции в Антарктиде, о пуске седьмой международной шахты на Луне или об окончательном обводнении и озеленении Сахары, чем о всяких неприятностях, как раньше. Хотя кто его знает.

Вполне может быть, что сердце старого газетного волка еще не остыло и он с трепетом вспоминает свою полную приключений репортерскую юность в Южной Африке, где ему – в те времена нейтральному корреспонденту швейцарских газет – несколько раз изрядно намяли бока во время войны за свержение расистского режима, или же то, как просидел почти два месяца с партизанами в сельве Гватемалы.

Выйдя из кабинета главного редактора, я сразу приступил к делу, боясь упустить настроение, выйти из того особого состояния, когда для выбора верного направления интервью достаточно самых незначительных намеков собеседника. Я достал из ящика стола телефонный справочник и набрал номер телефона нью-йоркской штаб-квартиры концернов Хауза. Находилась она всего в двух или трех кварталах от здания ООН, и в случае удачи я мог там оказаться через полчаса.

Мне ответил приветливый женский голосок. Девушка меня внимательно выслушала и попросила позвонить через час. А в назначенное время она так же мило и музыкально предложила приехать завтра в 11 часов утра с заранее подготовленными вопросами. Меня примет «сам» и уделит целых тридцать минут делового времени.

Я тут же набрал номер шефа и сообщил ему обнадеживающую весть. Но шеф почему-то не разделил моей радости и хмыкнул только: «Ну-ну, давай посмотрим». Однако его безразличие не расхолодило меня, я с юношеским энтузиазмом принялся готовить вопросы для интервью с Хаузом.

На следующее утро я прибыл в контору Хауза ровно без пяти одиннадцать. Функциональная обстановка – удобные кресла, стол секретарши с консолью, на которую вынесены машинка и селектор. Я ожидал увидеть обладательницу вчерашнего очаровательного голоска. Увы… на месте созданной моим воображением славной девчушки сидела мадам лет сорока. А при поправке на достижения современной индустрии красоты нетрудно было догадаться, что ей уже давно перевалило за пятьдесят. Она окинула меня пристальным взором сквозь большие роговые очки и спросила густым мужским басом:

– Мистер Карпофф?

– Да, мэм. Доброе утро. Сергей Карпов из «Вестника ООН». Мне было назначено на одиннадцать.

– Глубоко сожалею, сэр, – начала было басить матрона, но тут раскрылась неприметная боковая дверь и в приемную впорхнула девушка, которой действительно был впору тот звонкий голосок.

– Большое спасибо, миссис Джебокс, что подменили меня, – весело прочирикала она.

Миссис Джебокс, пробурчав себе под нос что-то вроде «не стоит благодарности», скрылась за той же дверью. У меня от сердца отлегло, хотя, казалось бы, какая мне разница, кто дежурит в приемной у Хауза, да и вообще, как выглядят его сотрудники и сотрудницы.

– Мистер Карпофф?

Нет, это все-таки удивительно – одни и те же слова, а звучат совсем по-другому.

– Меня зовут Сережа, – вдруг неожиданно сам для себя сказал я. – А вас, извините?

– Конни. – Она на секунду опустила глаза, и я успел заметить, как мягок овал ее лица. Волнистые темно-каштановые волосы опускались на изящные, но не хрупкие плечи, обтянутые шелком золотистой блузки. Она уже снова смотрела на меня. Будто отсветом ткани вокруг темно-серой радужки глаз бежал золотистый ободок. – Конни Паркер. Надеюсь, вы подготовили вопросы, мистер Карпофф? – И она улыбнулась так приветливо, будто мы знакомы уже лет сто, только вчера расстались, и сейчас она переживает, выполнил ли я домашнее задание.

– О да, разумеется. – Я быстро взял себя в руки. – Хочется верить, что мистер Хауз…

– Должна вас несколько огорчить. Мистер Хауз глубоко сожалеет, но не сможет принять вас сегодня. Непредвиденные обстоятельства требуют его личного внимания. Оставьте вопросы, мистер Хауз ознакомится с ними и примет вас через два дня.

Из конторы Хауза я вышел, обуреваемый двумя желаниями: во-первых, во что бы то ни стало пробиться к знаменитому миллиардеру не позднее чем через два дня. Иначе редактор просто открутит мне голову и будет при этом совершенно прав. А во-вторых, я решил во что бы то ни стало познакомиться с Конни Паркер во внеслужебной обстановке.

Однако я тут же одернул себя: не дай бог, она еще подумает, что я, репортер, пытаюсь приударить за ней, чтобы использовать ее как источник информации. У них тут это в порядке вещей.

Но мне-то на самом деле было совершенно все едино – работает ли она у Хауза, или, скажем, в нашей редакции. Давно не встречал я здесь таких детски открытых лиц…

Нет, хватит, сначала надо выполнить задание, взять интервью, подготовить и сдать материал, а уж потом… А потом посмотрим.

«Ладно, брат, – снова одернул я себя. – Не строй воздушных замков. Вполне вероятно, что она окажется обыкновенной секретаршей, мечтающей любой ценой завести роман с шефом. Мало ли ты встречал за последний год таких?»

И все же думать так не хотелось. Может быть, из-за излишней уверенности в себе или же просто надеясь на всегда благоволившую ко мне фортуну, я почти не сомневался в успехе. Мне казалось, что через два дня интервью с Хаузом будет у меня, что называется, в кармане, а воображение рисовало Конни, идущую рядом со мной по аллее Центрального парка…

«Стоп, Центральный парк не пойдет, это тебе не Сокольники. Здесь, того и гляди, обоим карманы вывернут, и еще будете благодарны, что так легко отделались. Ну тогда, пожалуй, Конни рядом со мной в зале кинотеатра… Да что я, школьник, в самом деле, в кино ее приглашать?»

Так и не найдя ничего конкретного, воображение рисовало просто Конни рядом со мной, а где – совершенно неважно. И конечно, она окажется милой, доброй и поэтичной девушкой… «Поэтичная секретарша из офиса миллиардера? – опять попытался остановить меня здравый смысл. – Хотя, впрочем, если верить, что Америка – страна чудес, то почему бы и нет?»

«РЕЗЕРВ 88»
(29.11.1944 г.)

Фонарик на берегу мигал условным набором точек и тире. На мостике подводной лодки, медленно и беззвучно скользящей в темной воде, резко вспыхнул желтым глазом прожектор, ответив на призывный сигнал двумя восьмерками подряд. И опять все погрузилось в кромешную темноту.

– «Восемьдесят восемь», – тихо сказал один из стоявших на малоприметной пристани. – Это они. Можете включить освещение… – И, заметив нерешительный жест собеседника, с плохо скрываемой издевкой продолжил: – Зря волнуетесь, бояться нам некого. До моря по реке более сотни миль. А самолеты здесь никогда не летали, тем более по ночам. Да и делать им здесь нечего, до ближайшего населенного пункта по прямой дня три пути.

А кто проберется через эту непроходимую сельву по прямой? Индейцы? Во-первых – они тупы до предела и ничего все равно не поймут. А во-вторых – тех из них, которых вы в свое время не загнали на строительство объекта, по вашему же приказу мы давно перестреляли.

– Но вы же прекрасно знаете, что командование приказало тщательно соблюдать конспирацию, герр доктор, и я не имею права нарушить этот приказ, – почтительно, но твердо напомнил высокий человек в черной куртке.

– Не забывайте, что командование возложило руководство проектом на меня, – сухо ответил «герр доктор». – И не заставляйте меня напоминать об этом, все вы в СС просто помешаны на конспирации, субординации и прочей профанации дела. Все у вас вроде бы есть, только… здравого смысла не хватает. Именно поэтому рейх и проигрывает сейчас войну…

Даже в темноте ночи было отчетливо видно, что лицо человека в черной куртке стало злым, а рука невольно дернулась к висящей на поясе кобуре.

– Будь мы сейчас в Берлине, а не в этих забытых и богом и чертом местах, и не знай я, что вас почтил своим высочайшим доверием сам…

– Но в том-то и дело, что мы в Южной Америке, – перебил эсэсовца «герр доктор». – Неужели вы не способны понять, что мы находимся сейчас здесь, в этой проклятой дыре, а не дома именно из-за того, что уставы и инструкции заменили таким, как вы, логику? Игре конец, на сегодняшний день все проиграно. Единственное, что можно еще постараться спасти, – это будущее. А на это способен лишь гений ученого… Мой гений!

Голос «герра доктора» приобрел жесткий и несколько самовлюбленный оттенок. Этим голосом ясновидца он и завершил свою тираду:

– И в следующий раз решающее слово будет принадлежать именно ученым. В этом я уверен, и прекратим бесполезную в данной ситуации дискуссию. Я возвращаюсь в бункер. Вы же, штандартенфюрер, прикажите включить освещение и оставайтесь руководить разгрузкой. «Каждому свое» – как было начертано над вратами того чудесного заведения, где мы имели удовольствие встретиться впервые.

– Слушаюсь! – рявкнул человек в черной куртке, но еще долго провожал злым взглядом «герра доктора».

Название места, где доктор Крафке познакомился с незначительным тогда эсэсовцем, ныне штандартенфюрером Райхером, стало символом безысходного кошмара для миллионов, но для Эрнста Крафке оно действительно звучало чудесно. Крафке был ученым и обладал острым аналитическим умом, редкой интуицией, энциклопедическими знаниями, фанатической трудоспособностью. А совесть как таковая виделась ему лишь сковывающим смелый полет мысли анахронизмом.

«На протяжении всей истории человечества более умный и сильный всегда давил более слабого и глупого, – нередко повторял он в беседах с приятелями и сослуживцами. – Поэтому вечно будет существовать элита, которая, если ей это необходимо, ставила и будет ставить над чернью любые угодные ей опыты и эксперименты».

Интуиция всегда точно подсказывала Крафке необходимый для решительных действий момент. Уже на третий день после поджога рейхстага все газеты Германии обошло краткое, энергичное заявление молодого, но уже известного в научных кругах своими теоретическими работами доктора Крафке.

«Научный мир страны сплотился вокруг фюрера, – писал он. – В этот суровый час, когда судьбам страны бросают вызов силы мировой большевистско-еврейской плутократии, ученые великой Германии должны решить, с кем они. С олицетворяющей здоровый дух нации партией великого фюрера, несущей новый порядок переустройства мира, или с неполноценными болтунами-интеллигентами, разводящими слюни над абстрактными понятиями свободы, чести и совести.

Честно и справедливо лишь то, что служит делу великого немецкого народа. Ученый! Великая Германия нуждается в тебе! Выполни же и ты свой долг!»

Доктор Крафке рассчитал верно. Пылкие и, что немаловажно, грамотно изложенные излияния ученого с именем пришлись как нельзя кстати доктору Геббельсу. Новоиспеченный член НСДАП Крафке вскоре вступил и в СС. А год спустя, после того как он в обход всех инстанций подал лично фюреру секретную докладную записку, в лагере, на воротах которого помещалась надпись «Каждому свое», появился «особый сектор 88», усиленно охраняемый ротой эсэсовцев под командованием штурмфюрера Райхера. Возглавлял сектор штурмбаннфюрер СС Крафке.

Крафке предпочитал, чтобы подчиненные обращались к нему «герр доктор», и за все время работы в концлагере ни разу не надел эсэсовского мундира. Даже на доклады в Берлин, где приходилось бывать довольно часто, он позволял себе ездить в штатском. Ему была не по душе вся эта эсэсовская параферналия, детские игры в золотые значки и почетные кинжалы. «Надо дело делать, – считал он. – А то, увлекшись всевозможной мишурой, его можно и проиграть».

Ни при каком другом режиме он никогда не получил бы таких широчайших возможностей для своих исследований. Кто еще, кроме нацистов, предоставил бы ему неограниченное право проводить массовые эксперименты на людях? Через его сектор прошли за эти годы тысячи. Все они, слава богу, мертвы. О результатах Крафке знают разве что только ассистенты, но и их, когда придет время, тоже можно отправить в печь.

А если бы об этих результатах стало известно, научный, да и не только научный, мир был бы потрясен.

Приносило ли это Крафке удовлетворение, гордость? И да и нет. Ведь не только об этом мечтал он, когда писал обращение к ученым Германии, когда вступал в НСДАП. Он хотел, он жаждал, он страстно желал гораздо большего – власти. Власти мыслящей элиты над бестолковой, варварской чернью.

Каков же итог? Крафке должен был признать, что итог пока еще очень далек от замысла. Он, гений, каких было мало в истории, человек, добившийся, казалось бы, невозможного, вынужден прислуживать всякой истеричной швали, сам при этом оставаясь на вторых, если не на третьих ролях.

«Что же, надо опять ловить нужный момент, – твердо решил для себя „герр доктор“. – Иначе будет слишком поздно, и все мои планы и мечты так и останутся невоплощенными…»

Наконец такой долгожданный момент настал.

К весне 1944 года ему, как человеку здравомыслящему, стало ясно, что исход войны уже предрешен. Пусть Геббельс сколько угодно обманывает и немцев и себя. Пусть Гитлер продолжает шаманить на митингах. Кто-кто, а уж Крафке великолепно понимал все.

Интуиция подсказала ему, что именно сейчас его выслушают и поймут. Сунься он со своим проектом еще полгода назад, несдобровать бы ему наверняка. Но сейчас можно не только попробовать осуществить свой замысел, но и под не вызывающим подозрений предлогом основательно пополнить личный счет в швейцарском банке. Крафке решил, что настало время записаться на прием к рейхслейтеру Мартину Борману.

После беседы Крафке еще раз возблагодарил небеса за дарованную ему интуицию. Ведь даже такой хитрый человек, как Борман, в первый момент среагировал на его идею так, что Крафке подумал было, что дни, а вернее, часы его сочтены. И лишь после долгих заверений и объяснений рейхслейтер наконец понял, о чем речь. Даже представить себе страшно, как среагировал бы без подготовки сам фюрер. Не только полгода назад, но и сейчас всемогущий фюрер, недолго думая, послал бы его в печь за «пораженческие настроения», так и не поняв, что именно в нем, в Крафке, единственное спасение.

Да, в Бормане он все-таки не ошибся. Однажды схватив суть, Борман соображал быстро. Подумав, он сам решил доложить и разъяснить фюреру содержание проекта. Крафке, конечно, согласился. И вот через несколько дней «герр доктор», облачившись по этому случаю в черный мундир, присутствовал на докладе рейхслейтера у «вождя нации».

С умелой подачи Бормана проект «Резерв 88» был принят к осуществлению. Рейхслейтер даже самолично посетил «сектор 88» в лагере, ознакомился с работами и остался доволен. А год спустя, когда воплощение проекта в жизнь уже шло полным ходом, даже нанес секретный визит в Южную Америку. С тех пор там и обосновался «герр доктор» Крафке со своим штабом, укомплектованным медиками и биологами, отобранными лично им, а также инженерами, строителями и архитекторами, рекомендованными рейхсминистром Шпеером «для выполнения секретного задания», сути которого сам рейхсминистр не знал.

Особым же штандартом СС, приданным группе Крафке, командовал дослужившийся к тому времени до чина штандартенфюрера Иоахим Райхер, «отличившийся» в Югославии, Польше и на Украине. Так судьбе было угодно вновь свести их, правда, теперь уже надолго.

Тайные караваны судов под самыми различными флагами, охраняемые подводными лодками, доставляли на секретную базу в безлюдном районе Южной Америки грузы и людей. Использовать индейцев на строительстве сочли нерациональным. Они ничего не умели, да и быстро умирали от тяжелой работы. Заключенных привозили из лагерей сотнями. Когда они отрабатывали свое, их просто скармливали пираньям. Крафке даже неоднократно всерьез уверял Райхера, что сама природа предоставляет им прекрасный заменитель неуклюжих душегубок и дорогостоящих газовых печей.

– Нет, в самом деле, – любил повторять «герр доктор», когда после трудного дня они встречались на берегу протекавшей рядом с объектом реки. – Знаете ли, Райхер, а не лучше ли было бы построить посреди лагеря огромный бассейн или выкопать озеро, в котором плавали бы эти милые рыбки? Это было бы дешевле, да и гигиеничнее. Как вы думаете? – И, увидев, что Райхер, как всегда, насупленно молчит, продолжал разглагольствовать: – В будущем, пускай и не очень близком, когда вся Южная Америка станет окончательно нашей, пираньи будут одним из видов дани, выплачиваемой ею «четвертому рейху». Рыбе начнем скармливать рабов, а скелеты пойдут на костную муку для скота. Вы только посмотрите, как чистенько эти рыбки объедают тело. Обязательно будем использовать их в «четвертом рейхе»…

Райхеру оставалось только скрипеть зубами. Каждый раз, когда Крафке так спокойно говорил о падении «третьего рейха» как о чем-то само собой разумеющемся, ему до боли хотелось всадить пулю в массивный лоб доктора. Райхер просто физически ненавидел всех этих интеллигентов и ученых. Для него они были такой же чуждой расой, как евреи. Но, как офицер СС, он обязан был подчиняться приказу, обеспечивать безопасность Крафке и выполнять все его распоряжения. И приказ этот мучил штандартенфюрера Райхера пуще самой страшной пытки.

Все корабли, идущие к ним, были тайно от экипажей минированы, в трюмах устанавливались баки с горючей смесью. Достаточно было короткого радиосигнала с борта конвойной подводной лодки, и корабль немедленно превращался в яркий факел. Всех же, кому удалось бы спрыгнуть в случае гибели судна за борт, капитанам подводных лодок приказывалось добивать. Секретность есть секретность, и союзное командование ни в коем случае не должно было проникнуть в одну из последних тайн агонизирующей гитлеровской Германии.

Десятого января 1945 года в берлинском крематории была установлена в погребальную нишу урна с пеплом. Табличка у ниши гласила: «д-р Эрнст Крафке. 1901 – 1945». Траурная церемония затянулась не слишком долго. Берлин сильно бомбили, и людей больше интересовали свои жизни, чем память об известном ученом…

Но десятого января 1945 года «покойный» доктор Эрнст Крафке вместе с Райхером встречал на берегу южноамериканской реки караван судов, которые привезли последнюю партию оборудования для секретного «проекта 88». Три конвойные подводные лодки доставили груз золота, ящики с архивными документами и группу людей в штатском, числившихся в Берлине либо пропавшими без вести, либо погибшими в боях и бомбежках…

Отныне к доктору Крафке будут идти только подводные караваны.