355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Захар Оскотский » Последняя башня Трои » Текст книги (страница 14)
Последняя башня Трои
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:47

Текст книги "Последняя башня Трои"


Автор книги: Захар Оскотский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

12

Когда на следующее утро я отправился из гостиницы в квартирку-офис, короткий изъезженный путь от Каменного острова до Ланской мне показался необычно долгим. Я переключил управление «Церерой» на Антона, а сам разглядывал попутные и встречные машины в облачках пара, немногочисленных прохожих, дома, рекламные экраны, где всё так же искрились и менялись непонятно кому адресованные сюжеты. Я пытался представить, во что обратится этот пейзаж, если сбудутся мои прогнозы. Всё здесь будет разрушено или что-то уцелеет?

Я жалел свой город. После смерти деда он был единственным, что на всем свете осталось мне близким. Этот город, отчасти ушедший, отчасти сохранившийся, отчасти придуманный дедом и дополненный моим собственным воображением, казался мне живым. Он был для меня символом всей России – прекрасным, несбывшимся обещанием. И сейчас мне даже не хотелось упрекать его в том, что он сам виноват в своей прошлой и будущей судьбе.

А реальный город за стеклами машины, проснувшийся, набирающий свой утренний деловой темп, еще не знал о том, что мне открылось. Да он и не желал ничего знать, кроме повседневных забот, я не смог бы до него докричаться. Бесполезно было проклинать его глухоту, еще наивнее – удивляться ей.

Если что-то и казалось мне удивительным, так это собственное состояние. Я не испытывал страха. Конечно, я чувствовал тревогу, тревогу и горечь. Я не только жалел свой город. Я сознавал, что в грядущей катастрофе мне самому, вместе с большинством людей, скорей всего не уцелеть. Но это знание не могло отбить у меня любопытства к происходящему.

Я вспомнил старый анекдот, рассказанный мне когда-то дедом, анекдот-загадку, который, наверное, не мог родиться нигде, кроме нашей России. Там был вопрос: «Путевой обходчик живет вместе со своим парализованным отцом в домике возле железной дороги. Вдруг он узнает,

что по одной колее навстречу друг другу со страшной скоростью мчатся два поезда и сейчас столкнутся как раз напротив его домика. Предупредить машинистов он уже не может. И сам не может убежать – из-за отца. Что он должен сделать?» Правильный ответ: он должен вытащить отца из домика, усадить поудобнее и сказать: «Смотри, батя! Такого ты еще не видел!»

У меня не было ни отца, даже парализованного, ни деда, вообще никого из близких. Что ж, подбодрить словами «смотри, батя!» я мог хотя бы сам себя.

Всего несколько дней назад я полагал себя почти бессмертным. Отчего переход к состоянию опасности, даже обреченности, не поверг меня в отчаяние? Может быть, оттого, что в глубине души я никогда и не верил в прочность всего этого мира? А может быть, оттого, что понимал: открывшееся мне будущее ни в чем не изменит меня в настоящем. Я уже не стану ни умнее, ни глупее, ни лучше, ни хуже. В любом случае останусь таким, как есть, до всеобщего конца. Наверное, там, в самом финале, мне суждено будет пережить минуты ужаса, подобные тем, что я пережил недавно в схватке с бандитами на дороге. Но ведь финал настанет еще не завтра…

Словом, я стремительно вернулся к состоянию нормального человека минувших смертных времен. И заново обнаружил, что горькое ощущение смертности, как ни странно, отчасти является спасительным.

Вся философия мигом вылетела у меня из головы, когда я сел к компьютеру, чтобы осуществить главное дело, намеченное на сегодня. Я собирался позвонить Елене. После нашего знакомства прошла всего неделя, но, казалось, это было давным-давно, столько событий с тех пор случилось.

Я припомнил внешность Елены, ее улыбку, попытался вызвать в памяти ее голос, и у меня, как у влюбленного мальчишки, защемило в груди. Пальцы, которые уже легли на пульт, застыли в нерешительности. Я никак не мог набрать номер ее «карманника».

Чтобы получше подготовиться, я запустил в Интернете поиск сведений о Елене. Я знал ее имя и отчество,

знал место работы и должность. Для большинства людей таких исходных данных более чем достаточно. Однако я догадывался, что с Еленой будет сложнее. Так оно и вышло. И центральная справочная служба, и архивы мэрии отказались дать ответ. На экране вспыхивала надпись: «Доступ к личному файлу закрыт. Введите пароль».

Засекреченные личные файлы в открытых для всех муниципальных архивах встречаются крайне редко. Ваш файл, конечно, может закрыть администрация, если вы – носитель государственных тайн. А вот, чтобы добиться такого засекречивания самому, надо не только иметь веские причины, но и, как водится, потратить уйму денег. В любом случае дело это весьма непростое. Даже господа Чу-борь и Просецкий, натуральные бандиты, имели открытые файлы.

Моим единственным уловом оказалась фамилия Елены, которую я (хорош влюбленный сыщик!) не потрудился до сих пор узнать: Александрова. Правда, и фамилия показалась мне фальшивой. Уж больно смахивала на псевдоним, образованный от отчества.

Я начал было набирать ее номер. Опять застыл. Потом обругал себя. Черт возьми, с моим-то календарным возрастом, с моим жизненным опытом – впадать в такую робость! Да, в конце концов, я нахожусь на службе и просто обязан использовать знакомство с Еленой в интересах расследования!

На первый мой вызов она не ответила, ее номер был выключен. Неужели еще спит? Нет, скорей всего уже находится на работе. Надо подождать. Деловая женщина могла отправиться на важное совещание, отключив свой «карманник». А может быть, она еще только прихорашивается у зеркала, чтобы появиться перед своими коллегами во всем блеске? Я невольно вздохнул, представив такую картину. Надо подождать…

Я просмотрел новости, выкурил сигарету и опять послал вызов. На этот раз она откликнулась почти мгновенно. Я вывел изображение на экран большого компьютера, и когда Елена там появилась (она сидела за своим столом, под портретом Циолковского), у меня перехватило дыхание. Голография немного искажает черты и крас-

ки, но Елена – с ее сияющими синими глазами, задорной улыбкой, мальчишеской стрижкой – и в голографии показалась мне очаровательной. Даже некоторые неправильности ее внешности вроде высокого лба и крупноватых для тонкого лица зубов только усиливали обаяние. Хотелось думать, что всё это дано ей от природы, а не является результатом пластической косметики. Впрочем, если над ее обликом и поработали косметологи, то надо признать, что они сделали свое дело великолепно. Итогом была полная неотразимость. Во всяком случае, для меня.

– Здравствуйте, Елена Александровна! – сказал я. – Вы меня еще помните?

– Господин Фомин! – обрадовалась она. – Ну наконец-то! Куда же вы пропали?

Я ожидал чего угодно, только не такого приветствия.

– Вы хотите сказать, что ждали моего звонка?

– Конечно!

– Однако, если мне не изменяет память, вы закончили нашу встречу напутствием «убирайтесь вон»?

Елена засмеялась:

– Ну, во-первых, как знаток женской психологии, вы должны знать: для женщины ничто не окончательно и любая фраза имеет много оттенков смысла.

– А во-вторых?

– А во-вторых, вскоре после нашего прощания вы показали истинное геройство. На нас, женщин, это всегда действует.

Я насторожился:

– Какой именно из моих подвигов произвел на вас впечатление?

– Скажем так: небольшое приключение, случившееся с вами на дороге.

Мужчина всегда остается мужчиной, и первая промелькнувшая у меня мысль была о том, что этой всеведущей бесовкой мне, похоже, никогда не овладеть. Лишь затем я почувствовал настоящее беспокойство: значит, правда о гибели тех двоих в «Тритоне» известна не только мне и Беннету, но еще и насмешливой красотке, а значит, всей ее подозрительной фирме.

– Вы хотите сказать, – начал я, осторожно подбирая слова (мы ведь говорили не по шифрканалу, а по обычной связи), – что следили за мной на обратном пути?

– Я назвала бы это по-другому, – она улыбнулась еще очаровательней. – Мы всего лишь выполняли долг хороших хозяев: проводить гостя до дома. И когда мы увидели, что у вас… э-э… возникли трудности, то были готовы прийти на помощь. К счастью, вы сами справились с проблемой.

– Это было геройство от страха, – признался я.

– Не вижу ничего унизительного, – ответила Елена. – Унизительно, когда от страха не сопротивляются, молят о пощаде, а вы вступили в схватку и победили.

– Мне повезло, ведь я тогда блефовал.

– Мы догадались и об этом, – спокойно сказала она. – Что ж, умный человек защитит себя и с помощью старой игрушки, раз дураки и трусы ее боятся.

Черт возьми, значит, помощники Елены, пока мы с ней беседовали в ее кабинете, ухитрились не только покопаться в моей биографии, но еще и вскрыть, и обыскать мою машину, иначе откуда бы они узнали, что «наган» – муляж! Мне не оставалось ничего другого, как растянуть свою физиономию в сладкой улыбке:

– Так значит, я не только храбрый, но и умный? Она слегка сощурилась:

– Не зазнавайтесь, господин Фомин!

– Как я могу зазнаваться, когда теперь моя голова в ваших руках?

Елена пожала плечами:

– Если вы опасаетесь, что мы раструбим по свету о вашей роли в некоем дорожном происшествии, то можете успокоиться. От нас никто ничего не узнает. Что случилось, то случилось, и результат нас вполне устраивает.

Конечно, фирме «РЭМИ» не имело смысла доносить на меня в полицию, ведь я, пусть невольно, уничтожил ее врагов. Хотя мне не слишком понравились и жесткие потки в голосе Елены. Какими бы мерзавцами ни были погибшие бандиты из «Тритона», речь всё-таки шла о двух человеческих жизнях.

Елена заметила, что я насупился, и улыбнулась новой улыбкой – доверчивой и ласковой:

– Что-нибудь не так, господин Фомин?

Сколько обличий было у этой женщины! Я понимал, что ее сочувствие – только игра, но – такая – она казалась мне особенно желанной. А еще за моей спиной маячила тень Беннета и требовала скорейшего внедрения в компанию «РЭМИ».

– Всё в порядке, – ответил я. – Всего лишь размечтался о продолжении нашего знакомства. Когда вы позволите мне увидеть вас, а не вашу голограмму?

– Вы действительно так сильно этого хотите?

– Больше всего на свете!

– Не знаю, где взять время, – она задумалась. – У меня настолько плотный рабочий график…

Это был долгожданный перелом, и я ринулся в атаку:

– Вы будете в ближайшие дни в Петрограде?

– Буду. Наверное, даже завтра.

– Великолепно! – воскликнул я. – Подарите мне завтрашний вечер!

– У меня много дел, – засомневалась она, – вечер наполовину занят.

– Стало быть, наполовину свободен! Когда мы встретимся?

– Всё зависит от того, что вы хотите предложить.

– Я приглашаю вас в ресторан.

– Как примитивно, фи!

– Ну, если «Император Павел» для вас примитивен…

– «Император Павел»?! – кажется, ее удивление было искренним. – Так вы еще и миллионер?

– Я только скромный служащий. Но я всю жизнь копил деньги, чтобы повести туда единственную, неповторимую, которую должен когда-нибудь встретить!

– И, по-вашему, этот час настал?

– Настанет. Завтра, в семь вечера, у главного входа.

– В половине восьмого.

– Лишних полчаса ожидания! – простонал я. – Где взять силы?

Она усмехнулась и отключила связь.

Потом я долго сидел перед погасшим экраном. Всё-таки от событий последних дней да от иронии Елены меня потянуло в мировую скорбь. Если даже я смогу завоевать Елену (к черту высокие слова: если сумею переспать с ней), то и это будет всего лишь победой в игре, такой же фальшивой, как все игры. А мне, с моим новым знанием, больше не хотелось никаких игр и никакой фальши.

Я попытался представить, что посоветовал бы мне дед Виталий. Наверное, он постарался бы меня подбодрить. Он сказал бы, что в любой ситуации надо прежде всего продолжать жить. Много или мало до конца света осталось времени, его следует как-то провести, не теряя человеческого облика. Да и к моему расследованию можно относиться не как к игре, а как к безнадежному, но необходимому усердию матроса, откачивающего воду ручной помпой из трюма всеобщего «Титаника».

В итоге своих раздумий, чтобы не пропадал рабочий день, я запустил по всем новостным программам поиск информации о «ДИГО» и «РЭМИ», а сам отправился пить пиво и дремать на диване.

Эти занятия оказались настолько целительными для моих усталых нервов и так увлекли меня, что я лишь к вечеру сел у компьютера просмотреть улов. Он оказался невелик, но любопытен: управление по борьбе с экономической преступностью начало-таки обещанную проверку фирмы «РЭМИ». Комиссию возглавил известный следователь, советник юстиции Хоботов, который уже пригрозил: если подтвердится, что фирма нарушала закон о конкуренции, она будет объявлена банкротом с назначением внешнего управляющего.

Я немедленно выудил из Интернета всё, что там было разбросано о знаменитом Хоботове. Нашлись даже видеоролики: его выступления в суде, работа в кабинете, отдых на пляже в кругу семьи. Внешность советника юстиции (особенно в плавках) впечатляла, толщиной он напоминал покойного дутика. Правда, был выше на целую голову, и там, где у дутика бугрились генетически измененные мышцы, у господина советника светилось розовое сало. Я узнал, что в юридических и предпринимательских кругах ему даже дали прозвище Розовый Слон. И

это, мол, было связано не только с комплекцией и фамилией, но прежде всего – с чистотой и упорством в борьбе за соблюдение закона.

С любопытством я разглядывал на экране его необъятную физиономию, подобную пухлой подушке. В наше время похудеть на полсотни килограммов не сложно. Значит, господин советник сознательно поддерживал свои габариты. Считал, наверное, что это создает имидж тяжеловесной и справедливой мощи.

Мои размышления прервал пронзительный визг шифр-канала. Всё ясно: шесть вечера по петроградскому времени, в Нью-Йорке начался рабочий день, и Беннет первым делом вспомнил обо мне.

Это действительно был он, сосредоточенный и хмурый:

– Что нового, Вит? Докладывай!

– За истекшие сутки, – бодро отрапортовал я, – никаких чрезвычайных происшествий! Для того, чтобы выполнить твое задание и получить больше информации о фирме «РЭМИ», возобновил знакомство с их начальником общественных связей. Так что завтра вечером – по-вашему утром – не звони, мы с ней идем в ресторан.

– С ней? – переспросил Беннет. – Начальник – женщина? Да, вспоминаю, ты про нее рассказывал. Хорошенькая, наверное, если ты ее тащишь в питейное заведение. Ты действительно собираешься добыть информацию или просто нацелился трахнуть смазливую бабенку?

– Уолт! – возмутился я. – Когда это за личными делами я забывал о служебных?

– Ну ладно, ладно, – проворчал он. – Теперь послушай меня. Я доложил о твоих апокалиптических видениях руководству Службы.

– Видениях?! А ты им передал мои расчеты?

– Всё, всё я отправил наверх! Не собираюсь держать такую бомбу у себя, пусть главные умники в ней поковыряются. Ну, а теперь я должен тебе сказать… (для большей секретности он даже понизил голос и там, в Нью-Йорке, наклонился к объективу камеры, отчего здесь его изображение немного увеличилось) мы достали сведения, которыми ты интересовался.

– О чудесах в Государственной Думе?

– Тс-с! – зашипел он. – Не говори лишнего даже по защищенной связи! Я объяснял тебе, что мы не имеем права подглядывать за чужими парламентами и в самую узкую щелочку!

– Хорошо, перегони мне то, что вы раскопали, я сам разберусь.

– Нет! – воскликнул он. – Такое нельзя посылать по электронным каналам! Слушай внимательно: завтра утренним поездом из Москвы к тебе приедет человек. Запоминай условия встречи…

Я выслушал эти условия и рассмеялся:

– Вы что, решили поиграть в шпионов прошлого века? И кто же явится ко мне? Агент ЦРУ или какой-то другой разведки?

Беннет вскипел:

– Какая тебе разница?! Ты хотел для продолжения расследования получить информацию? Так вот – получай, действуй и не задавай глупых вопросов! Достаточно того, что мы все и так уже прыгаем по твоей команде!

13

На следующее утро я оставил «Цереру» на стоянке у Черной речки, а сам, как велел Беннет, отправился в город полутемным, разболтанным поездом старенького метро. Почему-то американские разведчики посчитали, что без машины я буду менее заметен для слежки.

Я доехал до Московского вокзала, прошел подземным переходом под Знаменской площадью и вышел на поверхность в центре ее, в крохотном сквере, где стоял памятник Александру Третьему. Мне никогда не нравился этот чугунный увалень, восседавший на коне, напоминающем бегемота, но дед считал его гениальным творением (хоть сам рассказывал, что сей монумент еще до революции прозвали «пугалом»).

Тот, кто составил сценарий моего свидания с агентом, явно знал Петроград только по Интернету. Для тайной встречи нельзя было придумать более неудачное место, чем скверик на вокзальной площади, который обте-

кают со всех сторон потоки машин. В это холодное, по-настоящему зимнее утро я оказался в скверике один-одинешенек, на виду у всех проезжавших. Маскировке несколько способствовало то, что пар от множества автомобильных двигателей обволакивал меня, словно туман. Я сел на скамеечку возле памятника, поднял капюшон куртки, засунул руки в карманы и стал ждать.

О прибытии московского поезда я мог догадаться, не глядя на часы: ярко-желтые машины такси, сгрудившиеся у вокзала, стали одна за другой отъезжать, вливаясь в общий поток. Значит, сейчас должен был появиться и мой агент. Действительно, через несколько минут из подземного перехода поднялся в скверик совершенно неприметный на вид человек, без всякого багажа, с одной только легкой сумкой через плечо. Он не торопился, но в движениях его сквозила слегка преувеличенная размашистость. Так, сами того не замечая, разминаются люди после трехчасового сидения в поездном кресле. Человек огляделся по сторонам, как бы выбирая место, куда присесть. И хотя в скверике, кроме моей, стояли еще три скамейки, опустился в итоге рядом со мной. Я не шелохнулся.

Человек достал сигарету, достал зажигалку, закурил, положил зажигалку на скамью между нами и с любопытством уставился на монумент. Я тоже вынул сигарету и стал, не спеша, разминать ее в пальцах.

– Какой красивый памятник! – сказал человек. – Я впервые в Петрограде и сразу наткнулся на такое диво. Наверное, это и есть знаменитый Медный всадник?

Его голос был плохо слышен из-за гула автомобильной реки в нескольких метрах, за оградой сквера. Чтобы не пропустить ни слова, мне приходилось напрягать слух.

– Медный всадник находится в другом месте, – ответил я, – у набережной.

– Ах да, – воскликнул человек, – на Фонтанке!

– Не совсем так, на Неве.

– У меня плохая память на географические названия, – пожаловался он. – Особенно часто путаю реки.

Это была концовка его пароля.

– Советую вам заказать экскурсию по городу в агентстве «Очарованный странник», – отозвался я, взял со

скамьи зажигалку, прикурил и опустил зажигалку в свой карман.

Некоторое время мы сидели рядом, выпуская струйки дыма. Потом я встал, мы молча кивнули друг другу, и я направился к подземному переходу в метро.

Только у себя в квартирке-офисе я вытащил зажигалку из кармана. Лезвием ножа отделил от нее фальшивое донышко и достал крохотный, невесомый, как лепесток, компакт-диск. Беннет приказал после просмотра стереть с него всю информацию.

Я сел к компьютеру, вложил компакт-диск в приемное гнездо дисковода и от любопытства бегло пробежал запись. На экране замелькали какие-то несусветные кадры.

Загадочные сооружения, одни из которых были похожи на низкие цеховые корпуса, другие – на купола обсерваторий, извергали струи огня…

С неба стремительно падал горящий черный самолет. От него отваливались, тоже горящие, куски фюзеляжа, крыльев, оперения. Долетевшие до земли обломки взорвались на поле, покрытом кустарником. Последовал более крупный план, и я увидел, что это не кустарник, а ряды спиральной колючей проволоки…

По дороге двигались колонной странные танки с маленькими башенками. С обочины за ними наблюдала группа военных в длинных, чуть не до пят, плащах и диковинных фуражках с цилиндрическим верхом. Один из них, самый рослый, на голову выше остальных, вдруг обернулся к камере. У него было потрясающее лицо – яростные глаза с тяжелыми веками, огромный нос, маленькие усы, плотно сжатые губы…

Я вернулся к началу записи и пустил ее с нормальной скоростью.

Уже с первых минут мне стало ясно, почему так нервничал Беннет. Наша Дума действительно имела основания охранять свои секреты от чужих глаз. И если бы только стало известно, с какой легкостью эти секреты попадают в руки западных спецслужб, грянул бы страшный международный скандал.

В делах парламентаризма, как и во всех остальных, Россия умудрилась пойти своим путем. До революции Думу в

любой момент, по собственному капризу, мог распустить царь. В советские времена Верховный Совет играл чисто декоративную роль и проштамповывал единогласно любые решения центрального комитета единственной партии. Только в первые постсоветские годы парламентарии получили на время свободу рук, но употребили ее по-идиотски: полезли в драку с правительством. Само правительство было не намного умнее, однако в глазах большинства населения всё же выглядело приличнее депутатов, которые связались с фашистами и в октябре 1993-го дошли до кровопролития. Понадобилось несколько выстрелов прямой наводкой из танковых пушек по парламенту, чтобы российская законодательная власть окончательно признала верховенство исполнительной.

В годы Правительства национального возрождения парламент был таким же карманным, как в советскую эпоху. После Второй Перестройки Думе возвратили максимум формальных прав, однако ее эволюция неминуемо катилась в прежнем направлении и достигла фантастического по западным меркам, но логичного для нас самих завершения. Депутаты, четко сознавая, что играют в государственной системе подчиненную роль, смирившись с нею, постепенно превратили всю свою деятельность… в игру. Это и было их главным секретом, который я с изумлением открыл! Судьба законов решалась не на публичных заседаниях, транслируемых на весь мир, а в закрытых «совещательных залах», которые стали, по существу, игорными салонами.

Законопроекты, вносимые правительством, конечно, принимались безотказно. С ними думская игра сводилась к простеньким манипуляциям, вроде подкидывания костей или выхватывания случайных чисел из компьютера. Так устанавливали процент голосов «за» и «против» (при обязательном общем перевесе «за»), который каждая фракция отдаст потом на открытом заседании.

Гораздо сложней обстояло дело с теми законопроектами, что выдвигали изредка сами фракции и отдельные депутаты. Если такие законы не бросали явный вызов правительству (в подобном случае их отвергали сразу), то их судьба определялась в ходе состязания. Началось когда-

то, почти в шутку, с думского турнира по преферансу, где призом было решение – отклонить спорный закон или принять. Идея прижилась, стала развиваться. Не хуже карт подошли бильярд, боулинг и старое, доброе домино. Предложение одного из депутатов, экс-чемпиона по боксу, – решать вопросы на ринге – избранники народа отвергли единодушно. Они боялись боли, а перспектива появиться после секретного «совещания» перед телекамерами с разбитым носом или заплывшим глазом приводила их в ужас.

Ко времени правления действующего президента Евстафьева окончательное предпочтение думцы отдали компьютерным играм. По их заказу, в строжайшем секрете, были разработаны программы, позволяющие участвовать в игре одновременно трем сотням человек. Чаще всего такая игра представляла воспроизведение какого-либо знаменитого исторического события (депутатам очень нравилось изменять ход истории, хотя бы в виртуальной форме). В базу исходных данных закладывалось всё необходимое: реалии выбранного отрезка времени до мельчайших известных подробностей, характеры, интеллектуальные возможности и состояние здоровья всех исторических персонажей, погода по старым метеосводкам – день за днем.

Количество очков, набранных в игре автором законопроекта, пересчитывалось в количество голосов, которые обязаны были отдать ему фракции. А поскольку думские ветераны поднаторели в своих компьютерных забавах и отлично знали приемы друг друга, решительный результат достигался редко. Иные законы и даже простые резолюции годами крутились в парламентских стенах, то всплывая на время, то снова исчезая, но так и не выходя в свет.

Когда новичок, независимый депутат из Петрограда Василий Милютин выдвинул свой законопроект о свободной деятельности частных российских компаний в космосе, ему, естественно, предложили решить вопрос участием в игре. Дума как раз собиралась заново переиграть Вторую мировую войну. Собственно, она это проделывала уже не впервые, программа «1939-1945» была самой

любимой у народных избранников. В прошлом, как правило, итоги игры в основном совпадали с действительностью. Хотя бывали и виртуальные неожиданности, вроде захвата немцами и итальянцами Гибралтара или потопления немецкой подводной лодкой парохода, перевозившего в США груз добытой в Катанге урановой руды, что задержало изготовление атомной бомбы, затянуло войну на полгода и привело к многочисленным жертвам союзников при высадке десанта на Японские острова.

Я увидел пресловутый «совещательный зал»: помещение без окон, круто поднимающиеся ряды кресел, разбитые на несколько разновеликих секторов. В креслах сидели, по меньшей мере, три сотни человек. Их лица были закрыты компьютерными масками. Всю торцевую стену перед ними занимала гигантская голографическая карта мира, на которой обозначались передвижения войск, кораблей, воздушных армад. На бесчисленных экранах мониторов, сплошь покрывавших боковые стены, сменялись эпизоды боевых действий, стилизованные под старую кинохронику. Фоном стоял рокочущий гул бомбежек и артиллерийской канонады.

Я узнал, что за Советский Союз, Германию, Англию, Америку и Японию играли, как всегда, команды, представлявшие основные фракции Госдумы. Василию Милютину, автору смехотворного, обреченного на провал законопроекта, предложили сыграть за одну из второстепенных воюющих держав – Францию, Италию, Польшу, Финляндию, Румынию или Венгрию, а команду составить из таких же, как он, независимых депутатов. Господин Милютин выбрал Францию, а от команды решительно отказался, заявив, что будет играть в одиночку.

Все виртуальные розыгрыши Второй мировой начинались так же, как началась когда-то настоящая война. Поводом к ней стала нацистская провокация. Вечером 31 августа 1939 года в немецком городке Глейвиц, пограничном с Польшей, команда эсэсовцев, переодетых в польские мундиры, напала на радиостанцию. Перед ее микрофоном произвели несколько выстрелов, и один из налетчиков, с сильным акцентом говоривший по-польски, призвал в эфире поляков расправиться с немцами. Потом эсэ-

совцы умчались, оставив на улице труп в польской военной форме. Это был заключенный из концлагеря, которого они привезли с собой и убили. Он должен был изображать участника налета, погибшего в перестрелке с полицией. Гитлер немедленно обвинил Польшу в агрессии, и на рассвете следующего дня германские войска обрушились на нее.

Англия и Франция, связанные обязательствами с Польшей, объявили Германии войну. 17 сентября, когда польское правительство уже сбежало за границу, но пылающая Варшава держалась еще под немецкими бомбами, Красная Армия вторглась в Польшу с востока: Советский Союз провозгласил, что берет под защиту ее украинское и белорусское население.

В конце сентября пала Варшава. Польское государство исчезло, поделенное договорившимися между собой Гитлером и Сталиным. Восточный фронт временно перестал существовать. А на Западном фронте отмобилизованная французская армия – 110 дивизий – стояла неподвижно. Ей на помощь с Британских островов перебрасывались понемногу английские войска и тоже замирали в бездействии. Началось то, что повсюду, кроме Германии, получило имя «странной войны». Немцы этот подаренный им многомесячный тайм-аут прозвали более образно: «зиц-криг», «сидячая война»…

Я остановил воспроизведение игры и отыскал в Интернете сведения о том, что дальше случилось в реальной истории. Конечно, когда-то я читал старые дедовы книги и помнил общий ход событий. Но сейчас важны были детали.

Итак, в исторической реальности «зицкриг» сменился «блицкригом»: в мае-июне 1940 года молниеносный разгром западных союзников и захват Франции Гитлером потрясли человечество. Свершившееся казалось невероятным. Еще свежи были воспоминания о Первой мировой войне, о железной стойкости французской и английской армий, одержавших победу в 1918-м. Французские пехотинцы, «пуалю», с тех пор считались лучшими солдатами в мире.

А ведь в начале Второй мировой западные союзники, хоть и воевали с Германией без помощи России, находились в положении ничуть не худшем, нежели в прошлом. По населению Франция вместе с Англией, даже без империй, превосходили Германию с поглощенной ею Австрией: 42 миллиона французов и 47 миллионов англичан против 79 миллионов немцев и австрийцев. Объединенная промышленная мощь союзных держав с учетом ресурсов, которые они могли получать со всего света, была тоже выше немецкой.

Союзники не уступали Германии ни по числу дивизий, ни по количеству танков и самолетов. Они имели существенный перевес в артиллерии, подавляющее превосходство в военно-морском флоте. И, наконец, в отличие от Первой мировой французам и англичанам было теперь гораздо легче удерживать свой фронт: вдоль значительной части его, по всей франко-германской границе, от Швейцарии до Бельгии, на протяжении четырехсот километров, за два мирных десятилетия была воздвигнута мощнейшая в мире система укреплений – знаменитая линия Мажино.

Ее составляли почти шесть тысяч фортов, дотов, броневых башен. Эти сооружения – чудо инженерной мысли двадцатых-тридцатых годов двадцатого века – перекрывали всё пространство между собою многослойным огнем орудий и пулеметов. Главные форты с бетонными сводами трехметровой толщины вьщерживали попадание любых снарядов и бомб, уходили на несколько этажей в глубину и со своими подземными погребами боеприпасов, запасами топлива, автономными электростанциями могли перенести многомесячную осаду. Их опоясывали полосы заграждений: надолбы, рвы, колючая проволока, минные поля, даже огромные зоны затопления.

Прорвать линию Мажино без применения ядерного оружия было почти невозможно. А поскольку в начале войны такое оружие еще и не снилось никому в мире, кроме нескольких ученых-физиков, в Германии специально для взламывания линии Мажино разрабатывали крупнейшие в истории пушки «Дора», стрелявшие семитонными снарядами. Но первые образцы этих чудовищ-

ных орудий (для перевозки каждого в разобранном виде требовалось несколько железнодорожных составов) должны были быть готовы не раньше 1942 года.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю