Текст книги "Кыш и я в Крыму"

Автор книги: Юз Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

7

Сначала мы купили в магазине и накормили Кыша кусочками его любимого трескового филе. А потом он нас ждал, привязанный к дереву около «Пельменной».

Когда мы вышли оттуда, я увидел, что Кыш успел подружиться с большим псом шоколадной масти. Но Кыш закрутил поводок вокруг дерева, а обратно раскрутиться не мог и тихонько тявкал: просил пса о помощи. А пёс стоял над Кышем, доброжелательно виляя хвостом, и соображал, чего от него хотят. Я отпустил Кыша с поводка. Он стал припадать на передние лапы, приглашая пса повозиться, потом рванулся с места, думая, что его будут догонять, потом вернулся и с удивлением посмотрел на невозмутимого пса: «Что же ты за собака, если не хочешь играть?»

– Ему не до игры, – сказала мама. – Он старик. И между прочим, это пойнтер. Охотничий чистокровный пёс. Красавец.

– Как же он сюда попал? – спросил я вышедшую из «Пельменной» официантку.

– Бездомный. Третий год здесь бродит. Мы его не обижаем. Даже заелся немного. Конфеты любит. Купите и скажите ему: «Пиль!» Циркач, а не собака!

Мама купила в ларьке две карамельки, а я сказал псу:

– Пиль!

Лежавший на асфальте пёс мгновенно вскочил на ноги, весь подобрался, подогнул одну лапу и стал похож на бронзовую собаку, стоящую на мраморной подставке на папином письменном столе. И на него засмотрелись прохожие – так он был красив в стойке и не казался в этот миг обрюзгшим стариканом. Постояв немного, он устало присел и поднял морду вверх: ждал конфетку. Я бросил ему две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую положил около Кыша.

«Можно, я съем?» – спросил у меня Кыш.

– Ешь, – сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что Кыш брезгует его угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час назад не радовался морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У мамы тоже был расстроенный вид. Она сказала, вздохнув:

– Алёша! Кыш! Пошли домой.

Кто-то ещё крикнул псу: «Пиль!», но он не сделал стойку, улёгся под деревом и задремал.

– Он умный, – сказала маме официантка, – выступает редко и не перед каждым. Ваш мальчик ему понравился.

– Это не я понравился, а наш Кыш, – сказал я.

По дороге домой мы заглянули в «Хозяйственные товары». Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил:

– Федя, как там наш папа Сероглазов?

– Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик.

– Мама! Мама! – испугавшись, крикнул я. – Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал!

– Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, – сказала, подойдя, мама.

– Хроническое у него голодание. Врач установил, – подтвердил Федя и спросил у продавца: – Почём белила?

– Вам какие?

– Любые, – сказал Федя.

– Что красить-то собираетесь? – вежливо допытывался продавец.

– Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! – сказал Федя.

Я подумал: «Странно! Зачем ему белила?» Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня:

– Алёша! Идём к папе!

Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.

– Какой породы? – спросил один из них про Кыша.

– Секретная овчарка, – ответил я.

– Не выхваляйся, – сказал другой мальчишка. – Хвальба.

«Гавв! Аав!» – прикрикнул на него Кыш.

Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: «хвальбов» или «хвальб», но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению.

– И ты и я, – сказала мама, – толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!

8

В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне.

Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в чёрно-белой полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки жёлтой колонны. Одна его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу. Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше никого не было.

Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа глазами сказал мне: «Здравствуй!» А маме слабо улыбнулся. Мне тоже было его жалко, и я вспомнил, как он много раз говорил нам: «Не трепите мне, пожалуйста, нервы, а то я рухну в один прекрасный момент…» И вот этот совсем не прекрасный момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил, смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог и, застонав, рухнул обратно на подушки.

– Ты уж лежи и не двигайся, – сказала ему мама.

Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с кровати и строго спросил маму:

– Что значит: «Ты уж лежи и не двигайся»?

– Нам сообщили, что ты… хронически истощён, – растерянно ответила мама. – И что тебе это сказал профессор.

– Кто вам сообщил? – так же строго спросил папа.

– Федя. С нами ехал который, – сказал я.

– Ну я ему дам жизни за передачу информации! – Папа погрозил кулаком кровати, под которой лежали какие-то верёвки и железные крючки. Я понял, что это кровать Феди.

Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели.

– Я действительно истощён, – вытерев слёзы, сказал он. – И у меня хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья! Вот до чего меня довела умственная работа. Понятно?

– А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? – спросила мама.

– Я объелся за обедом. Здорово кормят, – объяснил папа.

– Жена, пройдите из палаты, пройдите, – обиженно, как будто мы её нарочно разыгрывали, сказала сестра-хозяйка. – Нехорошо обманывать персонал.

– Поверьте… – Мама не успела договорить до конца.

В палату вошёл тот самый старичок, который учил меня любить тишину, увидел нас, снял очки, протёр их, надел, нагнулся и посмотрел под папину кровать. Я догадался, что он ищет Кыша, и успокоил его:

– Собака на улице.

«Ав! Аув! А-ав!» – залаял Кыш в подтвержденье моих слов.

Я выглянул в окно, свистнул, помахал ему рукой. Кыш замолчал.

– Очень хорошо, – сказал старичок. – Слушайте меня внимательно. Вы понимаете, что ваш муж – жертва цивилизации? Да! Да! Он стоит на пороге гипертонии, атеросклероза, инфаркта и инсульта! Посмотрите на его тело! – Профессор ткнул папу пальцем в грудь, и я первый раз увидел, как папа виновато стоит перед старшим. – Где его мышцы? Я вас спрашиваю, где они?

Старичок уставился на меня, я подумал, что он ждёт ответа, и сказал:

– Папа много думал. Они пропали от мыслей.

– От мыслей? Древние эллины думали не меньше нас, но они с громаднейшим уважением относились к своему телу. А вы, Сероглазов, к своему относитесь наплевательски! И вот – результат. Мадам Сероглазова, – тихо и почтительно сказал старичок маме, – я попытаюсь сделать из вашего мужа гармоничную личность. Помогите мне в этом! Забудьте о нём на двадцать четыре дня! Не отвлекайте его от процедур. Сероглазов, почему вы лежите после обеда? Марш на тропу номер два!

Папа быстро, как по тревоге, снял полосатую пижаму, надел спортивные брюки и выбежал из палаты.

– Где Милованов, Ёшкин и… этот… как его… три Василия? – спросил старичок у сестры-хозяйки.

– Не знаю, Корней Викентич… После обеда как в воду канули. К морю небось пошли.

– Седьмой палатой я займусь лично! – пообещал старичок.

В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсестры, крича:

– Профессор! Геракла всего исцарапали!

– Только что! Порезы свежие!

Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и вежливо сказал нам всем:

– Дожили-с! – и стремительно вышел из палаты.

– Кто такой Геракл? – спросил я у мамы, когда мы тоже заспешили посмотреть, кого это только что исцарапали.

– Увидишь.

9

Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали сёстры.

Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже ломило ноги, и пришли на площадку, посыпанную толчёным кирпичом. Она была окружена кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры трёх мужчин и одной женщины.

К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:

– Варварство!

Мы подошли поближе и увидели прямо на животе Геракла два слова:

ЗДРАВСТВУЙ, КРЫМ!

– Это сегодня! Он только что был здесь! Смотрите: вот кусочки побелки! – сказал Корней Викентич. – Он живёт среди нас, этот варвар!

– Корней Викентич, по территории, бывает, и дикие бродят, – сказала сестра-хозяйка, как-то нехорошо посмотрев на меня с мамой.

– Я полвека живу и работаю в Крыму, – сдув кусочки побелки с ноги Геракла, сказал профессор. – Видел изуродованные и изрезанные деревья, скамейки, парапеты, скалы, камни и стены, видел выжженный лес и замусоренное море, но ни разу в жизни я не видел того, кто режет, портит и жжёт. Буквально ни разу! Он в стороне от глаз людских делает своё чёрное, грязное дело! Но грядёт час! Грядёт! – погрозил кому-то пальцем профессор.

В этот момент на тропе номер два показался бегущий трусцой, как пони в зоопарке, папа. Мама, увидев его, засмеялась. Папа застеснялся и сменил бег на шаг. Он подошёл к нам и спросил, что случилось. Корней Викентич сказал:

– Произошло преступление. Несколько часов назад. Возможно, преступник и варвар среди отдыхающих. Вот – взгляните! Я сегодня же всем сообщу об этом во время ужина.

Папа посмотрел на слова: «Здравствуй, Крым!» – и сказал, поиграв желваками:

– Попробовал бы этот варвар причинить лёгкие телесные повреждения живому Гераклу!

– Позвольте! Это, по-вашему, лёгкие повреждения? – спросил профессор. – Продолжайте, Сероглазов, бег по тропе! – строго велел профессор. – Сейчас не до дискуссий. Позвольте откланяться! – Он поклонился маме и, заложив руки за спину, быстро пошёл к санаторию. Сёстры бросились за ним. Вдруг он обернулся, сказал папе: – Берите пример с Геракла. Носите в душе образ античного человека! – И пошёл дальше.

Папа помахал нам рукой.

– Слушай, не стыдно? Ведь мы забыли про Кыша, – сказала мама. – Пошли!

– Почему забыли? Просто я за него спокоен. Он не лает. Наверно, спит. Сейчас тихий час.

И только я это сказал, как Кыш, как назло, залаял. По жалостному лаю я понял, что его кто-то обижает. Мы побежали и увидели картину, которая мне никогда не могла бы даже присниться: Кыш, прижав уши, поджав хвост от страха и сгорбившись, пятился на газоне за оградой от… павлина!

А настоящий живой павлин с распущенным хвостом, медленно вышагивая, наступал на Кыша.

Я заспешил, когда увидел, что профессор Корней Викентич направился к Кышу, который снова разбудил тишину.

– Сейчас же остановите собаку! – попросил Корней Викентич маму. – Павлин в опасности!

– Извините, пожалуйста, но здесь на каждом шагу сюрпризы, – виновато сказала мама. – Кыш!

Кыш виновато подошёл к маме.

В окнах главного корпуса сразу показались весёлые лица отдыхающих.

– Поверьте, – сказал Корней Викентич маме, – по свойству характера, я не могу выговаривать женщинам, но то, что сегодня произошло, выходит за рамки нашего разумного режима. Честь имею.

– Извините ещё раз, – умоляюще попросила мама.

Я потянул её за руку.

По дороге домой я внимательно смотрел на деревья и на многих стволах видел и свежие и затянувшиеся, как рубцы, буквы, имена и фамилии. А колонны, и скамейки, и перила белой беседки, из которой мы глядели на море, были исписаны и исцарапаны так, что на них не осталось свободного места. Даже синее небо реактивный самолёт размалевал белыми каракулями. Только море издалека казалось чистым и на скалах Ай-Петри не было видно ни имён, ни фамилий.

И я никак не мог взять в толк, зачем люди это делают, зачем где попало оставляют свои имена?

Я спросил про всё это у мамы, но она ничего не смогла мне ответить.

Вдруг я подумал, что нужно найти тех самых ребят из пионерского патруля и что-нибудь предпринять. А что именно, я сообразить не мог. Просто я почувствовал, что необходимо объявить войну варварам. Потом я спросил у мамы:

– Расскажи мне про Геракла. Кто он такой?

– Он был самым сильным человеком древнего мира, – сказала мама.

– Как сейчас наш Василий Алексеев?

– Совершенно верно, – сказала мама.

10

Когда мы пришли на Высокую улицу, Кыш первым делом снова загнал кошку на дерево. Дерево было громадным, и его светло-зелёные ветви в тёмных пятнах извивались над землёй, как огромные удавы. Кошка ходила по ветвям, и над ней, словно опахала, с тихим шелестом покачивались лапчатые листья.

Мама извинилась за Кыша перед Анфисой Николаевной. Но та снова как-то странно улыбнулась и сказала, что кошка Волна постоит сама за себя.

– По-моему, вы чем-то очень расстроены? – спросила мама. – Я это чувствую.

– Пустяки. Кто-то залез в огород. Огурцов натаскал. Первых. С пупырышками. Знает, что они сейчас самые вкусные. И мальву помяли.

Я срезал сломанную мальву – красивый цветок, который раньше никогда не видел. Он был похож на ручной фонарик с десятком ярко-жёлтых огней, и цветы-огоньки снизу были большими, а наверху, на макушке, маленькими.

– Да дело не в огурцах и не в мальве, – сказала Анфиса Николаевна и глубоко вздохнула.

– А в чём же тогда? – спросил я, потому что мне стало тревожно: огород обнесён каменной оградой, а кто-то средь бела дня, когда хозяйка в доме, похищает свежие огурцы.

– Долго рассказывать. И грустно, – сказала Анфиса Николаевна. Она сорвала несколько огурчиков и позвала нас ужинать.

Мама застеснялась и стала отказываться, но Анфиса Николаевна сказала, что мы её гости, а не дикари-квартиранты и что она предлагает нам по очереди готовить обеды, а деньги бросать в какой-то общий котёл. Мама обрадовалась.

Обе женщины начали готовить ужин, а у меня ноги подгибались от усталости. Я сел прямо на прохладный пол, прислонился к стене, и мне захотелось написать моему самому лучшему другу Снежке письмо про Крым.

Я достал из своего чемоданчика тетрадку в косую линеечку и шариковую ручку с разноцветными стерженьками.

Зелёным я решил написать про вечнозелёные кусты, деревья и склоны Ай-Петри. Синим – про синее море, непонятно почему называющееся Чёрным. Жёлтым – про мальву, которую сломал похититель огурцов. Красным – про солнце. А разноцветными словами я решил написать Снежке о павлине с великолепным хвостом.

Я писал долго и до ужина и после, но письмо оставалось коротким, хотя было красивым. Тогда я добавил в него рассказ про то, как вытащил зубами занозу из лапы Кыша, и про то, что я видел самого сильного мужчину древнего мира и что папа оказался жертвой цивилизации, а также попросил Снежку ответить мне, что такое цивилизация. Потом я сообщил, что Корней Викентич похож на Айболита, написал: «До свидания!» – и провалился, заснул и не проснулся, когда мама с Анфисой Николаевной перенесли меня на раскладушку…

Ночью вдруг всех нас разбудил грохот, громкое мяуканье, визг и лай. Я вскочил с раскладушки, не сразу сообразив, где я нахожусь. По дому взаправду носился смерч. Мы с мамой начали искать выключатель, чтобы разнять дерущихся животных.

– Кыш! Фу! Фу! – кричал я.

Тут смерч вылетел в окно. Я понял, что Кыш продолжает ночной бой с кошкой в саду. А в доме стало тихо.

И в темноте к нам с мамой стал, хохоча, приближаться кто-то в длинной, до пола, белой одежде. Всё во мне замерло от страха, мама, прижав меня к себе, дрожащим голосом спросила:

– Кто здесь?

Свет вдруг зажёгся, и мы с облегчением вздохнули, увидев хохочущую Анфису Николаевну в ночной рубашке.

– Бога ради простите, – сказала она. – Совсем не думала, что Волна проучит Кыша прямо сегодня. – Она выглянула в окно и позвала: – Волна! Кис-кис!..

Немного погодя на подоконник с улицы, сверкая зелёными горящими глазами, прыгнула Волна, и я понял, что не ей, а Кышу на этот раз пришлось плохо. Волна, урча, кровожадно облизывалась и старалась стряхнуть с когтей клочки Кышевой шерсти. Кыш горько скулил под окном. Я позвал его, он подошёл и встал на задние лапы. Я втащил его в дом и сказал:

– Не дразни кошку днём, и она тебя ночью не тронет. Она всё видит в темноте, ты же слепой и глупый. И потрепали тебя справедливо.

– Волна тут одну овчарку так испугала, что та за три версты теперь нас обходит.

Мама посмеялась с Анфисой Николаевной, потом Волну заперли на терраске, Кыш забился под раскладушку, и мы опять легли спать.

11

Утром мама сказала:

– Алёша! Можно, я прочитаю твоё письмо?

– Прочитай, – разрешил я.

Мама внимательно прочитала и снова спросила:

– Почему ты пишешь «Доброе утро, Снежка!» вместо «Здравствуй!»?

– Потому что почтальонша приносит письма утром, – сказал я. – А не днём и не вечером.

– А почему ты написал «Да свидания», а не «До свидания»?

– Потому что говорят: «Да здравствует», а не «До здравствует».

– У тебя в голове не грамматика, а каша, – сказала мама. – Стыдно посылать письмо с таким количеством ошибок!

– Вот ты никак не поймёшь, что если я пишу с ошибками, то Снежка с ошибками читает и всё понимает правильно. Одно накладывается на другое.

– Хорошо. Иди умывайся, – сказала мама.

Кыш из-под раскладушки сначала вылезать не хотел, но потом всё-таки вылез. Мы вышли вместе во двор. Волны нигде не было видно. Вдруг подул ветерок. Он донёс до Кыша её запах. Кыш зарычал.

– Не тронь кошку, а то ночью опять получишь, – сказал я.

Кыш лёг на дорожку, прикинул что-то в уме и пулей полетел к сарайчику. И тут же Волна сиганула через весь огород на дерево, на старую чинару. А Кыш лаял под ней. Он говорил:

«Я собака. Я тебя умней и не сдамся. Ты увидишь, как я тебя перехитрю! Ав! Ав!»

– Ирина! Алёша! Быстрей идите сюда! – позвала Анфиса Николаевна. Голос её был взволнованным.

– Что случилось? Неужели опять огурцы? – спросила мама, когда мы подбежали к огуречным грядкам.

– Вот – смотрите!

На земле валялись три огурца, похожие на дирижаблики с жёлтыми пропеллерами. Анфиса Николаевна держалась за сердце.

– Вы не волнуйтесь, – сказала мама, – надо сейчас же заявить в милицию.

– Что вы! Что вы! Тут дело не в огурцах. Уж очень странно всё повторяется… Так странно… Ведь всё это уже было! – сказала Анфиса Николаевна.

– Когда? – спросил я.

– Тридцать один год тому назад. В июне сорок второго года… Сначала он просто натаскал огурцов и обломал жёлтую мальву… да… да… а на следующее утро на этом же месте я нашла три обронённых огурца!

Мы с мамой незаметно переглянулись.

– Мне тоже кажется, что когда-то я был здесь в Крыму, – сказал я, чтобы успокоить Анфису Николаевну.

– Да! Да! И у меня частенько бывает ощущение того, что какие-то мгновения когда-то уже были мной пережиты! – добавила мама.

– Но вы же не помните, в отличие от меня, когда именно они были. А я помню. Вплоть до дня помню… вплоть до часа… И сломанная жёлтая мальва и три огурца на земле… Не с ума же я схожу в конце концов? – засмеявшись, спросила Анфиса Николаевна.

Пока меня не позвали завтракать, я внимательно осмотрел грядки и лужайку между ними и забором. Ведь должен был тот, кто лазил за огурцами, оставить хоть какой-нибудь след? А если он был не один, то тем более. Я же помнил, как в одном фильме сыщик говорил другому сыщику, что не бывает преступника, не оставляющего следов, а бывают инспектора, этих следов не замечающие. И всё же ни одного следа я не нашёл. Словно похититель огурцов висел в воздухе над грядками. Трава на лужайке была не примята, и в расщелинах камней ограды не виднелось ни крошки земли с ботинок. А перелезть через ограду ОН должен был обязательно, потому что калитка на ночь закрывалась.

Тут меня позвали завтракать. Я вымыл руки, прошёл на террасу и сказал, увидев нарезанные кружочками огурцы, к тому же политые сметаной:

– Что вы наделали? Ведь на огурцах, наверно, были следы от пальцев преступника!

– Слушай, ты давай ешь, а не ищи себе работу. Ты приехал отдыхать и набираться сил. И лечить своё горло, – сказала мама. – Во всём мы разберёмся без тебя.

Но я так загорелся этим делом, что мне было не до еды.

Я обрыскал на коленках всю лужайку, осмотрел каждый камень, но ничего не нашёл. «Не невидимка же ОН, в конце концов», – подумал я и позвал Кыша.

– Без вашего брата нам не обойтись, – сказал я ему, прицепил к ошейнику поводок, подвёл к тому месту, где нашли три огурца, и велел искать.

Но Кыш ленился, чесал нос лапой, ел травку и чихал.

Ко мне подошла Анфиса Николаевна.

Она спешила на работу в пансионат «Прибрежный».

Я спросил:

– А вы тогда поймали похитителя огурцов?

– Я сначала догадалась, кто он. Его фотокарточка справа от зеркала. Посмотри. Я спешу. Вечером поговорим.

Наша хозяйка ушла на работу, а я зашёл в дом, залез на стул и увидел справа от зеркала фото парнишки лет тринадцати в военной гимнастёрке. К ней были приколоты орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

«Вот так похититель!» – подумал я.

– Алёша! Пойдём скорей в «Кипарис», отнесём папе бритву. Она была в моём чемодане! – позвала мама. – Папа будет бушевать, когда её не найдёт.