Текст книги "Я всего лишь собака"
Автор книги: Ютта Рихтер
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Ютта Рихтер
Я всего лишь собака
Глава первая,
в которой я нежусь на солнышке
Осенний денёк.
Славный осенний денёчек!
Погодка в самый раз для собак.
Солнышко тёплое, будто материнское молоко. Ласкает так, словно тебе живот вылизывают. Уф, наелся до отвала, напился вдоволь и поохотился на славу.
Я его почти поймал, зайца этого.
Ещё чуток – и сцапал бы…
Если бы не проклятый свисток!
Отвлёкся из-за него всего на долю секунды… Вечно они не вовремя!
Всякий раз, когда я почти у цели, раздаётся этот свист.
Завели себе свисток для собак, просто беда!
От этого звука у меня мороз по коже. Вообще-то моё имя Брендон, но хозяева зовут Антоном.
Поменяли мне кличку: говорят, так им легче меня подзывать.
Не понимают, что «Брендон» звучит благороднее и значительнее.
Язык, видите ли, сломать боятся.
Может, у них просто зубы короткие, не то что у меня…
Поэтому, поди, свисток и завели.
Итак, позвольте представиться: меня зовут Брендон.
Я из Венгрии, из древнего пастушьего рода. У меня есть братья – Бела, Братко и Бенце, но я давно их не видел.
Так устроена жизнь у нас, у собак: не успел на свет появиться, а уже прощай, родная семья!
Нас раздают новым хозяевам, и мы отправляемся по разным домам, где всё вокруг новое – обстановка, запахи. Не так-то просто привыкнуть к переменам, но мы ребята башковитые, всё схватываем на лету и легко приживаемся на новом месте.
Если всё сладится, не успеете и глазом моргнуть, как мы уже заняли лучшее местечко в доме. А всё почему? Потому, что кто лучшее место займёт, тому в жизни повезёт.
Лучшее место – это садовая скамейка у входной двери: мягкая подушка, то тенёк, то солнышко. Сегодня даже мухи не мешают.
Тёплый ветерок щекочет нос запахом жарящегося мяса, можно подремать и помечтать.
Вспомнить Венгрию, просторы пушты[1]1
Пушта – обширное безлесное, покрытое то травой, то вереском степное пространство в низменной части Венгрии. – Прим. перев.
[Закрыть], наши стада.
У нас было столько скота, что восемь собак еле поспевали за ним следить: серые венгерские коровы, шерстистые свиньи и волошские овцы.
Мне больше всего нравились овцы – у них витые рога и очень серьёзные морды. Они кажутся мудрыми и знающими жизнь, но на самом деле, к сожалению, глупы и упрямы, и нам, овчаркам, с них глаз спускать нельзя. Мой дядя Ференц был самым лучшим пастухом.
Сколько овец он спас!
Не боялся дать отпор шакалам и выходил победителем в схватке с любой лесной кошкой.
Ах, как прекрасна жизнь!
Мягкая подушка, то тень, то солнышко…
Эй, кто это мне солнце заслонил?
Ага! Опять она подкралась незаметно!
В своём духе!
Подкралась и ка-а-ак прыгнет! Ещё в воздухе выпустила когти, острые как кинжалы, и запустила их мне в нос.
У меня от боли аж в глазах потемнело! Пропади пропадом даже самое лучшее местечко, если из-за него приходится терпеть такие муки.
Что она ко мне привязалась?
В конце концов, я здесь первый появился, и это моё лучшее место.
Зачем, скажите на милость, они ещё кошку завели?
Поначалу-то я встретил её вполне дружелюбно, поздороваться хотел, обнюхать, как полагается, может, даже лизнул бы.
Таковы законы гостеприимства у нас в Венгрии.
Мы радушно встречаем новых членов семьи, помогаем им освоиться.
А что она?
Сама с вершок, да как заурчит на меня!
Зашипела и даже плеваться стала.
А ведь хвостом при этом машет вполне дружелюбно…
Как прикажете её понимать?
Ясное дело – заигрывает.
Ну, я тоже вильнул.
Кошка подняла лапу.
Я было шагнул навстречу, но тут она как выпустит когти да бац меня по носу!
И всё это так быстро и так больно!
Я взвыл и кинулся под диван.
А она осталась сидеть довольная.
Сперва слизала мою кровь с лапок, потом запрыгнула на кресло.
На моё кресло, обратите внимание, на моё место.
Свернулась калачиком и уснула.
Всё, война!
Я повернулся, чтобы уйти, а она за мной!
Нет, в этой войне мне никогда не победить. Кошка может лазить по деревьям, ей ничего не стоит прыгнуть с земли на забор.
Вечно я оказываюсь внизу, а она наверху.
Но стоит мне громко залаять, тут же прибегают хозяева и кричат:
«Фу! Прочь! Нельзя!»
А эта хитрюга опустит голову, словно сама невинность, и давай мяукать и мурлыкать.
Ну, и её, конечно, все гладят и жалеют. Ничего с этим не поделать!
Они зовут её Мицци.
Чёрная, а глазищи жёлтые и светятся в темноте.
По ночам она сидит на заборе и орёт благим матом, будто ей чёрт в загривок вцепился.
Но её вопли, похоже, моим хозяевам нисколечко не мешают.
По крайней мере, ей-то никто не кричит: «Фу! Прочь! Нельзя!»
Может, потому что кошка мяукает, когда её зовут, и вечно трётся об их ноги.
Дядюшка Ференц предупреждал меня о кошачьем коварстве.
Рассказывал, что эти бестии происходят от диких кошек, а чёрные коты – самые опасные.
Они огромные, как пантеры, и если с самого начала не указать им границы, то и за ягнят примутся.
Az okosabb enged – так звучит одна венгерская поговорка.
Az okosabb enged – в споре уступает тот, кто умнее.
У меня нет выбора, я же умнее.
Ай, как больно!
Ох, Мицци, опять твоя взяла!
Снова кошка наверху, а я внизу.
Полюбуйтесь, как она растянулась на моей садовой скамейке.
На моём любимом месте.
Притворяется, что спит, да ещё лапу свесила, будто случайно, и та болтается прямо у меня перед глазами. Я вижу, как она медленно то выпустит свои коготки, то спрячет их назад в кожаные подушечки на лапах.
В Венгрии ни один домашний кот не отважился бы на такое!
Там-то коты знают своё место, дядя Ференц об этом позаботился: кошкам место на сеновале и на лугу, пусть там часами охотятся в траве за какой-нибудь тощей мышкой.
Ну, а здесь всё иначе…
Здесь-то дядюшки Ференца нет, я в этих краях один-одинёшенек, и зовут меня тут Антоном.
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло: миска всегда полна, свежая вода в достатке, а в награду мне дают пожевать высушенные свиные уши – объедение!
Ах, как они хрустят!
Ладно уж, в доме есть и другие места – не хуже.
Глава вторая,
в которой я рассказываю о своих хозяевах
В моей новой семье все ко мне хорошо относятся.
Хозяина зовут Фридберт.
Мы оба любим прогулки, и это нас сближает. В любую погоду готов он бродить со мной по лесу.
Конечно, ему за мной тяжело угнаться: у него-то всего две ноги, не больно разбегаешься.
Вот он и завёл свисток, чтобы меня подзывать.
Но я делаю вид, что ничего не слышу. Фридберт не понимает, что мы, овчарки, – прирождённые пастухи; наше дело – следить за большими стадами. Серые венгерские коровы, шерстистые свиньи и вдобавок волошские овцы – вот наши подопечные.
Овцы блеют и щиплют траву.
Они глупы, не знают, где север, где юг.
Без нас, овчарок, они наверняка пропали бы.
Пушта – самая бескрайняя степь в мире.
Там живут шакалы, хорьки, а ещё дикие кошки и енотовидные собаки.
В пуште можно бегать дни напролёт.
Там нет никаких заборов, никаких границ, лесов и домов.
Куда ни глянь – сочная зелёная трава.
Лишь изредка встретишь в поле колодец-журавель, а если повезёт – набредёшь на старый сарай, где можно ночью укрыться от дождя и ветра. Небо в пуште высокое и синее, словно океан. Мы, собаки-пастухи, живём прямо под открытым небом, ловим носом ветер, принюхиваемся, нет ли опасности.
Денно и нощно следим мы за стадом.
Если какая овца отобьётся от остальных, мы её живо возвращаем назад.
И никаких свистков не надо: мы сами знаем, что делать.
А Фридберт называет это непослушанием! Вот завёл бы себе овец, увидел бы тогда, чего я стою.
Только от него не дождёшься…
Здесь овец и в помине нет и шакалов никто в глаза не видывал.
Тут одни зайцы да утки.
Но зайцы для меня слишком шустрые.
Я бы их охотно погонял, но они ловчат: делают петлю и скрываются в траве.
Зайцы знать не хотят, что такое порядок.
А уж про уток и говорить нечего…
Слетаются большими стаями, а стоит мне подойти поближе – все разом поднимаются в воздух.
Ох уж мне этот фридбертов свисток!
Он всему помеха.
Как тут прикажете нести службу?
Как показать, на что способен?
Но я твержу себе: Az okosabb enged – уступает тот, кто умнее.
Я умнее, это точно.
Чтобы порадовать Фридберта, я готов ходить у его ноги.
За это полагается свиное ухо в награду.
А за свиное ухо я готов сделать всё что угодно.
У Фридберта низкий голос и короткий язык. Он у нас вожак.
Если я не выполню его команду, не видать мне свиного уха.
Наоборот, сам могу схлопотать по ушам.
А треплет он за уши пребольно, будто кот когтями по носу ударяет.
Так-то!
Зато все остальные в доме пляшут под мою дудку.
Стоит мне тихонько поскулить, вильнуть хвостом или толкнуть носом – и готово дело: каждый сделает то, что я хочу.
Хозяйку зовут Эмили.
У неё доброе сердце и громкий голос.
Она заправляет всеми кастрюлями на кухне. Открывает банки с моей едой и наливает мне воду в поилку.
По вечерам её руки пахнут куриной кожей, ливерной колбасой и ветчиной.
Чуток поскулить, повилять хвостом, толкнуть разок-другой носом – и пожалуйста: она протягивает мне лакомый кусочек.
Тайком, конечно, – ведь Фридберт не одобряет незаслуженные подачки.
Так что надо быть начеку: а ну как заметит, что Эмили меня балует…
Может, он и её за уши оттреплет за непослушание.
Впрочем, не знаю.
Но знаю, что должен смирно лежать под столом у ног Эмили.
У нас, венгерских овчарок, четыре радости в жизни: овцы, свиные уши, куриная кожа и ливерная колбаса.
От кого этим пахнет – от того мы ни на шаг, я готов такого всю жизнь пасти.
Так что я не жалуюсь…
По большому счёту, мне повезло: Эмили в собаках души не чает, а Фридберту не видно, что там под столом делается.
Глава третья,
о Малышке, которую я люблю больше всех на свете
А теперь я расскажу вам о Малышке!
Вот кто зеница моего ока, моё солнышко, друг на все времена!
Когда эта девочка своим звонким, как колокольчик, голоском зовёт меня Антоном, мне кажется, что она величает меня Брендоном. Только Малышка знает, как меня правильно чесать и гладить.
У неё такие лёгкие ласковые ручки, нежные, словно собачий язык.
Малышка не выше меня ростом, зато реветь может громче серой коровы, а топать сильнее быка, да ещё блеять, словно овца, и выть, как шакал.
Только она завидит кошку, как давай топать, блеять и реветь.
Мицци боится её как огня: стоит Малышке войти в комнату, кошка пулей слетает с лучшего местечка, юркает под диван или под буфет и так там и сидит.
Как я люблю эту девочку!
С ней так здорово играть…
Она настоящий друг, нас водой не разольёшь.
А как от неё пахнет – молоком и шоколадом! М-м-м-м!
Она всегда готова поделиться со мной печеньем и бутербродом с ливерной колбасой или угостить меня сыром – сама она его не любит.
А иногда Малышка угощает меня кусочком шоколадки.
За это я разрешаю ей пить из моей миски.
У неё очень ловко получается.
Может, потому что у неё язык длиннее, чем у других людей.
Но стоит ей наклониться к моей миске, как тут же прибегают Эмили и Фридберт и давай кричать: «Нельзя!», «Нет!» – выходит, и тут у нас общий удел.
Между прочим, когда она была совсем кроха, то отлично ходила на четырёх ногах, почти так же быстро, как я.
Но родители её от этого отучили; теперь Малышка должна ходить стоя, как все прочие.
Поначалу-то ей нелегко было, она часто спотыкалась и падала.
Тогда я слизывал её слезинки и обещал, что всегда буду о ней заботиться.
Когда мы идём на прогулку, Малышка крепко держится за мой ошейник. Это немножко неудобно, потому что я не могу гоняться за зайцами.
Но её безопасность важнее.
Дядя Ференц говорил: маленькие – самые слабые в стаде, заботиться о них – долг собак-пастухов.
Это верно и для овец, и для людей.
Малышка, как и я, живёт в основном на полу. Больше всего ей нравится лежать со мной под столом.
Там она по вечерам пьёт молоко из бутылочки с большой резиновой соской. Соска очень мягкая.
Иногда она и мне даёт пососать.
Это напоминает мне о детстве, когда я пил молоко из сосков своей матушки.
Мамин живот – вот самое лучшее место в мире.
Мы, собаки, рождаемся слепыми, но всё равно точно знаем, где искать эти соски, – мы их находим по запаху.
Тот, кому достанется самый полный сосок, будет расти быстрее всех, и у него все шансы стать потом вожаком.
С самых первых минут жизнь собаки – это борьба.
Постарайся оттеснить братьев да следи, чтобы тебя самого не оттолкнули. Стоит хоть раз уступить лучшее место – не воротишь.
Лучшее место у маминого живота, конечно, в серединке.
Я это сразу смекнул.
Бела и Братко были не такие шустрые, а Бенце вообще родился слабеньким.
Не верилось, что и из него вырастет большая овчарка, ведь, пока он был маленький, его вечно оттирали в сторону и он частенько скулил от голода во сне.
Я ещё в ту пору понимал: Бенце никогда не стать вожаком.
Малышка таких забот не знает.
Ей не надо бороться с братьями за лучшее место, и сладкое молоко предназначено ей одной.
Но вряд ли из неё получится хороший вожак. Дядя Ференц говорил: без борьбы нет жизни.
Кто не научится проигрывать, тот не научится и побеждать.
Он часто рассказывал нам печальную историю о шерстистой венгерской свинье, которая жила у одной принцессы из пушты. Хозяйка день и ночь кормила её всякими лакомствами, молоком с мёдом и марципанами.
Стоило той свинье лишь тихонько хрюкнуть, как ей тут же давали пряник, и так год за годом.
Свинья разъелась, растолстела, стала жирной и неповоротливой, а в конце концов совсем надоела принцессе, и та отдала её одному пастуху, чтобы впредь она жила у него с другими свиньями.
Увидев худых родственничков, толстуха громко рассмеялась:
«Что это ещё за худышки? Разве это свиньи? Да вас можно принять за овец!»
Свиньи проглотили обиду и ничего ей не ответили.
Но ночью, почуяв жирную добычу, прибежал шакал.
Свиньи завизжали от страха, протиснулись сквозь узкие воротца и оказались в безопасности в хлеву.
А толстая свинья не привыкла бегать.
Шакал живо с ней расправился: перегрыз горло и слопал.
Дядя Ференц учил нас: «Запомните крепко-накрепко – кто жаден до еды, дойдёт до беды!»
Но Малышке бояться нечего.
У неё есть я.
Я ей как брат.
Учу её бегать наперегонки и бороться. Забочусь, чтобы она лишнего веса не набирала, так что половина её кекса всегда моя.
А если она об этом забывает, я сам у неё из руки его выхватываю.
Бывает, Малышка рассердится и набросится на меня с кулачками.
Тут мы давай пихаться.
Так и кружимся на полу: она тянет меня за ухо, а я её – за рукав или штанину.
Конечно, осторожно.
Ведь у неё нет шерсти, чтобы защитить кожу. Но Фридберту невдомёк, что я это понимаю. Поэтому он всегда вмешивается, когда мы затеваем возню.
Грозно командует мне: «Фу!», а Малышке велит:
«Прекрати сейчас же дразнить собаку, а то она тебя укусит!»
Но девочка только смеётся и кричит ему в ответ своим звонким голоском:
«Тогда я его тоже укушу!»
Правильно, сестрёнка!
Так ты научишься бороться и побеждать.
Лучшее место для сна – на овечьей шкуре у постели Эмили.
Шкура пахнет отчим домом, степями пушты и овцами.
Конечно, мне там лежать строжайше запрещено.
Фридберт считает, что в спальне собаке не место, он хочет, чтобы я спал в собачьей корзине.
В коридоре!
Ни за какие коврижки!
Корзина сплетена из ивовых прутьев.
А вы пробовали когда-нибудь спать на ивовых прутьях?
Нет ничего более неудобного; уж лучше спать на голой земле.
К тому же эта корзина давно мне мала.
Мне хочется во сне растянуться во весь рост, а приходится сворачиваться калачиком, словно кошке, – просто беда!
Я ясно дал понять Фридберту, как отношусь к этой корзине.
Ночь за ночью грызу я ивовые прутья и каждое утро выслушиваю одни и те же упрёки.
Стоит хозяину заметить, что я наделал, он кричит, что это «фу».
Согласен, «фу»: и по мне, нет ничего хуже этих прутьев.
Но я всё же это дело так не оставлю и в конце концов разделаюсь с этой корзиной.
Как-никак, я овчарка и зубы у меня ого-го!
Между прочим, у нас в Венгрии есть одно твёрдое правило: ночью всё стадо спит вместе.
Ведь только когда овцы спят рядышком-рядом, овчарки могут отогнать от них шакалов и хорьков.
А, скажите на милость, какой толк от собаки в коридоре?
Вдруг ночью в окно прокрадётся лесной кот и застанет хозяев врасплох сонными?
Такое уже случалось, мне дядя Ференц рассказывал.
Целое семейство погибло за одну ночь.
К ним пробрались дикие кошки, страшно кровожадные.
А спальня была заперта.
Только собака и выжила.
Но какая для неё потом была жизнь – она же потеряла своих хозяев!
Дядя Ференц говорил, что та бедная овчарка потом лежала на их могиле, не ела, не пила от горя, да так и сдохла от голода.
К счастью, Эмили часто оставляет дверь приоткрытой.
Стоит мне услышать, что мои подопечные заснули, я прокрадываюсь в их спальню и укладываюсь на той самой овечьей шкуре.
Всю ночь стерегу я своих хозяев и уже девять раз прогонял дикую кошку, посягавшую на Фридберта.
Но он ни разу меня не поблагодарил, наоборот: рычал на меня спросонья так, что в ушах звенело.
Ну и что с того, что та кошка очень похожа на нашу Мицци?
Откуда Фридберту знать, какая эта Мицци злющая и опасная: ему-то она нос когтями не царапала!
Увы, чёрная неблагодарность – удел верной овчарки.
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло: Эмили всегда на моей стороне, Малышка – свет моих очей, а Фридберт ещё поймёт когда-нибудь чего я стою.
Глава четвёртая,
в которой всё идёт наперекосяк
Дядюшка Ференц всегда говорил: бывают дни, когда буквально с лап сбиваешься.
Всё это начинается с самого утра.
Овцы блеют как оглашенные, петух загорланил на два часа раньше обычного, орут гуси, воют шакалы.
А всему виной ветер, который несётся над пуштой.
Он бушует, визжит, свистит, завывает, и всё приходит в смятение.
Это ветер-обманщик.
Услышишь его вой, и почудится, что это шакал подкрался совсем близко. Ветер треплет твою шкуру, забивает тебе нос своими запахами, ты чуешь шакала, вскакиваешь и обегаешь всё кругом в поисках зверя.
Но никакого шакала не видно…
Я и представить себе не мог, что в этих краях тоже бывают такие дни, Пусть здесь ничего не знают об овцах и о шакалах слыхом не слыхивали, но ветер знаком и тут.
Это тот же самый ветер, что в Венгрии, он и здесь носится по полям, ломает ветви деревьев, швыряется дождём в окно, свистит и завывает.
Мы, овчарки, знаем: в такие дни гляди в оба, чтобы стадо не разбежалось.
Пока твои подопечные держатся вместе, буря им не страшна.
Но на этот раз мне пришлось действовать в одиночку.
Клянусь, я сделал всё, что мог.
Я улёгся у входной двери и не сходил с места, не выпуская Фридберта из дому.
Никакие «Место!» или «Ко мне!», даже крики: «Прочь с дороги» и «Хватит уже!» не могли заставить меня покинуть свой пост у входной двери.
Но в конце концов Фридберт всё же меня перехитрил: пошёл на кухню и зашуршал там пакетом.
Ну, я сразу понял: скорее туда!
Я узнал этот звук, этот восхитительный шелест! Стоит его услышать, и слюнки текут.
От него и мёртвый проснётся…
Ради этого не жаль покинуть любимое место: беги со всех лап, если хочешь получить свиное ухо.
Но Фридберт меня обманул.
Он мигом захлопнул дверь в кухню.
Вот я и попался!
И свиного уха мне не досталось!
Я стал прыгать на дверь, скулил, лаял ему вслед.
Хотел его предупредить, что нельзя в такую погоду выходить из дому!
Да разве он послушает!
Не обращая внимания на мои предостережения, Фридберт покинул стадо.
Мне оставалось одно: я последовал примеру Мицци, вскочил на стул, а оттуда на кухонный стол, чтобы выглянуть в окно, – ведь я должен был следить за Фридбертом!
Ну откуда мне было знать, что стол накрыт к завтраку и там красуется заварочный чайник?!
Как я мог предвидеть, что скатерть соскользнёт на пол?
Мицци-то постоянно прыгает на кухонный стол – и ничего!
Просто невероятно, на сколько малюсеньких осколков может разбиться фарфоровый чайник!
А с каким грохотом и звоном падают на пол чашки и блюдца!
От такого тарарама даже самый голодный шакал пустился бы наутёк.
Я тоже поспешил укрыться под столом.
О, радость! – там валялась пара кружков моей любимой колбасы.
Наверное, они туда закатились, когда тарелка разбилась.
Мне как раз надо было успокоить нервы, а лучшее средство – хорошенько подкрепиться.
Но Эмили этого не поняла: она распахнула дверь в кухню и как закричит!
Громче, чем десяток собачьих свистков.
Да что там! Она бушевала и завывала сильнее, чем ветер за окном!
А потом схватила швабру и ринулась на меня.
Я попытался забиться в угол, но швабра доставала меня повсюду. Оставалось одно – спасаться бегством.
Я ринулся прямо сквозь расставленные ноги Эмили.
Ну как я мог предвидеть, что зацеплюсь когтем?
С Мицци такого никогда не случается, хотя она каждое утро трётся Эмили об ноги. И вот уже хозяйка растянулась на полу. Хорошо ещё, что тоже не раскололась на тысячу кусков!
Она заскулила жалобно-жалобно – ну прямо как Бенце, когда был щенком.
Я тут же бросился к ней и принялся лизать в лицо, чтобы утешить. Эмили была бледная-пребледная и тихо стонала, но не отгоняла меня.
Я понял – это дурной знак.
Тогда я лёг рядом с хозяйкой и решил ни за что её не оставлять: никакими силами меня было от неё не отодвинуть.
Время от времени я толкал Эмили носом.
Так мы поступаем с овцами, если хотим, чтобы те встали.
Но Эмили не шевелилась.
А ветер всё выл и выл за окном.
Как же я обрадовался, когда услышал, что открылась входная дверь! Раздались тяжёлые шаги Фридберта – всё ближе и ближе.
Ну, потом они поехали к доктору.
А я улёгся в свою корзину – по собственной воле, между прочим. Свернулся в три погибели и даже мечтал, чтобы мне хотя бы «Фу!» сказали.
Только Мицци всё было до лампочки. Она полёживала себе на кресле, на самом лучшем месте, и делала вид, что спит.
Прав был дядя Ференц: у кошек нет ни чувства долга, ни сострадания.
Они думают только о себе и не способны на дружбу.
Прищурив глаза, Мицци следила за мной, как я лежал, скорчившись, в корзине и винил себя во всех бедах.
Потом она потянулась и проскользнула под самым моим носом к кухонному столу.
Прыжок – и она уже на столе.
На моих глазах преспокойно вылакала молоко из молочника.
Всё до капельки.
А я-то совсем измучился от жажды!
От миски с водой тоже одни черепки остались.
Бывают же дни, когда всё наперекосяк!
Нет, я не жалуюсь.
По большому счёту, мне повезло: хозяева больше меня не ругали, оставили в покое.
Эмили всё ещё немного прихрамывала, поэтому Фридберт сам убрал осколки.
Но Малышка всё жё оттрепала меня за уши и надулась, потому что я разбил её любимую тарелку.
