Текст книги "Азазель"

Автор книги: Юсуф Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Лист IX
Родная сестра Иисуса

Я прекрасно помню тот день… Стараясь быть незаметным, я подошел ко входу в амфитеатр. Среди красиво одетых людей, на лицах которых виднелся отпечаток мирского довольства, я чувствовал себя неуютно: моя скованность, застенчивость, бедное изношенное платье бросались в глаза. Но монашество научило нас не стыдиться таких вещей.

Лекционный зал располагался в западном секторе театра, отдельно от основного здания. Народу собралось изрядно, причем было много женщин. Удивительно: я оказался на лекции, которую читала женщина и на которой присутствовали женщины. Такое было со мной в первый и последний раз. Поистине, все удивительно в этой Александрии, и все не так.

Пришедшие послушать лекцию разговаривали на греческом. Прислушавшись к их перешептываниям и спорам на пониженных тонах, я понял, что многие изучали философию. Они сыпали именами древних мыслителей, но я не помню, чтобы с языка кого-то из них слетело имя какого-нибудь святого или мученика. Как будто они существовали в ином мире. Вначале я боялся, что мне придется услышать некую совершенно языческую лекцию, но быстро разобрался, что математика к языческой, равно как и к любой другой вере, отношения никакого не имеет.

У входа в зал стояли солнечные часы, тень от которых падала уже на отметку десять. Я устроился в третьем ряду расставленных деревянных скамеек. Незадолго до появления Гипатии ко мне со второго ряда повернулся какой-то полный мужчина и приветливо улыбнулся. В ответ я поприветствовал его робкой улыбкой: разве можно не ответить улыбкой на улыбку! Не успел толстяк открыть рот, чтобы заговорить со мной, как послышался звук рога, извещающий о прибытии префекта города Ореста, который немедленно уселся прямо посреди первого ряда вместе со своей свитой. Наконец в зал вошла Гипатия, и все встали, приветствуя ее. Она поздоровалась с собравшимися, поднялась на кафедру и стала ждать, пока зрители усядутся. Через несколько секунд, все затихли, словно обратились в сфинксов, замерших вдоль длинной аллеи.

В ожидании речи Гипатии мое сердце заколотилось так бешено, что я испугался, как бы сидящие рядом не услышали его гулких ударов. Гипатия – почтенная и красивая женщина, даже очень красивая. Быть может, самая красивая во всей вселенной. Ей было около сорока. И все в ней казалось идеальным – и нос, и рот, и волосы, и глаза. А когда она заговорила, красота ее раскрылась и заиграла. Намного позже я узнал, что Гипатия сызмальства занималась наукой, обучаясь у своего отца – знаменитого математика Теона. А когда подросла, стала помогать ему готовить комментарии к работам Клавдия Птолемея {53}53
  Клавдий Птолемей (ок. 87–165) – древнегреческий астроном, астролог, математик, оптик, теоретик музыки и географ. В период с 127 по 151 г. жил в Александрии, где проводил астрономические наблюдения.


[Закрыть], автора книг «География» и «Великое построение» [7]7
  На полях этого листа есть примечание, написанное по-арабски: «Имеется в виду книга «Альмагест» – до настоящего времи основополагающий труд по астрономии. Я видел ее старинную греческую копию и несколько переводов на арабский с многочисленными комментариями в нашей церкви в Эдессе».


[Закрыть].

Гипатия… Когда пишу это имя, я как будто вновь вижу ее перед собой, стоящей на кафедре в просторном зале. Она – словно небесное создание, спустившееся на землю с божественных высот, дабы возвестить человечеству милостивую Господню волю. Обликом Гипатия напоминала Иисуса Христа, каким его обычно изображают: сочетание утонченности и величия. Внимательный взгляд серо-голубых глаз, широкий лоб, неуловимое изящество в одежде и позе, достоинство, которым Господь награждает истинную красоту. Из какого светоструйного материала была сотворена эта женщина? Она была совсем не похожа на других людей! Из какой прекрасной глины сотворил ее бог Хнум, каким небесным бальзамом напитал он эту женщину? О Господь мой, я богохульствую…

* * *

Оглядев притихшую аудиторию, Гипатия начала читать лекцию, которую я попытаюсь здесь отчасти воспроизвести.

«Друзья, недавно с острова Родос я получила несколько писем, в которых обнаружила замечания и отклики на свои предыдущие лекции, где объясняла некоторые положения достопочтенного Диофанта {54}54
  Диофант Александрийский – древнегреческий математик, живший предположительно в III в. н. э. Основное произведение Диофанта – «Арифметика» в тринадцати книгах, из которых сохранились только шесть первых.


[Закрыть], изложенные в его замечательном труде и касающиеся неизвестных количественных величин. Ввиду особой специфичности этой темы, я полагаю, мы сможем обсудить ее по окончании лекции, чтобы не нагружать присутствующих здесь неспециалистов в математике. Хотя я убеждена, что философия, о которой многие из собравшихся сегодня хотели бы поговорить, может основываться исключительно на математических постулатах. Да будет вам известно, братья и сестры, что великий Платон {55}55
  Платон (428/427–348/347 до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Сократа, учитель Аристотеля. В 387 г. Платон основал в Афинах собственную школу.


[Закрыть]велел написать на дверях своей школы в Афинах такую фразу: «Да не войдет сюда тот, кто не знает геометрии!»»…

Я просто пожирал Гипатию глазами, и она пару раз посмотрела в мою сторону, что привело меня в совершеннейший восторг. Я много лет изучал философию в Ахмиме, но не слышал там ничего подобного тому, о чем говорила эта женщина. На прекрасном греческом языке она объясняла нам, как человеческий разум может постигать скрытые тайны вселенной и проникать в суть вещей, а затем различать их акциденции и меняющиеся свойства… С ее уст слетали фразы, разъясняющие философские принципы, которые я слышал и раньше, но в ее исполнении они проникали в мое сознание и прочно оседали в голове. Даже такой известный афоризм пифагорейцев, как «Весь мир – гармония чисел» {56}56
  Пифагор полагал, что основа мира – не материя, а числа, которые образуют космический порядок – прообраз общего порядка. Познать мир – значит познать управляющие им числа. Пифагорейцы отрывали числа от вещей, превращали их в самостоятельные существа, абсолютизировали и обожествляли их.


[Закрыть], открылся мне по-новому. Благодаря Гипатии, я постиг многие изречения философов, смысл которых ранее был для меня темен.

Мне захотелось стать учеником Гипатии, или даже ее слугой, и до конца дней следовать за ней тенью. Еще я подумал о том, что, может быть, вернусь к Октавии и постараюсь вымолить у нее прощение за то, что три дня обманывал ее. Я признаюсь Октавии, что боялся потерять ее, и поэтому так долго молчал. И она простит меня и примет, и мы будем жить вместе. Я позабуду свои видения, смущавшие меня и вынуждавшие впадать в неосознанный грех… Познакомлюсь с ее хозяином-сицилийцем, когда он вернется из путешествия, и лучше узнаю Гипатию. Я займусь медициной и добьюсь небывалых высот на этом поприще и, возможно, найду лекарство от болезни «гаг»… Меня так захватили эти мечты, что я не заметил, как закончилась лекция.

Но я прекрасно запомнил, что сказала в тот день Гипатия: «Понимание, мои дорогие, бывает не только рациональным, но еще и духовным. Истины, к осознанию которых мы приходим логическим путем или путем вычислений, если не усваиваются нашим духом, остаются сухими фактами, и мы при этом совершенно не способны постичь их красоту… Вот уже несколько часов я беседую с вами и понимаю, что моя лекция слишком затянулась и я утомила вас, за что прошу прощения. Спасибо вам, что пришли сегодня. Через полчаса я вернусь, чтобы поговорить о математике Диофанта, и с удовольствием пообщаюсь со всеми, кому это интересно, но при условии, что они разбираются в вычислениях или, во всяком случае, не испытывают к ним отвращения, равно как и ко мне».

Собравшиеся заулыбались, а некоторые даже хохотнули и стали прощаться с педагогом. Я остался сидеть, где сидел, как камень, втиснутый в пирамиду, как неколебимые выбеленные отроги на нильских берегах моей родины. А куда мне было податься?

Ряды слушателей поредели, остались лишь самые усердные, которые перебрались поближе, на первые ряды. Префект, его свита и несколько слушателей столпились возле длинного стола, стоящего за дверями. Он был уставлен блюдами с разнообразными сластями, о которых упоминал издевавшийся надо мной глашатай в первый день моего пребывания в Александрии. Я не люблю сласти и не стал их пробовать, хотя живот так сводило от голода, что я чуть не падал в обморок. Я скромно удовольствовался лишь последней парой фиников, нашедшихся в моей торбе. Через полчаса префект со своей свитой удалились, а Гипатия вернулась в сопровождении небольшой группы коллег и учеников самого разного возраста. Как и в первый раз, стоило ей подняться на кафедру, зал затих. Нас осталось не больше двадцати человек. Я по-прежнему сидел на своем месте в третьем ряду. Внезапно Гипатия обратилась ко мне:

– Ты можешь пересесть на первый ряд, если хочешь.

– Нет, моя госпожа… Мне и здесь удобно. Ты очень любезна.

– Очень любезна!.. Чудно ты изъясняешься, чужеземец!

– Я с юга, благородная госпожа.

– Добро пожаловать в наш город.

Я немногое понял из того, что говорила Гипатия во второй части лекции, искренне сожалея, что в юности сбегал с занятий по математике. Слушая ее страстную речь, я неожиданно решил: буду изучать математику вместе с медициной и богословием. Прежде всего пройду начальный курс геометрии и арифметики, а затем усовершенствуюсь в обеих науках и стану знаменитым… Тогда меня носило, как сброшенный листок на ветру… И, наверное, таким я остался до сих пор!

Когда лекция закончилась, слушатели вновь окружили Гипатию. Не понимаю, как у меня хватило смелости подойти к ней и, не дожидаясь, пока она меня спросит, рассказать о себе: что я пришел в Александрию изучать медицину, что намерен провести в городе пять лет, пока не закончу учебу, после чего вернусь на родину и займусь врачеванием. Гипатия внимательно слушала, и это подбодрило меня. С отчаянной решимостью я заявил, что намерен посещать все ее лекции, в том числе по математике. Когда я замолчал, она произнесла:

– Значит, мы с тобой увидимся в следующее воскресенье, дорогой мой лекарь с юга.

– Госпожа… А ты не читаешь лекции по медицине?

– Нет, друг мой, к моему великому сожалению.

Отвечая на мой неожиданный вопрос, Гипатия улыбнулась, и этого оказалось достаточно, чтобы я перестал ощущать страх, голод и чувство одиночества. Указав на одного из стоящих рядом мужчин, Гипатия сказала:

– Вот этот наш очаровательный коллега Синесий из Кирены {57}57
  Синезий, или Синесий (370/375–413/414) – христианский богослов, философ-неоплатоник, представитель Александрийской школы неоплатонизма, ученик Гипатии; епископ Птолемаидский.


[Закрыть]тоже сначала хотел изучать медицину, но занялся философией. – И, немного помолчав, добавила: – Хотя сейчас он разочаровался в философии и уверовал в ее противоположность.

Человек, которого она назвала Синесиусом, заразительно засмеялся, слегка запрокинув голову, а затем, обратившись ко мне, дружелюбно сказал, положив руку на мое плечо:

– Не верь этому педагогу, брат мой, она уже дважды погрешила против истины, рассказывая тебе все это. Первый раз, когда назвала меня коллегой, хотя я всего лишь ее ученик… А второй раз, когда заявила, что я разочаровался в философии. То, что я встал на сторону церкви, не означает, что я отвергаю философию и поверил в ее противоположность.

Все, кроме меня, рассмеялись и направились к выходу из зала. Этого человека по имени Синесиус из Кирены я больше никогда не встречал, но слышал, что он стал не только одним из крупных церковных иерархов в пяти западных городах, известных под названием Ливия, но даже епископом в одном из них. По-моему, в Помарии {58}58
  Помария основана римлянами в IV в. как военное укрепление. В том же веке этот город стал центром диоцеза католической церкви. В настоящее время – г. Тлемсен на северо-западе Алжира.


[Закрыть].

Я немного отстал от всех и шел, тяжело передвигая ноги. Куда идти после этой закончившейся вопреки моему желанию лекции, я не знал. Но прежде чем за мной захлопнулась дверь, я заметил, что Гипатия разглядывает меня, будто надеется запечатлеть мой образ в памяти и вспомнить, когда увидит в следующий раз. Лучше бы этот следующий раз никогда не наступал! Замешкавшись у ворот, я видел, как она садится в свою колесницу. Полы ее платья были украшены вышивкой – и это последнее, что я запомнил тогда. Последнее очаровательное воспоминание о ней… Когда повозка скрылась из виду, я вновь оказался в одиночестве. В растерянности я озирался по сторонам, и в сердце мешались самые противоречивые чувства. Сгорбившись, я побрел по саду и наткнулся на большое дерево, под которым множество людей прятались от солнечного зноя. Удивительно, но среди прочих там оказались и мои прежние товарищи по школе в Наг Хаммади, все, как один, в церковных одеяниях.

Они окружили меня, восторженно приветствуя и радуясь внезапной встрече. Монахи спросили, почему я в мирском платье, и я объяснил, что ряса истрепалась и испачкалась, поэтому я держу ее в котомке, чтобы при первой же возможности выстирать. Кроме того, сказал я, не хочу, чтобы надо мной насмехались язычники. На вопрос, куда держу путь, я ответил, что у меня есть рекомендательное письмо к монаху Юаннису-ливийцу. Они его знали и проводили меня к нему. Так я впервые оказался в церкви Святого Марка.

Когда Юаннис-ливиец закончил читать рекомендательное письмо моего учителя, он поднял глаза и степенно и коротко спросил о его здоровье и делах. Я ответил, что у того все хорошо, но не признался, что знаю, как эти двое отвергают идеи прежнего епископа Феофила и обмениваются посланиями на этот счет, хотя оба в молодости были его учениками. Поначалу они верили, что Феофил борется с язычниками, уже давно выступавшими против христиан, но, когда увидели, что тот намерен превратить свою полемику в бесконечную войну, отвернулись от него и перестали его поддерживать… Я не стал говорить и того, что после смерти епископа ахмимский священник отправил меня в Александрию в надежде, что ситуация успокоится. Я лишь упомянул о том, что учитель рассказывал мне о том времени, когда они оба были монахами в монастыре преподобного отца Антония и жили по соседству с преподобным игуменом Шенудой {59}59
  Святой Шенуда (348–466) – настоятель Белого монастыря в Египте, один из самых почитаемых святых Коптской церкви. Возглавив после своего дяди святого Пахомия Великого Белый монастырь, предпринял ряд изменений в общежитской форме монашества (киновитстве), направленных на смягчение монастырского устава, более активное вовлечение монахов в общественные работы. Отстаивал необходимость обучения монахов грамотности и развития среди них образованности.


[Закрыть], главой «объединившихся» в Ахмиме, после чего черты лица Юанниса заметно смягчились. Когда я закончил говорить, он пригласил меня отдохнуть после долгого путешествия и позвал служку, чтобы тот проводил меня.

Перво-наперво служка повел меня в трапезную, представлявшую собой большой и просторный зал, и мы вместе поели горячей пищи. Затем он отвел меня в странноприимный дом, состоявший из множества чрезвычайно узких комнат. Отсюда, как он пояснил, через какое-то время я смогу переселиться в свободную келью… Через два дня я был уже полностью погружен в бескрайнее море Церкви… Десятки священников и монахов, сотни прихожан и паломников целыми днями толпились в храме, кто зачем: кто – помолиться, кто – испросить благословения, кто – исповедаться. Церковь – это пчелиный улей, в котором идет работа по прославлению Царствия Небесного. Жизнь в церкви не замирает даже глубокой ночью, когда в ней горит одно огромное и роскошное паникадило, подвешенное к церковному своду. Мне казалось, что это место – средоточие вселенной, частичкой которой являюсь и я. Не раз в те дни я убежденно говорил себе, что не принадлежу к прожигателям тленной жизни… Что меня избрал Господь для одного Ему ведомого дела, и да сбудется воля Его!

Я нашел пристанище в небольшой келье. По соседству проживали подобные мне служители Господа. В основном это были монахи из пяти западных городов (Ливии) и Верхнего Египта, но встречались и священники, ненадолго приезжавшие по своим делам из далеких краев, например из Эфиопии. Эти говорили на странном наречии. В первые дни на меня никто не обращал внимания, за исключением одного странствующего монаха, живущего в соседней келье в ожидании, когда он сможет отправиться вместе с эфиопами в их страну, чтобы поселиться там навсегда. Сейчас я уже и не помню, как его звали. Может, Бишва? По-египетски это означает «высокий», но тот монах был коротышкой. Меня он привлек своей степенностью, добрым нравом и своеобычностью. Ему было около тридцати. На коптском он изъяснялся как уроженец Верхнего Египта, как и я. Мы часто болтали в перерывах между молитвами и обеднями или по пути в трапезную и вскоре стали неразлучными братьями во Христе. Как-то в субботу, когда я сообщил ему, что хочу пойти послушать лекцию Гипатии, он вдруг встрепенулся и закричал:

– Брат мой, этого делать ни в коем случае нельзя! Ты не должен даже имени ее произносить! – И, явно испугавшись, заявил: – Она великая грешница! Неужели ты не пойдешь слушать проповедь отца Кирилла, величайшего из епископов, а вместо этого отправишься смотреть на эту дьяволицу? Господь не простит тебе такого греха! С моей стороны тебе ничего не грозит: я буду считать сказанное тобой проявлением дурного настроения и никому не расскажу о том, что услышал!

И потянулась бесконечная ночь. Я не мог уснуть, меня терзали беспокойные мысли: неужели я смогу забыть о встрече с Гипатией? Неужели ограничусь лишь тем, ради чего приехал? А может, мне стоит навсегда покинуть церковь? Уйти прямо завтра с утра и никогда больше сюда не возвращаться? Не замурован же я навечно в этих стенах! И какой смысл оставаться здесь? Ведь Иисус Христос начал проповедовать среди людей, а не среди священников и монахов, запертых в кельях! Вокруг него бурлила настоящая жизнь – так зачем же мы превращаемся в мертвецов, если еще не умерли? Но… в церкви я чувствую себя в безопасности, а ведь еще совсем недавно я был таким неприкаянным. Верующие – вот моя настоящая семья, а вовсе не та мирская, не считая, конечно, дяди, мучившегося от болезни печени «гаг» [8]8
  «Гаг» уже второй раз упоминается в пергаменте. Вероятно, это старое египетское название болезни, которую мы сегодня называем «шистосомоз».


[Закрыть]. Вряд ли он доживет до моего возвращения. И кого я застану, когда вернусь на родину? И где теперь моя родина? Дядина деревня, в которой он дожидается смерти? Или деревня моего отца, где меня никто не знает? Или деревня, в которой поселилась моя мать? Мать, каждую ночь засыпающая в объятьях человека, обагрившего руки кровью! Как я ненавижу его, и ее тоже! Ненависть убьет меня! Меня, который должен возлюбить врагов своих и платить добром за содеянное зло, чтобы превратиться в настоящего христианина и по-настоящему любящего человека… Но истинную любовь я познал только с язычницей, случайно встреченной на морском берегу. Она три ночи и четыре дня дарила мне райское наслаждение. О, если бы можно было снова вернуться к Октавии! Не отвергнет ли она меня и не обзовет ли вновь мерзавцем и подлецом? Октавия оказалась первой и, вероятно, последней, кто меня оскорбил. Больше никто и никогда не посмеет насмехаться надо мной, пока я, как монах, принадлежу к великой церкви. А может, мне удастся продвинуться по церковной лестнице и в один прекрасный день я стану епископом в каком-нибудь большом городе… Но нужна ли мне эта должность? Заменит ли она мечту стать великим врачевателем и научиться лечить болезнь «гаг»? Удастся ли мне отрешиться от мирских радостей, выполнив обещание, данное дяде, что посвящу свою жизнь Иисусу Христу? Не утрачу ли я при этом смысл существования? А если я скажу Гипатии, что готов жить в ее доме как прислуга, лишь бы перенимать у нее знания? А вдруг она согласится и поможет мне изучать медицину в Мусейоне {60}60
  В классической древности каждое место, на котором почитали муз, называлось «Мусейон». Мусейон в Александрии Египетской представлял собой государственный научно-учебный центр. Он был основан Деметрием Фалерским (350–283 до н. э.) в период правления в Египте Птолемея II Филадельфа (283–246 до н. э.). В состав александрийского Мусейона входили анатомический кабинет, ботанический и зоологический сад и, быть может, астрономическая башня. С александрийским Мусейоном была слита и основанная независимо от него Александрийская библиотека. Во время смут при Аврелиане, в 269/270 г. или 273 г., главные здания Мусейона были разрушены. Эта ученая школа погибла окончательно при Феодосии I, вследствие его распоряжений о запрещении языческих культов и разрушении языческих святилищ. Тогда александрийские христиане разгромили Серапион, на руинах которого они воздвигли свою церковь (391 г.)


[Закрыть], и я всего за два года стану знаменитым врачом? Ведь я уже многое успел узнать за время обучения в Ахмиме, мне не хватает только знаний по анатомии, а доктора в Мусейоне практикуют хирургию уже сотни лет, им ведомы все тайны медицинской науки.

Так я рассуждал той ночью, не ведая, что Мусейон уже два года как перестал существовать!

Путаные мысли бередили сердце и смущали дух. А если я выйду из церкви, восстану против нее, после того как все откроется, то меня сочтут ренегатом и ополчатся против меня, как против тех, кто отрекался от веры во времена императора Юлиана {61}61
  Флавий Клавдий Юлиан, известный также в истории христианства как Юлиан Отступник (331/ 332–363), – римский император в 361–363 гг., из династии Константина. Последний языческий римский император, ритор и философ. Став полновластным государем, прежде всего решил приступить к выполнению своей заветной мечты – восстановлению язычества. Объявление веротерпимости было одним из первых актов самостоятельного правления Юлиана. В своем «Эдикте о терпимости» от 362 г. Юлиан разрешил восстановление языческих храмов и возврат их конфискованной собственности, а также вернул из изгнания сосланных христианских епископов. Одновременно с этим Юлиан обещал большие выгоды тем из христиан, которые согласились бы отречься от христианства. После 362 г. столкновения между последователями язычества и христианами обострились. Многие христиане потерпели мученическую смерть.


[Закрыть]? Христианство сегодня – целиком и полностью официальная имперская религия. Мне не уберечься от доносов монахов, которых называют парабаланы {62}62
  Во время частных эпидемий в IV–V вв. некому было ходить за больными и убирать трупы. Смельчаки, решившиеся на это, объединялись в особую организацию. Их называли – парабаланы, то есть отважные, подвергающие себя смертельной опасности. Они пользовались уважением и рядом привилегий. Их освобождали от налогов. Патриарх Александрии епископ Феофил (385–412) стал использовать парабаланов в качестве военизированного формирования, подчинявшегося лично ему. В парабаланы он набирал бывших гладиаторов и военных.


[Закрыть]. Благодаря им меня будет ожидать участь отца, к их вящей радости, такой же, как радость моей матери… Но меня распирало желание на следующий же день встретиться с Гипатией, побеседовать с ней на философские темы, почувствовать, как растет ее уважение ко мне. Ведь как бы то ни было, она с уважением относится к каждому человеку. Недаром ее имя – Гипатия – на греческом означает «Небесная»… Она всего на десять лет старше меня, ну, может, на пятнадцать, а это небольшая разница! Пусть она усыновит меня или назовет своим младшим братом, и, кто знает, быть может, наступит день, когда она полюбит меня. И меж нами воцарится согласие, о котором пророчествовала Октавия: когда женщина любит мужчину младше ее по возрасту, она делает его самым счастливым человеком на земле. Но в этом мире не может быть ни счастья, ни радости!

Вихрь моих мечтаний был прерван звоном колоколов, возвещавшим о начале проповеди епископа Кирилла. Выйдя из кельи, я присоединился к другим монахам, и вместе с еще сотней прихожан мы вошли в церковь. Внутреннее пространство церкви заполнилось народом настолько, что невозможно было шагу ступить и приходилось топтаться на месте в окружении монахов, священников и дьяков, читающих Евангелие, наставляя и старых, и малых, борющихся друг с другом за новообращенных среди приверженцев бичевания, кающихся последователей учения Долгих братьев, монахов, прибывших из отдаленных монастырей Вади Натрун… Я был зажат со всех сторон армией Господа. Выкрики заполняли церковный свод и сотрясали стены; все говорило о том, что близится час какого-то великого события… Когда шумное ожидание достигло апогея и человеческие глотки готовы были разверзнуться, перед нами в своей ложе восстал епископ Кирилл.

В тот день я видел его впервые, и внушительная фигура епископа ошеломила и смутила меня.

Стоя во весь рост в ложе, стены которой были целиком отделаны золотом, епископ Кирилл взирал на нас сверху вниз. Над ним возвышался огромный деревянный крест с фигурой распятого Христа из раскрашенного гипса. На лбу Христа, его кистях и ступнях проступали ярко-красные капли крови.

Я стал разглядывать лохмотья, в которые была обряжена фигура Христа, а затем перевел взгляд на одеяние самого епископа. Если на Иисусе было надето какое-то рванье, кое-как прикрывавшее грудь и чресла, то служитель церкви был одет в расшитое золотыми нитями платье, из которого едва проглядывало его лицо. В руках Христос не держал ни одной суетной мирской вещи, а епископ опирался на посох, судя по блеску – из чистого золота. На голове Иисуса был колючий терновый венец, а голову епископа украшала переливающаяся золотом митра. Христос выглядел покорным и готовым принести себя в жертву на кресте, а Кирилл показался мне человеком, прочно стоящим на земле обеими ногами.

Епископ окинул взором свою паству, пристально оглядев собравшуюся внутри церкви толпу, и все замолкли. Он поднял золоченый посох, и шум окончательно утих. Затем он стал говорить:

– Дети Христа, во имя Бога живого благословляю вас сегодня и во все времена. Я начну свою проповедь с наставления апостола Павла из его Второго послания к Тимофею {63}63
  Второе послание к Тимофею – книга Нового Завета. Входит в число посланий апостола Павла. Два послания к Тимофею, любимому ученику апостола Павла, а также послание к Титу обычно называют пастырскими посланиями, потому что в них содержатся наставления, актуальные не только для адресатов, но и для всех пастырей Церкви.


[Закрыть], в котором он говорит, обращаясь ко всякому христианину во всяком месте и во всякое время: «Итак переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа. Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику. Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться» {64}64
  2 Тим., 1:1–2.


[Закрыть].

Вначале мне даже показалось, что, произнося эти слова, епископ имеет в виду меня, что это одно из его сокровенных чудес… А он тем временем продолжал говорить, и голос его торжественно звенел даже в самых отдаленных уголках церковного зала:

– Я начал со слов апостола Павла, чтобы напомнить вам, что мы живем в смутное время, в эпоху борьбы. Свет Христа распространился так широко, что днем озаряет всю землю, разгоняя мрак, время которого истекло. Но суеверия не перестают вить свои гнезда то там, то здесь, проявляясь на земле Господа в виде смут и ереси и прорастая в сердцах людей. Мы никогда не устанем бороться с этим, пока живы. Не для этого ли посвятили мы души свои нашему Господу Иисусу Христу? Так давайте же станем воинами истины, которые не увенчаются, пока не восторжествует небесная правда, давайте очистимся верой Спасителя, чтобы стать похожими на тех мучеников и святых, которые презрели мирскую суету и наслаждаются небесной славой и вечной жизнью.

Я заметил, как у многих на глазах навернулись слезы и лица осветились воодушевлением. Все взоры были прикованы к епископу Кириллу, завоевавшему словами души и сердца своей паствы. Обороты его греческой речи были необычайно мощны, он говорил языком пророков с искренней убежденностью первых отцов церкви. Я на минуту отвлекся и ушел в свои мысли, но его слова вновь заставили меня прислушаться.

– Что касается тех, кто называет себя Долгими братьями {65}65
  В Нитрийской пустыне в Египте, между Нильской долиной и Ливийской горной цепью, где проживало много общежительных монахов и отшельников, в V в. особенной славой пользовались четыре монаха: Диоскор, Аммоний, Евсевий и Евфимий, известные под прозвищем Долгие братья. Этим прозвищем они были обязаны своему высокому росту. С 398 г. началось противостояние Феофила и константинопольского патриарха Иоанна Златоуста. В 399 г. Феофил, придерживавшийся идей Оригена, распространил пасхальное послание, в котором развивал взгляды этого богослова. Однако это послание вызвало негодование египетского монашества. Толпы монахов, покинув пустыню, ворвались в Александрию, соединились со взбунтовавшимися горожанами и с оружием в руках потребовали от Феофила осуждения оригенизма. Патриарх уступил и высказался против Оригена. По инициативе Феофила начались преследования оригенистов по всему Египту. Наиболее авторитетными из них считались монахи Нитрийской пустыни, и именно на них патриарх Феофил направил свой главный удар. Летом 401 г. он лично возглавил вооруженный поход в Нитрийскую пустыню, силой изгнал оттуда инакомыслящих монахов и заселил их кельи благонадежными иноками. Около пятидесяти изгнанных нитрийских старцев во главе с Долгими братьями решили искать справедливости в Константинополе у патриарха Иоанна Златоуста. По их просьбе Иоанн призвал Феофила примириться с монахами, однако это лишь усилило неприязнь к нему Феофила и усугубило положение оригенистов. Тем временем Долгие братья, видя тщетность усилий Иоанна Златоуста, обратились непосредственно к императору Аркадию. Аркадий внял их доводам и повелел Феофилу предстать перед константинопольским патриархом в роли ответчика по делу нитрийских монахов. До своей смерти в 412 г. Феофил успел сочинить несколько посланий, в которых продолжил обличать оригеновскую ересь, однако к нитрийским монахам он стал относиться терпимее и даже позволил некоторым вернуться в пустыню.


[Закрыть], – вещал он, – мы не будем обращать внимание на их деяния и не станем вновь ввязываться в еретическую полемику, пытаясь отыскать истину в воззрениях их главы Оригена. Достаточно того, что его осудил папа Феофил, епископ этого великого города еще до того, как пару лет назад переселился в Царствие Небесное. Я не стану напоминать вам о решениях Священного собора Александрийской церкви сто тридцать пятого года эры Мучеников, или триста девяносто девятого года от Рождества Христова, осудивших Оригена, как не буду напоминать и о решениях последующих соборов, подтвердивших осуждение, приговоривших его к изгнанию и предавших анафеме. Таких соборов было несколько, они проходили в Иерусалиме, на Кипре и в Риме. Я не буду приводить выдержки из решений, принятых там благородными отцами, все они хорошо известны. Кто грамотен, должен сам прочесть их, а кто не умеет читать, пусть попросит в церковной библиотеке, чтобы его с ними ознакомили. Но сегодня я заявляю, что не позволю вновь возвращаться к взглядам умершего полтора века назад философа, который в своих богословских трудах наделал столько ошибок, впал в заблуждение и ересь и чьи писания не достойны священника. И пусть уймутся его ученики, эти Долгие братья [9]9
  На полях этого листа написано по-арабски: «Это четверо монахов, братья, последователи Оригена, считавшие его святым. Они отличались высоким ростом, поэтому получили прозвище Долгие братья. После их изгнания из Александрии они разъехались по стране, проповедуя свое учение, и собрали множество сторонников, прославлявщих Оригена и считавших его святым».


[Закрыть], и смирятся, как смирился Иисус Христос. Пусть удовольствуются своей долговязостью и не шляются по стране, сея сомнения и возбуждая умы своими еретическими завираниями, вредящими истинной вере! Той вере, которую мы, как честные солдаты Иисуса Христа, поклялись защищать своими жизнями.

Внезапно кто-то из стоящих принялся так истошно орать, будто глотка его действительно была луженой:

– Да будешь благословен ты на небесах, о папа, благословенны твои слова во имя Бога живого!..

Он продолжал выкрикивать этот призыв, пока к нему не присоединились остальные, уже охваченные возбуждением. Панегирик епископу Кириллу сотрясал стены церкви… Папа сотворил перед собравшимися крест, дважды поведя в воздухе своим посохом, отчего их воодушевление стало перерастать в общее помешательство… Некоторые падали в обморок прямо под ноги стоящим, другие всем телом раскачивались в такт выкликаниям, были и такие, кто стоял закрыв глаза, из которых обильно текли слезы. Епископ, или папа, как называли его в Александрии, развернулся и исчез за дверью ложи вместе с толпой других старших священников, держащих в руках кресты, крупнее которых я никогда прежде не видел.

И началась моя повседневная и рутинная, не считая распаленных криками воскресений, жизнь в церкви Святого Марка. Постепенно я покорился воле Господа. Монах Юаннис присматривал за мной, не переставая предостерегать, чтобы я держался подальше от александрийской монашеской братии, и особенно от тех, кто называл себя «отважными» и «подвергающимися смертельной опасности». Среди них выделялся один престарелый монах, отличавшийся особой истовостью, который вызывал у меня неприязнь. Лишь спустя несколько месяцев я узнал, почему мне так противен его разбойничий вид. Этот пожилой инок был родом из Верхнего Египта, но при этом терпеть не мог никого, кто приезжал в Александрию из тех мест. Как-то раз, примерно через год моего пребывания в Александрии, я встретил его на церковном дворе. Он поманил меня клюкой, с которой никогда не расставался, и, когда я подошел, прошамкал:

– Уезжай обратно к себе, таким, как ты, в Александрии не место.

Его голос напоминал шипение змеи, а слова жалили, как укусы скорпиона. Я не понял его намека, но монах Юаннис, когда я рассказал ему об этом происшествии, посоветовал держаться от него подальше. Спустя несколько дней церковный служка рассказал мне под глубоким секретом, что этот древний монах – парабалан – один из героев веры. В молодости он примыкал к группе, которая казнила александрийского епископа Георгия Каппадокиянина {66}66
  Император Юлиан издал позволение возвратиться из места ссылок представителям всех христианских сект. В то время епископом Александрийским был Георгий Каппадокиянин, проживавший вдали от Александрии – на востоке. На основании указа Юлиана он возвратился в Александрию. Его возвращение вызвало бунт, ибо он отличался жестокостью, и он был убит населением города. Юлиан в письме к александрийцам сделал им строгий выговор за это убийство.


[Закрыть], заколов его мечами на улице в Восточном квартале.

– Это случилось полвека назад, – сообщил он, понизив голос до шепота. – В семьдесят седьмой год эры Мучеников, то есть в триста шестьдесят первом году от Рождества Христова.

– А почему они сотворили это с александрийским епископом? – спросил я.

– Потому что он был навязан нам Римом. Он был еретиком, последователем этого проклятого Ария.

* * *

Размеренно текло время в Александрии. Я чередовал занятия медициной и богословием и среди церковной братии прославился усердием к молитвам и немногословием, опережая многих в прилежании и благочестии. По прошествии дней и месяцев я позабыл многое из того, что произошло со мной в первые дни в этом городе. Ни о Гипатии, ни о ком-то еще я ничего более не слышал, пока не наступил этот ужасный четыреста пятнадцатый год от Рождества Христова. Он начался с распространившихся среди церковной братии слухов об обострении отношений между папой Кириллом и префектом Александрии Орестом. А вскоре стало известно, что толпа верующих преградила префекту дорогу и забросала его камнями, хотя он был христианином, крещенным в юности в Антиохии самим Иоанном Златоустом. А ведь еще Иисус Христос в своей проповеди запретил евреям побивать камнями блудницу, произнеся свое знаменитое: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень».

Несмотря на то что вражда между епископом и префектом продолжалась, меня эти события мало занимали. Я был настолько поглощен повседневными делами, молитвами и скучными занятиями, что мне было не до слухов и досужих сплетен, пока на разных собраниях не стало все чаще звучать имя Гипатии. Мне казалось, что я совершенно позабыл о ней, хотя всякий раз, как слышал ее имя, мое сердце начинало учащенно биться.

Мало-помалу мне стало интересно, что творится за церковными стенами, и я начал прислушиваться к чужим разговорам и следить за развитием событий. Я было пристал с вопросами к Юаннису, но тот отругал меня и велел заниматься только тем, ради чего я пришел в Александрию. Через несколько дней я вновь исподволь обратился к нему, но он снова посоветовал мне ни во что не встревать и не отвлекаться от занятий в церкви. Я стал расспрашивать других, но не узнал ничего, что умерило бы мою сердечную тревогу. Тем не менее из болтовни нашего служки, отлучающегося из церкви в город, я выяснил, что ненависть папы к Гипатии достигла предела. Поговаривали, что префект Орест изгнал одного христианина из городского совета, что вызвало у папы приступ гнева. Также рассказывали, что префект воспротивился папскому желанию изгнать евреев, выселенных епископом Феофилом в гетто, расположенное в восточной части города, за пределы Александрии. Еще говорили, что Орест должен оказывать всемерное содействие нашим единоверцам, а эта дьяволица Гипатия отговаривает его от этого. Ее также обвиняли в чародействе, в изобретении колдовской астрономической машины для звездочетов и гадателей. Болтали еще много о чем, и все вызывало тревогу.

Прошло еще несколько наполненных напряженным ожиданием дней, пока не наступило то злосчастное воскресенье. Злосчастное – в полном смысле этого слова. Утром папа Кирилл появился в своей ложе, чтобы обратиться к собравшимся с традиционной еженедельной проповедью. У него был явно удрученный вид. В этот раз он не взирал на присутствующих с обычным удовольствием, а, выдержав длинную паузу, прислонил золоченый посох к стене ложи, воздел руки к небу так высоко, что опали широкие рукава его облачения, и гремучим голосом принялся читать главную евангельскую молитву: