Текст книги "Рождён свободным выбирать"

Автор книги: Юрий Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Прохор всегда ходил босиком, в трусах и пальто на голое тело и неважно – лето было или зима. Этакий прообраз бомжа с красным, как после парилки телом и опухшим от пьянства лицом – он, пожалуй, был самым нормальным из цеха натурщиков и изъяснялся, на удивление, высоким стилем опустившегося интеллигента. Мы любили поговорить с ним во время урока, где он обычно представал нам в образе сатира и после глотка своего пойла, заметно оживившись, сыпал философскими терминами и крамольными цитатами из древних мужей. Его терпели в училище и в городе, тем более, что сто первого километра в Пензе не было, а на Колыму он ещё не наговорил. В те времена расцвета и торжества социализма к сумасшедшим, дуракам и пьяницам отношение было как к неизбежному бытовому злу – и надо бы бороться, но как бороться со всей страной? Всё же Прохор не уберёгся от своего языка. Было это седьмого ноября, когда колона нашего училища проходила по улице Урицкого мимо дома, где проживал наш опустившийся философ. Тот вышел на крыльцо совершенно пьяный, в кепке, с красным бантом и пальто на голое красное тело. Нещадно картавя и коверкая слова, он кричал в толпу призывы о том, что землю надо отдать крестьянам, фабрики рабочим, а кисти и краски – художникам. Он бесновался до тех пор, пока откуда не возьмись, появились люди в сером, которые скрутили и быстро затолкали самозванца в подъехавший воронок. Через неделю Прохор появился в училище тихий, совершенно трезвый и просветлённый…

В начале семидесятых в училище бесплатно обучались представители всех народностей союза. В нашей группе учились: кореянка, этнический немец из Казахстана, удмуртка, эрзя – мордовский парень, сибирячка, кавказец – все с разных регионов страны. Были западники, из Риги. Они считали себя элитой, может потому, что учились у известного театрального художника, а может просто считали себя Европой. Одевались они лучше нас, наверно и питались сытнее… Во всяком случае мне приходилось туго – на лучшее, что я мог расчитывать был абонемент в кафе «Парус» за тридцать семь копеек. Когда не было и этого – был хлеб и горчица на столах. Никогда не забуду солёные грузди хозяина квартиры, где я снимал угол вместе с парнишкой из Сердобска. Грузди были в бочке, в сарае, куда мы лазили для того, что бы пополнить наш скудный рацион. Они прекрасно сочетались с чёрным хлебом. Когда я вспоминаю о тех временах, мои мысли невольно и приводят меня к еде: и самая яркая из них – о солёный груздях хозяина квартиры. Мои товарищи, те, с которыми я дружу до сих пор, жили по соседству со мной и у них всегда хватало средств на плавленный сырок «Дружба» и портвейн «Кавказ», который так хорошо пился под Володю Высоцкого и «мои» грузди… Один из них теперь пьёт виски, другой тяготеет к водочке, но оба они променяли бы все свои награды и звания на глоток дёшевого портвейна и кусочек той жизни, где осталась их молодость и ощущения здорового тела.

К концу третьего курса я научился курить, и это был, пожалуй, самый ненужный навык, приобретённый мною в жизни, но осознание, того,что сигарета в руке должна была придавать весомости моей внешности, примиряла меня с этой вредной привычкой. Я повзрослел и окреп, из худощавого подростка я превратился в симпатичного юношу, к которому уже присматривались некоторые особы противоположного пола – так присматривают себе платье на вырост, представляя себе, как я буду выглядеть на них лет этак через пяток. Мне льстило такое внимание, но я не знал как этим пользоваться, в результате набил себе много любовных шишек. В конце – концов, я научился находить утешение в искусстве и, хотя зов плоти был очень сильным, мне удавалось обуздать его изнуряющими бдениями с натурщицами, в коих учился видеть не только объект вожделения, но и образец природы для воплощения в рисунке и глине. Думая, что обуздал плоть, я ждал просветления, как ждёт его буддийский монах, пройдя путём Самадхи. Мне казалось, что цепь перерождений вознесёт меня на сияющую вершину совершенства и познания, я был готов к испытаниям и самопожертвованию, но не учёл, одного обстоятельства, которое чуть не закрыло мне путь к вершине. Дело в том, что, пока я бредил идеями буддизма, одна из натурщиц, явно не разделявшая моих воззрений, положила свой похотливый глаз на меня, и, однажды, сам того не ожидая, я чуть было не оказался в её постели. Спасла меня сущая безделица – я успугался её нижнего белья и бежал из рассадника похоти, стремясь забыть происшедшее, как кошмарный сон. Я думал, что такое больше никогда не повторится, но ошибся, она открыла на меня охоту и вскоре по училищу поползли слухи. Как тараканы, они разбежались по коридорам и аудиториям и только ленивый не комментировал моё, якобы, падение.

В конце-концов резолюцию наложило комсомольское собрание, случившееся негласно, в усеченном составе, где мне поставили на вид мою, недоказанную связь с натурщицей и потребовали прекратить безобразие. Мне не удалось опровергнуть общественное мнение, не удалось, сколько ни старался, доказать обратное. Но с тех пор отношение ко мне радикально изменилось, меня перестали называть «сынком», наши девки, которые раньше запросто садились ко мне на колени, теперь держали дистанцию, а те, которые раньше были недосягаемые, наоборот, приблизились и начали говорить со мной на равных, и я понял – хочешь поменять ситуацию, закати скандал. В те годы скандалов не было. Жили мы в спокойной стране, где ничего не происходило, кроме регулярных съездов партии…

Когда пришло время, вся наша группа взялась за выполнение дипломных работ. Я, как и следовало ожидать, взял грузинскую тему, так как находился под очарованием грузинской культуры. Мой чистый лист высококачественной бумаги ждал достойной темы. С большим энтузиазмом я взялся за работу, но уже через короткое время, понял всю тщетность моих усилий. Работа над дипломом не шла. Всё что делалось становилось похожим на произведения моих кумиров и я, с ужасом понимал, что находясь под влиянием их творчества, мне не удастся создать что– нибудь своё. Это в конце-концов доконало меня. Я перестал приходить в мастерскую и бродил по городу с потерянным видом. Мне говорили: «Сделай хоть что– нибудь», но я понимал – пока не пойму какую тему выбрать и, не найду ключ, в котором будет выстраиваться моя композиция, мне нет смысла что– нибудь начинать. Оставалось чуть больше недели до защиты диплома и понимая, что, до окончательного провала, остаётся совсем немного времени, я решился на подлог – изобретение, которое пришло мне на ум в минуту отчаяния. Рецепт был прост – для создания произведения с определённым стилем и тематикой следовало взять от каждого искомого маэстро приёмы его лепки, перемешать не взбалтывая, затем варить в своей голове до готовности, сдабривая приправами своих пластических находок и знаний анатомии, потом, не расплескав полученного образа, перенести его в глину и уже после этого, выдав всё это за плод своего вдохновения, почить на лаврах… Через неделю моя метода выдала дипломную работу под названием: «Золотая свадьба», на которой были изображены грузинская чета преклонных лет. Грузин с лицом Важи Пшавела и грузинка похожая на Софико были благосклонно приняты комиссией и аттестованы с оценкой отлично. Смешанные приёмы Эгуджи и Мераба, талантливо проработанные моей рукой, не бросались в глаза, и в дальнейшем я, окрылённый неожиданным успехом, подумал развить в себе это умение и намеревался, замахнуться и перемешать Бурделя и Манцу…

Так, на первый взгляд, с неоднозначного успеха начался мой путь, началась моя увлекательная, полная хитросплетений и открытий карьера художника.

На этом пути меня ждали…и я пошёл.

«Мои призраки»

Если бы вы хотели начать свою жизнь в благоприятном для этого занятия месте и стать настоящим мужчиной с повадками, понтами и походкой мачо, которая всегда бы угадывалась в любом городе советского союза, вам надо было родиться в Грозном, в городе наводнённом красивейшими девушками-горянками. Чтобы проверить это, вам надо было выйти, в конце семидесятых годов, вечером на «бродвей» и, пройдя по этой улице с громким название проспект Революции, убедиться в правдивости моих слов, ведь сюда дефилировать по аллее проспекта приходило всё активное женское население. Сюда стекалась молодежь, «выходила в свет» творческая интеллигенция и, куда ж без них, являли свои награды заслуженные пенсионеры республики. Молодежь стояла кучками, старики сидели, интеллигенция, прогуливаясь, делилась впечатлениями. Здесь было шумно и местами очень весело. Над веселившимися висел дымный «духман», запах которого было трудно с чем-то спутать, на лавочках велись неторопливые беседы о том, что раньше, все-таки, жилось лучше, чем сейчас. Девушки ходили обычно парами, держась за руки и молодёжь противоположного пола, плотоядно поглядывая им вслед, отпускала скабрёзные шуточки. Дальше этого не шло. Попытки познакомиться, считались за проявление слабости, поэтому если знакомство всё же случалось, то его стыдливо, как и все последующие встречи, скрывали. В те времена всеобщего ханжества среднестатистический кавказский юноша был целомудрен, сексуально безграмотен и, что, как устроено, узнавал только после свадьбы. Кавказцы, особенно чеченцы, со своими особенными понтами, наивно считали себя людьми особенными и говорили так: – если ингуш режет барана – это братоубийство, если чеченец режет осетина – это резьба по дереву. Но в те годы всё было беззлобно и спокойно и никто никого не резал. В городе середины семидесятых, ничего не изменилось с тех пор, как я ушёл в армию – всё также в школьном дворе играли в футбол мои вчерашние одноклассники, и всё также в своей коляске сидел безногий сосед дядя Митя, каждый день выезжавший на улицу на свой постоянный пост у ворот и знавший кто, куда и во сколько прошёл. Прогулявшись по городу, я навестил друзей и знакомых. В гимнастическом зале «Динамо», куда я заглянул в первую очередь, оттачивала своё мастерство, под неусыпным надзором тренера Кима Вассермана, половина мужской сборной страны и мой друг Володя Марченко. Несмотря на предательство тренера Ростороцкого, который вместе с Турищевой перебрался в Ростов-на– дону, поменяв «Динамо» на армейский клуб, в Грозном всё ещё была сильная школа гимнастики. Ребята, которые творили чудеса на турнике и брусьях, составляли костяк сборной и заслуженно были обласканы местной властью, которая после бегства примадонны гимнастики, всецело переключилось на мужчин. Они терпели внимание администрации и явно скучали по ощутимой встряске, поэтому встретили меня оживлённо и, будучи подверженные человеческим слабостям, с удовольствием составили мне компанию. С неделю нам было весело, застолья переходили из за столов на природу и возвращались в городскую среду. Встреча плавно и неуклонно перетекла в Володину свадьбу, где я отметился как шафер, и где так устал, что начал забывать названия предметов и напитков, и мне приходилось тыкать в них пальцем чтобы окружающие понимали, что я имею в виду. Но скоро мне всё надоело и я решил сменить тему. Я исчез по-английски и меня никто не искал. Свадьба перманентно продолжалась ещё неделю, а мне, когда я протрезвел, предложили взять выпускной класс в художественной школе. Я согласился, несмотря на тот негативный опыт, полученный когда-то на педагогической практике в училище и надеялся, что мне хватит душевных сил и терпения работать в школе, где начались мои первые шаги в искусстве. Преподаватели художественной школы №1 города Грозного были людьми своеобразными, которые морочили неокрепшие головы рассказами о великих художниках, сопровождая всё это показом картинок из толстенных книг по истории искусств. Некоторые из них были с претензиями на оригинальность, другие оригинальные в своих претензиях на исключительность, а третьи, просто втихую пили на рабочем месте и ни на что не претендовали, над всей этой кунсткамерой стояла семейная монаршая чета – мой первый учитель, директор Земсков и его жена Тамара, с которой они всегда ходили вместе и, которая исполняла обязанности бухгалтера и кассира за одну зарплату. После введения в должность и знакомства с учениками, которые были ростом с меня и ненамного моложе, я начал преподавать, но моя молодость неожиданно преподнесла мне проблему – две девицы, неизвестно для чего ходившие на занятия, и, наверно, перепутавшие меня с одногодками, страдающими от избытка гормонов, откровенно делали мне глазки. Девицам недавно исполнилось по шестнадцать лет и, судя по томным взглядам, им очень хотелось замуж, но я считал, что им ещё рано строить отношения, и поэтому никак не отвечал на попытки флиртовать со мной. Но,как говорится, против природы не попрёшь – через полтора месяца, тёмненькая пропала из виду, а ещё через три мне сообщили, что она добилась своего… Как ни странно, оставшаяся девица, взялась за ум и, к окончанию школы, проявила недюжинные таланты. Моё преподавание оказалось успешным и после окончания школьного курса обучения,благодарные ученики стащили с меня мой галстук и, разорвав его на одиннадцать частей, превратили несчастный аксессуар в фетиш. Вечерами я рисовал античные гипсовые торсы, руки, ноги и другие части тела разобранного на составляющие царя Давида и к лету был готов к поступлению в «Муху», что в переводе со сленга называлось ленинградским высшим художественно-промышленным училищем имени Веры Мухиной, где я надеялся продолжить своё обучение скульптуре. Следуя приглашению на экзамен, присланному мне в ответ на мой запрос, я отправился в Ленинград в начале июня, но когда я прибыл в училище, экзамены уже вовсю шли и на мой вопрос «как же так?», мне ответила секретарь комиссии, голосом пригодным для чтения приговоров в суде, что вина на мне. Спорить было бесполезно. Один из преподавателей намекнул, что дело здесь не чистое и, посмотрев мои рисунки, посоветовал обязательно приезжать на следующий год. Я побродил по Ленинграду, и понимая, что до поезда оставалась масса времени, решили навестить своего приятеля Валеру Ложкина, с которым познакомился на свадьбе Марченко, когда там гуляла вся сборная по гимнастике, удивляя, неспортивную часть гостей, неимоверной стойкостью и равновесием. Ложкин сделал тогда двойное сальто со стола , а Оля Корбут прошлась по спинкам стульев и, сделав соскок, упала на шпагат. В общем было весело… Валера открыл дверь не сразу, я уже собрался уходить, когда он появился в проёме дверей в коротком халате с мокрой головой и что-то жевал – я сразу не понял, что это жвачка. Маленький гимнаст Ложкин только что вернулся из-за бугра, куда он в составе сборной ездил на показательные выступления. Что он там показывал мне было не интересно, главное что он вернулся обратно в страну, а не остался за бугром, как через пятнадцать лет это сделает олимпийский чемпион Монреаля Володя Марченко, к тому времени отсидевший за наркотики и лишённый всех наград и званий. После зоны он отправился в ФРГ, куда купил тур на три дня, чтобы остаться навсегда. Он так и сделал, но угодил в лагерь для перемещённых лиц и несколько раз бежал из него. Его возвращали обратно, но он опять бежал, пока не попал в Марсель, из которого, тайком пробравшись на корабль, попал в Монреаль, туда, где его ещё помнили как героя олимпиады. Ему очень повезло: во-первых – в трубе, где он коротал время всю дорогу до Канады, его никто не обнаружил, потому-что случись иначе, капитану легче было выбросить его за борт, чем лишиться лицензии за провоз безбилетника; во-вторых, всю дорогу до Монреаля шли на двух машинах и в трубе, где прятался беглец, было не жарко, в третьих; когда Володю обнаружили, на судне была полиция…Потом его судили и по приговору суда в течении трёх лет он должен был либо подтвердить вид на жительство, либо покинуть страну. Что интересно – многие сбежавшие в Канаду так и жили с этим многие годы, от одного приговора суда до другого. Несколько лет Володя жил в таком же режиме , воровал тележками в супермаркетах, за что в родной стране его бы покалечили, но там его забирали в полицию, и потом отпускали. Он много пил, и однажды с таким же бедолагой, по ошибке, выпил тормозной жидкости, приняв её за денатурат. Собутыльник не перенёс эксперимента над организмом, а Володю вылечили, но душевную травму и поехавший скворечник поправить не удалось и, поэтому, после больницы, он начал искать бога. Простое, на первый взгляд, желание обрести поддержку на небе, неожиданно упиралось в непреодолимые разногласия – мусульманство и иудаизм он отрезал сразу, чтобы потом, видимо, не резать у себя, буддизм не понравился монотонными причитаниями и изматывающими, многочисленными воздержаниями, христианство не устроило узаконенным пьянством и чревоугодием служителей культа. После долгих мытарств и метаний между религиями и сектами, его охмурили братья Иеговы, обещая ему, что все сдохнут и пропадут, а он, как ценный свидетель возродится и будет со Спасителем отсеивать зёрна от плевел. Что это случиться уже завтра, чуть ли не с утра, поэтому надо спешить рассказать об этом всем тем, кто ещё не спасся и, раскрыв братские объятья, привести их в лоно Иеговы. Так Владимир Марченко, потерянный для мира, обрёл своё место в самой закрытой секте…

Валера Ложкин образца семьдесят седьмого года, стоял передо мной мокрый, после ванны, в городе овеянном революцией и носящим имя вождя мирового пролетариата. В руке его была, невиданная мною доселе бутылочка «Кока-колы», а в, вытаращенных от удивления, глазах немой вопрос. Мы обнялись, и после обмена дежурной, но полезной информацией, направились в ресторан по названием «Нева», где у Ложкина был знакомый халдей. Через пол часа мы уже пили шампанское вчетвером – халдей подсадил к нам двух очаровательных девиц, тщательно отобранных в очереди у входа. Он представил нас, как членов гимнастической сборной и веселье началось. Утром, распрощавшись с девицами, мы с Валерой, решив похмелиться, вновь оказались у ресторана. Халдей с радостью организовал нам столик, кухня ещё была закрыта, мы ограничились холодными закусками и шампанским,

и вечером опять повторилась вчерашняя оргия, с танцами, весёлыми девушками и неконтролируемым потреблением алкоголя… Проснулся я в незнакомом месте, на незнакомой кухне, на скрипучей раскладушке. Какое-то время я прислушивался к закипающему чайнику, пытаясь вспомнить вчерашний вечер, но в голове было пусто и почему-то больно. Я уже собрался встать, но в это время,на кухню вошла ОНА и всё стало на свои места – как в быстрой перемотке, передо мной пронеслись кадры вчерашних событий и я вспомнил, что её звали Наташа и что пила она наравне со мной, что попёрся провожать её на дачу. Вспомнил как посадил её в электричку, доехал с ней до какого-то посёлка и уже там силы оставили меня и я вырубился прямо на крыльце её дома, загремев вёдрами и, разбудив родителей. Меня перетащили на кухню и уложили на раскладушку, где я должен был почивать до утра, но среди ночи я очнулся с ощущением чего-то недоделанного и, в темноте кухни, выбравшись из раскладушки, направился, осторожно крадясь на четвереньках, в строго определённом направлении, в комнату Наталии. Дойдя до середины освещённой залы, я поднял голову и увидел родителей, стоящих на антресолях как часовые на вышке. В полном молчании, я развернулся и исчез в темноте кухни. Теперь я всё это вспомнил и узнав, что родители ушли на речку, я отказался от кофе. Выяснение отношений с родителями не входило в мои планы и, скомкав прощание с Наташей, я поспешил ретироваться. Ложкин встретил меня возле парадной и потащил в гости к халдею, который загрузил нас, вместе продуктами и женой, в новенькие «Жигули» и повёз на пикник туда, где Нева соединялась с Финским заливом, где, отведав шашлыка и сухого вина, мы разомлели на ласковом солнышке, которое, как известно, не частый гость в этих местах. Было так хорошо, что не хотелось уезжать. Но уезжать было надо – деньги мои заканчивались, родные мои ожидали от меня вестей и, по приезде в город, я начал собираться домой…

Я вернулся в Грозный. Преподавать мне больше не хотелось, тем более, что на моё место уже взяли человека и я отправился в художественный фонд. Август в Грозном – самое козырное время года, работать мне совсем не хотелось и я ухватился за предложение поехать в командировку на базу сборной по академической гребле, которая находилась высоко в горах на озере Казиной Ам. Нас кинули на сборную в качестве шефской помощи с выставкой картин. Озеро, спрятанное в горах, блеснуло нам с серпантина, как драгоценность, немыслимого цвета и, пока мы подъезжали к базе, я не мог оторвать глаз от этой красоты. На территории базы ходили «амбалы» обоих полов, крепкие как бетонные статуи в городском парке. Они таскали длиннющие лодки, в которые садились друг за дружкой и гребли на середину озера, оглашая окрестности надсадными рыками, но громче всех орал недомерок, которого они возили по озеру. Этому малышу в команде ничего не надо было делать. Вся его задача состояла в том, чтобы часами сидеть в парной, сгоняя вес до сорока пяти килограммов, орать, отсчитывая ритм и плавать в воде, куда его после победы бросали гребцы. За всё это он получал медали наравне со всеми, о чём, как мне кажется, стоило бы задуматься федерации академической гребли…

Намалёванные мной плакаты ценились партийными функционерами и оскорбляли моё достоинство, но другой работы в должности художника-оформителя не было и я смирился. Свежую струю внёс, прибывший из Москвы выпускник «Строгановки» по имени Дорчи. Странное имя принадлежало чеченцу, который получил высшее образование по «квоте», предоставлявшуюся всем национальным кадрам страны, поэтому он поступал вне конкурса, составлявшего тринадцать человек на место, и получал большую стипендию от республики. Дорчи повернул мои мысли в сторону МВХПу (б. Строгановское) и я решил ехать в Москву.

Вечерами я снова выходил на «бродвей» и воздух конца лета пьянил меня вместе с вином, выпитом на лавочке с друзьями. И, чего греха таить, пустив «косяк» по кругу мы проводили вечер в приподнятом настроении. Южные вечера, с пением цикад, запахами ночных цветов, негой и покоем природы были бесплатным бонусом наших посиделок, продолжавшихся до глубокой ночи, пока друзья-гимнасты не разбредались по своим домам, благо что жили они в пятнадцати минутах от центра. В городе всё находилось в пятнадцати минутах ходьбы, никто не ездил на транспорте и не потому, что транспорта почти не было – по городу приятно было пройтись среди цветов и тенистых каштанов, заглянуть в палисадники к хозяевам частного сектора и, потом, спешно покидать место мародерства, скользя по улицам и переулкам лёгкой и быстрой походкой, оказаться на рынке, где царило изобилие и свободная торговля. С утра все хозяйки отправлялись на сюда за покупками. Это происходило регулярно и путь покупателя начинался с мясных рядов, в которых, если повезёт, можно было добыть неплохой кусок говядины, что, в те времена, считалось роскошью. Далее, воспрянувшая духом, хозяйка, входила в рыбные ряды, где всё возвращало её к реальности, состоящей из консервов с морской капустой. Бегом преодолев пустые, как глаза Иова, ряды, с давнишним, но всё ещё устойчивым запахом рыбы, она выскакивала в мир изобилия овощей и фруктов. Было на этом рынке особенное место, куда на телегах в бочках свозили вино местные крестьяне. Они становились в форме «каре», образую квадратный редут, из которого, знаю по себе, было достаточно трудно выбраться. Я приходил с бидоном, имея твёрдое намерение купить вина, пробовал стаканчик напитка, и прежде чем купить, проходил всю очередь желающих продать мне своё пойло. К концу дегустации вин, я был пьян и мне было пофиг, что бидон был пуст.