Текст книги "Семеро солдатиков"

Автор книги: Юрий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– У меня такие друзья чердак обокрали, – криво усмехнулся ловец, и вдруг Олежка заметил, как лицо ловца меняется, и он начал бормотать что-то странное. – Друг... человека... Дружок...

Олежка медленно обернулся и увидел своих друзей – семерых солдатиков. Они стояли за его спиной, и рядом с каждым из них у ноги сидела собака.

Рядом с Понедельником – узкомордая колли с длинной волнистой шерстью.

Со Вторником – эрдельтерьер с жесткой, словно проволочной, шерстью, обрубленной мордой и с редкими усами.

Со Средой – огромная, похожая на льва московская сторожевая с большой тяжелой головой и рыжей шерстью за ушами.

С Четвергом – боксер, мускулистый, апатичный, с печальными глазами.

С Пятницей – немецкая овчарка с черным блестящим чепраком.

С Субботой – кудрявый пудель с висящими ушами и кисточкой на конце хвоста.

А рядом с сержантом Воскресенье – большая добродушная дворняга с лукавыми глазами.

Командир молчал. И солдаты молчали. А ловец готов был спрятаться в свою будку, так неожиданна и неприятна была для него эта встреча.

– Вы, молодые, больно умные... На летающих тарелках передвигаетесь, – пробормотал он, потирая свою заросшую щеку. – Я ведь на службе состою. Заработную плату получаю. Мне путевку бесплатную дали... в однодневный дом отдыха.

– Мне дедушка рассказывал, – вдруг сказал Среда, – как собаки на войне раненых спасали и под фашистские танки шли со взрывчаткой на спине. У вас, дядя, внуки есть?

При этих словах ловец собак испуганно посмотрел на солдата.

– Внучка, – сказал он торопливо, – но она не знает, где я работаю.

– Будете собак обижать, мы ей расскажем, – вставил словечко Олежка.

– Ни боже мой! – испуганно воскликнул ловец. – Это тайна... служебная.

– Служебной тайны не стыдятся. А вам, по-моему, стыдно, – сказал сержант Воскресенье.

Ловец глянул на солдат, с удивительной легкостью подбежал к машине и распахнул настежь дверки большой фанерной будки, выкрашенной в грязный цвет. И оттуда с веселым лаем, со счастливым визгом, радуясь неожиданной свободе, стали выпрыгивать собаки – большие, маленькие, кудлатые, гладкие, черные, белые, трехцветные.

А со стороны деревни Петушки уже бежали их юные хозяева.

Кузя подбежал к Олежке, и мальчик поднял его с земли и прижал к себе.

– Мы победили! – радостно сказал Олежка своим друзьям. – Не стреляли, не шли в атаку, а победили!

– Самая большая честь, – сказал сержант Воскресенье, – победить без единого выстрела. Победить совестью.

– Мой дедушка получил на войне орден не за то, что убивал, а за то, что спас жизнь командиру, – задумчиво сказал Вторник.

Машина ловца, переваливаясь с боку на бок, медленно заковыляла прочь. И открытые дверцы пустой будки шумно хлопали, как крылья деревянной птицы.

А семеро солдатиков, Олежка и спасенный Кузя мчались на военном «Скате», для которого все дороги хороши.

Было в этом движении что-то прекрасное и удивительное, оно холодило сердце и наполняло сознание мальчика странным, неведомым до этого ощущением – он как бы стал сильнее и даже немножечко старше. Корабль уже добрался до своей стихии и плыл по Белому озеру. Он был почти невесомым и не поднимал волн. Только весь был окутан мелкими сверкающими брызгами, словно с неба прямо на судно спустилось прозрачное облако.

Когда маленькое войско сошло на берег и судно, для которого что вода, что суша – все одно, с ревом умчалось вдаль, Олежка подошел к сержанту и спросил:

– Вы Фомку Горчичникова знаете?

Не знал сержант Фомку, покачал головой.

– Зато я его хорошо знаю. Длинный, здоровый, жадный и злой, – сказал мальчик. – Он мне проходу не дает, самокат отнимает... Пойдемте вздуем его как следует.

Олежка думал, что сержант тут же скомандует: «Отделение, становись!» Но сержант молчал. Хмурил свои прямые брови. Словно не знал, как ответить. И остальные солдатики тоже молчали, только переглядывались и испытывали неловкость.

– Вы тоже его боитесь? – спросил мальчик.

– Чего нам бояться твоего Горчичникова, – тихо сказал Среда и стал накручивать на палец свой жиденький ус.

А сын Грузии Пятница добавил:

– Тут, генацвале, вопрос сложный.

– Вы же солдаты, все можете! – воскликнул мальчик.

– Мы многое можем. Даже жизнь отдать можем, если Родина потребует, – не поднимая глаз, сказал сержант Воскресенье, – а вздуть твоего Горчичникова не можем.

– Не можем, – согласился с командиром крепкий, приземистый Вторник, мастер на все руки.

– Почему? – спросил мальчик упавшим голосом.

– Потому что советские солдаты никому не мстят, – сказал сержант, – а в обиду мы тебя не дадим.

* * *

Из-под ветвистой груши доносился голос радиста Пятницы.

– «Оркестр», «Оркестр»! Я – «Гитара». Особое задание выполняем нормально. Как слышите? Прием.

Вот тут-то у Олежки и родилась дерзкая мысль. Дерзкая и желанная. И когда Пятница как бы щелкнул языком – отключил рацию, мальчик подошел к нему и спросил:

– С полком говорите?

– С полком, генацвале. Приказ командира – каждый час докладывать.

– И с городом говорить можете?

– И с городом.

– И с Москвой?

Тут Пятница ответил не сразу, подумал и только потом сказал:

– Если очень важное дело, смогу выйти на связь и с Москвой. Рамбавия!

И.Олежка решился. Он с надеждой посмотрел в глаза Пятнице и спросил:

– А с Ледяным мысом можете выйти на связь?

– С Ледяным мысом, генацвале?

– Там мой папа на зимовке, – пояснил мальчик, – уже давно лето, а он не возвращается.

Пятница молчал. Радист никогда не пробовал разговаривать с такими далекими уголками земли. Он не сказал «не могу». Он сказал «попробую».

Раздался щелчок, и в наушниках послышались свист и треск, словно это свистели полярные ветры и трещали, разламываясь, ледяные торосы.

А Пятница все вертел рычажки, и хлыстик антенны воинственно поблескивал у подножия груши.

И вдруг радист заговорил:

– Ледяной мыс! Ледяной мыс! Я – Петушки! Как слышите? Перехожу на прием.

Снова завыл ветер и затрещали льдины. И вдруг сквозь все шумы и помехи тоненькой ниточкой потянулся голос:

– Петушки! Петушки! Я – Ледяной мыс! Слышу вас хорошо. Слышу...

– Это папка! Я узнал его голос! Рамбавия! – воскликнул Олежка.

И тогда Пятница протянул Олежке большие наушники и поднес ко рту микрофон. И голос Олежки зазвучал на целых полмира. И папка на зимовке услышал его.

– Зимовка! Ледяной мыс! Я – Петушки! То есть я – Оля! Олежка! Олег! У нас все в порядке! У меня гости! Полон дом гостей!

– Кто у тебя в гостях? – спросил с зимовки папка.

И Петушки ответили:

– Отделение сержанта Воскресенье! Семеро солдатиков... Когда ты приедешь? Приезжай скорей!

Олежка разговаривал с отцом, и ему казалось, что он видит пустынный, поросший мхом берег без единого деревца, а внизу, сколько хватает глаз, – ледяной океан с бесконечными белыми полями, с дымками ледоколов, которые, как стекло, колют синий лед, прокладывая путь судам, с белыми медведями, которые бесшумно, как в валенках, бегают по льду, подгоняя своих несмышленых медвежат... Увидел Олежка и маленький, прилепившийся к скалам домик зимовщиков с большой замысловатой антенной. И папку: в меховой куртке, в унтах и в наушниках, потому что, если человек радист, у него должны быть наушники, как у Пятницы. Папка улыбался ему и скупо рассказывал – радисты все скупы на слова – о своей полярной жизни. И его голос алой ниточкой тянулся сквозь тундру, леса, поля и озера, от Ледяного мыса до родных Петушков.

– У нас на Ледяном все в порядке. Ожидайте хорошую погоду. На материк идет легкое похолодание... В ближайшее время не вернусь. Заболел сменщик. Оставить пост не могу... Понимаешь, сынок, долг. Долг...

И тут грохот и свист заглушили голос отца. Алая ниточка оборвалась. Как Пятница ни старался, как ни крутил все рычажки – Олежкин папа больше не отозвался.

– Кончилась связь! – с досадой сказал Пятница. – Ты уж извини технику, генацвале.

И он спрятал антенну.

– Долг, – тихо произнес Олежка.

– А ты знаешь, что такое долг? – вдруг спросил мальчика подошедший сержант Воскресенье.

Олежка поднял глаза и увидел, что все отделение стоит вокруг груши и все внимательно следят за его разговором с отцом.

– Знаю, что такое долг, – ответил Олежка. – У нас соседка все время берет в долг то луковку, то морковку. И никогда не отдает. Кому же должен папка на своей далекой зимовке?

– Нет, Олежка, другой долг удерживает твоего отца летом на зимовке. Долг перед другом. Товарищ болен, отец за него несет вахту и не может вернуться к тебе в Петушки. А ты говоришь: луковка, морковка...

Олежка посмотрел на стоящих вокруг солдат. Лица их были задумчивы и строги. Наверно, каждый думал о своем долге.

А Олежке показалось, что отец его побывал дома и снова умчался на свой Ледяной мыс. Только голос его все еще звучал рядом:

– Понимаешь, сынок, долг... долг... долг...

И тут Олежка вспомнил про старый фронтовой бинокль, который лежит на илистом дне Белого озера, а мимо него проплывают плотвички и рак скребет его черной клешней.

«Надо спасти бинокль! Это, наверно, и есть мой долг!» – неожиданно подумал мальчик, словно в это мгновение бинокль Зинкиного дедушки помог ему, Олежке, разглядеть его долг.

И тогда он осторожно спросил стоящего рядом добродушного Среду:

– А верно, что солдаты все могут?

– Солдат может все! – был ответ.

– Если солдату что-нибудь надо, он из-под земли достанет, – поддержал товарища Пятница.

– А из-под воды может достать? – с опаской спросил мальчик.

– Из-под воды? – Пятница задумался, а потом с уверенностью сказал: – И из-под воды тоже может, генацвале.

– А нельзя ли достать бинокль Зинкиного дедушки... из-под воды?

Солдаты переглянулись. И добродушный Среда ответил как бы за всех:

– Можно!

– Если командир прикажет, – добавил Четверг. И все посмотрели на сержанта Воскресенье.

– Военное имущество надо беречь, – строго сказал сержант. – Готовься, Олежка.

Ответ командира озадачил Олежку, и он спросил:

– Разве я смогу... под воду?

– Сможешь, раз это твой долг.

– А без меня нельзя?

И тогда сержант сказал слова, которые Олежка запомнил на всю жизнь:

– Каждый человек должен сам выполнять свой долг. И в этом деле нет у него замены. Принимай решение!

А семеро солдат стояли рядом и ждали, какое решение примет их маленький друг.

«Это твой долг... долг... долг...»

Олежка поднял голову, посмотрел в глаза сержанту и сказал:

– Я решил: надо идти.

– Ты принял правильное решение. – Сержант с уважением посмотрел на мальчика. И скомандовал: – Отделение, надеть легкие водолазные костюмы, приготовиться к подводной разведке.

В следующее мгновение всех солдат, и Олежку тоже, словно подменили – они стали неузнаваемыми. Вместо обычной формы на них были резиновые темно-зеленые костюмы, на ногах – ласты, а на головах – шлемы с круглыми очками.

Олежке даже стало не по себе, словно вместо своих добрых друзей он увидел каких-то странных существ, обитающих под водой. Или инопланетян.

Только сержант Воскресенье еще не надел на себя маску и был немного похож на самого себя.

Но вот он скомандовал: «За мной! Шагом марш!» Натянул маску и первым вошел в воду.

* * *

Под водой было темно, как в сумерках. И чем глубже заходило отделение, тем становилось темнее.

Олежка шел рядом с сержантом и, чтобы не отстать, незаметно держался за него рукой. От дыхания гроздья маленьких пузырьков убегали вверх. Там был день, а здесь уже наступил вечер.

Мимо самых глаз проплывали большие серебристые рыбы. А стаи мальков вспыхивали и гасли, как искры.

Дно было мягким, словно кто-то расстелил пушистый ковер. Олежка шагал опасливо, точно боялся наступить на что-то острое.

А потом стало совсем темно. И Олежке вдруг показалось, что они идут так долго, что уже наступил поздний вечер и в небе зажглись звезды.

В руке сержанта вспыхнул фонарь. Его сильный луч как бы раздвинул толщу темной воды и расстелил по дну желтую дорожку.

Разные предметы высвечивал фонарь: старый ботинок, чайник без носика, оборвавшийся якорь-«кошку». Чего только не попало на дно озера! А бинокля не было. Может быть, его заволокло илом? Олежка уже совсем отчаялся, когда вдруг на желтой дорожке что-то блеснуло и сержант остановился. Олежка шагнул вперед, нагнулся и увидел бинокль Зинкиного дедушки. Бинокль лежал на мягком темном иле, и, если бы стеклышко не отразило света фонаря, разведчики прошли бы мимо. Олежка осторожно взял находку в руки. Бинокль оказался очень легким: ведь в воде все предметы становятся легче.

И сам Олежка стал легче, как космонавт в невесомости.

Сержант похлопал мальчика по плечу и подал знак возвращаться. Гирлянды пузырьков, как огоньки салюта, устремились ввысь. А Олежка вдруг почувствовал, что он не идет, а плывет – значит, он умеет плавать! Потом он снова зашагал по мягкому илистому ковру и вдруг за что-то зацепился ногой, споткнулся, но не упал. Вода удержала его. Олежка посмотрел под ноги и увидел странный предмет, похожий на головку ракеты. Мальчик нагнулся, потрогал «ракету» рукой. Она не шелохнулась, как бы вросла в дно озера. Тогда Олежка ударил ее ногой... И тут сержант крепко сжал его плечо и резко отвел в сторону. Потом поднял руку – скомандовал: «Отделение, стой!» Потом помигал фонарем: «Внимание, опасность!»

Все остановились. Все затаили дыхание. Гроздья пузырьков перестали подниматься вверх. Никто не знал, что за опасность грозит отделению в подводном царстве.

Олежка решил проверить, хорошо ли видно в бинокль под водой, и поднес его к глазам. Он увидел, что странный предмет, похожий на ракету, острием направлен прямо на подводных разведчиков.

Это была неразорвавшаяся фашистская бомба, которая со времени войны пролежала на дне Белого озера. Большую половину старой бомбы занесло илом, и только зоркий глаз сержанта Воскресенье сразу определил опасность.

Он подал знак всем отойти подальше, сам же опустился на корточки перед бомбой и стал осторожно разгребать ил. Тут только до сознания мальчика дошло, что в любое мгновение старая бомба может взорваться. Сколько лет лежала тихо, никто ее не тревожил, а теперь... Олежке стало не по себе. Он попятился было, чтобы быть подальше от опасного соседства, посмотрел на солдат и понял: им тоже страшно, но они держатся молодцами.

Время тянулось медленно. И было так тихо, словно все вокруг было мертвым.

Когда сержант закончил свою работу – откопал всю бомбу, – то поманил к себе радиста, и Пятница тут же подошел, вернее, подплыл к командиру.

И вот уже плавучая буек-антенна вместе с пузырьками воздуха устремилась ввысь, к поверхности озера.

– «Оркестр»! «Оркестр»! Я – «Гитара». Нахожусь на дне Белого озера. В квадрате 33 – 12 обнаружена старая авиационная бомба. Высылайте бронетранспортер с саперами. Как поняли? Прием.

А потом четыре солдата подошли к старой бомбе и осторожно подняли ее и понесли. Они шагали медленно, словно боялись разбудить спящую смерть. Бомба была тяжелой, но солдатам помогала вода, которая все предметы делает легче.

Со стороны казалось, что в глубинах озера солдаты поймали большую диковинную рыбу и теперь несут свой улов на берег.

Через каждые сто шагов солдаты менялись. Олежка осмелел и тоже вызвался нести бомбу, но командир строго скомандовал: отставить! Пришлось ему отойти в сторону.

Наконец в подводном царстве посветлело, а потом стало совсем светло. И Олежка почувствовал: теперь уже до берега совсем близко.

Когда солдаты с бомбой медленно вышли из воды, на берегу их поджидала бронированная машина с песком. И несколько саперов. Солдаты медленно подошли к машине и осторожно положили на песок бомбу.

Машина тронулась.

Только тогда Олежка стянул маску, и в лицо ему ударило солнце, а сердце застучало так радостно, словно он после долгой, опасной дороги наконец вернулся домой.

Он вздохнул полной грудью и крикнул:

– Рамбавия!

– Рамбавия! – отозвался ему сын Грузии. Солдаты стояли рядом, и с них стекала вода. Все смотрели вслед тяжелой машине, которая медленно увозила смертоносную находку.

– Снять водолазное снаряжение! – скомандовал сержант Воскресенье, и, хотя это была обыкновенная команда, голос его звучал радостно.

Потом он положил руку на плечо мальчику и сказал:

– Молодец, Олег! Принял смелое решение. Выполнил свой долг... бомбы не испугался.

И вот уже семеро солдат из инопланетян превратились в обыкновенных военных: надели сапоги с подковками, затянули гимнастерки ремнями, поправили пилотки.

Только Олежке не хватило ни гимнастерки, ни яловых сапог, ни пилотки со звездочкой. И в своей гражданской одежонке рядом с бравыми солдатиками он выглядел как-то сиротливо. А ведь вместе смотрели в лицо опасности, вместе не отступили.

Все солдатики почувствовали эту несправедливость и старались не смотреть Олежке в глаза.

Вдруг молодой, необученный Суббота тихо сказал товарищам:

– Давайте усыновим Олежку до возвращения отца.

И все облегченно вздохнули.

– Я буду стричь'его каждую неделю, – предложил Понедельник.

– У нас своих детей нет – вот будет... – сказал рассудительный Вторник.

– Мы с ним в баню будем ходить, – улыбнулся Среда и потрогал усы. – В парное отделение, с березовым веником.

– Он раньше не знал, что смелый, а теперь знает, – сказал разведчик Четверг. – С таким можно идти в разведку.

– Генацвале! О чем вы говорите! Это прекрасно – иметь такого сына. Рамбавия! – воскликнул сын Грузии Пятница.

Теперь все ждали командирского слова.

– Конечно, Олежка достоин быть сыном полка, – наконец сказал сержант Воскресенье. – Но это должен решать полк, а мы – отделение.

И снова на помощь пришел Суббота.

– Олежка будет сыном отделения, – сказал он. И все как по команде вздохнули глубже и крикнули:

– Ура! Ура! Ура!

И долго пожимали руку сыну отделения.

Олежка покраснел от радости. Глаза его загорелись, как два синих огня. В ту же минуту он почувствовал воротничок гимнастерки, туго облегающий шею, и приятную тяжесть солдатских яловых сапог. И когда поднес руку к голове, коснулся холодной звездочки пилотки.

На груди его висел военный бинокль Зинкиного дедушки.

Олежка почувствовал себя солдатиком и спросил:

– Оружие мне дадут?

– Обязательно! – ответил сержант.

– Автомат? Пистолет? – Маленькому солдату не терпелось выяснить, какое ему полагается оружие. – Ракету?

Сержант покачал головой.

– Мы дадим тебе наше главное оружие. Справедливость.

Справедливость? Может быть, сержант ошибся? Но командиру не положено ошибаться.

– Да, справедливость, – повторил он. – Мы защищаем родную землю, а что может быть справедливее этого? Когда человек делает справедливое дело – он непобедим. Наше главное оружие – справедливость – делает нас непобедимыми. Его мы тебе и вручаем.

И в это время вдали за озером раздался взрыв. Земля вздрогнула. Воздух стал плотным. Край темного облака покраснел, как от ожога. По озеру прошла волна.

– Взорвали нашу бомбу, – сказал сержант.

– Привет от матушки-войны, – попробовал пошутить Среда, но никто не отозвался на его шутку, потому что все испытывали тревогу, словно заглянули в глаза войны.

А когда маленькое войско шло по главной улице Петушков, перед каждым палисадником на скамеечке сидели старые люди. Все мужчины были в военной форме и с орденами и медалями. Среди них были не только рядовые, но и сержанты. И даже один капитан с пустым рукавом, заправленным под ремень. И было непонятно – то ли они только что вернулись с войны, то ли, услышав взрыв, на всякий случай надели старую военную форму.

Когда отделение проходило мимо дома Фомки Горчичникова, Олежка, забыв, что он в строю, крикнул:

– Горчичник!

И у длинного лохматого Фомки лицо вытянулось от удивления.

А сержант Воскресенье остановил отделение и пальцем поманил Фомку. Тот нехотя встал с лавочки и вразвалочку, с опаской направился к солдатам.

– Здравствуй, – начал сержант. – Ты Фома Горчичников?

– Я...

– Послушай, Фома Горчичников, говорят, что ты обижаешь нашего бойца.

– Не обижаю, – заканючил Горчичников.

– И я так думаю, – поддержал его сержант, – не представляю, как это можно обидеть бойца Советской Армии... И самокат ты у него не отнимал?

– Не отнимал, – поспешил ответить Горчичник. – Это он врет... я... я только один разок... отнимал.

– Во-первых, – перебил его сержант, – советские солдаты не врут. А во-вторых, все имущество солдата есть военное имущество. Можно сказать, боевая техника. Верно?

– Верно, – беспрекословно согласился Горчичник.

– А прикасаться к боевой технике может только кто?

– Солдат! – четко отрапортовал Горчичник.

– Ты, оказывается, все понимаешь, – похвалил его сержант. – А раз понимаешь, то и выводы для себя сделаешь правильные.

– Сделаю... правильные... Так точно, товарищ начальник.

– Не начальник, а сержант, – поправил его Олежка.

И сержант укоризненно посмотрел в его сторону, мол, разговорчики в строю.

– Будь здоров, Горчичников! – сказал сержант. – Подрастешь, придешь на службу – встретимся. Ведь ты в десантные войска пойдешь?

– В десантные. Я с крыши, знаете, как прыгаю. И крапивы не боюсь.

– Вот с крыши не надо, – предупредил его сержант, – а то поломаешь ноги и никогда не станешь десантником... А в трудную минуту приходи на помощь нашему бойцу... сыну отделения Олегу Комарову.

– Приду... Комару на помощь, – пробормотал Горчичник.

А сержант уже командовал:

– Отделение! Напра-во!

И невидимый оркестр заиграл походный марш.

Солнце клонилось к земле. На траву легли длинные тени. И только озеро мерцало за деревьями, и вода в нем была желтоватой, как подсолнечное масло.

* * *

Когда маленькое войско вернулось домой, сын отделения Олежка сказал сержанту:

– Разрешите отлучиться. Мне надо исполнить долг... до конца.

И мальчик кивнул на старый бинокль.

– Иди, Олежка, – сказал командир. – Разрешаю.

Перед Зинкиным домом Олежка одернул гимнастерку, поправил пилотку, чтобы звездочка была над переносицей, и, как сержант Воскресенье, бархоткой навел глянец на сапогах. И распахнул калитку.

– Разрешите?

Зинка сидела на крыльце и перебирала чернику. Губы у нее были черные, потому что половина ягод попадала ей в рот. Увидев маленького солдата, Зинка встала и от неожиданности раскрыла рот.

– Здравствуйте, – сказал Олежка.

– Здрасте... Проходите, пожалуйста.

Как трудно было представить себе эту застенчивую девочку грозной пантерой, которая еще сегодня утром терзала Олежку.

– Вот бинокль вашего дедушки, – сказал Олежка и протянул подводную находку.

От бинокля пахло тиной. Но Зинка прижала его к груди, словно, побывав на дне озера, бинокль стал ей еще дороже.

– Спасибо, – сказала она и покраснела, – это вы сами... нырнули за ним?

– Не нырнул, а был в подводной разведке... вместе со всем отделением.

– Страшно? – поинтересовалась Зинка.

– Опасно, – сдержанно ответил мальчик. – И трудно было обнаружить... предмет. – Вместо «найти» от сказал по-военному «обнаружить». – Обстановка была сложной... Понимаете?

Зинка ничего не понимала, но кивала головой. Она все время поправляла платье и впервые в жизни стеснялась своего маленького соседа, который превратился в настоящего солдата. Он говорил, а она смотрела на него с любопытством и восторгом и прижимала к груди бинокль, пахнущий тиной.

За полдня в их отношениях произошли какие-то удивительные перемены, они как бы повзрослели, а главное, стали уважать друг друга. И не сговариваясь, называли друг друга на «вы».

– Военное имущество надо беречь. Рамбавия! Олежка произнес эти слова так назидательно,

словно не он, а сама Зинка утопила бинокль в озере.

– Буду... беречь, – послушно пообещала Зинка, и ее слова прозвучали, как клятва. – А бомбу тоже вы взорвали?

– Обезвредили, – поправил ее Олежка и, как настоящий военный, приложил руку к краю пилотки. – Разрешите идти?

– Может быть, поедите черники? – Зинке не хотелось отпускать гостя.

– Спасибо. У меня кончается время. Сейчас «Гитара» будет докладывать «Оркестру».

– Будет музыка? – поинтересовалась Зинка, ничего не понимающая в военных делах и не знающая тайных позывных.

– Будет военная служба, – с достоинством ответил мальчик в военной форме. – А наш сержант Воскресенье очень строгий.

– Воскресенье, – механически повторила Зинка. – Заходите в свободное время.

– Так точно! – ответил Олежка. – Рамбавия!

– Рамбавия, – прошептала Зинка.

Это слово для нее ровно ничего не значило, но это было Олежкино слово, и девочка запомнила его на всю жизнь.

А Олежка щелкнул каблуками и, как молодой-необученный, повернулся через правое плечо. Зинка не знала, что солдатам полагается поворачиваться кругом только через левое плечо, и проводила его восторженными глазами, пока он, печатая шаг, шел к калитке.

И тут Зинка окликнула Олежку.

– У вас какое звание?

– Сын отделения! – отрапортовал Олежка.

– А можно стать дочерью отделения?

– Не знаю, – честно признался Олежка.

– Вы спросите у сержанта.... Я буду стараться. Олежка на мгновение задержался, подумал и дал Зинке ценный совет:

– Напиши письмо в газету.

* * *

Солнце село, и сразу вокруг стало много синего цвета. Трава стала синей, и деревья, и дороги. Это вечер принялся перекрашивать мир в темный, ночной цвет. И только высоко в небе сверкал маленький, кажущийся игрушечным самолетик, и его след, дугой пересекающий небо, золотился в лучах – на земле уже настал вечер, а там, в высоте, был еще день и светило солнце.

Олежка устал. Ведь за этот день он как бы прожил целую жизнь. И гости его притомились, даром что солдаты. Но ведь не оловянные!

Сержант Воскресенье все чаще поглядывал на часы. Его прямые брови сдвинулись, сошлись на переносице, и лицо его стало не строгим, а задумчивым. Солдат Понедельник, сидя на ступеньке крыльца, кормил кур. Вторник что-то вырезал ножом из деревянной чурки, его руки ни минуты не могли быть без дела. Четверг гладил Кузю, который примостился у его ног. Суббота печально смотрел на Олежку и вспоминал своего младшего брата. А сын Грузии, радист Пятница, что-то нашептывал в свою рацию с блестящим хлыстиком, и, кроме позывных «Оркестр» и «Гитара», можно было расслышать его любимое словечко «рамбавия», которое он не умел произносить тихо.

А полный жизни Среда сидел на скамеечке, обняв своей тяжелой рукой Олежку.

– Эх ты сеголеток, – говорил он, крутя в колечко тонкий ус, – ничего-то ты не понимаешь. Тебе кажется, что жизнь началась с твоего прихода, а до тебя вокруг было сонное царство. Нет, друг Олежка, люди, тебя поджидая, жили... Человек живет как? Увидел курку – взвел курок! Каждый спешит сделать свое дело. Но между людьми, заметь, есть своя природная связь. Вот видишь, ты напомнил Субботе младшего брата. И вы неожиданно стали братьями. А для нас ты стал сыном. Вот как интересно устроен мир.

Олежка внимательно слушал солдата и думал, что его жизнь изменилась после того, как у него побывали дорогие, нежданные гости – солдатики.

«Нет, я познакомился не с ними, а с самим собой. Сам себе сказал «здравствуй!». До этого дня я совсем не знал себя. Не знал, что не испугаюсь старой бомбы, а грозный Прометей послушно пойдет со мной. Теперь я понимаю, что долг – не луковки-морковки! И Зинка относится ко мне с уважением и, как взрослого, называет на «вы». Утром я был Олей, а теперь я уже Олег Комаров, сын отделения. Рамбавия!»

Все это Олежка рассказывал своим новым друзьям, только не вслух, а про себя. И вдруг в темнеющее небо с несколькими первыми звездочками, оставляя красный след, взвилась ракета.

– Ракета! – Олежка вскочил с места и выбежал на середину двора. – Ракета летит в космос!.. Самочувствие космонавтов нормальное!

Но ракета, долетев до зенита, обожгла попутное облачко и остановилась, замерла, а потом погасла.

– Нам пора, – сказал сержант Воскресенье. – Сигнал командира.

И Олежка почувствовал, как защемило сердце. Ему захотелось крикнуть: «Не уходите! Оставайтесь со мной навсегда! Мне с вами так хорошо!» Но он был теперь не Олей, а Олегом и не стал просить о невозможном. Только опустил голову и тихо, словно стыдясь самого себя, попросил:

– Спойте мне колыбельную песню. Солдаты переглянулись, а сержант Воскресенье сказал:

– Мы не знаем колыбельных, мы поем только строевые песни.

– Тогда строевую.

– Мы споем тебе нашу песню, но как поют колыбельную, – пообещал Олежке Суббота.

– От-бой! – скомандовал сержант Воскресенье. И мальчик исчез в доме.

Олежка быстро разделся и лег в постель, но некоторое время он еще чувствовал тугой воротничок гимнастерки и приятную тяжесть яловых сапог.

Он лежал и думал об удивительном дне, который подошел к концу. Подошел к концу, но не кончился. Этот день навсегда останется с Олежкой.

Интересно, узнает ли его мама? Или растерянно спросит: «Что еще за военный в доме?»

И тогда Олежка ответит: «Сын отделения и... твой сын. Только не называй меня Олей, я же мальчик. А папка у нас хороший и живет на зимовке летом, потому что у него долг. Не луковки-морковки, а долг перед товарищем».

* * *

Когда семеро солдатиков вошли в дом, Олежка уже спал. На стуле лежала аккуратно сложенная военная одежда, а рядом на полу стояли сапоги – пятки вместе, носки врозь.

Солдаты попрощались с сыном отделения, на носочках вышли из дома. И зашагали в свою часть, доложить командиру, что особое задание выполнено. А свою военную песню они пели тихо, как полагается петь колыбельную.

И когда они ушли из дома, военная одежда мальчика превратилась в самую обыкновенную, а вместо сапог с подковками под стулом появились сильно потертые кеды.

Это превращение произошло, как в сказке. А в остальном в моем рассказе ничего сказочного нет.

Конец