Текст книги "Ясновидящая, или Эта ужасная «улица»"

Автор книги: Юрий Сотник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Вся компания все-таки собралась во дворе часа в четыре.

Разговор не клеился. Обменивались пустяковыми замечаниями о погоде, по поводу близкого начала учебного года… Тем не менее Леша с удовольствием заметил, что все поглядывают на его оттопыренную над бедром рубашку. Долгое время никто вопросов по этому поводу не задавал, но, наконец, Зураб, пошептавшись с сестрой, подошел к нему и очень деликатно спросил:

– Скажи, пажалуйста, что тут такое у тэбя тут?

Леша ждал такого вопроса и знал, что ответить.

– А тебе какое дело?! – процедил он негромко, но так, чтобы все слышали. – Я тебя не спрашиваю, что у тебя в карманах лежит.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – сказала Зурабу Оля и очень значительно, с легкой улыбкой взглянула на Лешу. Мол, она-то знает, что у него там, под рубахой, но ее такими вещами не удивишь.

Зураб отошел смущенный. Миша тоже отошел, стиснув зубы и сжимая кулаки, а Нюра сделала вид, что пропустила весь этот разговор мимо ушей, и спросила Матильду, как старожилку, что тут есть интересного в их районе, куда бы стоило прогуляться.

Матильда возликовала; Ей очень понравилась мысль, что она будет гидом, что она будет указывать старшим ребятам, куда идти, куда сворачивать да на что обратить внимание, и те будут слушаться ее. Она сказала, что их район находится на самом краю Москвы, что стоит пройти минут пятнадцать от дома, пересечь железную дорогу, и можно попасть в дремучий лес, который тянется на целых четыре километра и куда ходят даже по грибы и по ягоды. Услышав это, Нюра откровенно фыркнула, а Федя молча ухмыльнулся: по их представлениям, «дремучий лес» протяженностью в четыре километра был такой же нелепостью, как двухэтажный небоскреб.

Все согласились с Матильдой и двинулись в путь, запретив Шурику и Семке увязываться за ними: утомятся, начнут отставать и будут задерживать остальных.

Оля шагала рядом с Тараскиным. Леша отнюдь не был равнодушен к прекрасному полу. Начиная с третьего класса и кончая седьмым, он тайно влюблялся по нескольку раз за один учебный год. Будь у него сестра вроде Нюры, ему бы доставалось от нее даже больше, чем Феде. Если бы Тараскин только заметил, что такая красавица, как Оля, пусть даже с изуродованной психикой, обратила на него внимание, он, несомненно, был бы польщен и возможно, что в нем загорелось бы ответное чувство. Но сейчас Тараскин не был способен наблюдать за поведением других. Он слишком был озабочен собственным поведением, слишком был напряжен, боясь, как бы не ляпнуть какой-нибудь глупости, как бы не испортить взятую на себя роль. Миша Огурцов страдал от злости и обиды, видя, что его Не Такая Как Все из кожи лезет, чтобы обратить на себя внимание Тараскина, завести с ним разговор, а самому Тараскину все это было, как говорится, до фени.

– Между прочим, ты в какой школе учился? – спросила его Оля.

Этот невинный вопрос заставил Лешу съежиться и долго медлить с ответом.

«Гм! В какой школе учился! – копошилось у него в голове. – Но я ведь, как они думают, провел какое-то время в колонии. А что там: учатся или не учатся? Похоже, что учатся».

– В разных школах, – ответил он неопределенно.

– В спецшколе или в обыкновенной?

Оля задала этот вопрос просто так, лишь бы что-то спросить, и она имела в виду какую-нибудь математическую школу или школу с усиленным изучением иностранного языка, но Леша воспринял слово «спецшкола» лишь в определенном смысле.

– Везде побывал, – ответил он по-прежнему неопределенно.

– А с каким уклоном? – спросила Оля.

Ну что ей ответить?! Ведь глупо же сказать, что с уголовным уклоном. И Леша нашел, как увернуться от ответа:

– Знаешь… Не люблю я разговоры на такие темы. Давай, может, прекратим?!

– Извини, пожалуйста! – пробормотала Оля. Только тут до нее дошло, что Тараскин имел в виду совсем иную спецшколу, чем она, и ей стало неловко за свою назойливость.

Она помолчала немного и решила повести разговор так, чтобы Тараскин понял, наконец, кто перед ним.

– Тебе за вчерашнее сильно попало?

Леша хмыкнул и пожал плечами:

– Ничуть. Мои к этому давно привыкли.

Оля вздохнула:

– А мои предки никак не могут привыкнуть.

«Вот она и до предков докатилась», – с горечью подумал Миша. Сам он в разговоре с ребятами часто называл родителей предками, учительниц – училками, не пренебрегал и другими жаргонными словечками, но он знал, что Не Такая Как Все никогда к жаргону не прибегает, предпочитает говорить своим языком. Но вот теперь, подлаживаясь к Тараскину, она, как видно, изменила самой себе. «Сейчас еще, может, скажет ему «Ты клёвый чувак» или что-нибудь вроде этого», – с каким-то даже злорадством думал Миша. Но Оля продолжала уже нормальным языком:

– Когда я в школе одного мальчишку покалечила, со мной дома дня три не разговаривали.

Оля надеялась, что Леша спросит ее, каким образом это произошло, и она расскажет ему, как бросила своего поклонника через спину на лестницу, но Леша тоже знал, как вести игру.

– Да? – только и сказал он, при этом с таким равнодушным видом, словно Оля сообщила ему, что вчера ходила в булочную за хлебом.

Однако Оля не сдавалась.

– Ты вообще самбо владеешь?

Леша опять замолк. Сказать, что он никогда не интересовался ни самбо, ни боксом, было сейчас невозможно, а сказать, что он владеет самбо, так эта психопатка с темной косой, чего доброго, захочет побороться шутки ради, устроить, что называется, товарищескую встречу, и тут уж не отделаешься фразой: «Я с девчонками не дерусь». Леша слишком долго молчал, и Оля решила, что он самбо не владеет.

– Хочешь научу?

Тараскин и тут вышел из положения.

– А зачем мне это? Я кое-что другое знаю.

– А что именно? Каратэ?

Леша с раздражением пожал плечами.

– Все-таки до чего ты любопытная какая-то, знаешь!.. Как тебе не надоест всякие вопросы задавать?!

И оскорбленная Не Такая Как Все надолго замолчала.

Пересекли железную дорогу рядом с пригородной платформой и углубились в лес. Собственно, это был уже не лес, а лесопарк. Здесь – по крайней мере, вначале – ребята шли не по лесным тропинкам, а по аккуратным аллейкам, где прогуливались бабушки и молодые мамы с детскими колясками, где на скамейках сидели пенсионеры, играя в шахматы или в шашки, и вообще было много народа, пришедшего сюда отдохнуть.

Нюру все это очень развеселило.

– Во, Федька, дремучий лес-то! – громко иронизировала она. – Тут без оружия опасно ходить, того гляди, хозяин тайги выскочит. Ты что бы взял: карабин или тулку с жаканом?

Федя тоже ухмыльнулся:

– Тулку взял бы. Жакан на медведя надежней, чем карабин.

Матильда была обижена за свой «дремучий лес».

– Погодите, погодите, – сказала он. – Пройдем подальше – тогда увидите!

Скоро и правда прямые аллейки сменились извилистыми тропинками. Тропинка, по которой Матильда вела ребят, то углублялась в густые заросли, то выходила на лужайки, где люди отдыхали уже не на скамьях, а на траве.

– Вот еще минут двадцать пройдем – и к озеру выйдем, – пообещала Матильда. – Некоторые в нем купаются даже.

Скоро вся компания попала на большую поляну.

– А это собачья поляна, – объявила Матильда. – Тут собачники со всего района собираются.

Она хотела пройти дальше, но Красилины остановились как вкопанные, и даже Нюра, которая старалась не удивляться ничему столичному, почти простонала:

– Федька, глянь! Ой, да ну ты глянь!

На поляне находилось не менее тридцати собак и примерно столько же их хозяев. В местах, где провели детство Красилины, была всего одна собачья порода – лайка. Ее представители могли быть маленькими или большими, черными, белыми или пятнистыми, но у каждой собаки был густой теплый мех, изогнутый мохнатый хвост и чуткие стоячие уши. Красилины не знали, что собак можно разводить «просто так». Они знали, что на севере их края, в тундре, лаек разводят преимущественно ездовых, крупных и сильных, но в их районе важны охотничьи качества лайки – способность учуять соболя или белку, загнать зверька на дерево и лаять на него, пока не подоспеет хозяин. И очень ценятся у сибиряков собаки, которые обладают не только охотничьим чутьем, но и бесстрашием перед зверем. Под словом «зверь» охотники подразумевают медведя. Он особенно опасен в сезон охоты, зимой, если ему почему-либо не удалось залечь в берлоге. Смелая собака «висит у зверя на штанах», то есть хватает его за задние лапы, заставляя вертеться на одном месте и давая человеку возможность спокойно прицелиться.

А тут… Тут перед глазами Красилиных черт знает что творилось! Тут они увидели здоровенных, с теленка, догов, которые, по мнению Нюры и Феди, «дали бы дуба» даже в тридцатиградусный мороз, тут были мускулистые страховидные и с такой же куцей шерстью боксеры, были крошечные болонки, морды которых так заросли шерстью, что они едва ли могли хорошо видеть. Тут была и совсем крошечная, как выразилась Нюра, «вшивота», черная с коричневыми пятнами на тонюсеньких ножках, все время истерично тявкающая. В одном углу два боксера почему-то не поладили между собой, и их с трудом удерживали на сворках худенькая старушка и девочка в возрасте Матильды. В противоположном конце поляны собрались хозяева дворняжек. Как видно, в пику владельцам породистых псов они демонстрировали высокий интеллект своих питомцев, заставляя их выполнять все команды, которые выполняют хорошо дрессированные собаки.

Некоторое время ребята смотрели на эту картину, потом Миша сказал:

– Ну, что ж… Пошли?

Но Красилины продолжали стоять. Они даже не ответили. Стояли и Русико с Зурабом. С переездом в более просторную квартиру родители обещали им купить щенка, и они уже чувствовали себя как бы членами всего собравшегося на поляне общества.

– Пойдемте! Ну что тут интересного! – проговорила Оля, и Нюра огрызнулась на нее:

– Тебе не интересно, а нам, может, интересно. В наших краях такие породы не водятся.

Матильда почувствовала, что назревает конфликт, и решила его смягчить:

– Мы пойдем пока и вас на озере подождем. Тут близко совсем. Вы только никуда не сворачивайте.

– Валяйте! – сказала Нюра.

Красилины и Григошвили остались смотреть, а все остальные снова углубились в лес. Скоро послышалось бренчание гитары и отнюдь не мелодичное пение. Тропинка вывела ребят на другую лужайку, на этот раз очень маленькую. Здесь они увидели трех парней лет по пятнадцати-шестнадцати. Два парня, голые по пояс, сидели в тени елки, рядом стояла сумка, из которой торчало горлышко бутылки и пучок зеленого лука. Они бренчали на гитаре и выкрикивали какие-то слова, отдаленно напоминающие английские, а третий, небольшого роста, довольно полный, с красными мокрыми губами, исполнял под эту музыку какой-то импровизированный танец. Он был в цветастой, нараспашку рубахе. Когда он повернулся к ребятам, все увидели его загорелое голое пузо.

При виде парней у Леши замерло сердце. «Ой, – подумал он, – что-то сейчас будет!»

Миша тоже насторожился. «Сейчас пристанут», – подумал он.

«Сейчас пристанут», – тоже подумала Оля, но не с тревогой, а даже в каком-то радостном ожидании: в присутствии Тараскина, который не побоялся наскочить на великана, ей трусить было нечего, к тому же и Огурцов как-то сказал, что умеет кулаками махать. Оля быстро наметила прием, который она проведет, если этот голопузый пристанет к ней. Вот тогда Тараскин увидит, что она собой представляет! Она даже несколько ускорила шаги, чтобы оказаться на некотором отдалении от мальчишек.

В том, что к ней пристанет именно голопузый, она не ошиблась.

– Черненькая! Иди, потанцуем! – обратился он к ней, продолжая приплясывать.

– Очень ты мне нужен! – звонко ответила Оля, проходя мимо.

– У-у, тю-тю-тю-тю-тю-у! – тоненько пропел парень и потянул ее за кончик косы.

Оля только этого и ждала. Она обернулась, выдернула косу, схватила голопузого за короткие рукавчики, сделав подсечку, и парень мягко повалился на траву. Оба его дружка вскочили и весело заржали. Голопузый удивился, но не рассердился.

– Ух ты! – сказал он, подымаясь. Он улыбался при этом довольно добродушно.

И все, возможно, кончилось бы благополучно, если бы не Огурцов. С красным, перекошенным лицом он подскочил к парню и ударил его кулаком в лицо. Тот мгновенно разбил ему губу. Началась драка. Дружки голопузого забавлялись вовсю.

– Витёк, держи марку! – кричали они. – Прижимай его к канатам! Прямой в челюсть проводи, прямой в челюсть.

Но оказалось, что Миша и впрямь умеет «махать кулаками». Голопузому пришлось плохо, он стал поглядывать на товарищей, и тогда гитарист, длинный и жилистый, положил гитару и подбежал к Мише уже со злым лицом.

– Ты что (он выругался), шуток не понимаешь? На!

Миша упал, тут же вскочил и в слепой ярости продолжал драться уже с двумя. Оля стояла, оцепенев. Одно дело демонстрировать свои приемы, зная, что тебя защитит Тараскин да еще Огурцов, и совсем другое дело, когда этот самый Тараскин стоит истуканом и с отвисшей челюстью смотрит, как бьют Огурцова.

– Тараскин! Ну, ты что?! – вскрикнула она, и Леша рысцой на слабых от страха ногах затрусил к дерущимся. Он не успел никого ударить, как тут же получил удар от гитариста и с сознанием, что все равно теперь пропадать, начал бестолково работать кулаками. Тут в драку ввязался третий парень.

Никто не заметил, как Демьян и Матильда бросились назад по тропинке. Очень скоро они оказались на собачьей поляне.

– Федя, скорее! – с трудом выдохнула Матильда. – Наших бьют!

– Трое каких-то… – добавил Демьян.

– Где бьют? – оживился Зураб.

– Там! – Демьян махнул рукой.

Зураб и Русико бросились по тропинке в лес.

«Вот и хорошо, что бьют», – подумала Нюра, но брат ее уже бежал за Матильдой с Демьяном, и она последовала за ним.

Никогда за свою жизнь, даже когда лез с кулаками на Красилина, Леша не испытывал такого страха. Долговязый гитарист обрабатывал Мишку Огурцова, а голопузый и третий парень, с виду щуплый, но верткий, принялись за Тараскина. Леша не чувствовал боли от ударов, хотя у него из носа уже капала кровь, хотя ему уже так врезали между скулой и левым глазом, что позднее там появится черный синяк. Глядя на остервенелые лица парней, Леша понимал, что его будут бить долго и беспощадно. И он уже не думал о том, что на него смотрит Закатова, он совсем забыл о ней. Смутно мелькнула мысль: «Бежать!», но тут же стало ясно, что это лишь ухудшит дело, что одно спасение сейчас – кулаки, и Леша продолжал работать ими, даже не замечая, что его удары иногда достигают цели.

То ли от чьего-то удара, то ли поскользнувшись, Леша упал на спину и тут же почувствовал, что кто-то пнул его ногой в бедро, потом – в бок. «Забьют насмерть!» – мелькнуло в мозгу, и он, перевернувшись на живот, закрыл шею и затылок руками. Кто-то еще сильней ударил его каблуком в бок, потом по руке, прикрывшей затылок.

«Убьют! Сейчас убьют!» – подумал Леша и тут почувствовал что-то твердое у себя под животом. «Нож!» – вспомнил Тараскин. Он быстро откатился на край лужайки и вскочил. Голопузый и щуплый подбежали к нему и остановились. В руке у их противника был здоровенный нож с массивным лезвием, похожим на акулу в профиль. Лужайка была залита солнцем, однако нож не сверкал под его лучами, а лишь тускло поблескивал: им часто пользовались не по назначению: резали хлеб, вскрывали консервные банки, заостряли колышки для палатки или тагана.

Голопузый чуть не напоролся на нож – такой тот с виду был неприметный, – но вовремя остановился. Остановился и его щуплый товарищ. Его ребра и ключицы ходуном ходили под загорелой кожей.

– Жорка! – позвал щуплый, но тот не слышал: он молча дрался с Огурцовым.

– Подходи! Ну, подходи! – не своим, тоненьким голоском пропищал Леша.

– Вот гад! – пробормотал голопузый растерянно.

А щуплый вдруг заулыбался и стал очень медленно бочком обходить Лешу, очевидно желая оказаться у него за спиной.

– Ну, пырни! – приговаривал он, улыбаясь. – Попробуй пырни! Сам знаешь, что тебе будет… Ну, пырни!

И тут Лешу охватил еще больший ужас: он знал, что пырнуть человека никогда не сможет, а если он этого не сделает, у него отнимут нож, и тогда… тогда, быть может, они его самого!.. Ведь эти-то, наверно, способны на такое! Что же делать? Что делать?

В такие мгновения люди не думают, решение приходит как-то само собой. Леша скакнул в сторону, чтобы никто из противников не оказался у него за спиной и, выставив нож, стал тихонько двигаться к тощему, вытаращив глаза, скаля зубы и приговаривая:

– Ах, ты так!.. Ах, ты, значит, так?! Ах, ты так!.. – Он действовал не соображая, он просто ощущал, что надо запугать противника, а значит, идти на него. – Ах, ты так! Ты, значит, так!..

И это сработало: щуплый попятился, а голопузый не двинулся с места, чтобы ему помочь. В тот же момент на лужайку вбежали Русудан, Зураб и Матильда с Демьяном, а за ними – Федя и Нюра. Первый, кто бросился Феде в глаза, был долговязый гитарист, колотивший Мишку. Федя подбежал к ним, отстранил правой рукой Огурцова, а затем левой растопыренной пятерней толкнул гитариста. Тот просеменил задом несколько шагов и сел на траву.

– Ах, ты так?! Ты так?! – донеслось до Феди.

Он подбежал к Тараскину, остановился и с испугом уставился на нож.

– Лешка, брось! Лешка, ты, это… не надо! – пробормотал он, а у Нюры громко вырвалось:

– Ты чо, опять т у д а захотел?

До Леши не сразу дошло, что она имеет в виду под словом т у д а, но голопузый со щуплым сразу поняли все и переглянулись. Выходит, этот псих с ножом уже побывал т а м, и похоже, что за поножовщину. Выходит, что и сейчас намерения у него были вполне серьезные и они подвергались большой опасности.

Длинный гитарист успел подняться и тоже смотрел на нож. Смотрели во все глаза Матильда с Демьяном, Зураб и Русико… Смотрела и Оля Закатова. Несколько секунд на лужайке царило молчание, потом Федя очень миролюбиво обратился к парням:

– Ребята, давайте идите по-хорошему. Ну, подрались маленько и разошлись… А то пойдут неприятности всякие…

– И ему неприятности, а вам, может, чего похуже, – добавила Нюра. Она покосилась на Лешу. – Ведь он же… Ну, в общем, зачем вам такое дело?

Гитарист поднял с травы рубашку, сумку и гитару.

– Пошли! – сказал он негромко и зашагал прочь с лужайки по тропинке, ведущей к собачьей поляне. Щуплый тоже подобрал свою рубашку и последовал вместе с голопузым за гитаристом. Когда они уходили с лужайки, оба то и дело оглядывались на Лешу, а потом все услышали, как кто-то из них прокричал в лесу:

– Эй, как тебя? Леха! Мы тебя за такое дело ментам заложим. Учти!

Опять на лужайке воцарилась тишина. Только теперь Миша Огурцов пришел в себя после драки. Размазывая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы, он оглядел лужайку. Ребята стояли полукольцом перед Тараскиным, а тот стоял, по-прежнему выставив перед собой нож, словно угрожая кому-то из них.

Но вот на тропинке со стороны озера послышались голоса. Леша приподнял рубаху и торопливо сунул в ножны свое оружие. Через лужайку прошли несколько мужчин и женщин, ведя за руки малышей.

Леша постепенно приходил в себя. Он видел, как серьезно смотрят на него не только младшие ребята, но и Красилины, и Оля, и Огурцов, и ему стало ясно, что никто из них не сомневался в его намерении пустить в дело нож. В ушах у него все еще звучал крик кого-то из парней: «Мы тебя… ментам заложим», и он вспомнил, как отец говорил, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке. Он обвел взглядом все еще молчавших ребят, судорожно глотнул слюну, стер пальцем кровь под носом и проговорил:

– В общем, таким образом… Вы, конечно, знаете, что мне за это будет, если кто-нибудь проболтается.

– Ладно! Можешь не говорить, – угрюмо сказала Нюра.

Леше этого показалось недостаточно. Старшим ребятам он не решился открыто грозить, но зато шагнул к младшим.

– И, в общем, если я узнаю, что кто-нибудь из вас хоть словечко сказал, я… я, в общем, в долгу не останусь. – Он похлопал ладонью по рукоятке ножа под рубахой. – Ясно?

– Ясно, – чуть слышно ответила Матильда, а Демьян, Зураб и Русико лишь молча кивнули.

Леша оглянул лужайку.

– Теперь, значит, так: как бы отсюда уйти, чтобы на тех парней не нарваться? Я видел, там два милиционера прохаживались перед этой… перед собачьей площадкой.

Матильда шагнула к Леше. Опять ей выдалась руководящая роль.

– Леша, я знаю, как пройти! – сказала она вдохновенно и обвела сияющими глазами остальных. – Пойдемте, граждане! Я вас кружной дорогой проведу, и мы… мы будем в полной безопасности.

Она пошла с поляны на тропинку, ведущую к озеру, и с торжеством почувствовала, что все – и младшие, и сам Тараскин – молча последовали за ней.

Вышли к небольшому озеру, берега которого производили впечатление какого-то заколдованного царства. Рыболовы сидели почти неподвижно вдоль берегов примерно в метре друг от друга, уставившись на поплавки, а если кто-нибудь подымал удочку, чтобы сменить наживку, то делал это совершенно бесшумно, как на экране телевизора, у которого выключили звук.

Миновав озеро, Матильда свернула на такую глухую и узкую тропинку, что идти по ней пришлось гуськом, часто нагибаясь, чтобы не наткнуться лицом на ветку. Тропинка пересекла несколько довольно широких аллеек и наконец вывела ребят на асфальтированную автомобильную дорогу. Словом, обратный путь занял раза в три больше времени, чем дорога к памятной всем лужайке. Во дворе дома номер восемнадцать все приостановились, прежде чем разойтись по своим квартирам.

– Во красота-то! – пробормотала Нюра, поглядывая то на Мишу, то на Тараскина.

Синяк между скулой и глазом у Леши успел созреть до темно-фиолетового, нос его распух, и над верхней губой засохла размазанная кровь. Нос у Миши тоже распух, но тут обошлось без крови. Зато у него была рассечена губа, а лицо было украшено не одним, а несколькими синяками, впрочем, не такими яркими, как у Леши. Пока ребята любовались на двух героев, к ним подошла пожилая коренастая женщина с большим плоским лицом, ее звали Фаина Дормидонтовна. Это она отвела в домоуправление Мишу, когда тот разбил фонарь. Она остановилась и тоже стала разглядывать Тараскина с Огурцовым.

– Это надо же так разукрасить друг друга! – сказала она. – Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?

Это замечание взбесило Мишу.

– Знаете что? – сказал он негромко, но проникновенно. – Идите-ка вы отсюда!

Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.

– Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.

Тут и Нюра обозлилась.

– Да хоть в прабабушки! – воскликнула она. – Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!

Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.

– Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.

Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.

– Ну, так вы помните, что надо помалкивать?

Те молча кивнули. Тараскин сказал «пока!» остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:

– Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?

Матильда пожала плечами:

– Так ведь это Ольга всю кашу заварила.

– Ольга?

– Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: «Давай потанцуем», а она его раз – и сшибла с ног.

– А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! – добавил Демьян.

– Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, – закончила Матильда.

– Ясно! Пошли, Федор! – сказала Нюра и кивнула ребятам: – До завтра.

Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.

– Да-а! – вздохнул Федя. – Тут народ!

– Народец! – согласилась Нюра.

– Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, – помолчав, сказал Федя.

– Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.

– Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется… Как мне на этот раз… ну… реагировать?

– Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь – тебе же и отвечать придется.

– Не придется, если в порядке самообороны.

– Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?

– Вот то-то и оно!

Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.

– Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул – и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. – Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. – Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный… Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя – ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется – смотреть стыдно!

Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:

– Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.

– Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? – уныло спросил Федя.

– Над этим подумать надо. Серьезно надо подумать, – ответила Нюра и встала со скамьи. – Идем!

Когда украшенного синяком Лешу увидела бабушка и спросила, что произошло, он ответил небрежно, с легким раздражением:

– Ну, подрался. Ну что тут такого?!

Антонина Егоровна поджала губы, молча ушла в кухню и только оттуда сухо сказала:

– Ужин будет готов минут через двадцать.

Леша потихоньку снял нож и положил его на прежнее место. Хватит! Больше он никогда не нацепит эту штуковину!

За ужином, а потом в постели Тараскина мучил один вопрос: заметили или не заметили ребята, что он просто с перепугу выхватил нож? Заметили или нет, как он отчаянно струсил? Судя по их дальнейшему поведению, не заметили: слишком серьезно все смотрели на него.

Примерно такие же размышления мучили Олю Закатову. Она бесстрашно и легко швырнула наземь голопузого, зная, что ей опасность не грозит, что за спиной у нее Тараскин, Огурцов, а чуть подальше и Красилины. Но вот закипела настоящая драка, Олиным защитникам пришлось туго, а она? Она и думать забыла о каких-то там приемах… Стояла и разинув рот смотрела, как Тараскин отбивается от двоих, как Огурцова молотит долговязый. Что теперь думают о ней те же Тараскин и Огурцов, да и все остальные?

Вдруг Оля вспомнила Тараскина с ножом, вспомнила его лицо и подумала, что он ведь вполне был готов ударить этим ножом голопузого. Оля так ясно представила себе такую картину, что замотала головой, стараясь отделаться от нее. И тут новая мысль поразила Закатову. Но ведь Тараскин однажды уже так поступил, ударил Тамару ножом, воткнул железку в живое человеческое тело! Что же тут, в сущности, романтичного? Каким бездушным, каким нравственно тупым надо быть, чтобы сделать такое!

И Оля почувствовала, что ей уже не хочется завоевывать сердце Тараскина, что она теперь просто побаивается его.

Но вести себя по-прежнему ей придется. Чтобы не быть этой самой… белой вороной.

У Миши все обошлось спокойно. Увидев его физиономию, родители спросили, что это значит, и он ответил:

– Гуляли в парке, к нам пристали какие-то, ну и подрались.

– У меня подозрение есть, что вы первыми начали, – сказал Спартак Лукьянович.

– Да оставь ты ребенка со своими подозрениями! – оборвала его Таисия Павловна. – Не понимаешь, что ли, в каком мы районе живем!

Спартак Лукьянович не стал спорить. Сегодня передавали футбольный матч по телевидению, и он хотел поскорей поужинать.