Текст книги "Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии"

Автор книги: Юрий Зобнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

IV

В. Н. Таганцев был арестован 5 июня 1921 года, причем поводом для ареста стала не его деятельность в ПБО, а давний уже теперь эпизод с «Национальным центром». Тогда, в 1919 году, во время повальных репрессий против «классово чуждых» («красный террор» был в это время в самом разгаре) Владимир Николаевич ареста счастливо избежал, но, очевидно, остался у чекистов на подозрении. «…Таганцева погубила какая-то крупная сумма денег, хранившаяся у него. Возможно, при разгроме Национального центра кто-то из членов этой неудачливой организации передал деньги на хранение В. Таганцеву. При этом его кандидатура была выбрана потому, что Таганцев фактически не был замешан в деятельность Национального центра. Нашли деньги не сразу, хотя в связи с прокатившейся в Петрограде в начале 1921 года волной забастовок и восставшим в марте Кронштадтом начались повальные обыски. Чекисты с помощью двадцати тысяч петроградских рабочих ходили от двери к двери во всех районах города главным образом в поисках оружия. Был обыск и у Таганцева» [37]37
  Там же. С. 286.


[Закрыть]. По делу о деньгах «Национального центра» Таганцев получил два годаисправительных работ.

Однако, как уже говорилось выше, в ходе разгрома "Объединенной организации кронштадтских моряков", после арестов М. А. Комарова и В. И. Орловского, "дело Таганцева" было возвращено на доследование. В докладе ВЧК от 24 июля 1921 года он уже фигурирует как "главарь заговора", инспирированного парижским "Союзом освобождения России". О ПБО пока речи нет, равно как ничего не говорится о "профессорской группе". Состав участников заговора: бывшие офицеры, моряки, адвокаты, бывшие директора, пробравшиеся на видные посты в советские учреждения" [38]38
  Из истории Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. С. 445–446.


[Закрыть]. После этого доклада события вокруг «дела Таганцева» начинают развиваться в новом направлении.

Здесь нужно вспомнить, что с 30 мая 1921 года расследование «петроградского заговора» находилось под контролем представителя Москвы, «особоуполномоченного особого отдела ВЧК» Я. С. Агранова [39]39
  На важное значение этого обстоятельства указывал уже в 1922 году хорошо информированный Ф. И. Дан, один из руководителей меньшевиков (см.: Дан Ф. И. Два года скитаний (1919–1921). Берлин, 1922. С. 186–188).


[Закрыть]. Яков Саулович (в других источниках – Савлович) Агранов (1893–1938 (?)) был одной из самых ярких фигур в чекистских кругах тех лет. В отличие от рядовых сотрудников государственной безопасности, занятых решением тактических задач, это был стратег и аналитик, посвященный в самые сокровенные тайны политики Кремля и внутрипартийной борьбы. О жизненном пути этого удивительного человека надо сказать подробнее.

Агранов был выходцем из гомельской местечковой еврейской семьи. В 1912 году он вступает в партию социалистов-революционеров и становится профессиональным революционером-подпольщиком. В 1915-м – переходит в РСДРП(б). За время подпольной работы Агранов подвергался аресту и ссылке, из которой бежал. По некоторым данным, он был художественно и музыкально одарен, очень начитан и обладал необыкновенным личным обаянием. С другой стороны, даже среди сподвижников-коммунистов Агранов имел репутацию "определенного негодяя по убеждениям, которому не следует подавать руки" [40]40
  См.: Даугава. 1990. № 8. С. 166.


[Закрыть]. С ноября 1917 года Агранов работает в секретариате Совнаркома, в 1918–1920 годах является секретарем Малого Совнаркома, т. е. поднимается на высшие ступени советской правительственной и партийной номенклатуры (здесь уместно напомнить, что в 1918 году ему едва исполняется двадцать пять лет!).

С мая 1919 года с работой в Малом Совнаркоме Агранов совмещал работу в органах госбезопасности РСФСР, выполняя в качестве особого уполномоченного при президиуме ВЧК (т. е. в качестве личного представителя Ф. Э. Дзержинского) самые ответственные задания: он участвовал в подавлении восстания левых эсеров, ликвидации тамбовского и крондштадтского восстаний, разгроме савинковского подполья. В январе 1920 года(эту дату следует запомнить!) Агранова окончательно переводят из структур Совнаркома в структуры политической полиции. Это, разумеется, не понижение, ибо он становится особоуполномоченным особого отдела (ОО) ВЧК (для пояснения – во всей тогдашней чекистской номенклатуре, помимо Агранова, таковыми были всего тричеловека – В. Р. Менжинский, А. К. Артузов и К. И. Ландер; в этой «великолепной четверке» Агранов – самый молодой). Как особоуполномоченный ОО ВЧК он и приезжает в Петроград [41]41
  Об Я. С. Агранове см.: Справочник учреждений РСФСР. 22 января 1920. С. 9, 217; яркие характеристики его – в книгах Александра Орлова («Тайная история сталинских преступлений»), Сергея Мельгунова («Суд истории над интеллигенцией»), Георгия Атабекова («ГПУ: записки чекиста»).


[Закрыть].

Во время своего пребывания в Петрограде Агранов подчинялся не председателю Петрогубчека (эту должность занимал тогда ставленник Г. Е. Зиновьева Б. А. Семенов) и даже не самому Зиновьеву, а непосредственно заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту. Разумеется, интересы Агранова (и его полномочия) далеко не ограничивались собственно проблемами ликвидации непосредственной угрозы антисоветского переворота в Петрограде, – представить себе, что работник такогоуровня был командирован для помощи питерским оперативникам, по меньшей мере, наивно.

Специализацией Агранова была работа с интеллигенцией.

В течение всего июня и начала июля 1921 года, когда шла непосредственная работа петроградских чекистов по разгрому заговорщиков, Агранов остается в тени, однако, когда главные боевые силы ПБО были нейтрализованы, а полученные показания неопровержимо доказывали наличие активного антисоветского террористического подполья в Петрограде (о чем и было сообщено в докладе ВЧК от 24 июля), он развивает бурную деятельность по отработке связей раскрытой организации с научной и творческой интеллектуальной элитой.

Местных чекистов, занятых вопросами, как они полагали, первоочередными – ведь со дня на день в Петрограде можно было ожидать вспышки терроризма [42]42
  С 13 по 16 июня 1921 г. в Варшаве под председательством Б. В. Савинкова и С. Рейли проходил Конгресс антибольшевистских сил, в котором принимали участие представители «зеленых» (крестьянские партизанские соединения в России), иностранных военных представителей из Франции, Бельгии, Англии, Италии и Америки, а также – официального представителя президента Польши Пилсудского полковника Б. Веньявы-Длугошовского. Конгресс одобрил разработанный Русским эвакуационным комитетом Савинкова план альтернативного устройства управления Российским государством как федерацией республик и областей и призвал все подпольные группировки в России к радикальному террору, безжалостному истреблению комиссаров и чекистов. Решения Конгресса имели большой резонанс и в эмигрантских кругах, и в РСФСР. Советское правительство 4 июля 1921 г. направило польскому правительству ноту, в которой, ссылаясь на Рижский мирный договор, потребовало от Пилсудского немедленного изгнания руководителей Эвакуационного комитета из Польши и роспуск его структур.


[Закрыть], – В. Н. Таганцев, имя которого прозвучало в показаниях некоторых боевиков, интересовал мало. Он действительно «знал» и «присутствовал»(вспомним опять-таки «расстрельный список»), но непосредственно в деятельности боевых групп участия не принимал и к тому же уже содержался под стражей. Что же касается его связей в научных и творческих кругах, то ожидать террористической угрозы от «профессуры» не приходилось и подавно. Вникать же в суть проектов оптимизации законодательной базы России, использования ее нефтяных запасов и реформ музейного дела сотрудникам ПетроЧК, штурмующим (с большими потерями в личном составе) конспиративные склады оружия и динамита, было недосуг.

Но Москва уже тогда мыслила иначе, чем Петроград! К удивлению питерцев, прибывший из столицы "особоуполномоченный", ознакомившись с их разработками по делу "Областного комитета Союза освобождения России" (первоначальное название ПБО), выделил именно это, абсолютно тупиковое "профессорское" направление, вернул благополучно осужденного на два года исправработ В. Н. Таганцева и начал активно "работать" с ним.

Речь на этих допросах, разумеется, шла не о террористическом подполье – об этом аспекте деятельности ПБО в июле 1921 года Агранов, надо полагать, знал гораздо больше, чем Таганцев. Нет! Агранов предложил своему подследственному ни много ни мало как проект социального мира в России. Речь шла об организации грандиозного открытого политического процесса, с привлечением всех отечественных и зарубежных средств массовой информации, международных экспертов и первых лиц Совета Народных Комиссаров, ВЦИК и РКП(б). Явившись на этот процесс, участники «профессорской группы» ПБО под водительством В. Н. Таганцева смогут, с одной стороны, высказать все накопившиеся у них за годы «военного коммунизма» претензии к советской власти – не только от своего лица, но от лица всей русской интеллигенции, пребывающей как на территории Республики, так и в эмиграции. С другой стороны, все они открыто и добровольно смогут принести покаяние за свое участие в контрреволюционном подполье, а повинную голову, как известно, меч не сечет. Развивая перед ошеломленным Владимиром Николаевичем эти ослепительные перспективы, Агранов, вероятно, имел сведения, что нечто подобное Таганцев в первой половине фантасмагорического 1921 года уже обсуждал в своем кругу. «Идея Таганцева, – свидетельствует коллега и учитель Владимира Николаевича академик В. И. Вернадский, – заключалась… в том, что надо прекратить междоусобную войну, и тогда В.Н. готов объявить все, что ему известно, а ГПУ дает обещание, что никаких репрессий не будут делать» [43]43
  См.: Новый мир. 1989. № 4. С. 264.


[Закрыть].

V

Для того, чтобы понять, насколько идея «социального мира» была популярна весной – летом 1921 года в российских интеллектуальных кругах, нужно вспомнить меткое замечание писателя и мемуариста Р. Б. Гуля – "большинство русской интеллигенции восприняло ленинский Октябрь, измеряя его "французским термометром"…" [44]44
  Гуль Р. Б. Я унес Россию. Апология эмиграции. Том первый. Россия в Германии. М., 2001. С. 211.


[Закрыть]. Это означало, что для выпускников российских гимназий и университетов события Великой французской революции казались чем-то вроде исторического прецедента по отношению к свершающейся революции русской. С этой точки зрения, «красный террор», подобно террору якобинцев, оказывался печальной, но исторически неизбежной стадией раннего революционного экстремизма. Однако всех утешало то, что недолгая кровавая эпоха якобинского террора завершилась во Франции 9 термидора (27 июля) 1794 года падением диктатуры Максимилиана Робеспьера, созданием Директорий и восстановлением гражданских прав.

Согласно логике исторических аналогий, ожесточение первых лет русской революции также должно было в скором времени уступить место эпохе национального согласия и возрождения русской цивилизации, когда экстремисты в Кремле будут вытеснены трезвыми, здравомыслящими политиками-патриотами (будут ли те продолжать называть себя "большевиками", "коммунистами" или найдут другое историческое имя – не так уж важно). Тогда будут забыты старые счеты и обиды, и те, кто раньше стоял по разные стороны баррикад, вновь объединятся в служении единому Отечеству.

Как уже говорилось, "новая экономическая политика" (НЭП), отменяющая "военный коммунизм", была провозглашена на X съезде РКП(б), проходившем в Москве 8—16 марта 1921 года, под грохот осадных орудий на побережье Финского залива. Выполняя решения съезда, ВЦИК 21 марта принял декрет " О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом",в котором отменялась государственная конфискация продовольственных и сырьевых излишков у населения, а распределительная система пайков частично уступала место рыночным отношениям.

И в РСФСР, и за рубежом многие поспешили принять этот декрет за манифест свободы торговли в России, знаменующий отказ ленинского Совнаркома от утопических коммунистических теорий и возврат страны в мировую экономическую систему. Легко представить себе, что творилось в душе всех этих высоколобых знатоков истории, когда сразу за кронштадтским апокалипсисом вдруг разнеслась благая весть: НЭП! Ведь любое известие, приходившее из Кремля, воспринималось ими прежде всего как повод для размышлений об «эволюции большевизма» и о том, близок ли к завершению «якобинский» период русской революции. Естественно, что введение НЭПа было встречено подавляющим большинством русских интеллигентов как в Советской, так и в Зарубежной России ликованием и окончательно уверило их в реальности «советского термидора».И перед русской интеллигенцией вновь встал вековечный больной вопрос: «Что делать?».

К лету 1921 года инспирированная НЭПом концепция "социального примирения" уже оформилась в интеллигентской среде как оригинальная идейно-политическая стратегия, причем застрельщиками здесь оказались эмигранты, многие из которых, в отличие от Таганцева и его "профессорской группы", имели не "умственный", а вполне реальный политический и военный опыт борьбы с большевиками. Богатый материал для бесед с Таганцевым Агранов мог почерпнуть в сборнике статей "Смена вех", который вышел в том же июле 1921 годав Праге (и, разумеется, тут же оказался настольной книгой стратегов из ВЧК). Авторами сборника были Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов (в недалеком прошлом первый служил управляющим Министерством иностранных дел, а второй – главой Отдела пропаганды в правительстве А. В. Колчака), С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахонин и Ю. Н. Потехин. Основная идея сборника заключалась в том, что под покровам коммунистической идеологии слагается новая буржуазная демократическая Россия,центральной фигурой которой становится получивший в результате революции землю «крепкий мужик» (Н. В. Устрялов). Об этом, по мнению авторов сборника, наглядно свидетельствует новая экономическая политика большевиков, которую «сменовеховцы» считали необратимой и которая должна была превратить самих большевиков в демократическую парламентскую правящую партию европейского образца.

Впрочем, если даже Яков Саулович не успел, начиная допросы Таганцева, ознакомиться с самим сборником "Смена вех", то его знакомство со «сменовеховской» идеологией весной – летом 1921 года сомнений не вызывает. Осведомленный «особоуполномоченный особого отдела», обязанный по долгу службы быть в курсе настроений в среде идейных противников, не мог не знать, например, о существовании в «русском Берлине» группы «Мир и труд», организованной бывшим лидером Трудовой народно-социалистической партии В. Б. Станкевичем. Эта группа выступила еще в июне 1920 годана страницах издаваемого Станкевичем журнала «Жизнь» с воззванием, декларирующим необходимость «культурного примиренчества» образованных русских людей с большевиками.«Группа „Мир и труд“ провозглашала веру в „неотвратимость конечной победы идей человечности и практичности“ <…> Группа „Мир и труд“ апеллировала к советским властям с тезисом, что обеспечение политических свобод и гражданских прав, прекращение террора укрепил бы саму государственную власть <…> Надежды возлагались на мирную эволюцию большевизма» [45]45
  Русский Берлин. 1921–1923. По материалам Б. И. Николаевского в Гуверовском институте / Изд. подготовлено Л. Флейшманом, Р. Хьюзом, О. Раевской-Хьюз. Paris, 1983. С. 16.


[Закрыть]. Сам Станкевич в программной статье «Под новым лозунгом» писал в том же 1920 году: «Ни к красным, ни к белым!», «Ни с Лениным, ни с Врангелем!» – так звучат лозунги русской новой демократии. <…> А зачем выбирать? <…> Что, если рискнуть и вместо «ни к красным, ни к белым» поставить смелое, гордое и доверчивое:

И к красным, и к белым!

И принять сразу и Врангеля, и Брусилова, и Кривошеина, и Ленина" [46]46
  Цит. по: Русский Берлин. С. 16–17.


[Закрыть].

Возможно, Владимир Николаевич Таганцев, который до сих пор остается в памяти петербургской интеллигенции одной из самых печальных и "больных" фигур в трагической российской истории XX века, подвергался в июле 1921 года жесткому моральному (а может, и физическому) давлению. Он был вдвойне уязвим, поскольку вместе с ним содержалась в заключении его жена, а их дети, отданные в воспитательное учреждение, оказывались фактически в положении заложников. Однако главным аргументом Агранова были не костоломы со Шпалерной и не дешевый шантаж. В своем поединке с Таганцевым Агранов виртуозно использовал идеологию противника, ошеломлял его тем, что с видимым простодушием излагал самые сокровенные мысли тяготившегося своим провалом «заговорщика». И, главное, Агранов предлагал превратить этот позорный провал ПБО в блистательную победу, организовав вместе с «профессорской группой» нечто вроде советского варианта «сменовеховства». Ведь авторы пражского сборника как раз и звали интеллигенцию к покаянной жертве, к духовному подвигу, к «пути в Каноссу» (С. С. Чахонин). Вот Агранов и предлагал Таганцеву такую «Каноссу», перед которой меркли все прочие интеллигентские политические хитросплетения той поры!

И Таганцев дрогнул. По словам И. В. Одоевцевой, идея "открытого процесса с легким исходом" воодушевила Владимира Николаевича настолько, что он "сам ездил в автомобиле с чекистами по городу и показывал им, кто где живет" [47]47
  См.: Русская мысль. 3 марта 1983 (№ 3454). С. 8.


[Закрыть]. К чести Владимира Николаевича следует отметить, что, соглашаясь сотрудничать с Аграновым, он потребовал весомых политических и правовых гарантий, которые и были тут же ему предоставлены.

В политической добросовестности Агранова Таганцева заверил не кто иной, как Вячеслав Рудольфович Менжинский (1874–1939), нарком финансов РСФСР и член Президиума ВЧК (в 1926 году он займет место председателя ОГПУ). Кстати, пишущий эти строки, представляя себе энергию и возможности Агранова, ни на секунду не сомневается, что в интересах дела Яков Саулович мог в кратчайшие сроки организовать Таганцеву личную встречу и с самим Железным Феликсом и даже – с Ильичом. Однако при выборе Менжинского в качестве представителя "верхов" Агранов учитывал весьма важный в сложившихся обстоятельствах штрих в биографии чекиста-наркомфина. Как и Таганцев, Вячеслав Рудольфович был петербуржцем (его отец занимал видную должность в Пажеском корпусе), универсантом и… достаточно заметным литератором "среднего" Серебряного века [48]48
  См. о литературной деятельности В. Р. Менжинского: Дворникова Л. Я. Автор одного романа: Письма В. Р. Менжинского к В. Н. Верховскому // Встречи с прошлым. М., 1987. Вып. 4. С. 103—107


[Закрыть]. В 1905 году он, вместе с М. А. Кузминым и Ю. Н. Верховским, издал «Зеленый сборник стихов и прозы», в котором поместил свой «Роман Демидова». Двумя годами позже он вновь выступил вместе с Кузминым и другими литераторами «Башни» Вяч. И. Иванова в альманахе П. С. Соловьевой (популярной поэтессы Allegro и сестры знаменитого философа) «Проталина». Менжинский, действительно, идеально подходил для доверительной беседы с университетским профессором, до мозга костей проникнутым духом особой корпоративности, присущей петербургской научной и творческой интеллигенции.

И Менжинский не подкачал! Прибыв из Москвы специально для встречи с Таганцевым, он торжественно дал ему слово пощадить всех участников грядущего "очистительного и примирительного" процесса, коль скоро Владимир Николаевич назовет всех участников "профессорской группы" без утайки, как на духу. Об этом ритуале Менжинский, вернувшись в Москву, рассказывал направо и налево тамошним знакомым, от души потешаясь над питерским интеллигентным дурачком, – рассказывал так много и остроумно, что его откровения просочились даже в эмигрантскую печать [49]49
  «В эмигрантской газете „Дни“, № 1070, 1926, – пишет В. Крейд, – была опубликована заметка, в которой разъясняется, что же именно произошло с Таганцевым за закрытыми дверями Шпалерной и Гороховой тюрем. „Это именно Менжинский, – говорится в заметке, – дал слово Таганцеву пощадить всех участников дела, если он назовет без утайки…“. Менжинский был едва ли не самым образованным человеком в Чека… Он происходил из католической семьи, его отец занимал видную должность в Пажеском корпусе. В молодости Менжинский вел жизнь, достойную представителя золотой молодежи. Вместе с тем писал стихи, мечтал о славе писателя. <…> Одновременно он заканчивает Петербургский университет… а чувство коллегиальности у обычных петербургских студентов было развито чрезвычайно. Таганцев поверил честному слову „коллеги“ и назвал имена тех, с кем когда-либо разговаривал на политические темы. Таким способом и был составлен список заговорщиков и состряпан сам заговор» (Крейд В. Указ. соч. С. 294; см. также об этом: Грязневич В., Орлова Н. Запланированный заговор // Смена (Л). 1991, 24 августа (№ 196 (19946)); Грязневич B. Профессор Таганцев и другие: пренебрежение банальными истинами // Час Пик. 1991. 23 декабря (№ 51 (96)).


[Закрыть].

Наряду с политическими Агранов предоставил Таганцеву и правовые гарантии, настолько оригинальные, что они-то и являются едва ли не самым замечательным и значительным штрихом во всей «таганцевской эпопее». Об этом, впрочем, будет подробно сказано ниже.

"…Таганцев после 45 дней героического молчания получил <…> заверения, что никто из участников его организации не будет расстрелян, и только после этого согласился дать показания о своей деятельности, – подытоживает современный историк трагическую историю невольного предательства(все-таки это слово нужно выговорить). – В самом деле, такой документ в деле Таганцева сохранился:

"Я, Таганцев, сознательно начинаю давать показания о нашей организации, не утаивая ничего… не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников процесса.

Я, уполномоченный ВЧК, Яков Саулович Агранов, при помощи гражданина Таганцева, обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд… Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применена высшая мера наказания".

Конечно, Таганцев проявил непростительную наивность – видимо, в российском дворянстве еще живо было понятие о чести, он не мог даже предположить, что все действия ленинской гвардии основаны на обмане" [50]50
  Доливо-Доброволъский АВ. Семья Гумилевых. Кн.1. Николай Гумилев: поэт и воин. СПб., 2005.C. 566.


[Закрыть].

"Договор", заключенный Таганцевым, был убедителен не только для него самого. С большой долей вероятности можно сказать, что знакомство арестованных участников "профессорской группы" (эта волна арестов приходится на первые числа августа) с этим "договором" – в виде очной ставки с самим Владимиром Николаевичем или в пересказе следователей-чекистов – оказывалось сильным аргументом в пользу их сотрудничества со следствием.

Финал известен.

Никакого суда – ни "открытого", ни даже «закрытого» – над «таганцевцами» не было, ибо ПетрогубЧК использовала для завершения дела постановление ВЦИК и СТО от 4 ноября 1920 года, предоставляющее губернским революционным трибуналам и чрезвычайным комиссиям право «непосредственного исполнения приговора до расстрела включительно в местностях, объявленных на военном положении», а в Петрограде военное и осадное положение было введено еще в связи с кронштадтскими событиями.

Страшно подумать, что испытал В. Н. Таганцев, когда ему открылась подлинная цена полученных им "гарантий"…

Пятьдесят девять человек, в том числе – большинство участников "профессорской группы", были расстреляны в промежутке между 24 (дата "Заключения" по делу Гумилева – единственному частично рассекреченному из 382 томов "Дела о ПБО") и 31 августа (дата доклада председателя ПетрогубЧК Б. А. Семенова на заседании Петроградского совета, где был обнародован список казненных; в этот список вошли и убитые при аресте Герман и Шведов), более ста получили различные сроки заключения и исправительных работ. Аресты же по подозрению в причастности к "таганцевскому заговору" продолжались всю первую половину 20-х годов.

И, наконец, главное.

Из-за фантастической истории, разыгранной в июле – августе 1921 года Я. С. Аграновым, все содержательные акценты «дела о контрреволюционном заговоре в Петрограде» радикально поменялись. Центральными его фигурантами, в конце концов, оказались не офицеры и крондштадтские матросы, а крупнейшие деятели науки и культуры Петрограда. В. Н. Таганцев оказался главным лицом в «деле ПБО» (покойные к этому времени Ю. П. Герман и В. Г. Шведов «затерялись» в рядах прочих агентов, связных и боевиков), а само дело обрело имя «таганцевского заговора», – имя, с которым оно и вошло в историю.