Текст книги "За тех, кого греет костер"

Автор книги: Юрий Вознюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

В тот год я проводил свой отпуск на озере Ханке. Лодка моя была оборудована тентом, в ней лежали спальный мешок, примус, объемистый рюкзак с продуктами, ружье, патроны и все прочие атрибуты охотника. Не испытывая ни в чем нужды, я ловил жирных ленивых сазанов, стрелял уток и с чувством первооткрывателя колесил по запутанному лабиринту проток и озер южного берега Ханки.

Стояла теплая приморская осень. Как всегда, было в ней что-то торжественно-грустное, что-то печальное, но близкое и дорогое сердцу. Иногда вечерами, от полноты чувств, я пел камышам и сидящим в них ондатрам свои любимые песни, благодаря судьбу за дарование мне счастья тишины и одиночества.

Однажды, после вечерней зорьки, на тихом, заросшем кувшинками плесе, в самый разгар моих вокальных упражнений, послышался плеск воды и человеческий говор. Я замолк.

–    Скончался, наверное, – раздалось совсем близко.

–    Эй, человек! Ты жив?

На фоне слабого отблеска зари рядом неожиданно возникла дюралевая лодка, двое толкали ее шестами. Я зажег свет, мы сдержанно поздоровались, и вскоре выяснилось, зачем пожаловали эти люди. У них лопнула пружина стартера, и они, прослышав от кого-то, что поблизости шатается охотник на лодке с таким же, как у них, мотором, рассчитывали на мою помощь. Я спросил, как же они меня нашли на озере в девяносто без малого километров длиной и шестьдесят пять шириной.

–    А нам рыбаки посоветовали: как, говорят, услышите бурый медведь заревел в камышах, так туда и двигайте, – засмеялся один из них – плотный, русоволосый, не то чтобы с грубыми, но резко обозначенными чертами лица. Он сидел, положив руки на колени. На вид ему было лет двадцать шесть – двадцать семь, и во всем его облике чувствовалась скрытая упругая сила. Продолговатое лицо второго – высокого и худощавого – хранило задумчиво-усталое выражение. Он молча курил, откинувшись на подвесной мотор. На вид это был человек спокойный и даже флегматичный.

–    Ну что, давайте знакомиться, – первый поднялся на ноги, – Пикунов.

–    Абрамов, – представился его спутник.

«Так вот что за птицы ко мне пожаловали!» – подумал я, с любопытством всматриваясь в пришельцев. Об этих двоих мне приходилось слышать много и самого противоречивого.

Однажды на краевой охотничьей конференции Пикунова склоняли за притеснения, якобы чинимые им местным охотникам. Второй раз мне довелось услышать его имя в управлении охотничье-промыслового хозяйства, где обсуждались его рекомендации по учету диких животных в Приморье. Отнеслись к ним весьма прохладно и даже, как мне показалось, иронично. Слишком дерзкой представилась попытка никому не известного охотоведа изменить давно сложившуюся практику работы. Только один из присутствующих сказал о Пикунове:

–    Я с ним учился в институте. Он был лучшим из нас...

Об Абрамове я знал меньше, но уже одно то, что тот частенько составлял компанию Пикунову, и настораживало, и возбуждало любопытство. Будучи по образованию охотоведами-биологами, оба они работали научными сотрудниками лаборатории охраны природы Дальневосточного филиала Академии наук. Их деятельность сводилась к выработке научных рекомендаций по разумному использованию фауны Приморья. Предложения эти поступали в комиссию по охране природы при крайисполкоме, где их рассматривали и увязывали со всем комплексом экологических проблем.

Ничем не выдав своего отношения к новым знакомым и покуривая сигарету, я молча наблюдал, как она принялись готовить ужин. Рядом с примусом Пику нон пристроил паяльную лампу, и камыши озарились сполохами от грядущего пламени.

–    Володя, сотвори хо, – командовал он, бросая Абрамову небольшую щуку, – А ты чего сидишь, как на именинах? Доставай свою керосинку и сообрази чайку, – повернулся он ко мне, – Только завари как следует – по-охотничьи!

Сам ом колдовал над кастрюлей, и через двадцать минут ужин был готов. Я не мог не отметить про себя, что у меня это заняло бы гораздо больше времени.

–    Выдадим тебе аванс за пружину, – сказал Пикунов, когда мы уселись вокруг расставленной посуды.

Он достал фляжку и налил из нее, судя но запаху, разведенного спирта. Я выпил и объявил им, что запасной пружины у меня пет.

–    Прохвост! – явно оторопев, воскликнул Пикунов, – Сейчас будем вытряхивать из тебя наше добро обратно!

–    Ты закусывай, закусывай, —сказал Абрамов, подвигая мне какое-то диковинное на вид блюдо, которое Пикунов называл «хо».

Заметив мою нерешительность, он улыбнулся.

–    Да ты никак не пробовал еще эту штуку?

–    Он из тех, кто на охоте трескает консервы, – буркнул Пикунов.

Хо оказалась сырой, мелко нарезанной щукой, обработанной уксусной эссенцией и приправленной какими-то гремучими снадобьями, от чего дух захватывало.

–    Ну как охота? —спросил я, когда мы поужинали.

–    Это ты на охоте, нам этим заниматься некогда, – ответил Пикунов.

–    Какого же черта вы тогда притащились на Ханку?

–    Да вот полюбоваться на эту иллюминацию, —показал он на далекое зарево идущего где-то пала.

Сначала я принял его слова за шутку: травяные пожары не бог весть какое редкое дело на берегах озера. Бывает, вспыхивают они от небрежного обращения людей с огнем, бывает, выжигают тростник сознательно. Но нет такой весны или осени, чтобы часть плавней Ханки не становилась жертвой огня.

Как бы угадывая мои мысли, Пикунов промолвил:

–    Тебе никогда не приходило в голову, что однажды наступит день, когда гореть будет уже нечему. И тебе

здесь нечего будет делать – не останется уток, ондатр, енотов... Ханки не будет...

Он помолчал, потом добавил:

–    В общем, приехали мы сюда посмотреть место для заповедника. Тогда уж не зажгут плавни, а зажгут – надолго запомнят! —и голос его прозвучал угрюмо и недобро.

Слушая его, я испытывал сложные и противоречивые чувства. Да, плавни Ханки бездумно уничтожались во все угрожающих размерах, и в то же время охотничье сердце протестовало против заповедного режима.

–    Так есть же здесь заказник, – попробовал я защитить от посягательства охотничью вольницу.

–    Он для тебя и меня, – странно и тихо ответил Пикунов.

Утром я раскалил на примусе отломанный конец пружины стартера, изогнул ее и поставил на место. Пикунов внимательно наблюдал за мной и был очень удивлен столь простым решением проблемы.

– Поехали с нами, – дружески предложил он. – Какого черта ты живешь бирюком?! Втроем-то веселей будет!..

Так возник триумвират на долгие годы. Прошло уже много времени с тех пор, но никогда не изгладится из моей памяти это путешествие. Ханка качала нас в своей колыбели ласково и добро, баюкала шелестом тростников. Нас грело мягкое солнце, а с бездонной синевы осеннего неба неслись к нам прощальные крики птиц, покидающих родную землю. Начинался осенний пролет дичи, и мы находились в центре ее торной дороги. Видимо, пролегла она здесь не случайно. Ханка удивительное озеро. Только западный берег его твердый, и люди живут там. у самой кромки воды. На южном же и восточном, уже за много километров от чистой воды, начинаются болота, заросшие буйными травами, с зыбким плывуном под ногами. В этих зеленых джунглях бесчисленное множество озер, служащих для водоплавающих надежным приютом. Человеку не под силу до них добраться, потому и останавливается здесь на отдых так много дикой птицы в весенние и осенние пролеты.

Каждый наш новый день начинался с крика Володи:

– Эй, барсуки! Не пора ли вытряхиваться и зарабатывать хлеб!

Я ворочался в спальном мешке и думал, что если последнее и необходимо, то только для моих новых приятелей. Я при сем, как отпускник, лишь присутствовал. Так было на первых порах. Потом как-то незаметно они и меня втянули в свою работу.

Карты берегов Ханки, которые были у охотоведов, не всегда соответствовали действительности либо просто оставались немы, так как картографов не интересовала характеристика озер, заливов и проток с точки зрения кормовой базы для водоплавающих. А именно это составляло одну из задач Пикунова и Абрамова. Почти сразу я увидел и понял, что работа их сложная, требует специальных знаний, умения критически мыслить да вдобавок сопряжена с тяжелым физическим трудом.

Как-то само собой получилось, что Абрамов взял на себя обязанности завхоза и ученого секретаря. Мы с Дмитрием Пикуновым с утра отправлялись в разведку, а он оставался заниматься по хозяйству: варил обед, препарировал птиц, корректировал карты, вел записи. Этот скромный, немногословный человек с каждым днем нравился мне все больше. Я с удивлением наблюдал, как почти все встречавшиеся нам местные рыбаки и охотники с уважением раскланивались с ним. Оказалось, что он уже успел избороздить Ханку вдоль и поперек и знал озеро лучше, чем кто-либо из местных жителей. Володе случалось попадать в такие передряги, что стоило лишь позавидовать его счастливой звезде. Как-то, сталкивая бот с мели, он не успел забраться обратно, и дощатик преспокойно ушел от него, поплевывая дымком мотора, оставив незадачливого охотоведа на произвол судьбы километрах в десяти от твердого берега. В другой раз Абрамов сутки провел в крохотном багажнике дюралевой лодки, спасаясь от непогоды. Трудно представить, как он там поместился. Его вытащили оттуда рыбаки, заметив пустую, но странно дергающуюся лодку. Чтобы не замерзнуть, он ухитрялся делать согревающие упражнения.

Дня через четыре после начала нашего путешествия, мы перегрузили на лодку Абрамова все мое снаряжение, в том числе и двести килограммов бензина, а Пикунов окончательно перебрался ночевать ко мне.

В поисках затерявшихся в тростниках озер мы таскали мою лодку по бесчисленным зыбунам, и это было чертовски неприятное и трудное занятие. Усердие Пикунова могло вымотать кого угодно. Мокрый от пота, он шагал и шагал впереди лодки, протаптывая для нее дорожку, с какой-то одержимостью. Глядя в его упрямо согнутую спину, я иногда сожалел, что ввязался в эту канитель. Бывало, мы углублялись в плавни на километр и находили там прекрасные заводи – пристанища непуганой птицы, но часто случалось и так, что волок упирался в небольшие лужи.

Вечерами, после ужина и охотничьих побасенок, мы забирались в спальные мешки, с наслаждением вытягивались в них и через откинутый полог тента смотрели в ночное небо. В черной дали светлыми точками мерцали нам далекие Вега, Копелла, Полярная звезда. Звездная тишина нарушалась только плеском вышедших на кормежку ондатр, да изредка где-то далеко-далеко возникал гул одиночного самолета. В один из таких вечеров Пикунов негромко спросил меня:

–    Ты слышал, как шепчут звезды?.. Шесть лет назад я заблудился зимой в Якутии. Еды ни грамма, в кармане всего три патрона, и вдобавок ко всем несчастьям разрубил себе топором ногу. К вечеру на четвертый день прижал мороз... Таких здесь не бывает. Спать, конечно, не мог – сам знаешь, какой сон зимой у костра – так, дремота одна. И вот очнулся ночью, смотрю в небо и слышу шепот. То тише, то громче. Сначала подумал, что снится все это. Поворочался, поправил костер, опять смотрю в небо, и снова зашептало оно. Мигнет звезда, ей ответит вторая, третья... До того они меня заговорили, что под утро чуть не замерз...

–    Как же ты выбрался?

–    Выбрался...– зевая, ответил он. – Не о том речь, хотя, в общем, хорошего было мало. Местность там знаешь какая: холмы все одинаковые, в воздухе белая муть стоит... Неделю пришлось колесить. Последним патроном убил тетерку, она и выручила...

Той ночью мне снился унылый, однообразный пейзаж, извилистая борозда следов на снегу и маленькая черная точка, медленно двигавшаяся в белой морозной мгле. Услышал я и шепот, но даже во сне знал, что это не голос звезд, а шелест близких камышей.

В ту осень мы повстречали на Ханке много разного охотничьего люда, и эти встречи помогли мне понять, какие недобрые струны человеческой души разносили дурную молву о Пикунове.

Однажды нам встретилась компания горожан, прибывшая на охоту с тайной надеждой увезти домой, по меньшей мере, грузовик дичи. Видимо, наше снаряжение сбило их с толку, и они приняли нас за себе подобных. Жадно набросились с расспросами, но узнав, что интересы у нас иные, поостыли:

–    Так, говорите, наука... Изучаете? Ну, ну... А утятину хоть пробуете? – спросил долговязый белобрысый парень нагловатого вида, одетый в короткие резиновые сапоги и кургузый синий пиджак, подпоясанный патронташем.

–    Да изредка угощают, – ответил ему Пикунов.

–    Ну, ничего, приходите к нам – накормим! – великодушно пригласил белобрысый под снисходительные усмешки приятелей.

На следующий день наши стоянки оказались рядом. Зорька выдалась чистой, но утки полетели высоко и быстро. Мы выжидали. А на соседнем плесе компания начала торопливую и беспорядочную стрельбу по утиным стаям. Выстрелы хлопали один за другим, но только подранки, виляя над плесом, падали где-то далеко в камышах. Даже по уткам, летевшим в пределах выстрела, охотники мазали.

Покусывая былинку, Пикунов спросил меня:

–    Ты знаешь, что в ГДР, прежде чем получить охотничий билет, положено сдать экзамен по стрельбе? Надо доказать, что если уж ты выстрелишь по дичи, то добудешь ее, а не превратишь в падаль на радость воронам. Почему же у пас охотничье ружье дают каждому, не спрашивая даже, умеет ли он держать его в руках?!

–    А, пожалуй, это тоже имеет отношение к охране природы, – сказал я.

–    Прямое! Но скажи я в комиссии, что и за этим нужно смотреть – ведь отмахнутся и за глаза дураком назовут! Поехали! – решительно позвал он.

В первом же попавшемся скрадке мы увидели белобрысого.

–    Ну, как, приятель, с дичиной? Я уже котелок приготовил, – насмешливо сказал Пикунов.

Белобрысый отвернулся, не желая вступать в разговор. Вокруг него плавали только стреляные гильзы.

–    А между прочим, я ведь на тебя и акт могу составить, – спокойно продолжал Пикунов.

–    Это за что же?! – вскинулся белобрысый.

–    А за то, что палишь по стаям и только калечишь птицу!

–    Может, научишь, как надо? – саркастически огрызнулись из скрадка.

–    Вот с этого и начинал бы, а не с приглашения на обед, – миролюбиво ответил Пикунов, заталкивая лодку в камыши. – Сколько вас? Пятеро, кажется? – спросил он и, не получив ответа, взял мое самозарядное ружье.

Ждать пришлось недолго. Над плесом показался табун кряковых уток. Я подтолкнул Пикунова.

–    Много чести, – ответил он.

Охотники разрядили свои ружья в белый свет, только переполошив уток. Почти тотчас за кряквами в воздухе появились ураганом несущиеся чирки. Резко поднявшись, Пикунов вскинул ружье, и над плесом прогремело пять выстрелов. Пять чирков короткими всплесками оборвали свой полет.

У белобрысого глупейшим образом открылся рот.

–    Вот так-то, Вильгельм Тель. Уж не побрезгуйте, примите от науки, а то ведь может случиться, что после охоты и штаны держаться не будут, – сказал Пикунов, выталкиваясь из камышей.

Охотники молчали. Они не знали, конечно, что па носу лодки, в выгоревшей защитной штормовке, сидел почетный мастер спорта по стендовой стрельбе, рекордсмен края, член сборной команды России.

Через несколько дней в заказнике, расположенном в устье реки Илистой, произошел второй памятный мне случай. Ранним утром невдалеке от нашей стоянки начал стрельбу какой-то охотник.

–    Вот тебе и заказник, – сказал Пикунов, – вылезая из спального мешка.

Светало.

Свистели крыльями еще не видимые в темноте птицы. Неподвижно стоял вокруг нас камыш. II в этом пробуждающемся, еще сонном мире уже гремели чьи-то выстрелы.

–    Залез, сукин сын, в заказник, так мало того, жалеет, наверное, что зенитную пушку не прихватил с собой, – проговорил Пикунов, наливая чай, – Смотри, что делает!

Летевшие в ста метрах над камышами утки шарахнулись под небеса, напуганные безалаберной пальбой.

С севера подул свежий ветер, и, видимо, волна подняла с озера двух лебедей. Они летели не торопясь, большие белые птицы, взятые человеком в символ гордой красоты и верности друг другу.

Все произошло быстро и нелепо. Первый лебедь, запрокинув длинную шею и подвернув белоснежное крыло, неожиданно рухнул вниз. Ветер донес звуки двух выстрелов. От такого кощунства нам стало не по себе. Со страхом и болью смотрели мы на оставшуюся птицу, которая с жалобным призывным криком начала описывать круги возле опасного места,

На раздумья времени не оставалось. Рискуя перегреть моторы, напрямую через камыши рванулись мы к Ханке. Выбравшись к озеру, наспех очистили винты и устремились к протоке, на которой сидел браконьер. Мы опасались, что, услышав шум, он попытается скрыться, но наши опасения оказались напрасными. Никто нас не испугался, никто ие пытался бежать. Примерно на середине протоки мы заметили утиные чучела. Владелец их встретил наше появление спокойно и даже, как мне показалось, радушно. Был он немолод, н это обстоятельство еще больше распаляло.

–    Здорово, приятель! – с подкупающей простотой приветствовал его Пикунов.

–    Привет, земляк! – ответил тот.

–    Где только охотничков не встретишь... – в том же тоне продолжал мой напарник. – И как это ты сюда забрался на такой посудине?

Лодка у него была действительно не ахти какой. Грубая небольшая плоскодонка, на дне которой валялось штук пять уток и лебедь.

–    А меня Федя на моторке подбросил, – похвастался он.

–    Какой Федя? – спросил Абрамов.

–     Стрельченко... – сказал браконьер таким тоном, словно бы удивляясь: «Вот, мол, чудаки, не знаете, что ли, какой Федя?»

Все стало ясно – Стрельченко был егерем в заказнике.

–    Ну, а как же ты выбираться отсюда думаешь?

–    Как и забрался, – усмехнулся он.

–    Мы тебе поможем, – произнес Пикунов. – Давай только познакомимся.

Он подтолкнулся шестом вплотную к лодке браконьера и протянул ему удостоверение охотинспектора. Тот машинально взял его, прочел и непонимающе посмотрел па нас. Я достал фотоаппарат и сделал первый снимок. Пикунов перегнулся в чужую лодку, с трудом вытащил убитого лебедя и взгромоздил его на колени браконьера.

–    С поличным! – сказал он, н я еще раз щелкнул затвором.

–    Так начнем объясняться? – уже не скрывая неприязни, спросил Пикунов.

–    Что объяснять?..

–    Да хотя бы то, зачем убил лебедя. Может, не знал, что нельзя, или с чирком перепутал?

–    О чем тут толковать... Подайка, дядя, свои документы, – вмешался в разговор Абрамов.

Дядя еще плохо уяснил себе смысл происходящего, по перетрусил уже основательно.

–    Да вы что, ребята... – начал он. —Какие документы?.. Я же от Стрельченко...

–    Доберемся и до него, – оборвал Пикунов. – Документы!

–    Чё ты орешь?! – вдруг озлобился браконьер. – Жулик я, что ли?

–    Был бы только жуликом – куда ни шло. – прищурился Пикунов. – Ты варвар и губишь то, чего не создавал. Ты даже показать его побоишься, – кивнул он на убитого лебедя. – Ощиплешь в чулане, сожрешь, перья запихаешь в тюфяк и будешь валяться на нем в грязных сапогах... В общем, давай-ка сюда, – сказал он, берясь за стволы его ружья.

И тут произошло неожиданное. Трусость способна на безрассудную отвагу. С силой оттолкнув Пикунова так, что закачалась наша лодка, браконьер направил двустволку ему в грудь.

–    Не подходи! – истерично крикнул он. – Застрелю, шушера...

Видимо заметив мое движение к ружью, он метнул и сторону косой взгляд, и в это время в воздухе мелькнул шест Абрамова. Глухо ухнул выстрел. Пикунов упал в чужую лодку, но через секунду я увидел его сидящим верхом на браконьере. Тот оказался мужиком здоровым, но и мастера спорта хлюпиком не назовешь. Он заломил ему руки, связал и в злости сунул и рот кляп. Мы были настолько ошарашены случившимся, что первое время только и могли лишь ругаться. Помнится, и наше отношение к браконьеру было не совсем гуманным. Отдышавшись и поуспокоившись, мы осмотрели лодку. В борту ее зияла дыра. Трудно сказать, почему выстрелило ружье: то ли от удара шестом это произошло непроизвольно, то ли браконьер нажал на спусковой крючок, но только факт оставался фактом: лодка и до сего времени жива, а Пикунов вряд ли бы выжил с такой дырой.

Всегда спокойный, Володя Абрамов был явно выбит из душевного равновесия:

–    Где нам найти дерево? – возбужденно крикнул он.

–    Зачем тебе?

–    На рею его, собаку! Повесить!

–    Не годится, – серьезно сказал Пикунов. – Слетятся вороны, найдут труп, можем влипнуть,

–    Тогда, может, туда?..– зловеще промолвил Абрамов, поплескав рукой за бортом.

–    Это подойдет.

Ворочавшийся и лодке браконьер притих, прислушиваясь к разговору. В манере записных разбойников про должали они обсуждать детали задуманного плана.

–    Его – под плавун, лодку перевернем. Все будет чисто, – вслух размышлял Абрамов, входи в роль.

Раздался приглушенный визг. Браконьер затрепыхался, как пойманная рыба. Пикунов посмотрел в его сторону и вдруг потянул носом.

–    Фу! Жалкий слизняк. Даже умереть достойно не может! – презрительно фыркнул он.

Освобожденный от пут и кляпа, браконьер дрожащими руками подписал акт. Мы отобрали у него ружье, оставив взамен кусок мыла. Уезжая, я оглянулся и подумал, что после этой истории и Пикунову и всем нам трудно рассчитывать на теплые чувства от пострадавшей стороны. В подобных случаях друзей не приобретают.

В заказнике мы пробыли три дня. Поймали еще трех браконьеров, на этот раз самодеятельных. К нашему удивлению, они вели себя как проигравшие джентльмены: стоически твердо подписали составленные на них акты и корректно раскланялись.

–    По опыту знают, что в первый и последний раз видят эти бумажки. Только один из десяти платит по ним штраф, – сказал Пикунов.

–    А остальные куда деваются? —спросил я.

–    Науке неизвестно, – с мрачным юморком ответил он.

Покидая заказник, мы заехали к старшему егерю. Давно небритый человек выслушал рассказ Пикунова и Абрамова с совершенно отсутствующим выражением лица. За его спиной висела вывеска: «Центральная база охотничьего хозяйства № I». Я спросил Пикунова, что это значит: ведь статут заказника, на земле которого мы стояли, отличен от положения охотхозяйства.

–    В этом весь фокус, – уклонившись от объяснения, с досадой ответил он.

Прошел почти год. Июльским днем, на берегу Амурского залива, снова встретился я с Пикуновым. Это произошло во время краевых соревнований по стендовой стрельбе. В стороне от стрелковых площадок, по дорожке, ведущей к морю, уходил человек в темно-синем спортивном костюме. Фигура его показалась мне знакомой. Я направился туда, и Пикунов, скуластый и улыбающийся, предстал предо мной. Мы долго трясли друг другу руки, и, как обычно в таких случаях, разговор наш был сумбурным и непоследовательным,

–    Как с заповедником? – спросил я его, когда мы уселись на скамейке у моря.

–    Сейчас начнется финал, а я проигрываю Иванкину и Потанину три мишени, – сказал он. – Вот закончится эта петрушка, поедем ко мне, потолкуем, там все и узнаешь.

Это был запомнившийся поединок больших мастеров стрельбы. До последней сереи нельзя было сказать, кто станет чемпионом, и я от души поздравил Пикунова, поднявшегося на верхнюю ступеньку пьедестала победителей.

Через час я сидел в его комнате. Со стен на меня смотрели головы косули и рыси, на рогах изюбра висел карабин.

–    Мы много думали и все же решили рекомендовать комиссии по охране природы создать заповедник на месте нынешнего заказника на Илистой. Ну, ты знаешь Ханку – не осталось на ней такого цельного и большого куска, как тот! Есть хорошие места, но они невелики и ничего не изменят в природном балансе озера. Так вот... – Пикунов подошел к столу и, выдвинув ящик, достал из него толстую желтую папку. – Вот здесь наш позор, стыд и боль Ханки! Когда-то ты интересовался, чем вызвана метаморфоза в названии заказника. Ларчик открывается просто. Для большинства – он заказник, для избранных – вотчина. По записочкам управления охотничьего хозяйства отправляется туда разный люд и под охраной егерей тешит свою душу. А чтобы эти души не терзались угрызениями совести, повесили виденную тобой вывеску.

Я слушал Пикунова и вспоминал лицо старшего егеря в заказнике.

–    Откровенно говоря, только недавно я понял, каким был наивным человеком. Ведь, в сущности, мы представили проект, покушавшийся на чьи-то привилегии. По-моему, даже ты. в свое время, был не очень-то воодушевлен идеей создания заповедника, – рассмеялся он.

Мне пришлось согласиться.

–    Ну и начали после этого мямлить: «Охранять, оно, конечно, того —надо... но нужно подумать... Уменьшим-ка лучше норму отстрела дичи...» Норма отстрела... Фиговый листок! Не пойму, до каких пор мы будем обманывать самих себя, – голос Пикунова стал злым, – всем известно, что никто никаких норм не соблюдает, что практически их невозможно контролировать. Не будешь же рыться во всех рюкзаках и багажниках?! Дадут по шее – и правы будут. И вот знаем, понимаем и все же бежим по той же дорожке: то сочиним нормы, то вообще запретим охоту, то еще что-нибудь выдумаем. В общем, все, кроме одного, – разумного природопользования. – Он в возбуждении заходил по комнате.

–    Дальше, – попросил я.

–    Дальше в лес – больше дров: пошли разговоры, что заказник – это не заповедник, конечно, но все же... кое-что! При этом многозначительно поднимали вверх большой палец. Я съездил туда весной, и нам удалось доказать, что стоит это «кое-что». Пятьдесят протоколов за три дня! Когда мы с Абрамовым принесли их в комиссию, то нашлись чистоплюи, не постеснявшиеся сказать, что мы занимаемся не своим делом: дескать, нам нужно работать над научными рекомендациями, а не ловить браконьеров. Что оставалось делать? Двинули мы в крайком партии, щелкнули каблуками, отрекомендовались, так, мол, и так: научные сотрудники лаборатории охраны природы Дальневосточного филиала Сибирского отделения Академии наук! Хоть и длинно, но зато звучит! Очень кстати подоспела тут и эта статья, – Пикунов порылся в папке и показал мне вырезку из центральной газеты. – Глянь, какие зубры биологической науки поддержали нас!

Он ждал, пока я закончу чтение.

–    Казалось, наступили золотые времена, – снова заговорил он. – Мигом было все подготовлено, оставалось лишь утвердить проект сессией крайисполкома. И вот в самый последний момент кто-то вдруг вспомнил, что плавни устья Илистой принадлежат трем районам и все они – колхозная собственность! Запьешь тут горькую!

С одним районом договорились быстро и по-хорошему, с двумя другими – никак. Грабят, видишь ли, их! Забираете земли, говорят, уменьшайте план мясопоставок! Как будто они своих телят в камышах выгуливают! И такой это спевшийся дуэт —только диву даешься. Вот что теперь прикажешь делать?..

Долго мы сидели с Пикуновым тогда. И уже перед расставанием глядя в темный провал окна, он задумчиво произнес:

–    Кто бы научил, как достучаться до сердца человека, чтобы он наконец сказал о природе: «Черт возьми! Ведь я же стану нищим, если разбазарю все это!»

Впервые за время знакомства я уловил в его голосе нотки растерянности.

Неслась из приемника бравурная музыка. За окном мчались по асфальту, поблескивая лаком, автомобили, сверкали неоновые рекламы, шли по тротуарам нарядные, улыбающиеся люди. А на столе перед нами, запечатленная бесстрастным фотообъективом, кружилась над горящими плавнями Ханки стая журавлей. Черный

Дым пожарища поднимался высоко в небо, и мне казалось, что я слышу и зловещий гул огня, пожирающий беззащитный тростник, и чувствую запах гари в воздухе.

Через два месяца, вернувшись из командировки, я застал дома записку: «Где тебя нелегкая носит? Снова в седле. Дмитрий!» Я поехал к нему, но дома Пикунова не оказалось. Где он был, я узнал много времени спустя.

Судьба свела Дмитрия Пикунова с директором биолого-почвенного института Петром Григорьевичем Ошмариным, человеком удивительной судьбы, потерявшим на войне ступни обеих ног, по не изменившим своей страсти путешественника и исследователя. Этот человек писал умную и добрую книгу о природе, об удивительном мире животных, так неразумно притесняемых человеком, и встреча его с Пикуновым оказалась встречей двух родственных душ. Книга была немыслима без фотографий, и кто, как не Пикунов, мог достать их, и куда, как не на Ханку, пригласил он Ошмарина. Три недели кормили они комаров в камышах, снимая на пленку жизнь обитателей плавней, потом перебрались в Сихотэ-Алинский заповедник, продолжая начатое уже в тайге.

И тут случай подарил Пикунову редкий кадр. Это случилось на восьмой день его одиночного путешествия вдоль берегов глухой таежной речки. В течение всего похода единственным оружием Дмитрия оставались рыболовные крючки и ставший уже привычным фотоаппарат Устроившись па подстилке из опавших листьев, Пикунов отдыхал, когда неподалеку раздался треск. Рука потянулась к камере да так и застыла в воздухе. В пятнадцати метрах от него из кустов вывалилось бурое страшилище. Не замечая человека, медведь совершенно спокойно прошел рядом и остановился, принюхиваясь. Унимая грохот сердца, Пикунов навел объектив. Чуткие уши зверя уловили щелчок затвора, и, круто развернувшись, он уставился на Пикунова.

Тот оторопел. Как быть? Сколько они с Ошмариным бились над тем, как установить контакт с хищниками в их естественной среде. Тогда они пришли к мысли – при помощи доброй интонации человеческого голоса. На свои деньги – ни один бухгалтер не утвердил бы подобных расходов! —они тогда купили две канистры свежего меда и вымазали им деревья в подходящем, по их мнению, медвежьем углу. Установили портативный магнитофон с записью своих голосов. По замыслу, магнитофон включался, как только медведь, увлекшись медом, задевал за одно из пусковых устройств.

Соль опыта состояла в том, что после того, как медведь привыкнет к их голосам, установить с ним личный контакт. И Пикунов, и Ошмарин верили: зверь способен понять добрые намерения человека.

«Надо заговорить с медведем. Проверить...» – вихрем мелькнула мысль.

Но что сказать? Ничего не приходило на ум.

–    Здравствуй, Миша! Ну, как тебе нравится мед? – совершенно неожиданно для себя произнес Пикунов слова, когда-то записанные на магнитофон, и тут же подумал: «Господи, при чем здесь мед?»

От звука человеческого голоса медведь вздрогнул и переступил с лапы на лапу.

Пикунов не шевелился. Хребет зверя достал бы ему до подбородка.

– Дай лапу, дружище! Ведь мы с тобой дети одной земли, – снова с ужасом услышал он собственную речь.

Лохматый сын земли, что-то уркнув, сделал шаг вперед.

«Он что, в самом деле хочет обняться?» – лихорадочно пронеслось в мозгу Пикунова.

Голова начисто отказывалась что-нибудь соображать, но язык сам, без подсказки, молол черт знает что: