Текст книги "Водораздел"

Автор книги: Юрий Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

9

Травы вставали в гвардейский рост. Ветер наклонял травы, и они обнимали Юнкера за плечи плотно и властно. После полудня гремел гром. Молнии состязались в метании копий. И водопадом низвергался ливень. Угрюмые болота разевали черные пасти. Сивые испарения клубились над болотами, звенел в ушах стон москитов. И пели свои песни реки…

За реками и лесами лежала саванны и каменистые плато. Там шаг делался легче и тверже, там дышалось вольготнее. Над саваннами и каменистыми плато вставали радуги, и солнце катилось под ними, как под триумфальными арками.

Не пустыми посулами оказались слова гонцов, полной мерой познал теперь Юнкер гостеприимство азанде.

Он живет в деревнях. Для него строят хижины, его угощают сочными дынями, сладким бататом, тягучим медом. А вечерами он слушает повествования о прошлом.

Все достоверно в африканских хрониках, как в сказаниях русских поморов о северных корабельных путях. Они передаются от дедов к внукам, сквозь сумрак времен, как сквозь сумрак лесов передается сигнальный бой барабанов. Эти хроники затверживаются наизусть, память азанде несокрушима и поразительна. И это не просто память об ушедшем, это то, что зовется историческим самосознанием, без которого ни один народ не может свершить великих дел в будущем.

Тени прошлого обступают костер, пышут жаром огня, и они, эти тени прошлого, – в глазах у людей, что сидят рядом с Юнкером.

Не банановая роща окружает рассказчика и слушателей, а хижины больших поселений на берегах реки Шари и ее притоков. Не у костра сидят они, а идут на восток вместе с переселенцами азанде и мангбету, сражаются с лесными племенами и покоряют их. Не возня ночной птицы и не лепетания ручейка слышатся во тьме Юнкеру, а говор и шум многолюдного собрания, на котором азанде и мангбету объединяются в могущественные племенные союзы и выбирают верховных вождей…

И мысленно видит Василий Васильевич весь бассейн великого Конго. О, если бы и Центральная Африка, думает он, обрела когда-нибудь своего Генриха Шлимана…[9]9
  Шлиман Генрих (1822 – 1890) – знаменитый немецкий археолог, произвел грандиозные раскопки в Малой Азии и Греции.


[Закрыть]

У радушного вождя Мбимы задержался Юнкер подольше. Селение, расположенное посреди полей маиса и ямса, было, что называется, полной чашей, и Василий Васильевич основательно отдохнул в нем, а кроме того, привел в некоторый порядок свое платье, превращенное лесными странствиями в живописные, как у опереточного нищего, лохмотья.

У Мбимы и разыскали путешественника посланцы князька Земио, и Василий Васильевич тотчас собрался в дорогу.

Земио почтил Юнкера столь церемониальной встречей, что Василий Васильевич почувствовал себя не ученым, а персоной почти королевских кровей. Все было устроено, как подобает для приема особо почетного гостя: дружина с тяжелыми, старого образца ружьями, щитоносцы и копьеносцы, барабаны, знамена. Знамена склонились перед Юнкером. Впервые в жизни сугубо штатский Василий Васильевич ощутил желание взять под козырек. Но, увы, козырек на его тропическом шлеме прикрывал шею, и Василий Васильевич почел за лучшее протянуть Земио руку.

В отличие от своих воинов, высоких и худощавых, тридцатилетний Земио был приземист и дороден. В белой арабской одежде и красных сафьяновых туфлях, он смахивал бы на гуся, когда бы не благожелательное и умное выражение глаз.

Юнкер был приглашен к трапезе. С удовольствием отведал куриного супа, съел омлет и принялся за пиво, поданное в высоких флягах. А в пиве Василий Васильевич знал толк. Недаром еще студентом жил в эстонском городке Дерпте и в немецком городке Геттингене. Тамошние бурши[10]10
  Бурш (нем.) – студент.


[Закрыть] приохотили его к горьковатому напитку. Юнкер помнил, как это делалось: большая глиняная кружка шла по кругу, каждый отпивал изрядный глоток…

В становище Земио пришлось заняться дипломатией. Дело было в том, что гостеприимный хозяин враждовал с соседними вождями, вражда со дня на день могла вылиться в порядочную драку. Смекалистый Земио воспользовался приездом чужестранца и надменно известил соседей-врагов, что у него, Земио, объявился могущественный, непобедимый союзник, а посему, дескать, шутки с ним плохи. Узнав об этих угрозах, Юнкер рассердился.

– Земио, – сказал он, – я странствую вовсе не для того, чтобы потворствовать вашим братоубийственным стычкам. Запомни: где бы ни ступала моя нога, я не допущу пролития крови.

– Хорошо, – согласился Земио, – но тогда позволь мне позвать врагов и скажи им длинное ласковое слово.

Вожди пришли. Все расселись под навесом. Юнкер сказал «длинное ласковое слово». Он убеждал вождей, что худой мир лучше доброй ссоры, что их вражда – их же смертельный враг и что, действуя вместе, они всегда смогут одолеть любое нашествие. Вожди слушали внимательно, кивали головами, поддакивали, и Юнкеру казалось, что в нем пропадает мудрый дипломат. Пропировав за полночь, вожди разошлись, а Василий Васильевич, усталый, объевшийся и довольный, убрался в свою хижину.

Утром путешественник долго беседовал с Земио.

«Он, – записал Василий Васильевич в дневник, – проявлял ко многому больше интереса и понимания, чем другие его соплеменники; ему любопытно было услышать от меня различные вещи о наших европейских условиях, а он со своей стороны дал мне ценный материал о стране и людях. С помощью Земио и по его данным я мог уже предварительно набросать карту некоторых участков страны».

О, Земио знал страну азанде, очень хорошо знал. Он со своим отрядом исходил ее вдоль и поперек. Ведь Земио состоял на службе у хартумских арабов. Арабы снабжали оружием и боеприпасами, материей, украшениями. А Земио расплачивался слоновой костью, отнимая ее у соплеменников. Вот и теперь он отправлялся на юг за добычей, за изжелта-белыми бивнями, и, глядя на его сборы, Василий Васильевич предавался печальным размышлениям.

Охота на слонов, как и охота на чернокожих, была злосчастьем Африки. Охота на слонов, как и охота на чернокожих, была счастливой статьей бандитской коммерции европейцев.

В те годы, когда Юнкер исследовал водораздел Нила и Конго, в порт на Темзе пароходы доставили свыше пятисот тонн слоновой кости, и, стало быть, в Африке было загублено ни много ни мало – тысяч семьдесят животных. Денежные тузы заключали сделки с американцами, и часть поистине золотой кости уплывала на фабрики Буффало, Айвортона, Дип-Ривера.

Биллиардные шары – как славно катились они, постукивая, на зеленом сукне. Клавиши роялей – как приятно было касаться теплой их глади, наигрывая венские вальсы. Рукоятки зонтов – как нежили они ладонь джентльмена, вышедшего на прогулку. Прелестные безделки – как уютно прикорнули они на туалетных столиках и мраморных каминных досках. И расплывались в улыбке молодожены, именинники, юбиляры, принимая в подарок коробки с семью слониками. А гребешки, брошки, мундштуки, ножи для разрезания бумаги, миниатюры, рамки, шкатулки – все эти вещицы, свидетельствующие о вашем достатке?

Это – за океаном, в Старом и Новом Свете. А тут, в Африке? Тут рыщут неутомимые банды, вооруженные французскими легкими одностволками, ружьями английскими и португальскими, снабженные бочонками американского пороха. И караваны невольников тащат к океану драгоценную слоновую кость, и из каждой пятерки носильщиков помирает дорогой четверо.

Если бы хоть один кусок слоновой кости, попавший в Европу или в Северную Америку, думает Юнкер, только бы один кусок исторг все стенания, все жалобы, всю кровь, которыми пропитался он в Африке, ужас объял бы белых…

Земио, чернокожий Земио, который получал оружие от арабских торгашей и грабил своих соплеменников, Земио улыбался и говорил Юнкеру, что скоро, очень скоро пойдут они вместе по землям азанде.

Но Василия Васильевича мытарит тропическая лихорадка. Он то в жару, то обливается холодным потом. И бредит. Огни Невского разгораются все ярче, слепят глаза… Петергофские фонтаны гремят, разрывают голову… Таинственные реки несут Юнкера все быстрее, и все ближе, ближе страшные водовороты. И в бреду он выкрикивает названия рек: – Мбому… Уэле… Мбому… Уэле…

Лихорадка изводит как невыплаканное горе. У Василия Васильевича дрожали колени, лицо было в блекло-зеленых тюремных тенях. Но дорога звала, дорога на юг. Вернее, бездорожье.

В молодости он видел Исландию, ее нагие скалы, безмолвные ее ледники, волны цвета селедочных спинок. Он думал тогда, что ничего нет тягостнее путешествия в северных широтах. Оказалось, в тропических не легче.

Но странное дело: минуло несколько трудных, изматывающих душу и тело походных будней, и Василий Васильевич избавился от лихорадки. У него было такое ощущение, словно он сбросил ее с плеч. И тогда же среди банановых зарослей он рассмотрел красивые домики с двускатными крышами – селение мангбету. Неподалеку, значит, Уэле.

Но тут, среди густых лесов, перемежавшихся травянистыми равнинами, настигли Юнкера двое гонцов. Первый был добрым вестником. Его прислал старый знакомец – Ндорума. На голове у гонца покоился объемистый сверток, зашитый в обезьянью шкуру. Почта из России! Восемь месяцев, долгих, как восемь лет, дожидался он известий с родины. И вот дождался!

Темное лицо другого гонца было непроницаемым и важным. Он наклонил голову, украшенную повязкой из тонких черных шнуров, падавших на лоб и сходившихся на затылке двумя обручами, наклонил голову и сложил к ногам Юнкера два куриных крыла.

Проводники попятились. Куриные крылья означали, что чужеземцу грозит смерть на берегу реки Уэле.

10

Занзибарца повесили.

– Так будет с каждым, кто посмеет напасть на белого человека. – И Стэнли пошел к берегу, его ждала под парами яхта «Ройял».

В Виви оставался майор Либерехтс: артиллерист королевской службы управится с конголезцами, нанятыми для землекопных работ. Правда, главноуправляющий хотел послать майора в деревню Матади, но после убийства лейтенанта Гилла пришлось оставить Либерехтса в Виви.

Бедняга Гилл, плохо кончились твои шуточки. А ведь как ты умел потешить своих товарищей. Уморительно корчился чернокожий, получив щепоть перцу вместо нюхательного табака. Да… А теперь занзибарец на дереве, Гилл же зарыт в земле.

Кто бы мог подумать? Разобиженный дикарь на виду у всех саданул лейтенанта ножом в сердце…

Впрочем, мертвых не воротишь, как прожитый день. Главноуправляющего одолевают иные заботы. Виви – лишь один из многих укрепленных пунктов на берегах Конго. Есть еще Леопольдвиль, Исангила, есть и другие. И он, Стэнли, должен поспевать всюду. Он должен командовать, писать в Брюссель, принимать новые партии грузов, улаживать споры, ругаться с пароходными механиками… А тут еще надо приступать к вырубке леса. Сперва в обход порогов на несколько сот миль пройдет трасса. Без железной дороги нечего и думать о больших, по-настоящему прибыльных перевозках.

Проложить дорогу. Пробить сквозь тропические леса, где дышится так, будто тебя посадили в аквариум. Каждую милю дороги отметит крест над могилой какого-нибудь Джона или Петера, служащего компании. А могил конголезцев не будет: черных мертвецов уберут четвероногие хищники. Но пока еще нет этих конголезцев. Вернее, есть – живут в своих деревнях, охотятся, рыбачат, ковыряют землю. У них крепкие мускулы, и – надо быть справедливым – они быстро смекают, как действовать шанцевым инструментом.

Мистер Стэнли снует по деревням. Он предлагает вождям подписать новые договоры: столько-то человек будут работать там-то и столько-то времени. О вожди, твердит мистер Стэнли, я ваш друг, я, Буля Матади, обращаюсь к вам за помощью. Посмотрите на ваших сильных мужчин. Соберите человек сто, двести, триста. Пусть они выйдут на работы. Вы посылаете своих мужчин в Бома, и там они с трудом сбывают рыбу, шкуры, пальмовое масло. А я предлагаю вам продать их сильные руки. Вот вам платки, бусы, материя, браслеты. Разве они не стоят сильных рук, которые ведь останутся при ваших мужчинах?

И вожди, поколебавшись, «подписывали» клочки бумаги с типографским текстом. Конголезцы уходили в леса, они шли на войну с лесами, они шли навстречу своей погибели в лесах. И дорога, необходимая акционерам из Брюсселя, Парижа и Лондона, дорога, где спустя несколько лет сипло протрубит паровоз, эта дорога на берегу Конго начала строиться.

А мистер Стэнли, главноуправляющий, отписывал в Европу: «Я и мои товарищи питаем твердую уверенность, что как бы нас ни поносили люди, движимые завистью, злобой или ревностью, но если бы мы предстали перед строжайшим судилищем, то никакому прокурору не удалось бы выведать на наш счет ничего, кроме самого искреннего самопожертвования. Мы не думаем о наградах. Ничто не может сравняться с тем чувством душевного удовлетворения, которое человек ощущает, когда может сказать: «Я обещал вам честно и добросовестно исполнить такое-то дело, положив на него все свои силы и способности, и вот, с помощью божией, оно исполнено. Посмотрите и скажите, хорошо ли оно сделано?» И если тот, кто задавал задачу, чистосердечно ответит: «Да, это сделано вполне хорошо и добросовестно», то выше этой награды не может быть на свете».

И, заканчивая письмо, осведомлялся: перечислена ли на его имя в Английский банк очередная сумма фунтов стерлингов?

11

Куриные крылья бросил к ногам Юнкера молчаливый посланец вождя Мамбанге. То было честное предупреждение: если чужеземец переступит границу, его настигнет смерть.

Василий Васильевич угрюмо потупился. Крылышки какой-то худенькой, невзрачной, блошливой курочки-рябы, одной из тех, что бродят по африканским деревушкам вместе с рыжими узкомордыми собачонками. Мирная курочка-ряба… и вот на тебе – вещает беду. И это теперь, когда он вышел к долгожданной Уэле.

Уэле широка и спокойна. Рыба всплескивает, тени облаков плывут, ветви никнут к самой воде. Ни один географ в мире еще не знает, что Уэле – правый приток Конго. Исследовать Уэле, положить на карту – об этом думал Василий Васильевич. И вот нежданно-негаданно наткнулся на нежелание вождя Мамбанге видеть пришельца… Василий Васильевич вздрогнул и прислушался. Низкий протяжный вой доносился из-за поворота реки. Все громче, все громче… Длинная боевая пирога вытянулась из-за мыса. За нею – другая, третья, четвертая… Пятнадцать боевых пирог насчитал Юнкер.

Мерно и сильно ударяли короткие весла. Склонялись и выпрямлялись гребцы в черных повязках. Наконечники копий сверкали под солнцем. Гремел и перекатывался над Уэле боевой клич. Смотри, чужеземец, как могуч вождь Мамбанге!

Пришлось опять напяливать «дипломатический фрак». Юнкер посылал заверения в дружбе. Юнкер посылал подарки. Мамбанге отвергал все дары. Мамбанге рассуждал так: белый явился на Уэле вместе с Земио и его людьми; известно, зачем приходит Земио: отнимать слоновую кость; значит, чужеземец пришел за тем же – за слоновой костью.

Юнкера разбирала досада. Черт возьми, он даром теряет время! Мамбанге путает все планы. Однако терпение, терпение всегда было его главным помощником.

Оно выручило и на этот раз. Мамбанге наконец назначил свидание. Василий Васильевич от телохранителей отказался. С ним пойдут только двое безоружных слуг.

Он переплыл реку, взобрался на кручу и увидел толпу подданных Мамбанге.

– Ну, – пробормотал Василий Васильевич, – была не была, – и пошел прямиком к толпе.

Высокий, стройный вождь выступил вперед. Его большие выпуклые глаза уставились на бородатого чужеземца… Белый протянул руку. Вождь протянул белому руку. И вместе, не произнося ни слова, они пошли вперед. Воины расступались перед ними. Воины смыкались за ними.

Мамбанге и Юнкер сели на скамью. Скамью подпирали деревянные резные ножки, она напоминала биллиардный стол.

Воцарилась тишина. Один из проводников был толмачом. Василий Васильевич велел переводить каждую фразу в отдельности.

– Вождь! Я сердечно рад видеть тебя.

– Тише! Тише! – закричали в толпе, хотя и без того было так тихо, что слышался плеск Уэле.

– Я давно хотел тебя видеть, вождь, – продолжал Василий Васильевич. – Мне жаль, что ты не верил мне. Я пришел из страны, где люди умеют держать свое слово. Теперь я вижу: ты веришь в мою дружбу, и это хорошо, вождь. Я рад нашей встрече…

Мамбанге наклонил голову:

– Слова твои, чужеземец, облегчили мое сердце. В душе твоей нет, наверное, зла. Мои люди успокоятся. Наши дети могут теперь спать спокойно. Ты можешь остаться и жить среди нас. Правда, ты не знаешь наших законов, но, даже если ты и нарушишь какой-нибудь из них, я все-таки не сделаю тебе зла. Ибо ты белый, а белые ничего не смыслят в приличиях.

Василий Васильевич растерянно заулыбался. Последние слова вождя смутили его. А Мамбанге произнес их без тени насмешки: всякий чужеземец – варвар.

Юнкер остался в селении мангбету. И при свете вечернего огня снова бежало перо по листам дорожной тетради.

Он описывал селение вождя Мамбанге. Нигде в Африке не видел Юнкер, чтобы селение так смахивало на крепость. И даже мост был как в замках. Мост с западной стороны – единственный доступ в селение. На ровной и очищенной от травы площадке был устроен навес: тут, под навесом, сходились жители на собрания и праздники. Вождь и его жены помещались, как и подобает царствующим особам, в отдельной беседке. От нее отходили в стороны две длинные, около ста шагов, галереи с крышей из банановых листьев. Жилища Мамбанге, как и полагается жилищам владык, были огорожены, представляя собой крепость в крепости.

В отличие от женщин азанде женщины мангбету имели право появляться в кругу мужчин. Юнкеру, который интересовался всеми обычаями, это было кстати. Женщины пришли с детьми, с ручной своей работой, со скамеечками, испещренными красивыми узорами, и расположились без всякого смущения. А ребятишки окружили белого человека, трогали его бороду, его одежду, и когда Юнкер принял от одной женщины полугодовалого младенца и стал качать на коленях, это привело в ликование всю деревню.

Мангбету поразили Юнкера не только укрепленным селением, но и искусной обработкой железа. В особенности хороши были наконечники для копий и лезвия для ножей. Да и в выделке больших щитов они были мастаками, и Василий Васильевич наменял немало щитов, изощренно украшенных медными и железными пластинами.

Но, пожалуй, самое большое удовольствие, переходившее в истинное наслаждение, доставляла Василию Васильевичу музыка. Часами слушал он, как играли на двух маримба, похожих на ксилофоны. Клавиши делались из красного дерева, резонаторами служили выдолбленные тыквы или глиняные сосуды, в ход пускалось одновременно четыре молоточка, по два в каждой руке.

А были еще необычные танцы, необычная ритмика жестов, была поражающая любовь к орнаменту, были песни и сказки. Удивительное искусство таилось в лесном полумраке Центральной Африки, искусство, не похожее ни на какое иное в мире.

Европейцы твердили: на этом континенте, кроме Египта, который-де лишь географически принадлежит Африке, ничего нет достойного внимания искусствоведа. Что ж, когда торгуешь людьми, когда убиваешь людей, надо как-то доказать, что торгуешь вовсе и не людьми, а полуживотными, что убиваешь не людей, а всего-навсего низшие, неполноценные существа. А коли так, то и все их орнаменты, все их изделия из железа и медные бляшки, маски и маримба, музыка и пантомимы – не стоят и ломаного гроша.

А Юнкер хоть и не отчетливо, но сознает, что Красота – многолика. Ему, конечно, и в голову не приходит, что спустя какие-нибудь три десятилетия это искусство околдует таких художников Европы, как Пабло Пикассо. Нет, Юнкеру это не приходит в голову. Но так же, как, слушая древние хроники, он думал, что Африка ждет своего Генриха Шлимана, так и, собирая этнографические коллекции, глядя на танцоров и музыкантов, думал он, что Африка ждет своих Винкельманов[11]11
  Винкельман Иоганн Иоахим (1717 – 1768) – немецкий историк искусства.


[Закрыть] и Стасовых[12]12
  Стасов В.В. (1824 – 1906) – музыкальный и художественный критик.


[Закрыть].

География, ботаника, этнография… Разве своротишь эдакую гору? Василий Васильевич в иную минуту поникал: один, как перст один… И завидовал Стэнли. Вот у кого, без сомнения, дела идут полным ходом. Ничего не скажешь: экс-пе-ди-ция! Велики, ох велики будут достижения ученых экспедиции Стэнли.

В свертке, зашитом в обезьянью шкуру, в той самой почтовой посылке, которую доставил гонец вождя Ндорумы, были не только письма, но и объемистая пачка газет. Василий Васильевич рассеянно проглядел политические известия – они никогда по-настоящему не волновали его, но зато внимательнейшим образом прочитал и перечитал несколько статей об экспедиции Стэнли.

Увы, в них ничего не было о научных исследованиях. Василий Васильевич поразмыслил и объяснил это умолчание скромностью и добросовестностью ученых, не желающих торопиться… Ну хорошо, хорошо, подождем, подождем… Наверное, они тоже еще не закончили свои исследования, как и он, Юнкер, свои…

Нет, Василий Васильевич не помышлял о возвращении в Россию. Рано. Сделано мало. Вот здесь, к югу от Уэле, так резко и так отчетливо просматриваются отличия в цвете кожи. Какая богатая шкала оттенков! Он изучит и опишет ее. Потом вернется к Ндоруме, на свою «Лакриму». Отдохнув, отправится к другим племенам. В разных местах следует пересечь Уэле. А еще есть на свете реки Бомоканди и Непоко. Как же не побывать там? А карликовые племена, вызывающие такие споры в ученых кругах?..

Не новичок в Африке Юнкер. Он сознает, что ждет его в долгих странствиях. Лихорадка притаилась в крови, ноги поражены какими-то язвами. И вечная опасность заболеть дизентерией. И эта подспудная, все увеличивающаяся тоска по родине. Прежде полагал, что с нею нетрудно справиться. А на поверку – ой трудно.

Но как бы там ни было, он пойдет по лесам столь великолепным, что и лесами-то не назовешь, а скажешь возвышенно: лесное святилище. Клубы тяжелых, плотных туманов обрушат на него ураганы, и в шуме бурь покажется он самому себе беспомощной песчинкой. Тропические грозы низвергнут на него белое пламя, и пожары в саваннах окутают удушливым, едким дымом. Гиппопотамы выставят из речных вод широкие ноздрястые морды, и двухметровые ядовитые змеи заползут к нему в палатку, угрожая смертью. На бесконечных болотах «обэ» он будет брести, раскидывая руки в стороны, а забинтованные изъязвленные ноги будут болеть нестерпимо.

Он пройдет по лесам, по саваннам, по болотам. Ему помогут, его выручат и поддержат черные друзья. И старый знакомец Ндорума, и Земио, и вождь Мамбанге, с которым, совершив древний обряд, станет он кровным братом…

Географ знает, что ждет его в долгих странствиях. Но он не позволит увезти из Африки упрек самому себе: ты мог сделать больше…

* * *

Они повстречались в марте восемьдесят седьмого года.

Большая гостиница в центре Каира была набита туристами и вещами, о существовании которых Василий Васильевич Юнкер помнил весьма смутно, – умывальниками, кожаными креслами, постелями с перинами и льняными простынями, диванами, зеркалами, картинами в бронзовых рамах. В гостинице можно было услаждаться – о, чудо из чудес! – свежими газетами и пивом со льда.

Василий Васильевич прожил в гостинице неделю. Он отослал багаж с коллекциями, заказал билет на пароход, отправляющийся в Европу, и уже совсем готов был к отъезду, но тут…

Мистер Генри Мортон Стэнли прибыл в Каир по делам чрезвычайной важности. Впрочем, мистер Генри Мортон Стэнли неизменно прибывал в Африку по делам чрезвычайной важности.

С Конго было покончено. Вот уже два года как европейские державы торжественно признали некое «свободное Государство Конго», находящееся под властью короля Бельгии Леопольда II. Свободное… На печальный курьез этот никто не обращал внимания… Итак, с Конго было покончено, но бывший главноуправляющий предприятия не имел ни малейшего желания видеть закрытым свой расчетный счет в банке. Испытанный «африканец», прославленный журналистами и дельцами всех стран, не мог остаться сторонним зрителем в годы, когда сбывалось его же предсказание о том, что европейские парни локтями и пинками пробьют дорогу к сокровищам Африки. А Сокрушитель Скал, Буля Матади, Генри Стэнли помнил: «Что упущено в мгновенье, того и вечность не вернет».

И вот он снова был в Африке. На сей раз Генри служил не королю Бельгии, не акционерной компании. На сей раз он служил Англии и отправлялся в Судан, где уже несколько лет кряду повстанцы сражались с английскими и египетскими войсками.

Сухощавый, быстрый, он появился в каирской гостинице, вызвав любопытство туристов, провожаемый шепотом: «Смотрите, вот идет Стэнли».

В день приезда, вечером, когда он уже выходил из номера, направляясь в освещенный разноцветными фонариками сад при гостинице, где можно было немного размяться на площадке для игры в крокет, слуга подал ему конверт.

В конверте была записка от доктора Юнкера, действительного члена Русского географического общества. Имя доктора Юнкера напомнило Стэнли газетные сообщения об исчезнувшем в Экваториальной Африке одиноком исследователе. «Ну, вот он и нашелся, этот русский», – подумал Стэнли без особой радости, но тут же сообразил, что ведь Юнкер-то путешествовал именно в тех краях, где ему, Стэнли, очевидно, придется действовать в нынешнем или будущем году. Стэнли опять взглянул на записку. Предлагает встретиться. Хочет вручить коллеге копию своей карты. Ого! Картой верховий Конго пренебрегать не следует. Карты водораздела… Надо идти к нему. Доктор Юнкер, географ Юнкер. Наверное, из этих… из породы изможденных подвижников науки, наивных негрофилов… Черт с ним, но карты стоят того, чтобы пропустить партию в крокет, и не только в крокет.

Все было очень мило. Они сидели друг против друга в покойных креслах. Мартовский вечер по-кошачьему, неслышно ходил за растворенными окнами. Василий Васильевич, блестя глазами, говорил, что очень рад и взволнован встречей с человеком, так много сделавшим, что он отдает господину Стэнли дань высокого уважения… Стэнли улыбался, разглядывая собеседника и думая, что в заочном своем определении не ошибся: так и есть. Юнкер один из тех, кто поглощен картографией да коллекциями.

Но когда Василий Васильевич, воодушевившись, ероша черную, с проседью бороду, стал распространяться о том, сколь вольготно заживут «бедные негры» под эгидой просвещенных старших братьев европейцев, Стэнли почувствовал прилив раздражения. Он сильно затянулся, выпустил дым и, помахав сигарой, сказал:

– Боюсь, дорогой доктор, вы не совсем представляете наши задачи в Африке.

– Простите? – опешил Василий Васильевич.

– Видите ли… Надеюсь, вы не станете возражать? Все эти черные умственно до того мелко плавают, что совершенно не в состоянии оценить великодушия белых.

– М-м-м, – промычал Василий Васильевич. И закивал головой: – Ну да, ну да, понимаю, вы хотите сказать, что они стоят на другой ступени развития?

– Э, ступень развития! – снисходительно молвил Стэнли. – Вам памятны леса Центральной Африки? Мне тоже. Ну, скажите на милость, разве тамошние племена не должны быть признаны наихудшими образцами человечества на всем земном шаре?

Василий Васильевич взглянул на своего гостя; почему-то бросились в глаза большие хрящеватые уши.

– Мои семилетние скитания, – медленно начал Василий Васильевич, – элементарная честность ученого, наконец, простая человеческая порядочность… Да, порядочность… Все это, господин Стэнли, не позволяет мне согласиться с вами.

Стэнли вспомнил о картах, обещанных Юнкером. Не следует, спохватился он, дразнить этого наивного бородача. Стэнли посмотрел на кончик сигары и сказал тоном примирительным, почти добродушным:

– Мои мысли об африканцах, дорогой коллега, не так уж мрачны. Негры, вероятно, так же способны к исправлению, как и каторжники Новой Каледонии. Со временем, быть может, и негры обратятся в народ, соблюдающий порядок и признающий законы… Возможно, возможно, – повторил он с улыбкой, – очень возможно. Как ни свирепы их нравы, как ни отвратительны обычаи, но в каждом ведь теплится божья искра. И дело будущих поколений – раздуть ее в чистый огонь. – Он опять улыбнулся и, доверительно положив на колено Юнкера свою руку, украшенную большим бриллиантовым перстнем, добавил с подкупающей скромностью: – Впрочем, я ведь ни в Геттингене, ни в Оксфорде не обучался и потому высказываюсь с грубостью, быть может излишней.

Василий Васильевич откинулся в кресле: ему было неприятно доверительное прикосновение Стэнли. А тот продолжал:

– Есть люди дела, есть люди науки. Тут существует какой-то водораздел. Черт его знает… – Стэнли развел руками и опять заулыбался. – А помогать друг другу нам бог велел. Вы хотели показать мне вашу карту, дорогой доктор?

Да, он хотел показать карту. Хотел .. А теперь? Что же теперь? Почему он медлит? Да потому, что господин Стэнли слишком… слишком (как бы это сказать?)… слишком далек от науки. Но он этого и не скрывает. И потом, не один Стэнли представляет Европу в Африке.

Василий Васильевич поднялся. Достал копию большой карты водораздела Нила и Конго. Помешкал. И разложил ее на столе.

Часа полтора спустя, выслушав объяснения доктора Юнкера, мистер Генри Мортон Стэнли вернулся в свой номер.

Василий Васильевич остался один. Каирская ночь двумя черными прямоугольниками была прибита к окнам гвоздиками-звездами. Василий Васильевич курил. Как это сказал Стэнли? Водораздел… Есть, говорит, водораздел между людьми науки и людьми дела. Да-с, во-до-раз-дел… А он, географ Юнкер, полагал до сей поры, что водоразделы бывают лишь на земле, но не в душах человеческих…

Василий Васильевич курил. На сердце у него было скверно.