Текст книги "Водораздел"

Автор книги: Юрий Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Юрий Владимирович Давыдов
Водораздел

1

Пароход ошвартовался в Марселе мокрым зимним днем, и пассажиры устремились в город.

Двое господ военной осанки, хотя и одетые в штатское, всматривались в лица приезжих с напряженным видом неопытных сыщиков.

– Кажется, он? – молвил один, перекладывая трость из правой руки в левую.

– Пожалуй, – согласился второй.

«Он» был длинный, сухопарый, с походкой человека, знающего себе цену. «Сыщики» преградили ему дорогу, приподняли цилиндры и сказали, что они счастливы пожать руку месье Генри Мортону Стэнли. И прибавили поспешно:

– Экипаж к вашим услугам, номер – в отеле «Ницца».

– Кому обязан, господа? – сдержанно спросил приезжий.

– Своей славе и королю Бельгии.

Гостиница была на тесной улице Канебьер. В комнате бельэтажа топился камин, пахло свежим бельем и пыльными портьерами.

Посланцы короля Бельгии поклонились. Нет-нет, они не станут докучать. Нет-нет… Но может быть, мистер Стэнли согласится отужинать нынче в восемь вечера? Да? Вот и отлично. До свиданья, месье, до свиданья.

И они ушли – эдакие безупречно корректные. Стэнли не озадачила любезность короля Леопольда. Он сообразил, с какого румба задувает ветер.

В начале девятого он спустился в ресторан.

Они уже поджидали Стэнли за накрытым столом. Ликер был зеленым, остендские устрицы были свежи, бекасы зажарены по-лондонски.

Господа из Брюсселя начали издалека. Мистер Стэнли, очевидно, слышал о международной географической конференции! Совершенно верно, о той, что состоялась два года назад, в семьдесят шестом. Тогда его величество король Леопольд очень хорошо определил задачу: открыть путь цивилизации в единственную часть света, куда она еще не успела проникнуть. Вот крестовый поход, достойный нашего века, века прогресса, не правда ли?

Бекасы были хороши. У Стэнли двигались уши, глаза повлажнели. Так и есть, думал он, разгрызая косточку, так и есть, у его величества тонкий нюх.

Стэнли поглядел на собеседников в упор. Бритые, розовато-белые, ветчинные, у обоих розетки орденов. Один, должно быть, поклонник музыки Вагнера, другой – почему бы и нет – живописцев старой голландской школы.

– Конго? – спокойно спросил Стэнли и отер губы крахмальной салфеткой.

– Вероятно. Но предварительно – подробные консультации.

– Где же?

– Как вам будет угодно. Брюссель, Париж… Словом, как вам удобнее.

В зале заиграло фортепьяно, певички хватили бойким дуэтом.

2

Зиму Василий Васильевич прожил спокойно, в трудах размеренных, как постукивание маятника кабинетных часов.

Все ему было по душе в Петербурге. Большая тихая квартира с тяжеловесной дубовой мебелью; короткие дни, затушеванные и приглушенные снегопадами; хождение в Географическое общество на Чернышеву площадь; беседы со студентом Елисеевым, добровольным помощником, который являлся дважды в неделю и составлял опись обширной, в несколько сот предметов, этнографической коллекции, привезенной Василием Васильевичем из Африки.

Коллекцию он намеревался подарить Академии наук. И капитальное свое исследование об Африке думал издать здесь же, в Петербурге. Вот только еще не решил, кто будет печатать – Географическое общество или Альфред Федорович Девриен, сестрин муж, книгоиздатель. Впрочем, надо еще закончить книгу. В срок, загаданный самому себе, не торопясь, но и не затягивая.

С некоторых пор мерещатся Василию Васильевичу иные, не африканские дали: Австрало-Азиатские моря и острова, края Миклухо-Маклая. Хорошо было бы познакомиться с Миклухой, поработать об руку. Говорят, Миклуха вечно испытывает денежные затруднения. Слава богу, Юнкер-старший, банкир, оставил своему Васеньке изрядное состояние. Мечты… А пока – писать, карты вычерчивать.

Весной, когда прошел, вея бодрым холодом, невский лед, сиротское солнышко глянуло бойчее, весной перебрался Василий Васильевич Юнкер на дачу в Петергоф.

Вот в этом саду матушка, бывало, ухаживала за цветами, напевая известный в ту пору, а теперь уже позабытый, трогательный романс Стигелли «Лакрима»[1]1
  Лакрима (лат.) – слеза.


[Закрыть]. А в этом кабинете Юнкер-старший свел однажды своего сына-гимназиста с почтенным Егором Петровичем Ковалевским.

Бедный батюшка, он так уповал на помощь Егора Петровича, а вышел-то курьез… Егор Петрович председательствовал в Литературном фонде[2]2
  Литературный фонд – общество взаимопомощи, созданное литераторами.


[Закрыть] и нередко наведывался в контору Юнкера по денежным делам. И вот они поменялись ролями: банкир попросил помощи у литератора. Ежели, думал Юнкер-старший, сам Егор Петрович постращает сына, то уж толк будет. Ну, Егор Петрович, живший неподалеку, на другой даче, зашел однажды, будто бы невзначай, и принялся стращать гимназиста, говоря, что одно дело грезить о странствиях и совсем другое – странствовать. Мало-помалу старик увлекся и давай живописать, как-де благородно служить науке, а не гнуть выю над счетными книгами, и какое, мол, высокое наслаждение дают путешествия человеку чувствующему и мыслящему, и так далее и тому подобное. И, только увидев вытянувшуюся физиономию Юнкера-старшего, Ковалевский умолк, махнул рукой да и затрясся в смехе, закашлялся до слез… Достопамятная вышла встреча… Вот в этом самом кабинете. Сколько, бишь, лет? Двадцать? Нет, двадцать с лишним… На этой самой петергофской даче…

И в Петергофе жил Василий Васильевич размеренно и спокойно, в повседневных трудах.

Сад под окнами робко зеленел. В Финском заливе голосили пароходы. Над Кронштадтом гуляли облака и дымы. Белые ночи мерцали, как листья осин. Ветер доносил плеск дворцовых фонтанов.

Спокойствие было утрачено исподволь. Был уже июнь, когда Василий Васильевич осознал явственно: если считаешь себя честным служителем науки, вернись. Ему вспомнилось, что в Дерпте, в университете, товарищи подтрунивали над ним: «Ученый малый, но педант». Педант? Нет, коллеги, тут не голый педантизм, тут – честность, добросовестность, тут сам перед собой в ответе.

Он сидел у растворенного окна. Сквозь прорехи в листве залив сизел, как дикий голубь. Было тихо, светло и как-то очень благополучно. Василий Васильевич взял рукопись, подержал на весу.

Вернуться? Снова желтая лихорадка, неизвестность, одиночество и тоска в сумраке лесов?.. Он положил рукопись, забрал в кулак дремучую, с проседью бороду, зажмурился. Не возвращаться? Выдать в свет слабую, незаконченную книгу? Не подлинное исследование, а беглый абрис?

Он медленно поднялся над письменным столом.

Невысокий, хрупкого сложения человек, в облике которого было редкостное сочетание энергии и душевной мягкости, пристально глядел в распахнутое окно – на кусты сирени, на полоску залива, на весь этот светлый, тихий, благополучный день. Потом он медленно протянул руку, взял крышку, увенчанную орлом с распластанными крыльями, и накрыл чернильницу.

3

– Сэр! Гляньте-ка, сэр!

Стэнли подошел к борту. Густую синь Атлантики теснили зеленоватые волны. Атлантика отбрасывала чуждую прозелень, но та напирала могуче и весело.

Конго, африканская Амазонка! Стэнли знал, что еще несколько миль, и вот эта пресноводная зелень загустеет, примет коричневый оттенок, и поплывут в океане травы, ветви, древесные стволы.

Капитан Томсон подал Стэнли подзорную трубу. Стэнли увидел красноватые скалы. Не оборачиваясь, спросил:

– Итак, четырнадцатое августа?

Капитан заулыбался:

– Совершенно точно, сэр. Четырнадцатое августа одна тысяча восемьсот семьдесят девятого года от рождества Христова.

– Н-да, – задумчиво ответил Стэнли. – Ровно два года назад, милый вы мой, я вышел к океану по Конго.

Капитан обиженно поджал губы. Право, начальник мог бы отметить кое-что другое. Ну хотя бы то, что капитан Томсон в такой короткий срок сумел привести «Альбион» от одного берега Африки к другому. Стэнли покосился на капитана и рассмеялся:

– Хотите стаканчик?

– Плевать я хотел на ваш стаканчик, – проворчал капитан. – Часа через три я положу якорь в Банана-Пойнт.

– Валяйте, капитан. Честное слово, у вас это здорово получается.

«Разве в такой час не следует быть терпимым?» – иронически подумал Стэнли, и мысли его приняли совсем другое направление.

С удивительной быстротой развернулись события. Давно ли повстречался в Марселе с посланцами бельгийского монарха? Кем ты был тогда, Генри Мортон Стэнли? Не будем скромничать. Ты и тогда был знаменит. Спаситель доктора Ливингстона. Автор книги, изданной во всех странах Европы, в Америке. Ты пересек Африку с востока на запад, прошел по Конго почти от истока до устья. Ты не очень-то силен в науках, но ты сделал больше, чем все Дарвины, потому что это ты, в сущности, первым изо всех громко объявил, что Центральная Африка зовет пионеров-колонистов, настоящих парней с железными мускулами и железными сердцами. И все-таки кем ты был тогда, в Марселе, сидя в ресторане отеля «Ницца»? Журналист, путешественник, и только. А теперь?

Припомнились анфилады брюссельского дворца, адъютант короля белобрысый капитан Тис, сам король Леопольд с прямым пробором в волосах, висячим носом и бородою совком. Припомнились совещания с джентльменами, имена которых столь внушительны в финансовом и промышленном мире. Они привыкли играть наверняка. Далеко ли вверх по Конго, спрашивали они, смогут подняться пароходы? Какова протяженность железной дороги, которую, очевидно, придется проложить в обход порогов на Конго? Какой импорт наиболее выгоден? Достаточно ли интеллектуальны вожди племен, чтобы осознать благодеяния белых? Сколько потребуется и каких именно товаров, чтобы договориться с вождями?

Они дымили сигарами, задумчиво постукивали по столу карандашами, переглядывались. А Генри Мортон Стэнли выкладывал свои карты. Его голос звучал четко, будто он откидывал костяшки на счетах.

«Наука», «Прогресс», «Христианство» – обо всем эдаком Стэнли не упоминал. Обо всем эдаком написали журналисты, возвещая рождение комитета по исследованию Верхнего Конго.

Что же до мистера Генри Мортона Стэнли, то он вышел из королевского дворца не журналистом и не просто путешественником. О нет! Он вышел из дворца главноуправляющим предприятия.

Главноуправляющий! Это звучит как главнокомандующий. Гонорары, которые платили в издательствах за книги об Африке, казались теперь нищенскими. Отныне у него свой расчетный счет в банках Английском и «Сосьете женераль дю Бельжик»…

Комитет торопился. Франция и Португалия тоже прицеливались к бассейну Конго. Как сказал поэт, «что упущено в мгновенье, того и вечность не вернет». Господа акционеры не желали упускать мгновения. Уполномоченные Леопольда II, все эти полковники, графы и гофмаршалы, осаждали главноуправляющего. Они не могли обвинить его в медлительности. Он действовал! Подбирал помощников. Главное, чтобы не были слюнтяями. История не спрашивает, к а к сделано, история спрашивает, ч т о сделано. Хлопотал о судах и разборных домах, об оружии и провизии, о товарах для африканцев… Капитан Томсон пошел на «Альбионе» к восточному побережью Африки, к острову Занзибар. Там были наняты носильщики – вот эти молодцы, которые столь громогласно ликуют при виде берегов…

«Альбион», замедляя ход, приближался к устью Конго. Черные парни, в лад топоча босыми пятками, прихлопывая в ладоши и сверкая улыбками, пели:

 
Друзья, вам случалось унывать.
Что вы скажете теперь?
 
 
Вот вы видите, как земля идет к нам,
И земля подкрепит нас мясом и вином.
 
 
Будем весь день играть и плясать.
Есть, пить, играть и плясать!
 

В полдень пароход был близ огромного устья Конго. Желтая песчаная коса выстреливала далеко в океан. На косе белели европейские фактории. Стэнли приказал поднять флаг: синее полотнище и на нем золотая звезда, та самая, что должна взойти над Конго, – флаг акционерной компании.

Приняв лоцмана, «Альбион» вошел в устье реки. Был виден лишь один ее берег, другой крылся в мареве. Конго раскидывалась вольно, на несколько миль. И все же эта огромная, живая, всплескивающая масса коричневатой прохладной воды не могла одолеть духоту, натекавшую с берегов. Вот она, эта земля, встающая по правому борту «Альбиона». Она поросла мангровым лесом, где вызывающе-резко вскрикивают попугаи, где слоны, отыскивая пастбища, с треском ломают чащобы, где крадутся гибкие леопарды.

Четыре столетия минули с тех недобрых дней, когда европейцы увидели эти воды, этот берег. Зловещими призраками грядущих несчастий означались на коричневой реке медлительные каравеллы португальцев.

За четыре века до «Альбиона» пришли в Конго суда Джогу Кау. А за несколько веков до того, как пришли португальцы, вождь Нтину Беме основал государство Конго.

То была страна земледельцев и ремесленников, торговцев и охотников, широких дорог, проложенных на сотни миль в дебрях тропических лесов. Великим почетом пользовались в этой стране искусники кузнецы, и подчас чернокожие гефесты[3]3
  Гефест (греч.) – бог огня и кузнечного ремесла.


[Закрыть] садились на царский трон в столице Мбанза-Конго, которую населяли несколько десятков тысяч жителей.

Португальцы вползли в страну, как змеи. Медоточивы были уста католических миссионеров, уста, пересохшие не от жажды, а от жадности. Следом за воинством Христовым явилось воинство королевское. Попы чадили ладаном, солдаты – пороховым дымом. Но приспел день, и конголезцы восстали. И уж больше не довелось Лиссабону владеть африканской страной. Однако вскоре захирело детище легендарного Нтину Беме. Есть нечто равное чужеземному нашествию – междоусобные войны. И, обескровленное враждою царьков, поникло Конго, как никнет могучее древо, источенное червями…

Главноуправляющий пристально вглядывается в шоколадные воды Конго. Хрящеватые уши мистера Стэнли подпирают поля твердой шляпы. И лицо у него тоже твердое, с резко обозначенной нижней челюстью, с круглой, как пулей вмятой, ямочкой на выбритом подбородке и поперечной складкой над переносицей. Он стоит молча, напряженно вытянувшись. Молчат и его помощники – дюжина европейцев и американцев. Все ждут, что он скажет. И он говорит:

– Смотрите, господа, Конго улыбается нам. Но знайте, это опасная река и шутки с нею плохи. – Он помолчал. – Итак, господа, нам назначено открыть новую эру в истории этой богатейшей страны. Да воссияет над нею золотая звезда нашего синего флага!

4

– Давным-давно, в древние времена, неподалеку от этих мест жила в пещере Леопардица…

Голос у сказителя был добрый, как толстые губы, и теплый, как полночь.

Василий Васильевич закинул руки за голову, гамак челноком качнулся под ним. В шалаше шебаршили термиты, дурнопьяно пахло травами.

– Однажды решила Леопардица нанять слугу. Явился к ней Шакал. Уши у Шакала назад загнуты, глаза у него вразбежку, и все-то он ухмыляется. Поглядела на Шакала Леопардица, и взяло ее сомнение: что это за слуга выискался? Позвала она на совет Собаку…

Вот уже полгода, как Юнкер вновь был в Африке, под слепящим небом, под пылающими звездами. Краем глаза видит он отблески огня на поляне, оранжевые жаркие отблески, темные фигуры носильщиков.

Полгода… За дальними цветными горизонтами остался нарядный Петергоф с медным Самсоном и фонтанным каскадом, с духовым оркестром, звоном шпор и лакированными колясками. Да что там Петергоф! Даже Александрия, египетский порт на Средиземном, даже Александрия с ее отелями и туристами, верблюдами и базарами была далече.

Там, в Александрии, настигли Василия Васильевича европейские газеты, извещавшие об отправке экспедиции Генри Стэнли. Образование комитета по исследованию Верхнего Конго обрадовало Юнкера. Теперь, думал он, европейцы основательно примутся за Центральную Африку. Англия или Франция, Бельгия или Германия – не все ль равно? Каждое из этих государств прекратит губительные для негров междоусобные войны, каждое будет строить больницы, школы, дороги. Генри Стэнли распахнет двери в Центральную Африку.

Стэнли… Громкое имя. Правда, его книги хороши для публики, не для серьезных исследователей. Пусть так. Однако в упорстве и отваге не откажешь Стэнли. А в экспедиции под его начальством наверняка есть настоящие географы и натуралисты – стало быть, и желать лучшего нечего. Они изучат низовье и верхнее течение. Ей-ей, завидно! Ему, Василию Юнкеру, разумеется, не тягаться с экспедицией. Он – одиночка, пустившийся к экватору на свой страх и риск. Ну что ж, каждый несет свой кирпичик для храма Знания…

В шалаше шуршали термиты, дурнопьяно пахло травами. Рыжие отблески костра лежали у шалаша, как лисицы.

На рассвете люди взвалили тюки. Тронулись. Пошли. След в след, широким шагом по узенькой, как ремешок, тропке, меж холмов, поросших лесом, по красноватой земле, обдутой ветрами, вброд через речки и ручьи.

Реки, реченьки, ручьи… Поди разберись, угадай: куда стремят они свои воды, то молчаливые, с приглублыми берегами, в мрачноватых тенях, то мелкие, говорливые, отсвечивающие веселой песчаной желтизною. Поди разберись! А разобраться надо. Тут, близ экватора, лежит водораздел Нила и Конго. Где они, точные карты? Нет их, тоскуют по ним картографы.

– Как ты говоришь, проводник?

– Бадуа, господин.

Бадуа – река, принадлежащая к бассейну Конго. Здравствуй, Бадуа! Тебе хорошо ль во мраке лесном? Какие сны тебе снятся в такой духоте? Вечером помечает Юнкер в путевой тетради, что нынче, 15 мая 1880 года, вышел он к реке Бадуа.

Рассвет. Черные люди несут белые тюки. Белые тюки плывут над зеленым травостоем. Травы в крупной, чуть не с виноградины, росе. Рубаха Юнкера промокла насквозь, лицо у него мокрое. Ничего, солнышко высушит. А к полудню он будет на месте.

– Что за река, ребята?

– Уэре, господин.

– Уэре?

– Уэре.

За Уэре уже нет леса, за Уэре – степь, саванна. Плещет, как океан, солнечный свет, великаны-лиственницы высятся, а подле них – хижины с соломенными крышами.

Как-то примут азанде белого путника? Слышишь? Глухим громом громит боевой барабан.

5

«Конго улыбается нам», – сказал Стэнли, когда винты «Альбиона» врезались в кофейные воды. Тысячемильный речной путь лежал перед Стэнли и его спутниками.

Благословенные недра Катанги, отягощенные золотом и углем, таящие мягкую медь и твердые алмазы, недра Катанги исторгали водоток, сперва зовущийся Луалабой, потом – Конго.

Тысячи миль пути. Неуверенное, лунатическое блуждание в мареве болотистых равнин, где все сочится гнилью, преет и хлюпает. Медлительный, плавный напор – все дальше. И вдруг, рассвирепев, река кидается на горы Митумбы, рассекает их ущельем и падает, задыхаясь, в зыбкие, радужно-мертвые топи Упембы. Но реку не берет в полон эта зыбкая топь, и вновь с тугой неодолимостью движется Конго вперед, к океану. Притоки, как вассалы-данники, несут ей свои воды; их много, этих данников, они по обе стороны экватора, и дважды в год празднует Конго паводок – в период тропических дождей в северном полушарии, в период тропических дождей в южном полушарии. Раздобревшая, могучая, она течет все дальше к океану.

Но Африке жаль расстаться с дочерью своей по имени Конго. Африка обнимает Конго обрывистыми берегами. Конго, не покорствуя, убыстряет ход; Африка, гневаясь, швыряет ей под ноги один порог, другой, третий… тридцать два порога швыряет ей под ноги Африка. Несколько сот миль борется Конго с каменными грядами, взметываясь пеной и рыдая, и Африка уступает, распахивая берега. И тогда победно, горделиво потряхивая волнами, глубокая, широкая, кофейная Конго наплывает на океан, вплывает в океан и скользит далеко-далеко по малоподвижным соленым глубинным водам, далеко, на десятки миль, пока наконец не смешивается с Атлантикой, сотрясающей континенты.

«Конго улыбается нам», – сказал Стэнли в тот солнечный, блистающий день, когда пароход «Альбион» вошел в устье великой реки.

Но он не был склонен улыбаться Конго. У него свои счеты с этой рекой и с проклятыми дикарями, населяющими ее берега. Сколько порогов на Конго выше Матади? Тридцать два, и ни одним меньше. А сколько крупных кровавых сражений выдержал он с конголезцами? Тридцать два, и ни одним меньше.

По фоб жизни не забыть ему семьдесят шестой и семьдесят седьмой годы, когда он плыл вниз по Конго.

«Это наша река!» – орали дикари, стреляя из старых португальских ружей, и шмелиный гуд свинцовых пуль-кругляшек перемежался злющим посвистом копий. Здесь, на Конго, он околевал с голоду, задыхался в лесах, таких влажных, что там могли бы жить рыбы; каждый час он ждал смерти и лишь с горсткой людей, отощавших и отупевших, добрался до Бома, до нижнего Конго. О, Стэнли знает цену этой реке, которая умеет так приветливо улыбаться под солнцем и так сказочно мерцать под звездами.

Ему противны болтуны, считающие африканца за человека. Африканец? Что такое африканец? Имеет страсть к наживе, не разбирая средств; ради обогащения готов грабить, убивать, насиловать. Он не уважает ни человеческой личности, ни какого-либо права. Так думает Стэнли.

Прошлое не повторится. Теперь за спиною банк Ротшильда и банк «Сосьете женераль дю Бельжик», теперь в его распоряжении пароходы, винтовки, бочки со скверным виски, куча всяческих припасов и молодцы, не боящиеся замарать руки в крови.

Когда-то вниз по Конго к океану везли рабов. Три века кряду их запихивали в трюмы парусников, отплывавших в Америку. Говорят, еще лет десять – пятнадцать назад в Конго промышляла «черным товаром» фирма Режи… Бог с нею, с работорговлей. Старая песня, вышедшая из моды, как и плавучие тюрьмы под парусами. Зачем возить черных за океан, когда и тут, в Конго, найдется дело! Разве в Европе не сбыть золотые слитки и жемчуг Конго? Разве не ахнут европейские дамы при виде пятнистых леопардовых шкур, добытых в Конго? И разве не хороша для галантерейных фабрикантов кожа крокодилов, греющихся на серых речных камнях? А чудесная древесина – красное дерево, тик, окуме? А пальмы, встающие из земли, влажной, как губка? Нет, зачем же волочить невольников за океан!

До самого отъезда из Европы Стэнли неоднократно встречался с королем Бельгии Леопольдом И. Монарх и бывший репортер испытывали друг к другу чувства почти нежные. Оба были энергичны, оба умели держать язык за зубами и оба отлично уразумели справедливость латинской пословицы – opes advectas amnis[4]4
  Богатство подвозит река (лат.)


[Закрыть].

На дворцовых церемониях Леопольд едва удерживал зевоту, но в деловом кабинете, выслушивая биржевых агентов, беседуя с промышленниками или просматривая банковскую документацию, поданную личным секретарем графом Борхфеве, он отнюдь не скучал. В натуре его было то, что называется коммерческой сметкой, он был прирожденным воротилой-комбинатором.

Леопольд, однако, сознавал, что не обладает реальной военной силой для немедленного объявления Конго бельгийским. Не конголезцы его страшили, а «свой брат белый» – европейские державы. И король назвал предприятие интернациональным. К тому же Леопольд покамест не хотел начинать открытые военные действия в Конго. Полноте, он придумал иную методу.

Дело короля – думать и платить, дело главноуправляющего – действовать. «Конго улыбается нам». Стенли не улыбается Конго. И к дьяволу дурацкие рассуждения о морали!

Осенью семьдесят девятого года он готовит к плаванию привезенные из Европы паровые суда, сгружает обильные припасы, рассылает по окрестным племенам гонцов и не забывает удерживать в ежовых рукавицах наемников-занзибарцев.

Главноуправляющий! Поперечная складка над переносицей лежит как меч. Нижняя челюсть обозначилась еще резче, голос звучит жестко. Он вездесущ, он не знает устали. Помощники-европейцы стараются во всем походить на мистера Стэнли, они побаиваются его, здорово побаиваются, не меньше, пожалуй, чем мухи цеце…

Затемно Стэнли возвращается на яхту «Ройял». Яхту подарил ему король Леопольд, шикарную яхту подарил, вся отделана красным деревом, бронзой.

Наскоро записывает он в дневнике свершенное нынче. И заканчивает: «Перед отходом ко сну я, по обыкновению, читал Библию». Поставив точку, валится на кожаный диван. Какая там Библия! Едва коснувшись подушки, он уже спит.