Текст книги "Союз нерушимый (СИ)"

Автор книги: Юрий Силоч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Вставай! Надо бежать! – скомандовала она с таким количеством металла в голосе, что из него можно было отлить крейсер.

Я, всё ещё ничего не понимая, скатился с кровати.

– На! – Зинаида из прихожей бросила в меня серым дедовым плащом. Когда я поймал его, оказалось, что в него старуха завернула цветастую длинную юбку, пёстрый платок и мои пистолеты. Всё-таки нашла.

По полу что-то глухо стукнуло. Я включил ночное видение, и лицо само собой вытянулось от удивления. Зинаида стояла, опираясь, словно это был костыль, на длинный армейский ручной пулемёт. Судя по резьбе и металлической плашке с буквами на прикладе – именной. При малейшем движении патронная лента, уходившая в короб, тихо позвякивала.

Я надел плащ и торчал посреди комнаты, как дурак, сжимая в руках юбку с платком и не зная, что делать. Зинаида проковыляла на балкон, отпихнув меня в сторону, когда я оказался у неё на пути.

– Чего встал? – рыкнула она и осторожно выглянула на улицу.

Похоже, там её увидели: стальной голос громкоговорителя рявкнул так, что я подпрыгнул на месте:

– Иванов! Сдавайтесь! Вы окружены! Отпустите заложника!

Старуха открыла окно:

– Ой! Не стреляйтя, робяты! Не стреляйтя! Убьёть он меня! – она говорила с интонациями Бабы Яги в исполнении Милляра.

Красный-синий. Красный-синий. Под окнами стояло несколько хорошо знакомых мне чёрных "волг" с мигалками.

– Короче!.. – повернулась старуха ко мне. – Времени мало, поэтому слушай внимательно. Дом окружён, тебе не уйти. На крыше напротив вижу снайперскую пару, внизу – оцепление. В подъезде уже спецназ, поэтому...

Она профессионально заехала мне в нос: так, что я не успел увернуться и плюхнулся обратно на диван. Тут же стало нечем дышать, и я почувствовал, как по губам стекают солёные капли.

Поспешно зажав нос ладонью, я спросил, гнусавя, как слонёнок из мультика:

– Какого фвена?

– Надевай юбку и платок, а потом выбегай в подъезд и зажимай нос. Кровищи чтоб побольше. Как я говорила, слышал? Изобразить сможешь?

Я кивнул, поняв её план, но всё ещё не до конца осознавая, что тут вообще происходит и зачем старухе меня спасать.

– Это ты? Разум? – я убрал ладонь от носа, чтобы напустить побольше кровищи.

– Что? – нахмурилась Зинаида. – Какой ещё к чёрту разум? Я тебе в башке ничего не повредила? Одевайся давай, скоро начнётся!

Как будто услышав её, матюгальник на улице продолжил свои увещевания:

– Иванов! Отпустите заложника, и никто не пострадает!

Красный-синий, красный-синий.

– Зачем вы мне помогаете? – я не думал спорить со старухой: если она собиралась прикрыть мой отход, было бы глупо перечить. Но я хотел понять, почему.

– Затем, что старая уже. Давно мечтала прихватить с собой двух-трёх таких же мудаков, – она указала в сторону окна, по запотевшему стеклу которого плясали яркие блики мигалок. В темноте старушечьи морщины словно углубились, и лицо стало похоже на вырезанную из чёрного дерева маску какого-то африканского божества. – За сына и деда своего отомстить. Да и за то, что ноги у меня отказали.

– Так дед же от осколка умер... – недоверчиво сказал я.

– ...Только его перед этим на допросы затаскали, – злобно выплюнула Зинаида. – Почему, мол, твой сын, сын героя девять раз поднимал солдат в атаку на высоту, а в десятый не смог? Такие вот, как ты, его и убили.

Я округлил глаза.

– Сразу догадалась, не совсем ещё из ума выжила. Вас таких за версту видно. Да и нет в стране бродяг давно, одни беглые. А потом по телевизору сказали, что, мол, сбежал американский шпион, ну и стало понятно, откуда ветер дует. Что, бурильщик? – скрипуче засмеялась старуха. – Взяли тебя за жопу свои же? Дослужился?

– Дослужился, – я прятал глаза. – Спасибо.

– Спасибом твоим пулемёт не зарядишь, – процедила Зинаида. – Топай давай. И убей там побольше. А я, наконец, деда с сыном повидаю, – старуха положила пулемёт на плечо и меня пронзила догадка.

– "Зинка"! – воскликнул я. – "Зинка-пулемётчица!" Дважды герой!

– Уже не герой, – сплюнула Зинаида и, не отодвигая в сторону тюль, нажала на спуск.

В комнате оглушительно прогрохотала пулемётная очередь, расколотившая окно и прочертившая ярко-белую трассу к машинам оцепления, а я, приняв это за сигнал, зажал липкое от крови лицо, натянул платок на глаза и, путаясь в юбке, выбежал в подъезд.

– Памагитя! – гнусаво вопил я. По лестнице затопали ноги, и, не успел я моргнуть глазом, как на узком пролёте стало тесно от огромных стальных туш "Альфы". – Ай! Памагитя!

Спецы в два счёта схватили меня под белы руки. Мир вокруг завертелся, из квартиры донеслись новые выстрелы, и я тут же оказался на улице, несомый бойцом спецназа. Он волок меня к белому "Рафику" скорой помощи, где уже ждали два врача. Передав меня с рук на руки, "спец" длинными прыжками унёсся обратно к дому, где все ещё гремела перестрелка, а меня усадили на кушетку.

Когда врачи склонились надо мной, на их лицах в полсекунды отразился полный спектр эмоций: от удивления и недоумения до гнева и страха.

– Пошли нахер отсюда! – пистолет был красноречивее любых слов. Врачи выскочили из кузова, размахивая руками и крича, а я, перебравшись на водительское место и выбросив предварительно раскуроченный навигатор, помчался прочь под аккомпанемент выстрелов и сирены.

Я катил через район, подскакивая на ухабах, и видел, что сил на мою поимку не пожалели – в оцеплении одних только "Воронков" десятка. А ещё милиция, скорая, тройки дружинников: против одного меня были сотни людей, которые могли бы сейчас ловить, например, убийцу депутатов. Или его уже нашли?

Минуты хватило, чтобы прорваться. Последние конусы и деревянные красно-белые барьеры, охраняемые дружинниками, остались позади, и я, наконец, выключил сирену. На лобовое стекло упали первые капли дождя.

"Рафик" бодро нёс меня по ночным улицам. Чуть посвистывал двигатель, хлопали распахнутые настежь задние двери, дребезжали какие-то медицинские штуковины в кузове. Долго так продолжаться, разумеется, не могло: в машине был передатчик, по которому меня могли отследить, а это значило, что машину нужно было бросать.

Так я и поступил: нашёл угол потемнее, заглушил двигатель и вылез, приземлившись по закону подлости в холодную лужу.

Доехав до более-менее цивилизованного места и осмотревшись, я увидел, что нахожусь на узкой улице, зажатой между двумя типовыми блоками микрорайонов. Тусклые жёлтые фонари были редки и практически не давали света, так что панельные двадцатиэтажки, стоявшие друг напротив друга, выглядели, как тёмные и мрачные стены лабиринта, из которого нельзя выбраться. В ветвях шумел усилившийся дождь. Он падал с тихим шелестом на сплошной ковёр опавшей листвы и собирался в маленькие пенистые грязные ручейки.

– Что же делать, как мне быть? – нараспев пробормотал я и, не придумав ничего лучше, сорвал ненужные более платок с юбкой, и побежал, куда глаза глядят, надеясь отделить себя от преследователей самым древним из всех препятствий – расстоянием. Снова на улице, в одиночестве, мокрый, замёрзший и отчаявшийся. Вернулся почти в то же состояние, в котором пребывал до встречи с героической пулемётчицей.

Но были и плюсы: я прожил ещё один день свыше отведённого "тройкой" срока и очень хотел прожить ещё. Через полчаса пробежки по тёмным пустым дворам, в которых мои шаги отдавались гулким громким эхом, я понял, что выдохся и потерялся. Изо рта вырывались облачка пара, а в сознание потихоньку прокрадывалось отчаяние.

Оно было тягучим и мерзким, как старая жвачка. Сковывало движения, отнимало силы и стократно усиливало все негативные ощущения: холод, ветер, дождь, усталость и саднящие раны, – набросились на меня, как свора голодных псов. А в голове сами собой возникали крамольные мысли, вроде сдаться и принять собственную участь.

"Всё равно ты не сможешь бегать вечно", – говорило мне отчаяние, напитывая сознание вязким ядом жалости к самому себе. "У тебя нет другого выхода".

Я поймал себя на том, что иду всё медленней и медленней, запинаясь на ровном месте, ссутулившись и шаркая ногами, словно дряхлый старик. И в тот самый момент, когда я увидел на жёлтой от света фонаря стене тень – сгорбленную, тощую, еле перебирающую ногами, то почувствовал яростное желание удавить самого себя.

Нет. Ни хрена. Никакой сдачи.

Усилием воли я выпрямил спину и зашагал вперёд твёрдо, как на строевых занятиях. Каблуки ботинок, влажно чавкая, вбивали в асфальт грязь и листья, разбрызгивали воду из луж.

"Буду жить!" – твёрдо пообещал я самому себе и, вопреки здравому смыслу, этому обещанию поверил.

Нужно было срочно найти место, чтобы спрятаться и согреться. Я обошёл все подъезды, но ни в одном из них не оказалось своей Зинаиды – героини войны, лишённой заслуженных высших наград, потерявшей семью и вынужденной кормить уличных котов, чтобы дарить нерастраченную любовь хоть кому-то.

Наверняка несчастная старуха уже мертва. Земля ей пухом. Я не верил в бога, но сейчас мне очень хотелось ошибиться, чтобы "Зинка-пулемётчица" действительно оказалась рядом с теми, кто дорог ей и кому дорога она.

Миновав несколько микрорайонов, я не нашёл ничего, кроме открытых люков старой канализации, и был уже готов лезть внутрь, как вдруг увидел вдали тусклую синюю вывеску "Гастроном".

Из-за непроглядной тьмы она сверкала, как сверхновая, и я направился к этому свету, отчаянно желая, чтобы это был кооперативный магазин, работающий круглосуточно. Я не знал, что буду делать, когда окажусь внутри. Возможно, просто постою, согреваясь, возможно, стану клянчить еду, а возможно, ограблю, – зависит от ситуации.

Но не судьба: на двери магазина висел огромный замок, зато за углом я заметил красное свечение и вскоре стоял у входа в подвал, над которым висела, мигая и жужжа отходящим контактом, вывеска с надписью "Рюмочная".

"Ну, хоть что-то".

Умывшись дождём и постаравшись избавиться от крови на лице, я спустился вниз по лестнице, узкой настолько, что даже мне – жилистому и поджарому человеку – было сложно развернуться. Под ногами валялись блестящие жестяные крышки и расплющенные подошвами сигаретные бычки. Эта лестница из-за узости и крутизны представляла собой сложное препятствие даже для трезвого человека, а уж как выбирались отсюда пьяные, лично для меня было загадкой.

Едва я открыл дверь, в нос шибанул ядрёный аромат искусственного табака. Я узнал солдатские пайковые сигареты "Полёт" – один из множества брендов советской эпохи, с любовью воссозданных нынешней Партией. В сизом дыму скрывалось помещение с низким потолком, стенами, обшитыми потемневшей фанерой, и стойкой, за которой ярко светился полупустой холодильник с пивом. Там же стояла дородная кучерявая женщина, не умевшая пользоваться макияжем и из-за этого похожая на циркового клоуна. Рюмочная была небольшой – всего на шесть столиков, из которых была занята половина. На мне сразу же скрестились взгляды всех присутствующих, и так же моментально отлипли, не найдя во мне ничего особенно интересного.

Посетители, как я и думал, оказались заводскими работягами после смены и полукриминальными элементами. Кто ещё мог позволить себе пить по ночам?

Троица мужиков в синих комбинезонах разлила бутылку "Пшеничной" по гранёным стаканам и запивала разливным пивом из кружек. Кроме выпивки на столе у них наличествовала безжалостно расчленённая курица – тощая и подгоревшая.

Пара помятых личностей очень подозрительного вида распивали портвейн, закусывая дымом тех самых армейских сигарет.

Третий столик занимал старый сухощавый сморщенный дед в пехотной фуражке со звёздочкой и чёрном пиджаке с орденской планкой. Одна рука висела на перевязи, а второй старик заливал в себя уже третью кружку пива, закусывая лежавшей на газете разодранной воблой. Внутри было на удивление тихо: радио негромко напевало что-то из репертуара современной эстрады, да вполголоса переговаривались посетители.

Осмотревшись, я направился к стойке, дабы изучить здешний ассортимент.

– Чего? – пробурчала продавщица.

– Сейчас выберу, – я засунул руку в карман и вспомнил, что у меня с собой нет ни копейки денег. Чтобы скрыть неловкость, пришлось сделать вид, что я очень вдумчиво изучаю покрытый жирными пятнами бумажный листок с надписью "Меню". – Дело ответственное, тут думать надо.

Я стоял, перечитывая в третий раз немногочисленные позиции, как услышал за спиной:

– Пельмени не бери.

Оглянувшись, я увидел деда в фуражке. Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и постучал по столу извлечённой из кармана галифе второй воблой.

– Почему? – спросил я, чувствуя, что нельзя терять шанс на установление контакта с аборигенами.

– Оно тебе не надо.

– Чего это не надо? – воскликнула продавщица. – Нечего мне тут клиентов отбивать!

– Нечего пельмени несвежие продавать! – парировал дед.

– Молчи там лучше!

– А чего это у вас пельмени несвежие? – влез я. – Зачем народ травите?

Разразилась короткая перепалка, из которой продавщица, разумеется, вышла безоговорочным победителем. Многолетний опыт и тренировки сделали своё дело – она с лёгкостью разделалась с двумя противниками. Мы ей были не соперники. Работяги и любители портвейна отвлеклись от разговоров и наблюдали за бесплатным представлением.

– ...А ты говори поменьше и бери давай! – сказала мне продавщица, показывая, что разговор окончен.

Я хотел съязвить, мол, как это, давать и брать одновременно, но на улице было слишком холодно и сыро. Картинно покопавшись в карманах, и обхлопав себя со всех сторон, я пожал плечами, чертыхнулся и, пробормотав:

– Денег нет... – виновато улыбнулся новообретённому пожилому союзнику и пошёл к выходу. Я добрался уже почти до самой двери, кашляя, прихрамывая и двигаясь как можно медленнее, когда чёртов старик, наконец, соизволил обратить на меня внимание:

– Чего, забыл?

– Забыл, – с готовностью обернулся я. – Столько сюда шёл и забыл.

– Эх, была не была. Валюша!

Обиженная продавщица взглянула на деда так, словно он был чем-то прилипшим к её туфле.

– Какая я тебе Валюша, хрыч старый?

– Дай-ка нам с молодым человеком, наверное, водочки двести граммчиков, – не отреагировав на оскорбление, сделал заказ мой новый знакомый.

– А тебе не много ль будет? До дома дойдёшь?

– Дойду-дойду. Если что, вон, товарищ дотащит. Товарищ, – обратился старик ко мне, – вы же не бросите боевого друга на произвол судьбы?

– Ни за что на свете, – уверил я "боевого друга". – Буду тащить, как командира из-под огня.

– Вот это по-нашему, – на лице старика снова появился тот прищур.

– Ой, смотри, старый, а то бабка твоя домой не пустит...

– Бабка моя по бесплатной путёвке в санаторий поехала, – отмахнулся дед. – Мыть свои старые кости в Индийском океане и кормить всяких сколопендр. Так что, мадам, двести граммчиков и никаких гвоздей. Ах да, и сосисок обязательно, – дед повернулся ко мне и пояснил: – Они тут всегда свежие. В отличие от пельменей, – услышавшая это продавщица покосилась, но ничего не сказала.

– Вадим Сергеевич, – старик протянул мне сухую ладонь.

– Иван Иванович, – машинально ответил я, слишком поздно спохватившись.

Вскоре я перенёс на липкий стол одноразовую тарелку с божественно пахнущими сосисками и два гранёных стакана. Кажется, жизнь начала налаживаться.

13.

Когда в нас сидело уже по двести грамм и по порции ароматных сосисок с кетчупом, отчаяние отступило. В который раз я убедился, что тепло и еда способны творить чудеса с моральным духом.

Вадим Сергеевич оказался редкостным балаболом: старик явно страдал от недостатка общения и теперь, получив меня в своё полное распоряжение, отыгрывался, рассказывая обо всём на свете. В полутьме он улыбался, показывая редкие зубы, травил фронтовые байки и разные житейские истории, резко переходя с одной на другую и, в конце концов, засорил мне мозг настолько, что я просто перестал его воспринимать.

– А вот ещё один случай был. Мы тогда под Веной стояли, готовились штурмовать. Ух и стреляли по нам! Артиллерия, самолёты – утюжили как могли. Каждый день кого-то выбивало, да... Мы, конечно, и окопов себе нарыли в два-три роста, и штолен в них, но всё равно. А что делать – передовая. И вот как-то наш повар сварганил суп. Да какой: у-у-у, – старик причмокнул губами и закатил глаза от сладости воспоминаний. – Наваристый, густой, да с мясом. У нас до этого туговато с едой было. Тут же как бывает: когда в обороне сидишь, всего навалом, хоть объедайся. А стоит на несколько километров оторваться от своих – и всё, затягивай ремень на последнюю дырку... Вот и тогда жрать нечего было: почти неделю одна жижа из хрен пойми чего, да и той не хватает. И вот – суп. Тогда ещё слух пошёл, мол, корова-дура у кого-то из австрияков сбежала да помчалась в сторону фронта, где её шальным снарядом убило. Заодно и освежевало, хе-хе. Ну и вот, получил я котелок, думал, сейчас поточу, как у мамки дома, присел, к стене окопа прислонился, и вдруг прямо перед лицом что-то – свисть! – старик взмахнул руками, едва не скинув со стола стаканы и тарелки. – Смотрю, а суп вытекает! Безобразие! Я ладонью заткнул дырку снизу, жру, аж за ушами трещит, а напротив меня мальчишка-новобранец сидел. Гляжу, а он бледнеет и в меня пальцем тычет. Поднимаю котелок, сморю – мать честная! Осколок пробил котелок, шинель, бронещитки и мне бедро почти оторвал. Кровь хлещет, кости торчат, а я, – Вадим Сергеевич громко и добродушно рассмеялся, – не могу остановиться и жру. Даже когда на носилки санитары уложили, котелок не отдавал: пока не доел, не успокоился. Вот так я и потерял свою левую ногу... – он постучал по ноге, она отозвалась металлическим стуком. – Главное: чуть выше бы попало – и всё. Бабке моей стал бы нафиг не нужен.

Болтовня старика уже не давила на уши, я лишь рефлекторно поддакивал и задавал в нужных местах уточняющие вопросы. Пусть говорит, лишь бы заказал ещё выпить и поесть. А если пригласит переночевать, будет вообще прекрасно.

Но, разумеется, это временная мера. Нужно срочно что-то предпринимать. Куда-то бежать. В нынешних обстоятельствах это была самая здравая идея. Хотя бы вон из города, а там посмотрим. Смотаюсь в какой-нибудь посёлок, отращу бороду, устроюсь кочегаром... Сколько мне осталось? Лет двенадцать-пятнадцать, учитывая среднюю продолжительность жизни клона.

– Такие дела. А ты как? Чем живёшь-дышишь? – спросил старик, выдёргивая меня из невесёлых размышлений.

– Да так, ничем. Только с севера, – соврал я. – На биржу труда встал, жду, пока работу дадут.

– Работу – это хорошо, – кивнул старик. – Я сам после демобилизации кем только ни работал... – дед затянул очередную историю, а я вернулся к своим тяжёлым мыслям. Интересно, как меня нашли у Зинаиды? Это что-то у меня в башке, или сдал кто-то из соседей? Я склонялся ко второму варианту: если бы Контора могла меня отследить, то сделала бы это намного раньше, не дожидаясь утра.

– ... от завода мне комнатку и дали. Маленькую, но зато свою. После войны вообще с жильём тяжко было: всё порушено, а что цело – фонит, как сто Чернобылей. Меня с семьёй как-то поселили под Люберцами, в старой казарме. Понастроили там стен из фанеры и жили. Сейчас вообще куда как лучше. Всё строят, восстанавливают, детишки в школу пошли...

"Если Контора не может за мной проследить, то это просто замечательно. Залягу на дно на несколько дней, а потом, когда контроль на дорогах ослабнет, попробую вырваться".

Определившись с решением, я улыбнулся, и старик, воспринявший это как поощрение, продолжил балаболить с новыми силами. За спиной скрипнула входная дверь, и немногие посетители лениво обернулись.

Я последовал их примеру, автоматически посмотрев в ту же сторону, и обомлел: в рюмочную входил Пал Палыч собственной персоной. В чёрном пальто и кожаной кепке, с коричневым потрескавшимся портфелем в руках, -он производил впечатление какого-нибудь среднего совслужащего: один из множества замов и замзамов, коими были богаты учреждения НССР.

Посетители снова продолжили поглощать напитки, дед сказал: "Так вот..." и продолжил болтать, а я круглыми от удивления глазами смотрел, как Палыч, не обратив на меня ни капли внимания, прошёл к стойке и подозвал угрюмую продавщицу.

Было забавно наблюдать за тем, как менялось лицо хабалки: стоило шефу что-то шепнуть ей на ухо, как кисло-скучающее выражение, свойственное многим работникам сферы обслуживания, тут же улетучилось. На его месте появились удивление и страх.

– Закрываемся! – громко и визгливо выкрикнула женщина.

– Чего это? – недовольно спросил один из работяг – красномордый мужик с рыжей щетиной и чубом, торчавшим из-под светлой кепки. – Вы ж круглые сутки должны...

– Кому должны – всем прощаем! – перебила его продавщица. – Сказала закрываемся, значит закрываемся! Две минуты!

Рабочий хотел продолжить дискуссию, но друзья шёпотом и тычками под рёбра его утихомирили. Все поняли, что преждевременное закрытие случилось по вине нового загадочного посетителя.

Первыми улетучились маргиналы – даже оставили недопитый портвейн.

Потом засобирались рабочие, но более обстоятельно: захватив с собой честно купленную выпивку и завернув в газету закусь. Я вопросительно посмотрел на старика, но тот, стоило закрыться двери за последним рабочим, повернулся к моему бывшему начальнику:

– Принимайте, Пал Палыч. В лучшем виде.

Я мысленно выругался, но вслух лишь одобрительно зацокал языком:

– А ты хорош.

– Стараемся, тащмайор, – дед полушутливо откозырял мне. – Руки на стол. Медленно. И без глупостей.

– Нет нужды, – прервал деда Палыч. – Дорогуша! – обратился он к бледной продавщице. – Будьте добры нам с товарищем водочки, чтоб получше. И на закусить что-нибудь. Пельмени свежие?

– Лучше сосиски, – подсказал старик.

– Тогда сосисок, – подхватил шеф.

Ай да дед! Ай да сукин сын!

– Красиво сработано, Пал Палыч, – похвалил я начальника.

– Спасибо, – кивнул он. Старик расположился поодаль от нас и пристально наблюдал, чтобы я ничего не натворил. Бледная продавщица, вопреки формату заведения, сама принесла заказ к нам за столик. – Девушка, а можно вас тоже попросить куда-нибудь исчезнуть?

Судя по выдоху, "девушка" была этому только рада.

– Итак, рюмочная окружена. Вадиму Сергеевичу за это отдельное спасибо, он у нас один из лучших выпивох-осведомителей. А ты не дёргайся и не пугайся. Тебе ничего не угрожает, если не начнёшь делать глупости.

Поверить КГБ-шнику? Тем более такому опытному пауку-интригану, как Палыч? Да ни в жизни. Я и не думал расслабляться, намереваясь, в случае чего, отправить этого козла на тот свет, если уж даже родная Контора с этим не справилась. Интересно, чем он выторговал себе право на жизнь? Или это не он, а другой Палыч, заново клонированный, с записанной на подкорку личностью образца 200X года? От вопросов распухала голова.

– Отвечаю на первый и главный вопрос. Это я. Настоящий я, – "он что, мысли читает?" – Как доказать? Я прикрыл тебя, когда ты впорол косяк и довёл подсудимого до реанимации. Мне тогда собственная безопасность сделала плешь вдвое больше, чем была, а ты потом из командировки в Армению привёз мне ящик коньяка прямо с завода. Исчерпывающе?

Я задумался.

– Да, вполне.

– Хорошо. Итак, отвечая на вопрос, почему я до сих пор жив: везение. Исключительное и потрясающее везение. Поскольку я начальник, разбирательство заинтересовало людей наверху, они захотели побеседовать со мной лично – и в результате я протянул до тех пор, пока вся эта фигня в Конторе не всплыла наружу. Какая именно "фигня"? Группа товарищей при больших звёздах решила убрать с дороги наш отдел, мотивировав тем, что в наши стройные ряды проникли шпионы, троцкисты и прочая сволочь. Заметь, именно наш отдел, а не чей-либо другой. Какие можно сделать выводы?

– Депутаты, – решительно кивнул я.

– В точку, – улыбнулся Палыч. Какой-то он слишком спокойный и довольный, ну прямо солнышко. – Давай дальше, раз уж взялся делать выводы.

– На первый взгляд, – охотно продолжил я, – классическое затягивание времени. Кому-то очень не хотелось, чтобы мы нашли убийцу.

– Тоже верно, – Палыч поднял рюмку, чокнулся со мной и выпил. Я тоже махнул, не почувствовав вкуса, – как воду. Острая горячая сосиска вызвала у меня куда больше положительных эмоций. Шеф покряхтел, закусил и добавил: – И этот "кто-то" своей цели добился. Я с большим удовольствием допросил бы свидетелей и узнал, что вообще происходит, но на Лубянке приключился натуральный звездопад. Генералы и полковники из окон летели, как гондоны из студенческой общаги. И теперь в Конторе творится такое, что всем нам не до каких-то сраных депутатов. Чистки, проверки, шпиономания и прочее.

– И к чему ты ведёшь? – кажется, я начал подозревать, какая роль мне уготована.

– Найди убийцу. У тебя одного есть вся информация по делу плюс догадки. Остальных ребят из отдела... – он сделал выразительную паузу. – Думаю, ты смог бы дойти до конца.

Я усмехнулся:

– Значит, снова в седле?

– Смотря, что понимать под этими словами, – осторожно ответил Палыч.

Отлично. Просто прекрасно. Паззл сложился. То-то он такой аккуратный и вежливый.

– Обвинения с тебя никто не снимал и не собирается. Даже если учесть, что ты невиновен, во время побега ты натворил "делов". Грохнул двух оперативников, например. Не то, что бы я так сильно переживал – новых наделаем – но ты, к тому же, единственный смог избежать расстрела и выбраться с Лубянки живым. Предполагаю, что не из-за одного везения, – Палыч приподнял бровь.

– Да, не из-за везения, – подтвердил я его догадку. – Со мной связался кто-то. Не уверен, но, наверное, это тот самый Разум.

– Чего хотел? – поинтересовался шеф.

– Чтобы я работал на него. Выполнял какие-то задания.

– Прекрасно. Это упрощает дело. Товарищ майор! – провозгласил Палыч. – Властью, данной мне Народом НССР объявляю вас двойным агентом. Возвращать в ряды Конторы тебя никто не станет, поскольку ты, во-первых, главный подозреваемый, во-вторых, возвращение поставит крест на всей конспирации, а в-третьих, ты и правда шпион. Правда, пока точно неизвестно, чей. Хрен его знает, что ты сделаешь, оказавшись снова в Конторе... Зато! – начальник поднял указательный палец. – Я пущу твои поиски по ложному следу, дам немного денег и оформлю новые документы. Не облажаешься – и мы тебя реабилитируем.

– Посмертно? – фыркнул я.

– Возможно, – с каменным лицом сказал шеф. – Как ты там говорил недавно? Родина вас не забудет, но и не вспомнит?

Мне оставалось лишь мрачно кивнуть и надеяться, что очередной крутой поворот судьбы не выкинет меня на обочину.

14.

"Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля..."

Я замер в ожидании огромной мурчащей чёрной морды, но Манька не спешил ласкаться. Песня дошла до припева, когда я, наконец, вспомнил, что нахожусь не у себя дома, и пробурчал ругательство.

Вместе с документами Палыч дал мне ключи от тесной комнатки в одном из деревянных бараков. Их построили в качестве жилья для нуждающихся на короткий срок, но как показала жизнь, нет ничего более постоянного, чем временное.

Узкая солдатская койка скрежетала продавленными пружинами, когда я переворачивался на другой бок. Из-за пыльных стёкол, пространство между которыми было оплетено паутиной и заполнено сухими мухами, в комнату проникал свет – тусклый, серый и больной. Кроме кровати в малюсенькой комнатке два метра на четыре, не было ничего. То есть совсем. Четыре стены, оклеенные газетами, и низкий потолок, почерневший от плесени. На нём темнела блямба динамика радиоточки. Я усмехнулся, вспомнив запрос давешнего еврея с Горбушки о собственной квартире.

Палыч нарочно загнал меня в этот гадюшник: целый район, застроенный развалюхами, был прекрасным местом для того, чтобы потеряться. Подумаешь, к множеству местных небритых рож прибавилась одна чужая. К тому же, в таких условиях совершенно точно не возникнет желания отсиживаться отсиживаться, а Палыч стремился разобраться со всем по-быстрому.

От сна в одежде зудело всё тело. Валяясь в кровати под одеялом, пропахшим пылью, я смотрел в стену и постепенно приходил в себя.

Нужно было переварить события прошедших нескольких дней, проанализировать информацию, составить план... Но делать этого совершенно не хотелось. Вместо этого я предпочёл пролежать почти час, пока мочевой пузырь не заставил меня подняться и проследовать в коридор, где в вековечной темноте, заполненной старыми ботинками, коробками и непарными лыжами, тускло светилась на зелёной бетонной стене одинокая лампочка.

Горячей воды не было: даже на кране наличествовала единственная ручка с синим кружком, но оно и к лучшему – умывание помогло взбодриться. Правда, вытереться было нечем, и я, кажется, стал ещё грязнее, чем был.

Рожа в зеркале выглядела ужасно. Майор Иванов, крутой агент КГБ с лицензией на убийство, Джеймс Бонд двадцать какого-то столетия смотрелся так, словно вот-вот попросит рубль на опохмел. Небритый, опухший, в старом клетчатом пиджаке поверх тельняшки, несоразмерной кепке, офицерских галифе и сапогах, я был похож на уголовника. Впрочем, всё верно. Так оно и было.

Поразмыслив, я решил, что сидеть дома нет ни одной причины. Нужно выбраться куда-нибудь в цивилизованное место и хотя бы позавтракать. Узкая извилистая улица между рядами бараков оказалась ожидаемо грязной – лужи по пояс, довоенный ещё асфальт. За почерневшими от сырости покосившимися деревянными заборами стояли редкие машины и сушилось на верёвках бельё. Из открытых дверей деревянного сарая-гаража доносился ритмичный лязг.

Где-то вдалеке лаяли собаки, навстречу мне прошла сгорбленная старуха в ярко-оранжевом платке.

Как будто я не в двух шагах от центра Москвы, а в райцентре образца девяностых годов двадцатого века. И не скажешь, что где-то мчатся сверхскоростные автопилотируемые машины, боевые корабли Советского Краснознамённого Космического Флота бомбардируют Луну, а человечество почти построило коммунизм и научилось сращивать в симбиозе плоть и железо.

Искомая столовка нашлась у бывшей станции метро Бауманская. Непривычно было видеть пространство вблизи неё незастроенным: я помнил огромный театр, торговый центр и множество старинных домов, как на Пречистенке, но сейчас от той, старой Москвы практически ничего не осталось. Она обратилась в руины, а руины расчистили бульдозерами и возвели кривые "времянки", так что над пейзажем теперь доминировали два четырёхэтажных деревянных барака и чудом уцелевшая церковь. Чёрный обугленный шпиль на колокольне глубоко вонзался в серое небо, как модернистский памятник приключившейся ядерной бойне.

В глаза сразу же бросалось многолюдье. Куча студентов в тёмно-синей униформе, рабочие с шарикоподшипникового завода, расположенного неподалёку, и множество стариков, инвалидов и ветеранов. Они шли на колхозный рынок: бравые деды с орденскими планками, наполовину железные из-за фронтовых травм, бережно поддерживали под руку своих прекрасных дам, чьи спины были согнуты напополам из-за тяжёлой работы в молодости.