Текст книги "Хуторок"

Автор книги: Юрий Красавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Хм, прямо-таки волшебные слова: сметана, творог, простокваша, как заклинание.

– Вот я криночку выпью да и усну, – заключил Евгений Вадимыч, словно песню оборвал на полуслове.

– Ты неплохо устроился, – подумав, сказала Татьяна мирным голосом и замолчала.

Он решил, что жена уснула, но она вдруг спросила тихонько:

– Жень. А ульи у нее есть?

– Есть в огороде шесть штук и еще где-то в лесу столько же, – помолчал и добавил. – Там липы много, целая роща. В кладовке мед по сортам хранится: липовый, гречишный, цветочный.

– Хочу липового, – сказала Татьяна. – В школе у меня подруга была, дед у нее ульи держал. Помню, пришли мы к нему, он и достал для нас рамочку. Вот как сейчас вижу, и во рту сладко.

А он вышел на тесовое крылечко, этакое покривившееся, ступеньки шевелились под ногами. Как так – непорядок! Взял топор, клинышек вытесал, забил – вот теперь крепкой стала ступенька. За нею тем же манером и вторую, и третью. Огляделся – за крыльцом жерди, доски, тачка с обломанной рукояткой. Осмотрел эту тачку, мастеровито вытесал, прибил новую рукоятку, придирчиво осмотрел свою работу и остался доволен: крепко! Под старой березой столик был врыт, но одна ножка подломилась – он и это живо поправил – приладил новую ножку.

И тотчас еще дело нашел: калитка огородная совсем хила, по земле чертит, когда открываешь-закрываешь. За час работы, а вернее за три минуты, смотря каким временем мерить, смастерил калиточку – загляденье. Навесил ее, смазал петли ржавые, чтоб не скрипели, несколько раз открывал-закрывал – порядок!

Хозяйка мимо прошла, похвалила:

– Вот что значит мужик в хозяйстве появился!

Ему стало лестно от этой похвалы, даже плечи расправил. Прошелся вдоль изгороди, оглядел ее критически, пошатал столбы, и опять за дело: в лесу вырубал сухостоинки – молодые елочки, не дожившие сроку, – из них хорошие колышки получались; приносил по полсотне за раз – ставил новую изгородь вместо прежней.

– Да отдохни ты! – уговаривала хозяйка, но так, ради похвалы. – Ишь, какой непоседа! Моих дел не переделаешь.

Как ее звали, эту женщину, что ходила мимо, овевая его подолом широкой юбки? Наверно, какое-нибудь простое имя.

– А как тут у вас насчет рыбы? – спросил он. – Водится или нет?

– А ты к озеру сходи под вечер, послушай, как бултыхает, – живо отозвалась она. – Там и судак, и щука. Я-то в этом деле не смыслю – ни разу не лавливала. А тут вон даже возле баньки нашей окуни плотву гоняют.

«Сети сплету, – подумал Евгений Вадимыч. – Крупноячеистую поставлю на озере, а в заводи можно парочку „телевизоров“ поставить. Утром проверил да вечером – десяток-другой окуней на уху».

– Женя, а как ее зовут? – послышался шепот.

– Кого?

– А вот женщину эту?

– Не знаю.

– Наверно, какое-нибудь деревенское имя, – вздохнула Татьяна.

– Да уж у нас с тобой городские! – отвечал он ревниво.

А изгородь уже радовала его взор: и столбы в свежих затесях, и колышки ровные – получалось прочно, надежно, празднично. Он видел, что и крыша дома стара, и журавль колодца покосился, и оглобля у телеги сломана, и бочка в огороде рассохлась, и лемех у плуга затупился – значит, надо дранку щепать, столярничать, оттягивать лемеха в кузне, набивать обручи. Обилие этих истинно мужских дел радовало его и воодушевляло настолько, что хоть сейчас топор в руки да и за работу.

– Я б сама у нее пожила маленько, – тихо говорила жена для себя самой. – Господи! Разу не пришлось ни у кого всласть погостить. Хорошо-то как: тебе готовят, собирают на стол, потчуют и тем, и сем, посуду моют. А ты сидишь себе барыней! Уж я б там отдохнула за все эти годы. А то ведь просвету не знала.

Сыновья за стенкой бубнили что-то свое, кажется, ссорились, а у родителей в маленькой каморке было тихо и мирно, даже благостно.

– Жень, я иной раз подумаю: как нам с тобой в жизни не повезло! Ни у меня матери или ласковой свекрови, ни у тебя тещи или какой-нибудь доброй тетки или бабки. Чтоб поехали мы с тобой, а нас встретили, приветили. Ах, я б погостила у этой женщины твоей на хуторке.

Евгений Вадимыч слушал, немного досадуя: какого черта жена с ним увязалась! Одно дело – если он там один, и совсем другое – если с женой. Сразу исчезли романтический туманец, окутывавший дом и хуторок, и остров посреди непроходимых болот.

– Тебе туда не добраться, – сказал он. – Болотина там гиблая на много километров. Даже зимой трясина дышит, и по льду не пройдешь, не бывает льда. Только самолетом и потом прыгать с парашютом.

– Как же она там оказалась? Прошла же, и корову провела. Небось, и не одну только корову.

– Наверно, это было давно. Я думаю, ее деды-прадеды поселились там когда-то. Может, случилась особо суровая зима, болота сковало льдом, вот и добрались. Она выросла на острове и живет-поживает, ни в чем особо-то не нуждается.

– Как интересно! – вздыхала жена, засыпая.

А он по-хозяйски прохаживался по огороду – на грядках морковка кудрявилась, лучок прыснул длинными стрелами, огурчики уже завязались – торчат тут и там, держа на зеленых боках капельки росы. И подсолнухи цветут, и укропчик благоухает, и вишенки спеют, и, да чего там! Все есть, как тому и быть должно.

– Таня! – позвал он тихонько, желая поделиться новыми подробностями.

Но жена не отозвалась, спала сладко.

За грядками, между прочим, оказался обширный участок с картошкой, уже пестреющей белыми и фиолетовыми цветочками, Евгений Вадимыч взялся ее окучивать.

– Тут я пораньше посадила, – сказала женщина, появляясь рядом с ним; и пахло от нее молоком парным, тестом сдобным, телом ее молодым. – А за огородом у меня еще разделана большая полоса. Земля там подзолистая, картошечка низкорослая, но, знаешь, урожай неплохой бывает. В прошлом году и в позапрошлом по двести ведер накапывала я – для поросят.

Он знал, что их у нее не меньше трех, разного возраста, а еще и овец с десяток – тут же неподалеку гуляли; и теленок на них смотрел из-за изгороди.

– Землю известковать надо, – посоветовал Евгений Вадимыч, имея ввиду тот участок, что за огородом, а сам при этом волновался неведомо отчего. – И потом еще вот что: боровки картофельные ты неправильно расположила – их надо с севера на юг ориентировать, чтоб солнце за день прогревало с обеих боков.

– Ишь как! – удивлением своим она будто похвалила его. – Откуда тебе-то ведомо? Ты ж городской!

– Каждый мужик в пределах своей мужской профессии должен знать и уметь все: и картошку сажать, и изгородь ставить, и ребятишек сочинять.

Она так славно засмеялась! И смехом своим окрасила некоторую неловкость его суждения.

На том лугу, где теленок гулял, стояли невысокие стога.

– Сено в копны класть – одной-то несподручно, – пожаловалась она. – Да хоть чего возьми! Одна и есть одна.

Он согласно кивнул: да уж, мол, что и говорить, в одиночку и птица не живет.

– Мужика не хватает в моем хозяйстве, – заключила она и смутилась.

– Это верно, – отозвался он. – Ну, ничего. Сено мы перекладем, в больших стогах оно сохраннее.

Говорил это, а сам не мог отвести от нее взгляда: голые руки и плечи этой женщины покрыты были ровным загаром, голова на полной шее горделиво откинута назад, словно бы от тяжести волос.

– Как тебя зовут?

– Мила.

Мила. Какое славное имя! Оно как раз для женщины с ямочками на локотках, с доверчивым взглядом больших синих глаз.

– Жень! – послышалось с надувного матраца, так что он вздрогнул.

Татьяна переворачивалась на другой бок, шурша своим матрацем.

– Чего тебе? – отозвался он. – Не спится?

– Да уж уснула, и вот приснилось, будто я и вправду. Она, что же, совсем одна живет?

– Одна… Весь и хуторок – только этот дом да два сарая, да колодец с журавлем, да банька на берегу.

– И никого там больше нет?

– Нету.

Татьяна затихла, а через несколько минут опять подала голос:

– Как хорошо! Живешь в лесу – ни тебе шуму, ни гаму, ни гвалту.

– Тихо там, – доверчиво подтвердил Евгений Вадимыч. – И летом, и зимой.

– Какая смелая! Надо же, никого не боится, даже вот мужика, который из болота вылез.

Тут уже слышалась легкая насмешка над ним. Но он не обиделся.

– Меня ли бояться! Я смирный. Да она в случае чего оплеуху отвесит – на ногах не устоишь.

– Никого ей не нужно, – размышляла вслух Татьяна. – Как отрадно-то! Тишина… петух поет по утрам. Кукушечка кукует.

Голос у нее был сонный, вот-вот опять отплывет.

– Зато магазинов нету, – подсказал он, желая отпугнуть жену от заветного острова, как постороннего человека от грибного места. – И рынка тоже.

– А зачем ей это? – тотчас возразила Татьяна. – У нее все свое: и молоко, и мясо, и овощи.

– Заболеешь – «скорую» уж не вызовешь. И сама в поликлинику не пойдешь.

– Да на черта ей доктора! Она от такой жизни здорова.

– Скучно там, – подсказал он.

– Это разве что с непривычки. А если постоянно там жить, нисколько не скучно. У нее ж корова, и теленок – с ними наговоришься, оно и повадно. Небось, и собака есть.

– Есть.

– Я б хотела, чтоб это лаечка была. Я люблю лаек.

– Тихо там, – опять повторил он. – Коростель кричит, пеночка поет, зяблик посвистывает.

Та пеночка и тот зяблик словно бы запели и в квартире у Кузовковых. И шум лесной донесло сквозь стены. И запахло сосновой смолой, багульником, сеном.

– Жень, а кошка у нее есть?

– Конечно. Где это ты видела, чтоб в деревенском доме не было кошки? Гуляет там с котятами.

– Откуда котята, Жень, если кота нету? Да и корова будет яловой без быка, и все-прочее. Тут что-то ты не додумал.

Он сказал, как бы размышляя вслух:

– Наверно, неподалеку еще остров есть, и там другой хуторок.

Объяснение вполне удовлетворило Татьяну.

– Хорошо-то как! – сказала она и почмокала губами, будто меду с ложечки приняла. – Слушай, а ты с этой женщиной в каких отношениях?

Спросила, и слышно, что улыбается.

– Небось, на всю ночь остаешься?

Нет, это она не из-за ревности. Просто любопытно ей, далеко ли заходит муж в воображаемой игре.

– А я только до пирогов добираюсь и на этом сразу засыпаю, – сказал он и тоже улыбнулся.

– Этак-то она тебя намахает, – хмыкнула Татьяна. – Тоже мне! Пришел к молодой красивой женщине, поел и уснул. Мне стыдно за тебя, Женя!

– Да ладно, – благодушно отозвался он.

Каждый день приносил череду неприятностей, и не было этому конца. То в замочную скважину ребятишки засунули спичку и ключ не входил; то в лифте кто-то нарисовал похабщину; то вывинтили электрическую лампочку на лестничной площадке и тут стало темно – они теперь дорогие, эти лампочки, вот и воруют их; то, глядишь, кто-то накидал у двери яичной скорлупы.

Случались неприятности и покрупнее: вдруг погас экран телевизора и звук пропал. Евгений Вадимыч проверил предохранители – так и есть, перегорели. Сменил – они тотчас перегорели снова. Купил еще пару, поставил – результат тот же: значит, что-то серьезное. Вызвал мастера – пришли сразу двое, толстый и худенький, оба в подпитии. Толстый открыл крышку телевизора, его товарищ стал ковыряться, должно быть не попадая отверткой, куда надо, потому что послышалось:

– Ты что, сдурел?

«Раскурочат они мне телевизор», – запоздало спохватился Евгений Вадимыч.

Но мастера с делом справились в пять минут: что-то там припаяли, на экране четко обозначилась «картинка». И звук обрел себя. Толстый обратился к Евгению Вадимычу:

– Ну, мужик, тебе как лучше: или мы напишем ремонту на четыре сотни, или ты нам поставишь две бутылки водки.

«Четыре сотни! – похолодел хозяин телевизора. – Да у меня месячный заработок не больше двух тысяч».

– Лучше водочки, верно? – развязно подмигнул толстый. – Посидим, покалякаем, выпьешь с нами.

– Я не пью, – сказал Евгений Вадимыч виновато.

– Да и мы не пьем! Так, ради знакомства с хорошим человеком. Пару бутылок на троих – это немного. Худенький был совестливее, сказал тихо:

– Да ладно тебе, Сань, одной хватит. Тут и делов-то было.

– А соображенья сколько потратили? – нахраписто заявил его товарищ. – По-твоему, мозговая работа ничего не стоит? Или мы с тобой по институту не закончили, скажи? Да мы все логарифмы по периметру прошли! Это что, пустяк? Пусть платит!

– Да ладно, Сань.

– Ну, хорошо. Давай, мужик, один пузырь и закусочки нам собери.

Евгений Вадимыч мысленно прикинул: бутылка водки стоит двести рублей, а заартачишься – придется платить четыреста. Они, ведь, действительно, могут «написать ремонту» сколько захотят. Чего и не было, да было! Вздохнул, добыл спрятанную поллитровку, выкупленную еще по талонам прошлой зимой: сам он как-то не имел склонности к выпивке, потому и хранилось долго.

И сидел он с этими телемастерами, страдая от их постоянного «Слушай сюда, мужик»! и от того, что в качестве закуски на столе была лишь тарелка с макаронами; слушал их пьяный треп, изображая заинтересованность. А куда денешься! Приходилось терпеть. А то ведь в следующий раз могут и вовсе не прийти. Скажут: это, мол, тот жмот, с которым ни выпить, ни поговорить.

Худенький жалобился: опять, мол, жена ругать будет, домой хоть не являйся.

– Спросит: денег принес? А что я принесу, если куда ни приди – ставят водку.

Хозяину почудился в этом упрек: не дал денег, спаивает, как и все. Но ведь они же сами предложили!

– Ты поплачь, – поддразнивал толстый, хлопая напарника по спине.

А тому хотелось душевно поговорить.

– У меня, мужики, одна отрада: сяду на велосипед и уеду на дачку свою. Там хорошо, топориком тешу, что-нибудь приколачиваю.

– Хорошая дача? – сочувственно спрашивал Евгений Вадимыч.

– Да так, с собачью конуру. Зато тихо, никто не ругается. Если б не дачка, не знаю, как бы я жил. Жена загрызла бы, только там и спасаюсь.

– Ишь, дал волю бабе! – шумел толстый; он водку пил, как воду, даже не морщась. – Не-ет, у меня не вякнет. Лишь бы домой пришел. А то ведь я могу и заночевать где-нибудь. Я иногда, это самое.

Он старательно подмигивал: вы, мол, понимаете? У него, мол, есть кое-кто на стороне.

– А касательно того, что для души, – у меня гараж. Вот там я, мужики, как на курорте. Машина старенькая, уж не бегает, зато ремонту требует много. Я ее холю-лелею, тачку эту. Сидишь, что-нибудь подтачиваешь, подкручиваешь радио играет, бензинчиком воняет, в шкафу водочка стоит, стаканчик, бутербродик, а сон сморил – на топчан вальнулся и храпака минуточек на двести-триста. Хорошо!

Он опять хлопал напарника по плечу:

– Юра! Сейчас пойдем ко мне в гараж. У меня там осталось.

А того уж развезло.

– Не-ет. Я на дачу к себе.

«Тоже живут, как рыба подо льдом, – невесело размышлял хозяин. – Хорошо, когда есть маленькая отдушина».

– Ребята, – говорил он, подлаживаясь под хамский тон собеседников, – а почему бы вам не начать собственное дело? Откроете мастерскую, будет своя клиентура, конкурентов одолеете качественным обслуживанием, приветливостью.

– А на хрена козе баян? – тотчас возразил толстяк. – Нам и так хорошо. Верно, Юр?

– Деньги будете грести лопатой! – убеждал Евгений Вадимыч. – Сами себе хозяева – чего лучше! Это ли не свобода! А главное – так интересней жить!

Они ему в ответ, как неразумному:

– А запчасти где возьмем? Так-то нам поступают централизованно. Мало, не хватает, – пусть у начальства голова болит, где достать. А наше дело телячье: есть запчасти, – работаем, нету – гуляем.

– А вы найдете! Наладите связи.

– Да ну! Или мы плохо живем? Скажи, Юр! Пока у вас есть телевизоры, мы всегда будем желанными гостями. Вы и позовете, и приветите, и в глаза будете заглядывать просительно, и водки нальете сколько нам надо. Что, разве не так?

– Так, так, – покорно кивал головой Евгений Вадимыч.

– Ты не обижайся, мужик: если овец не стричь, они шерстью зарастут и вовсе одичают. На то и волк в лесу, чтоб карась не дремал. Понял?

Они были несокрушимы со своей логикой.

– Ты-то сам чем занимаешься? – спросил толстый. – Или только советовать? У нас страна советов! Открывай свое дело, коли такой умный.

– Я мастером на заводе, – объяснил Евгений Вадимыч. – Мы опоры высоковольтные делаем, на этом частный бизнес не откроешь.

– А ты в заборе дырку проломи да и торгуй этими опорами. Их дачники-умельцы, вон вроде Юры, для теплиц приспособят.

Тут они оба долго хохотали, а Евгений Вадимыч сидел грустный, унылый.

В этот день, между прочим, он получил письмо от брата. Тот жил далеко и писал редко, но теперь вдруг стал потчевать посланиями одно другого тревожней. Старший извещал младшего, что у них в Кабарде стало припекать: вот-вот стрелять начнут. Так что пора сматываться отсюда и как можно скорее. Неизвестно, ведь, как повернется все далее; не исключено, что вслед за Осетией и Абхазией зоной военных действий станет и Кабарда.

Брат жил там лет тридцать, своими руками выстроил себе дом двухэтажный с огромным подвалом, возвел гараж и хозяйственные постройки – все из кирпича да камня; развел гусей и кур, держал десяток или больше свиней; у него был хороший сад-огород – все это хозяйство приносило немалый доход и позволило старшему достигнуть такого уровня материального благополучия, до которого младшему далеко.

А теперь вот Борис Вадимыч писал, что свиней ему держать запретили, поскольку-де это оскорбляет чувства правоверных кабардинцев, и окна раза два били, и подметные записки подбрасывали: уезжай, мол, русский, в свою Россию, иначе дом подожжем, хозяйство разорим, дочку украдем и увезем в горы.

Государственная власть ослабла, защиты искать не у кого, а последние события в столице Кабарды еще более встревожили брата: национальное движение там нарастало.

«Продадим все и приедем, – бодро извещал он. – Поживем у тебя месяц-другой, пока не купим себе жилье».

«Интересно, как он это себе представляет – „поживем у тебя“, – встревожено размышлял Евгений Вадимыч. – Он что, никогда не бывал в двухкоморочной квартире панельного дома? Где тут спать уложить? Как за стол усадить? Не один, ведь, приедет, а с семьей – жена, дочь-школьница».

Евгений Вадимыч представил себе, как Татьяна мгновенно взвихрится, едва только узнает о содержании письма, как сыновья изобразят на лицах крайнее недовольство и что скажут.

Тоска опять охватила его. Одно утешение было – отправиться на хуторок, как отправились эти Юра и Саня, один – в гараж, другой – на дачку.

На этот раз он добирался туда несколько дней, уже посуху, с тяжелым рюкзаком за плечами, по берегу дикой, совершенно безлюдной реки, заросшей дремучим лесом. На ночь ставил палаточку и сам засыпал под дальний медвежий рев и ближнее хрюканье кабаньего стада. Утром вставал, кипятил чай в котелке и, напившись, шел дальше. Расчет был такой: чем тяжелее путь, тем укромней хуторок и тем радостнее встреча. Всяческие испытания в пути уж непременно искупятся сторицей, а раз так, то вот тебе и дождь, и бурелом, и овраги, и комары.

То был совершенно безлюдный край, с непугаными зверями и птицами, с ручьями, в которых рыба клевала даже на пустой крючок. Стояло жаркое лето, когда вечерами в низинках слоился туман и кричал коростель. Путник был уже измучен дальней дорогой, когда в дебрях лесных, глазам своим не веря, наткнулся вдруг на изгородь, на которой калились под солнышком надетые на колья кринки и горшки. Тропинка вела к дому с тесовой крышей, где у крыльца самовар дымил, а в распахнутые окна выглядывала герань.

Кошка, сидевшая на завалинке, смотрела на подходившего путника; собака вышла из конуры, дружелюбно виляя хвостом; куры под хозяйственным оком красавца-петуха рылись в навозной куче.

Евгений Вадимыч сбросил тяжеленный рюкзак, устало опустился возле стола, врытого в землю под старой березой, положил на него руки, глубоко и облегченно вздохнул, оглядываясь. Да, это тот самый домик, что так укромно упятился задом в лес, так потаенно расположился тут – можно пройти мимо и не заметить.

Стукнула дверь, на крыльцо вышла хозяйка и замерла в испуге. Но тотчас обрадовалась, просияв лицом.

– Здравствуй, – сказал он ей.

– Здравствуй, – отвечала она и коротким жестом поправила волосы.

– Значит, так: чугунок со щами неси прямо сюда, и горшок каши гречневой томленой тоже.

– Эва как! – сказала она, сдерживая смех. – Хозяин явился.

– Чесночку ко щам и сметанки, – продолжал он. – Хлеба неси всю ковригу, сам отрежу.

Она покачала головой, прямо-таки польщенная его нахальством.

– Да уж заходи в дом, чего ж на улице-то!

– Нет, хочу здесь, на вольном воздухе.

Она стала выносить то, что он ей велел, каждый раз взглядывая на него так, что сердце обмирало. Щей налила в большую глиняную плошку, деревянную ложку подала… По-хозяйски, прижимая ковригу к груди, отрезал он ломоть хлеба толстый, головой кивнул:

– Садись, чего стоишь?

– Спасибо, обедала уже. Ты ешь, ешь, горе ты мое.

И валенком дырявым, как мехами, стала раздувать угли в самоваре.

Тут неожиданно появилась еще одна женщина, того же возраста и того же деревенского склада, увидела сидящего за столом, замерла на полушаге.

– Ой, а кто это у тебя!?

– Да вот, гость забрел откуда-то, – отвечала Мила со сдерживаемым смехом. – Не ждала и не гадала, а он явился и сразу чугунок со щами затребовал.

И встали они обе бок-о-бок, эти подруги, сложив руки на груди, смотрели на него насмешливо, а он степенно хлебал.

– На лешего маленько похож, – говорила соседка.

– Где ты видела таких леших?

– Вот теперь вижу.

– За погляд деньги берут.

– Ты спросила хоть, откуда он и куда идет?

– Что мне за дело! Вишь, как проголодался – значит, издалека. Я вчерашнего дня не ворошу – радуюсь нынешнему.

– Слушай, а зачем он тебе?

– Для повады! Вот расскажет, где был да что видел.

Так вот они о нем говорили, поталкивая друг дружку локтями.

– А не будет от него никакого толку, – сказала соседка, подумав, и засмеялась. – Сорока годов мужик – не мужик. Одно название.

– Ой, да ну тебя! – покраснела Мила. – Совсем ты обессовестилась.

– Тебе, подруга, для повады ребятишек надо заводить. А этот сможет ли?

– Африканских страстей не обещаю, но ребятишек… хоть десяток! – степенно изрек Евгений Вадимыч.

– Дурачье дело не хитрое.

И принялся за мозговую кость.

– Тогда вот чего: отдай его мне, – то ли шутя, то ли всерьез стала уговаривать соседка. – К тебе потом парень молодой из леса выйдет. А уж с этим я как-нибудь перезимую.

Но Мила решительно выпроводила соседку и сказала:

– Ты ее не суди строго. Она ведь только на язык смелая.

– Я так и понял, – кивнул Евгений Вадимыч.

– Мужа у нее прошлой зимой медведь задрал.

– А твоего? Тоже задрал?

– Я замужем не была.

– Что ж так?

– Откуда тут женихам взяться! В лесу живем, на сто верст вокруг лес да лес. В нашем хуторке всего три человека: еще бабушка Анисья на Лебяжьей косе, да вот Аня. Анин дом чуть дальше, возле ручья. Ты мог бы и к ней выйти, а не ко мне.

– Нет, – сказал Евгений Вадимыч и головой покачал. – Этого не могло быть. Я к тебе шел, только к тебе.

Он встал из-за стола, чувствуя себя отдохнувшим, и нетерпеливо отправился осматривать хозяйство, отмечая глазами всякий непорядок; руки просили работы, и он брался за дело, мастеря то и это, при ласковых похвалах молодой женщины.

А потом наступил вечер. Евгений Вадимыч уже в сумерках сидел на ступеньках крыльца и слушал, как она доит корову. Комарики пели, из огорода веяло запахом черной смородины, первые звезды проявлялись на небе. Мила подошла с ведром парного молока в сопровождении кошки, которая ластилась у ее ног.

В полутьме, при отсветах загадочных зарниц, ужинали.

А потом хозяйка разбила широкую постель… И уж в полной темноте, лежа на жаркой перине, он осознавал совершающееся: вот она раздевается, эта женщина, вот кровать мягко продавилась, когда она села на край ее, и вот рядом – ее дыхание, биение ее сердца. Восторженный ужас владел Евгением Вадимычем, как при волшебном сне, оттого, что она так близко.

Однажды, спохватясь, подумал о себе с укором: «А что это я, в самом деле, в моих заветных мечтах только о еде да о бабе, только о бабе да еде? Какое я все-таки примитивное создание!»

Фантазия дальше не шла: трудная дорога, радостная встреча, хозяйская работа возле дома. Он ходил, в сущности, по одной и той же стежке: через те или иные испытания – к отрадному концу, когда уже проваливался в сон. Но отрада-то, отрада-то в чем? Ничего больше-то и не хотелось, только чтоб тихий хуторок и ласковая женщина.

«Так ведь опять будет то же, что с Татьяной! Ну, народим детей, и вырастут еще двое-трое вот таких оболтусов, как мои. То-то радости от них!»

И сам же себе возражал:

«Нет, там они с раннего детства втянутся в хлопоты по хозяйству: огород копать, за скотиной ухаживать, в лес с топором, на озеро с сетью, косить и стога метать, пахать и сеять, жать и молотить. Это здесь они лоботрясничают, не знают, чем занять себя, а там-то была бы у них нормальная, здоровая и такая красивая жизнь! Ведь природа облагораживает человека, очищает душу и тело. Она приучает трудиться, а труд – как молитва».

На хуторе том лошадка у двора, собака у крыльца, звон твоего молота по наковальне или в твоих же руках звон бруска по косе.

– Женя, ты спишь? – донеслось с надувного матраца.

– Нет.

– Я вот думаю: хорошо бы ребят наших туда.

– Пусть ищут свой хуторок, – проворчал он через некоторое время.

– Они не умеют, Женя! – сказала виновато мать этих оболтусов.

– Как это не умеют? – удивился Евгений Вадимыч: ему не приходила в голову такая простая мысль.

– Да вот так.

– А ты? – спросил он после паузы.

– Что я?

– Разве и ты не умеешь? Там же рядом должен быть еще один островок, на нем живет плечистый бородатый мужик, без хозяйки мается. У него корова недоена, печь нетоплена.

Татьяна озадаченно помолчала, потом сказала:

– Нет, Женя, я без тебя никуда. Мне ни бритого, ни бородатого не надо.

– Да ведь это просто так, как игра, забава. Снотворное на ночь.

Сказал, а сам подумал иначе: может, построить и ей домишко на хуторке?

– Ладно, – сказал он великодушно, уже засыпая. – Там места и тебе хватит.

Он слышал, как Татьяна смеялась в подушку, но слышал и петушиный крик в хуторке, щебет ласточек над обрывом, жужжанье пчел, шелест ветерка в листве.

Там было раннее утро. Солнца еще не видать, но облака уже зарумянились с одного краю, как пироги в печи от жаратка с углями. Обильная роса лежала на траве, и туман стлался в низинке, где ручей впадал в речку. Нарядный петух вышел со двора, посмотрел строго и дерзко, по-мушкетерски, и пропел, будто на поединок вызывал.

У каждого были свои заботы: Евгений Вадимыч запрягал лошадь в плуг. Мила вышла на крылечко проводить его и наблюдала, как он управляется с упряжью. Она сильно сомневалась, что это у него получится, не говоря уж о том, что пахарь он, конечно, аховый.

– Не страдай, – сказал он ей. – Нормальный мужик в пределах своей мужской профессии должен уметь делать все: и дом построить, и землю пахать.

Дернул вожжи, лошадка тронулась со двора, волоча за собой плуг.

– Печь истоплю и принесу тебе поесть, – напутствовала его Мила. – Нынче ватруху с черникой испеку, ты такую любишь.

– Ватруху надо еще заработать, – сказал он полушутя, полусерьезно.

По дороге неторной, пересеченной толстыми корнями деревьев, как рука жилами, глухо стукал волочившийся плуг. Птицы щебетали упоенно – самый радостный для них час: весь лес будто смеялся этим птичьим щебетом. Белка смотрела на человека и лошадку с нижних веток, не боясь. Вот и поляна широкая, мелкий ельничек по опушке – тут Евгений Вадимыч остановился. Зеленая клеверная отавка ровно стлалась по полю – клевер здесь уж третий год. Значит, задача такая: к Спасу-медовому вспахать, а к Спасу-яблочному засеять озимой рожью.

Солнце уже золотило верхушки деревьев: проспал пахарь, пораньше надо было вставать!

– Ну, – сказал Евгений Вадимыч сурово и осенил себя широким крестом. – Господи, благослови.

Никогда раньше он не крестился, а тут как-то само собой к месту пришлось.

1992 г.

Опубликовано 01.07.2004