Текст книги "Рассказы и байки о Родине, или Поездка домой"

Автор книги: Юрий Толстихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Кислота для лебедей

Наглухо зашторенные окна сдерживали июльский восход. Смердело аптечным запахом, оставшимся в наследство от дыма синтетических солей. В комнате было тихо, душно и тесно. На полу, как игрушки в детской, беспорядочно валялись люди, состоящие в «клубе 27».

Вчера эти однодневные друзья звучно пили и употребляли. Валера по воле случая уснул на столе. Потасканный паренек, имени которого никто не помнил, спал в обнимку с двумя страшненькими девахами, Ирой и Лейлой. Пересоленный Эдик, герой вчерашнего вечера и неудавшийся самоубийца, лежал в углу в неестественной позе, но дышал.

Пробудившийся Валера осмотрелся с прищуром, схватил со стола пачку сигарет с зажигалкой и вышел на балкон.

Молодое худощавое тело охотно потребляло никотин, которого хватило бы и троим. Лед, покрывший Неву, отряжал мерные весенние льдины вниз по течению. Язвительная минутная стрелка бойко подгоняла часовую к «6».

Очередную смс-ку от мамы Валера скрыл, как и другие. Он не контактировал с Семьей уже около двух месяцев, аккурат после того, как ушел из университета. Валера был уверен, что эта специальность, как и все другие, ему не подходит. Поэтому он решил пораньше встать на тропу войны с демонами жизни, среди которых были дефицит денег, нехватка понимания и признания, чтобы успеть «выстрелить» и заработать маме на машину.

Перейдя вброд реку опустошенных бутылок и упаковок специй, Валера вытянул куртку из груды вещей, сваленных в форме Улуру, и вышел вон из вязкого и опасного дома.

Гостеприимный и улыбчивый Гиви, широта души которого коррелировала с обхватом его талии, встречал Валеру, как всегда, тепло. «Присаживайся, дорогой! Сейчас все будет!», – сказал грузинский мастер наивкуснейших люля и шашлыков. Он зашел за стойку и стал раздувать угли, на которых готовил мясо прямо в помещении.

Счастливый от работы Гиви напевал восточные мотивы. В дальнем углу шашлычки трапезничали мужчина и женщина лет тридцати-сорока. Подвыпившая мадмазель, лицом походившая на неаполитанского мастифа, уткнулась плечом в стену и вслушивалась в каждое слово своего собеседника. Рядом с ней стояла открытая пакетированная изабелла, которую она закусывала соленым арахисом. Мужчина был типичным работягой: скукожившимся и напряженным – он сидел, уткнувшись в телефон, хлебал пиво и бубнил: «Да мне в феврале уже сорокет стукнет! Я – рухлядь, списывать меня пора к чертовой матери!». Дама ахнула, взяла в руку бокал, наклонилась к своему спутнику и спросила: «О, ты водолей, да?».

Вечером Валера пришел к Мариинскому театру, где выступала его подруга. Она пустила его через черный ход за кулисы, а сама удалилась готовиться к выступлению.

Дивный мир кулис был красив и сказочен. Из темноты, словно тараканы на кухне, то и дело выбегали работники, ответственные за техническую составляющую выступления. На свету они щурились, лихо меняли маршрут и вновь пропадали в полотне штор.

На берегу людской реки кучно стояли лебеди. Они улыбались, скрипя зубами от тотальной усталости и мышечной боли. «Как и я в конце смены», – подумал Валера, вспоминая свою работу грузчиком в продуктовом.

– Не глазей ты так, парень. Девочкам и так непросто. Конец года – план горит. Вот, удвоили количество выступлений. А они устали, бедные. Приходится жрать таблетки, – гример указал на балерин, столпившихся вокруг балетмейстера. Он наклонился, достал из носка крохотный зиплок, и раздал каждому лебедю по одному квадратику.

– А что это у вас? – поинтересовался Валера, пытаясь разглядеть содержимое пакетика через пачки и длинные руки.

– Марки, – отрезала подруга. – Мы уже в кровь стерли все ноги с этим «Озером». Сказали, что это даст нам энергию. И правда, помогает. Хочешь попробовать?

Валера потянулся к таблетке. Невидимая родительская рука пыталась оттянуть его назад, но все же, вне гнезда были свои правила, которые говорили лишь одно: «Не обосрись».

После изнурительного эмоционального боя, моральная часть Димы была безоговорочно повержена. Тёзка канцелярской принадлежности быстро растворилась на языке.

Начался второй акт, лебеди выпорхнули из-за кулис и скрылись в волне света, которая, как показалось Валере, поглотила их своей акульей пастью.

Музыка входила в его тело, от ее громкости зависели цвета и консистенция стен. Он видел, как лучи прожекторов, медленно, как улитки, пробирались через толщу воздуха. Растянувшись на стуле рядом с гримером, который тоже получил угощение, он наблюдал за изменениями.

Сердце забилось быстрее. Валере стало страшно. Он встал со своего места и быстрым шагом направился в туалет, чтобы умыться. Вода из левого крана не помогла. Из правого – тоже. Валера не чувствовал температуру воды. Он посмотрел в зеркало.

Ему чудилось, что в отражении кто-то другой. Валера поднял левую руку. Отражение подняло левую руку. Валера наклонил голову вправо, отражение – тоже. Внезапно, оно повернулось спиной к парню и ушло гулять по Зазеркалью. Валерой овладела паника. Закрывшись в кабинке, он судорожно пытался набрать Эдика, потом, скорую, а в конце концов и маму. Дав себе хлесткую пощечину, парень взбодрился и ненадолго успокоился.

В дверь постучали. «С вами все в порядке?» – спросил знакомый тенор за дверью.

– Да! – голос Валеры дрожал.

Он взглянул на выключенную лампочку и в отражении увидел, что за дверью стоит он сам. Абсолютно все мышцы в его теле моментально сжались, он замер. «Можно?» – сказал гость и повернул ручку кабинки.

С воплями испуганного кабана, Валера выскочил из туалета и побежал прочь. Он вылетел из-за кулис на сцену, пронесся рядом с партером и выскочил в первую же дверь.

Парень слышал, как его двойник гонится следом, и бежал, что есть сил. Четыре охранника также выдвинулись за беспокойным зрителем. Свернув на лестницу, Валера улизнул от местных, но собственные шаги все еще преследовали его.

Шел четвертый акт. Отбросив руки капельдинера, мешавшие проходу, Валера влетел на бельэтаж. Он ступал по ногам зрителей, шел чуть ли не по головам. Упершись в угол, парень понял, что погоня окончена.

Он оглянулся: охрана приближалась; недовольные зрители, чьи туфли он успел помять, лезли с кулаками, но его это не беспокоило.

Как потом Валера будет рассказывать в палате токсикологической реанимации, он увидел, как к его подруге, к его лебедю, «шел какой-то мужик в черных перьях, который хотел ей зла».

Оркестр взорвался заключительными аккордами. Свет прожекторов застыл, образуя в воздухе резкую лестницу к сцене. Но до лестницы нужно было допрыгнуть. Поэтому Валера взялся за ламбрекен кулисы, встал на бортик балкона и прыгнул к своей спутнице.

Все зрители огромного зала наблюдали падение тела в оркестровую яму.

Мамба Павловна

Тамара Павловна наблюдала за водной гладью и барахтающимися на ней пациентами. Уйдя на пенсию, она продолжила работать в районной больнице, сменив кабинет терапевта на стол в углу бассейна. Получив направление от физиотерапевта, сюда ходил и стар и млад. А Тамара Павловна была последним рубежом между их грибком стопы и водными процедурами.

Откинувшись на спинку стула, она ностальгировала по девяностым. Было интересно. К тому же, тогда она была молодой и желанной, получала бешеные бабки – не то, что сейчас. Одни предпочитают не говорить о тех днях, другие же впадают в печаль при одном лишь упоминании времен малиновых пиджаков и андамании, но Тамара Павловна была не из их числа.

Тридцатипятилетняя Томочка, за которую каждую неделю дрались и стрелялись по паре-тройке раз, имела прозвище Мамба, работу в бюджетном учреждении и мужей-бандитов. Супруги часто менялись, погибая в различных уличных в боях за рынки, районы и заводы. Но Томочку это волновало мало: она сколачивала состояние.

Каждую субботу и воскресенье к ним в больницу наведывались банды. Они устраивали бойцовский клуб на дне пустого бассейна. Конечно, все проводилось с разрешения главного врача, взятого в долю. После бойни подкупленные санитары увозили тела в морг: для них был специально выделен отдельный темный угол, который местные называли «корзиной».

В «корзину» еженедельно свозилось 5–10 тел. После битв бассейн споласкивали, смывая кровь, выбитые зубы и прочее, а после, к понедельнику, снова наполняли для обычных посетителей.

Мамба выступала в роли рефери, так как ее отец, известный в Союзе боксёр, научил дочку всему, что умел сам. С решением Томочки редко кто-то спорил; любой, кто пытался возразить, в скором времени попадал в «корзину».

К всеобщему сожалению, лавочку закрыли спустя три года. Главного врача и санитаров посадили, Мамбу отмазали «свои».

Позже, на волне популярности сотен предложений «лечения нового поколения», Томочка со своими подельниками придумала собственную программу похудения, позволявшую «сбросить до четырех килограмм всего за сутки», как было написано у них в брошюре.

Выкупив один из заброшенных санаториев и приведя его в божеский вид, мошенники стали возить к себе толпы обеспеченных девушек, женщин и даже мужчин, которые были готовы отдать тысячи долларов, лишь бы увидеть заветную цифру на весах.

Результат был. Клиенты не могли нарадоваться! Выпивая всего один стакан секретного снадобья, за день они худели, в среднем, на 2,5 килограмма, но и эта цифра приводила их в восторг! Довольные толстосумы расставались с деньгами и облегченно упрыгивали в закат.

Но, по правде говоря, результат держался недолго. На самом деле Тамара Павловна, как «ведущий специалист», намешивала в стакан такой коктейль, из-за которого микробиота кишечника погибала за считанные минуты. Клиенты уходили радостные и довольные, через сутки им становилось плохо, некоторых увозили в больницу. Бывало, что потом они приходили в ЦРБ на прием к Томочке, но не узнавали ее без черного облегающего платья, темных очков и ярко-красных губ.

Все эти махинации закончились для Мамбы условным сроком, который после был подтерт из ее биографии за несколько тысяч «зеленых». Еще пару сотен она потратила на квартиру в центре города, часть отложила для сына, решив, что жизнь нужно закончить «по-человечески». На оставшиеся деньги она оплатила строительство небольшой церкви, так, на всякий случай.

Бабушка Тома часто нянчится с внуком, иногда берет его на работу; смотрит, как тот плавает в бассейне, в котором, к слову, плитку так и не поменяли.

Мать

Девушка двадцати двух лет стояла у кассы аэровокзала и ждала, пока ей выдадут купленный билет. Лицо её было задумчивым, движения скованными, а в глазах застыла глубокая растерянность. Переводя взгляды с многочисленных моделей самолётов и замечая её, советские граждане шушукались между собой, стыдливо прикрываясь «Известиями» и вчерашним «Вечерним Центроградом».

– Вот ваш билет до Ессентуков, девушка, держите, – сказала кассир.

– Докуда? – спросила девушка, выйдя из оцепенения.

– Ессентуки, – удивилась женщина по ту сторону стойки. – А вы куда собирались?

– Да не важно, – ответила девушка и, прекратив убаюкивать ребёнка на руках, стянула билет со столешницы.

Водрузив сумку с пелёнками и вещами на плечо, девушка направилась к гостинице аэровокзала, чтобы ей предоставили номер, как транзитному пассажиру (без билета на самолёт невозможно было получить комнату).

От аэровокзала по артериям города разъезжались красные автобусы, везущие пассажиров в аэропорты. Девушка зашторила окна, уложила десятимесячного ребёнка на кровать и села рядом. Она упёрлась локтями в колени и схватилась за беспокойную голову, окунув тонкие пальцы в чащу шелковистых пшеничных волос. Слёзы накатывали, она жмурилась и глотала комок, застревающий в горле.

Доучиться осталось один курс, последний. В общежитии при университете её уже ждала отдельная комната, но ехать туда она боялась. «Принести в подоле» в Союзе не было смертным грехом, но люди то и дело косились на мать-одиночку.

«Как так вышло?» – думала она. «Всё было по любви, а аспирант этот – трус. Взял да сбежал». Ребёнок проснулся и стал плакать. Мать взяла чадо на руки и стала убаюкивать.

«Глаза у тебя дедушкины», – заметила она, вспомнив своего отца, который встречал её из роддома в родном городе. Девушка была рада покинуть дом, в котором господствовала мачеха. Но ей было очень страшно вставать на эту тяжелую жизненную тропу. Чтобы настроиться, собраться с силами и продолжить свой путь в новом качестве, ей нужна была эта остановка, эта ночь в гостинице.

– Я же тебе игрушку купила, – сказала девушка и вынула из сумки плюшевую утку, которая звонко крякала при нажатии на туловище.

Ребенок схватился за птицу, сжал в крошечных кулачках мягкие крылья и поднял игрушку над собой. Мать умилилась, чмокнула сына в лоб, коснувшись утки подбородком.

«Кря-кря-кря-кря-кря-кря!», – выдала игрушка.

Ребенок засмеялся и посмотрел на мать. «Я справлюсь. Не отступлю». Она была готова.

Соколик

В ординаторской, у окна, стояли дежурные врачи и курили Мальборо, подаренный одним из блатных пациентов. Длинный кучерявый хирург посматривал то на малиновый восход, то на травматолога, храпящего на скрипучей тахте.

– Смотри как красиво, Ефимыч, – прошептал он. Ординатор согласился, покачав головой; ввинтил сигарету в пучок потускневших бычков, торчащих из банки из-под кофе, и пошел к шкафу, где стоял разведенный спирт.

До конца дежурства оставалось пять часов. Хирург расположился на кресле и прикрыл глаза. В полудреме он услышал, что в ординаторскую забежал практикант. Студент звал наставников помочь поставить сифонную клизму больному с запором. Хирург и ординатор переглянулись и, поняв друг друга без слов, начали играть в цу-е-фа до трех побед. Поверженный камнем Ефимыч что-то проворчал, отбросил журнал, лежащий на коленях, и вышел. Хирург уселся в кресло и задремал.

Во дворе больницы послышался рев мощного мотора.

– Иномарка, – промямлил круглый травматолог, подкладывая руки под шарпейные щеки. Машина остановилась. Было слышно, как хлопнули две двери, затем донеслись тихие всхлипы и единичный сдавленный крик. – Лишь бы не братки, Петрович. А то будет, как с Аликом.

– А что с ним стало? Я думал, он на сборы уехал, – хирург открыл один глаз и взглянул на коллегу.

– Если только по грибы да ягоды, – ответил травматолог и неловко ухмыльнулся.

Чуть дальше по коридору, в процедурном кабинете, ординатор контролировал процесс. Студент выполнял процедуру, вливая воду в воронку, которая курсировала по трубке в кишку и обратно. Пациентка жалобно стонала, цепляясь зубами за простынь.

– Голубушка, давайте, помогите нам! И вам станет легче, и нам! – обратился Ефимыч к пациентке.

Дверь в процедурку выбили ногой. Пациентка, ординатор и студент замерли в оцепенении. В помещение вошли два бритоголовых амбала с автоматами Калашникова наперевес.

– Хирург ты? – сказал один из братков.

– Нет, следующая дверь, – ответил ординатор, мысленно благодаря судьбу, что не выбрал хирургию.

Гости выбежали в коридор. Пациентка глубоко выдохнула, расслабилась и неожиданно закончила процедуру. Чистым остались только те участки стены, где стояли студент и врач.

В ординаторской стало жарче. Хирург сидел под прицелом автоматчиков, пока крепкий и бойкий травматолог изо всех сил пытался провалиться под диван.

– Поедешь с нами, – сказал бандит.

– А я вернусь? – спросил Петрович, с трудом сглотнув слюну.

– Это уже от тебя зависит. – Братки взяли хирурга под руки и вывели из ординаторской. Быстро вышли во двор больницы и закинули врача на заднее сиденье БМВ.

Машина летела на всех парах, проезжая на красный цвет светофоров и выезжая на встречную полосу. Покинув промышленный район, БМВ свернула на Бассейную улицу, вдоль которой стояли коттеджи; въехала в открытые ворота во двор большого красивого дома.

Вооруженные братки были повсюду – у ворот, на крыльце, на балконе, выглядывали из входной двери. Хирурга вытащили из машины и повели в дом. На кухне с фресками на потолке был разложен обеденный стол, накрытый простыней, рядом стояла капельница с раствором. Из зала прикатили передвижной столик с минимальным количеством инструментов, там были: скальпель, несколько пинцетов, кровоостанавливающие зажимы, иглодержатель и игла со вдетой ниткой.

У окна курил Дед Мазай. В городе его знали все.

– Босс, все в ажуре. Вот хирург, – сказал один из амбалов и толкнул Петровича вперед.

Дед Мазай посмотрел на врача и сказал:

– Если хочешь жить, то зашей моего соколика, – сказал он басом. – Несите его сюда, живей! – крикнул Мазай.

Из соседней комнаты внесли бледного, как декабрьский снег, братка, обмотанного кровавыми простынями. Один из амбалов плотно прижимал рану товарища руками. Пациента положили на стол.

Петрович, которого мама с папой назвали Ильей Сидоровым, молился, чтобы рана была не смертельной. Он очень хотел домой, ведь там его ждала беременная жена. И собака, которую нужно было гулять. Вообще, было лето, на следующей неделе должен был начаться отпуск, а значит, был шанс сорваться на рыбалку.

Приятные мысли и воспоминания в голове Ильи нарастали прямо пропорционально степени давления дула автомата в его затылок.

– Убери волыну, Бык, – приказал Мазай. – Не мешай человеку делать свою работу. Иначе сам станешь Венерой Милосской. Усек? – виноватый браток опустил автомат.

Больному явно было нужно переливание, но пакетов с донорской кровью у бандитов не было. Выяснив, что никто не знает ни своей, ни группы крови больного, Илья обратился к Мазаю: «Выберете кого покрепче, чтобы от него слить нужный литр». Главарь махнул рукой, один из цепных псов тут же протянул обнаженную руку.

Хирург откинул багровую простынь. В левом подреберье зияла огнестрельная рана. “Не дай Бог селезёнка. Кишка, почка – ещё куда не шло”, – подумал он, представив расположение органов.

Илья прокалил над пламенем зажигалки острие скальпеля, обработал инструмент и операционное поле водкой (ничего кроме водки под рукой не было).

– Мазай, анестезия есть? – спросил он.

Главарь повертел головой.

– А м****й? Иначе от боли помрёт, – сказал хирург.

Мазай кивнул одному из бойцов, последний убежал за наркотиком. Петрович окинул взглядом толпу и выбрал двоих без особой дури в глазах.

– Ты и ты. Руки мойте с мылом и идите сюда, будете помогать.

Руки дрожали, как на первой операции. Собравшись с мыслями, Петрович принялся резать. Он рассек кожу, подкожную клетчатку, отступая от левой рёберной дуги на сантиметр. Он захватил края раны четырьмя анатомическими пинцетами и отдал их браткам, чтобы те увеличили обзор.

Гонец принёс две ампулы с м*****м. Хирург взял шприц, набрал наркотик и ввел в ток капельницы. Резанный больной кричал, но Илья этого не слышал: в голове у него играл Цой, который периодически сменялся хрипотцой Высоцкого.

Хирург увидел море крови, заполняющей брюшную полость. “Еп… точно селезёнка”, – подумал он. Хирург сгреб петли тонкого кишечника на противоположную сторону. Толстый кишечник был частично задет, кал изнутри поступал в брюшную полость.

– Вата, марля, полотенца, что есть – тащите сюда. Будем сушить.

Селезенка была раздроблена кинетической силой пули, которая сверкала внутри органа, словно жемчужина в раковине моллюска. Ее, багряно–коричневую, кровоточащую и нежизнеспособную, нужно было удалять.

Марля и полотенца быстро набрали кровь и отправились в ведро, стоящее около стола. Хирург мобилизовал желудочно–кишечную связку и вывел орган в рану. Он рассёк тонкую ткань, париетальный листок брюшины, и проверил область за селезёнкой на наличие затёков. Петрович поставил зажимы на артерии и вены, пересёк их, и завязал нити на концах сосудов.

Обессилевший больной двигался, как червь, раздвоенный ударом лопаты. Его уже не держали так крепко, как раньше, но и не отпускали, чтобы не свалился под стол. Амбал-донор сидел на высоком барном стуле, чтобы крови легче было перетекать в вену горе-пациента.

Петрович радовался что все, вроде как, идет неплохо. По крайней мере, его подопечный еще дышал, а значит, шансы были. Хирург удалил селезенку, зашил кишку и обильно залил зловонную полость физ. раствором.

– Я установлю дренаж, но нужно, чтобы кто-то отсасывал содержимое из брюшной полости, а то по трубке оно будет стекать весь день, – обратился Петрович к Мазаю.

– Вот это, с кровью и говном, отсасывать? – Главарь грозно сдвинул брови и покачал головой. – Кто с ним к ментам полез, а? – поинтересовался Мазай.

– Паша Гончар! – шепнул кто-то сзади.

– Приведите его сюда, – приказал Главарь.

Со второго этажа привели щуплого парня, выпачканного в белом порошке.

Он виновато подошел к Мазаю и опустил голову.

– Чего смотришь, Гончар? Да не скули ты! – Босс взял шестерку за шею и сжал изо всех сил. – Ты с ним был? Вот, теперь и расхлебывай это говно.

Хирург зашил рану от пули и ту, которую сделал сам. Он вытер пот со лба, бросил инструмент на столик и пошел на крыльцо под немые взгляды бандитов. Переступив через заблеванного Пашу, Петрович одной ногой был в прихожей.

– Не дышит он, Мазай, – сказал кто-то из толпы.

В импровизированной операционной нависла тишина. Она звенела громче колокола и била по ушам. Илья вышел из транса и посмотрел на больного. Он бледнел все больше и больше, совсем не ежился от боли. Браток-донор выдернул иглу, достал сигарету и закурил.

– Лажа какая-то, – подытожил амбал, который привез Петровича в дом. Хирург опустился на пуфик. «Кажется, это конец. Отправлюсь теперь к Алику, блять», – подумал Илья и посмотрел на Мазая. Главарь, чей любимый соколик перестал подавать признаки жизни, щелкнул пальцам. Тело завернули в скатерть, спрятали в мешок и, подхватив на плечи, понесли на лужайку, чтобы закатать в подготовленный ранее ковер.

– Что дальше? – спросил хирург.

– Шуруй за мной, – приказал Мазай. Они вышли из дома, сели в БМВ и уехали, оставив всю охрану в доме.

Поездка выдалась молчаливой. Петрович мысленно прощался с семьей, нерожденным ребенком и собакой, которую все еще надо было гулять. К большому удивлению Ильи, машина не ехала ни в лес, ни на кладбище, а в сторону больницы.

Спустя пять минут они остановились у главного входа. Там же стояла милицейская шестёрка.

– Слушай внимательно, свояк. Бери бабки, которые лежат рядом с тобой в пакете и помалкивай. Зинке ни слова. Скажи, что в кустах нашел. Соври. Все понял? – сказал Дед Мазай, который на самом деле был чуть старше Ильи.

– Понял, кум. Прости, что не спас Мирона. Так-то он хорошим парнем был.

– Был. Все, ступай.

К машине подошли милицейские и пожали Мазаю руку. Петрович отправился в больницу, до конца дежурства оставалось полчаса.