Текст книги "Юность Есенина"
Автор книги: Юрий Прокушев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Таким образом, в трех стихотворениях раннего периода – «Поэт» («Он бледен. Мыслит страшный путь…»), «Душою юного поэта», «Поэт» («Тот поэт, врагов кто губит…»), а возможно, было написано и четвертое, «Пророк» (о нем речь идет в одном из писем к Панфилову) – уже затрагивается главный вопрос, встающий перед каждым истинным поэтом: что ты, поэт, хочешь сказать миру? В чем видишь свой долг перед народом? Какую правду собираешься утверждать поэтическим словом?
Автограф стихотворения «Поэт».
Когда-то Жуковский, вопрошая «кто есть поэт?», отвечал: «Искусный лжец. Ему и слава, и венец». Затем в русскую литературу пришел поэт-пророк Пушкин, жгущий глаголом сердца людей, за ним – мятежный Лермонтов, а чуть позднее призывно зазвучал голос некрасовской музы:
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая – «страдания народа»,
И что поэзия забыть ее должна, -
Не верьте, юноши! Не стареет она.
«Не верьте, юноши!» – писал Некрасов. И молодой рязанский поэт не поверил. Он начинает все больше осознавать теперь, что для поэта явно недостаточно только «ловить сердцем тень былого» и слушать «душевный шум». В этом еще раз убеждаешься, читая одно из писем Есенина к Панфилову, относящихся к 1913 году: «Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать „Пророка“, в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя дай мне их, как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему „Поэту“. Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига»[117]
[Закрыть].
Все больше Есенин сомневается в тех людях, кто пытался увести его юную музу в религиозно-библейские тенета; все решительнее поэт вслушивается теперь в биение народного сердца, мечтая стать певцом родной земли.
В клепиковские годы Есенин написал много лирических стихотворений и первую юношескую поэму «Сказание о Евпатии Коловрате…» Часть стихов тех лет не дошла до нас. Некоторые, очевидно, поэт переработал, другие уничтожил совсем. Однако ряд стихотворений 1910-1912 годов Есенин опубликовал в 1914-1915 годах, как только начал печататься в московских и петербургских журналах[118]
[Закрыть]. При этом отдельные ранние стихи («Выткался на озере алый свет зари…», «Поет зима – аукает…») перепечатывались по нескольку раз. Подготовляя свой первый сборник «Радуница» [119]
[Закрыть], Есенин включил в него восемь стихотворений клепиковского периода [120]
[Закрыть].
Однако далеко не все произведения этих лет были напечатаны при жизни поэта. Из отроческих стихов Есенин лишь немногие включал в свои книги. Так, например, он не стал печатать те стихи, которые в свое время передал Е. М. Хитрову. Последний рассказывает, что, когда Есенин «учился, он носил мне много своих стихотворений, которые я вкладывал в общий ворох ученических работ. Они все были написаны на отдельных листках. Но перед окончанием курса его учения в нашей школе я, как бы предчувствуя особую значимость его творений и не доверяя сохранности отдельных листков, просил его написать для меня отдельный сборничек своих стихов на тетради. Он мне принес одну тетрадь с четырьмя стихотворениями. (Вероятно, Е. М. Хитров ошибся, так как в тетради находятся не четыре, а пять стихотворений – (Ю. П.). Я сказал, что этого мало. Тогда он принес мне еще тетрадь с пятью стихотворениями. Эти две тетради у меня и остались в целости»[121]
[Закрыть].
Вскоре после смерти Есенина были напечатаны стихотворения «Моя жизнь» и «Что прошло – не вернуть», автографы которых находились в одной из хитровских тетрадей. Остальные стихи были опубликованы только в последние годы. Долгое время оставались неопубликованными и другие забытые произведения тех лет («Поэт», «Тяжело и прискорбно мне видеть»), В настоящее время известно более 30 стихотворений Есенина, относящихся к 1910-1912 годам[122]
[Закрыть]. Вместе со «Сказанием о Евпатии Коловрате…» эти стихотворения могли бы составить сборник, равный по объему «Радунице», в первом издании которой было 33 стихотворения.
Но важно не только количество. Хотя, конечно, и это имеет свое значение: одно дело 14 стихотворений 1910-1912 годов, а другое – когда выясняется, что в те годы их было создано поэтом по меньшей мере в два раза больше! Куда более существенна другая сторона. Теперь, когда наше представление о творчестве поэта в клепиковский период его жизни значительно обогатилось и расширилось, появляется настоятельная необходимость внести серьезные уточнения в те, порой далекие от истины, оценки ранней поэзии Есенина, которые давались в прошлом. Принято считать, что в ранних стихах Есенина много места занимают мотивы и образы, почерпнутые поэтом из религиозных книг и навеянные церковно-христианскими представлениями. Однако это утверждение едва ли справедливо по отношению к стихам клепиковского периода. Из 30 известных стихотворений этих лет только в трех («Калики», «Задымился вечер…», «Дымом половодье…») мы сталкиваемся с церковной лексикой и образами. Но и эти стихотворения были навеяны самой жизнью.
Гонимые, кто нуждой и недородом, кто надеждой исцеления в «святых» местах от тяжелого недуга, брели из конца в конец полевой Руси, по ее большакам и проселкам бедные странники, богомольцы, бродяги-монахи и нищие. Много их видела и Рязанская земля. Есенин позднее вспоминал, что, когда он жил в доме деда, бабка собирала «всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от „Лазаря“ до „Миколы“»[123]
[Закрыть]. О незавидной судьбе этих нищих странников и рассказывается в стихотворении «Калики», причем у Есенина нет и грана религиозного преклонения перед святостью калик. Как и многие крестьяне, он, конечно, сочувствует их незавидной судьбе, но духовные стихи и песни калик не вызывают особых восторгов в его сердце.
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбереженные крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
«Девки, в пляску! Идут скоморохи!» (1, 63)
Такие выражения, как «клячи… топали», «ковыляли убогие по стаду», «говорили страдальные речи», «подпевали горластые гуси», «идут скоморохи» и т. п., придавали стихам ироническую окраску. Какая уж тут «святость»!
Озеро Великое в окрестностях Спас-Клепиков.
К этому времени относится и стихотворение «Дымом половодье…». Здесь у лирического героя настроение умиротворенности, желание помолиться «украдкой» возникает вовсе не в храме божьем, а у алтаря природы:
Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
Еду на баркасе.
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет. (1, 61)
Для молодого поэта природа – это чудесный и необъятный храм, в котором все прекрасно. Она подлинный герой ранней поэзии Есенина. Любовью к земле, к лугам и травам, лесам и озерам проникнуты строки многих юношеских стихов. В них звучат задушевные мелодии, как бы передающие дыхание самой природы: порывы ветра, шепот листьев, пение птиц, плеск речной волны.
Тихо дремлет река.
Темный бор не шумит.
Соловей не поет,
И дергач не кричит.
Ночь. Вокруг тишина.
Ручеек лишь журчит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит. (1,77),
Земная красота забрала в плен юное сердце поэта. Его лучшие ранние стихи пахнут весной, молодостью, полны очаровательного задора и веселья:
Темна ноченька, не спится,
Выйду к речке на лужок.
Распоясала зарница
В пенных струях поясок.
На бугре береза-свечка
В лунных перьях серебра.
Выходи, мое сердечко,
Слушать песни гусляра! (1,67)
Там, где, казалось, пейзаж обычен, где свет и тени не захватывают внезапно воображения, где, на первый взгляд, в природе нет броских, запоминающихся картин и многое давно уже примелькалось, молодой поэт вдруг неожиданно и смело открывает новые краски:
Поет зима – аукает,
Мохнатый пес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна. (1, 57, 58)
В этом «морозном» стихотворении много света, тепла. Новизна образа «аукающей зимы», безыскусственность в обрисовке пернатых «героев», напевность, музыкальность стиха, ритм которого невольно ассоциируется с «музыкой» снежной вьюги, колоритность поэтической лексики – все это говорит о незаурядном мастерстве молодого поэта. Природа для него не застывший пейзажный фон: она вся в движении, в обновлении, в гармоническом единении с человеком:
Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой, вы, луга и дубравы, -
Я одурманен весной. (1, 62)
Черемуховый весенний снег не холодит, а согревает сердце поэта, в которое рано постучалась юношеская любовь:
Радуют тайные вести,
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу. (1, 62)
Еще до отъезда во второклассную школу Сергей Есенин подружился с сестрой своего товарища Анной Сардановской. Приезжая летом из Спас-Клепиков в родное село, он часто встречался с ней. Константиновские старожилы вспоминают, как «однажды летним вечером Анна и Сергей, раскрасневшиеся, держа друг друга за руки, прибежали в дом священника и попросили бывшую там монашенку разнять их, говоря: „Мы любим друг друга и в будущем даем слово жениться. Разними нас. Пусть, кто первый изменит и женится или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом“. Первой нарушила „договор“ Анна. Приехав из Москвы и узнав об этом, Есенин написал письмо, попросив все ту же монашенку передать его Анне, которая после замужества жила в соседнем селе. Та, отдавая письмо, спросила: „Что Сережа пишет?“ Анна с грустью в голосе сказала: „Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя сил хватит“[124]
[Закрыть]. Позднее Есенин писал в стихотворении „Мой путь“:
В пятнадцать лет
Взлюбил я до печенок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь. (3, 44)
Анне Сардановской Есенин посвятил стихотворение „За горами, за желтыми долами…“, опубликованное впервые в 1916 году, и стихотворение „Зачем зовешь…“, относящееся к 1911-1912 годам. О нем Есенин упоминает в одном из писем к Панфилову из Москвы осенью 1912 года: „Перед моим отъездом недели за две, за три, – сообщает он другу, – у нас был праздник престольный. К священнику съехалось много гостей на вечер. Был приглашен и я. Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стихотворение „Зачем зовешь т. р. м.“). Она познакомила меня с своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза („Дворянское гнездо“) по своей душе и по своим качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной“[125]
[Закрыть].
Мечтой о любви согреты многие строки ранних стихов Есенина. Чист, непосредствен образ лирического героя этих стихов. Ничто пока не омрачает его взора, „васильками светится“ его сердце. Таинственно влечет и манит его „девичья красота“. Он озорно грозится синеокой (красавице сорвать фату и увести „под склоны вплоть до маковой зари“.
Мещера. Лесное озеро.
Далеко не все эти стихотворения художественно самостоятельны. Есть среди них написанные с явным подражанием кольцовским стихам („Темна ноченька, не спится…“, „Хороша была Танюша, краше не было в селе…“, „Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…“). Есть стихи, навеянные фольклорными мотивами („Подражанье песне“, „Под венком лесной ромашки“), романтически поэтизирующие деревенскую любовь. „Он, помню, – замечает один из современников поэта, – рассказывал… какая бывает любовь в деревне, лирически ее идеализируя. Тут было дело не в личных признаниях… Эта тема была только поводом вспомнить о рязанских девушках и природе. Ему хотелось украсить этим лиризмом самые родные ему и навсегда любимые предметы, образы, пейзажи в глазах тех, кто не может знать их так, как он“[126]
[Закрыть].
Одним из первых стихотворений, где явственно обозначился самостоятельный подход молодого поэта к лирической теме, было „Выткался на озере алый свет зари…“. Живописные, словно акварельно нарисованные образы этого стихотворения рождены светлым чувством, рано пробудившимся в отзывчивой душе Есенина:
Вьткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари. (1, 60)
В этом стихотворении отчетливо угадывается столь характерное для есенинской лирики „буйство глаз и половодье чувств“. Как замечает Н. Сардановский, сам Есенин „все время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз“[127]
[Закрыть].
Ока у Константинова.
Вскоре после приезда в Москву Есенин набрался смелости и поехал со своими стихами к профессору П. Сакулину. Стихи Есенина, по-видимому, понравились. „Из передаваемых им подробностей этого визита, – пишет Н. Сардановский, – я помню, что стихотворение „Выткался на озере“… Сергей для Сакулина читал два раза“. Позднее в статье „Народный златоцвет“ П. Сакулин указывал, что „в Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками. „В пряже солнечных дней время выткало нить“, скажет он, или „Выткался на озере алый свет зари…“[128]
[Закрыть].
В клепиковский период уже начинают проявляться некоторые характерные черты поэтического стиля Есенина, сложившегося окончательно значительно позже. Картины родной природы в лучших стихах 1910-1912 годов красочны, многолики, образы конкретны, осязаемы, реалистичны. Опираясь на фольклорные традиции, молодой поэт стремится к овеществлению и олицетворению образов, что станет в дальнейшем очень характерным для его стиля. В ранних стихах Есенина „вьюга с ревом бешеным стучит по ставням“, „ели, словно копья, уперлися в небо“, „месяц в облачном тумане водит с тучами игру“, река „тихо дремлет“, зарница „распоясала… в пенных струях поясок“, туманы „курятся“. Конечно, самобытный талант Есенина в ту пору брал только свой начальный разбег, и не все написанное им тогда было художественно полноценно. Отнюдь не всегда в произведениях тех лет ощутим самостоятельный творческий почерк. Есть в ранних есенинских стихах и перепевы других поэтов; не свободны они от влияния и душещипательных мещанских романсов („На душе уже чувства остылые“, „волшебные, сладкие грезы“, „кудри черные змейно трепал ветерок“, „что прошло – не вернуть никогда“ и т. п.); есть и образы-штампы, включая „вездесущего“ соловья („в саду распевал соловей“, „замолкла та песнь соловьиная“, „под звуки песни соловья“, „соловей не поет“ и т. п.). Бросается в глаза пристрастие молодого поэта к местным областническим словам и выражениям („корогод“, „роща саламаткой“, „не дознамо печени“ и т. п.). Позднее поэт освободил свои ранние стихи („Подражанье песне“, „Дымом половодье“, „Темна ноченька“ и др.) от излишнего рязанского колорита.
Обращаясь к ранним стихам Есенина, мы видим, что общественный идеал поэта в них только намечается. Социальные, эстетические, нравственные убеждения поэта еще только складываются. При всем том реалистическая тенденция развития поэтического таланта Есенина, демократическая направленность его взглядов в клепиковский период очевидны.
На московской земле
«Лучше всего, что я видел в
этом мире, – это все-таки Москва».
Есенин.
Впервые в Замоскворечье. Конторская служба и разлад с отцом. Откровенный разговор. «Товарищество И. Д. Сытина». Подчитчик корректора. Письмо пятидесяти. Охранка интересуется Есениным. Загадка одного письма. В типографии и университете. Среди «шанявцев». «Путешествие» в прекрасное. О чем плачут «Ярославны». Суриковцы. «Друг народа» печатает «Узоры». «Аристон» или Есенин. Песнь о Коловрате. Новгородское вече. Есенинский «Кузнец» на страницах газеты «Путь правды». Стихотворение «Русь». Поэт и родина.
«Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили, купил себе книг штук 25»[129]
[Закрыть], – писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китай-городской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания «Слова о полку Игореве», потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой 25 книг – целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина – Александр Никитич – долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой в России фабрики книг – типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин. Один из них – корректор Воскресенский – заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: «…передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, – до того робкий, что боится даже присесть на край стула, – стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей – Владимир Евгеньевич Воскресенский, „вечный студент“ Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. „Я к вам поэта привел, – сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, – это вот он написал, – Сергей Есенин!..“ Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю»[130]
[Закрыть].
Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал настоящий поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из народа, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.
Берег Оки у Константинова.
Есенину в свой первый приезд к отцу «в Москве хотелось… побыть больше». Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже сравнительно надолго: станет работать в типографии Сытина, бывать в Суриковском литературном кружке, заниматься в народном университете Шанявского.
Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. «Когда он окончил курс и мы с ним расставались, – рассказывает Е. М. Хитров, – я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным»[131]
[Закрыть].
Лето 1912 года Есенин проводит в Константинове: рыбачит, бродит в заливных лугах, бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. «У нас делают шлюза, – сообщает он Панфилову, – наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают. …Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу»[132]
[Закрыть].
Главное, чем живет Есенин, что занимает его, – стихи. В знойный летний день, уединившись в амбаре, что стоит на усадьбе, за домом, он увлеченно работает, создает новые стихи, переделывает «старые», клепиковские, иной раз отказываясь целиком от ранее написанного. Есенин собирается послать стихи в Москву. «Дай мне, пожалуйста, – просит он своего клепиковского друга, – адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил»[133]
[Закрыть].
Но адрес не понадобился…
В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он продолжил учительское образование. «Надежды их, – замечает Есенин в одной из автобиографий, – простирались до института, к счастью моему, в который я не попал»[134]
[Закрыть]. Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.
Суть в другом: с ранних лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды, чем у его родных. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. «Отец, – рассказывает сестра поэта, Александра Александровна Есенина, – вызвал его к себе в Москву и устроил работать в контору к своему хозяину, с тем чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт»[135]
[Закрыть]. Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.
Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. «Более тридцати лет, – вспоминает А. А. Есенина, – с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца… Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми, и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей.
Посмотришь на него – и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея»[136]
[Закрыть].
По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он «…очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, – вспоминает А. А. Есенина, – и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались со смеха. Иногда отец пел… У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, – замечает Александра Александровна, – я любила слушать, когда он пел песню „Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой…“ Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение – все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта Екатерина Александровна. – Ю. П.) любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в „Поэме о 36“. В песне поется:
Может статься и случиться,
Что достану я киркой,
Дочь носить будет сережки,
На ручке перстень золотой…
У Сергея эти слова вылились в следующие строки:
Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. «Он любил отца, – подчеркивает сестра, – и не раз с глубоким сочувствием говорила мне о трудной отцовской жизни»[138]
[Закрыть]. С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, горя, невзгод выпало на его долю. «Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник»[139]
[Закрыть], – вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912-1914 годах Николай Сардановский.
«Разлады» юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны, прежде всего, тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма сдержанно относился к родительской затее – сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним – стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, «пустое дело», как говаривал дед Есенина.
Сергей Есенин. 1914 г.
«Отец, – рассказывает А. А. Есенина, – не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет»[140]
[Закрыть]. Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.
Получив впервые в начале 1914 г. деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. «Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, – пишет по этому поводу Николай Сардановский, – Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий» [141]
[Закрыть]. Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо: отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение. В редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, явно не торопясь с их публикацией. «Настроение было у него угнетенное, – вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, – он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать»[142]
[Закрыть].
Есенин чувствует себя одиноким. Что делать? Как жить дальше? Где тот путь, идя по которому можно начать иную жизнь? Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои думы – спас-клепиковский друг, Григорий Панфилов. «Я вижу, тебе живется не лучше моего, – пишет он из Москвы осенью 1912 года. – Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну, ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. „Живу ли я, или жил ли я?“ – такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить – спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно»[143]
[Закрыть].
Письмо другу поэт заканчивает стихотворением, сообщая ему: «Я недавно написал „Капли“.
Капли жемчужные, капли прекрасные,
Как хороши вы в лучах золотых,
И как печальны вы, капли ненастные,
Осенью черной на окнах сырых.
Капли осенние, сколько наводите
На душу грусти вы, чувства тяжелого.
Тихо скользите по стеклам и бродите,
Точно как ищете что-то веселого.
Люди несчастные, жизнью убитые,
С болью в душе вы свой век доживаете.
Милое прошлое, вам не забытое,
Часто назад вы его призываете»[144]
[Закрыть].
Стихотворение «Капли» далеко еще не совершенно. Это скорей эскиз, поэтический набросок. Есенин договаривает в нем то, о чем до этого он вел речь в письме. Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой «несчастных, жизнью убитых людей». По настроению «Капли» созвучны стихотворению «Моя жизнь», написанному Есениным в 1911-1912 годах в Спас-Клепиках:
Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду – только слышатся вздохи да слезы… (1, 74)
Те же мысли и настроения звучат и в «Каплях». На какое-то мгновение мир кажется поэту прекрасным, хочется верить, что просвет, надежда близки, но чем пристальнее вглядывается он в жизнь, тем несбыточнее эти мечты, золотая осень видится теперь поэту черной; действительность беспросветна, сурова, неумолима.
«Ох, Гриша! – с грустью замечает он в другом письме к Панфилову. – Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды.
…Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.
…Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата. Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет пределам земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья»[145]
[Закрыть].
Судя по переписке с Панфиловым, у Есенина все больше осложняются отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда в Рязань, а затем опять в Москву. «Гриша, сейчас я нахожусь дома, – сообщает он из Константинова Панфилову. – Каким образом я попал, объяснить в этом письме не представляется возможности… Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно… Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!.. Никак не вывернешься. Не знаю, что и писать, и голова тяжела, как свинец… Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань»[146]
[Закрыть]. И еще одно письмо другу, теперь уже из Москвы: «Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать?
