Текст книги "Прабкино учение"

Автор книги: Юрий Миролюбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

РОЖДЕСТВО НА РУСИ

Прошли Святые Катерина с Анастасией, постояли в заиндевелых садах, посмотрели на вишневые ветки в гагачьем пуху и ушли, а девушки, на заре, надев рукавицы, валенки, тулупы, срезали ветки, где «Святая Катерина коснулась, иней опал, и пальцы видно» – принесли домой, поставили в кувшин с водой – к Рождеству расцветут, и – уже быстро покатила Мать Филиппова, под горку, все к Зимнему Колу. Вот прошел, в шапке, башлыке, борода в ледышках, Свят Микола, вслед за дровнями с Коськой, бородатым, мохнатым коньком. Прошел, на кресты покрестился, дворы благословил. За ним Святой Еремей, все бормоча, прошел, а кто спросит, каждому ответ: «Еремей, Еремей, про себя разумей!» – и пойдет дале. Там Мать Федора с Филипповкой встретились, вдвоем в сани сели, еще шибче покатили под горку, аж дух захватывает. Вышел во двор мужик, снег валенком помял, свежий! Пора браться за работу – Мать Зиму поважати.[16]16
  Т.е. “выказать почтение”.


[Закрыть] Выбежали ребята в полушубках, валенки на босу ногу, пошли Зиме поважение делать, Бабу качать. Сладили Бабу, дали ей в руку веник длинный, чтоб «снег выметала!» Дали грабли в другую – «чтоб сугробы гребла!» – поставили у ног по снопу с лета, Первый и Последний с поля, коли[17]17
  Укр. колi – когда.


[Закрыть] «Сваричу браду заплетали» и у ног площадку расчистили, зерен разных посыпали, пшена, гречки, жита, пшеницы, ячменя, овса, кукурузы. Стоит Баба, ухмыляется, фартуком повязана, коса у ног лежит, на голове шляпа соломенная, глаза из чернослива, нос морковный-красный, зубы зеленого гороха. А рядышком другую Бабу поставили, Масляну, в руке колесо, в другой – кнутик, чтоб скоро телегой ездить! И третью Бабу поставили, а третья вполовину меньше ростом, будто малыш какой, и в руке ее – пучок травы зеленой с весны засушенной, с цветами клевера, а в другой – свечка, в ночи зажечь можно, и на шее – на мочалке ожерельем – кусочки сала навешаны, синичкам угощенье. Стоят Бабы во дворе, за ними – телега, сбоку – копна сена, с другого – солома, к Нов-Году, Зиму прогонять.

Гомозятся у ног птички, голуби, куры, клюют зимнее угощение. А там, поодаль, другую кучу соломы нанесли, кабана зарезали, смалить стали, а после – четверо добрых мужиков сели, толочься[18]18
  Укр. толочитися – топтаться; бить.


[Закрыть] на нем стали, «чтоб сало отошло». Запахло в избах чесноком, колбасами, жареным. Стали к Рождеству готовиться. А тут сам Декабрь-Батюшка на тройке с колокольчиком пролетел, дуга зеленая, в красных розах, сани с Русалками по бокам – сама баба, а хвост будто рыбий. Летел, летел он, да за селом в овраг и сверзился. Побежали ребята на санках, «Декабря подымать». Крик, смех, пиво, брага, суряница, оладьи, пирожки с морковью на постном масле – дым коромыслом! На реке – черно от катальщиков, а у берега – сани с сеном, а на нем – бочка с суряницей, пей, православные, кто хочет, общество ставит! А она пенистая, бражная, с дрожжами, изюмом, в нос кислотой бьет! Хватишь корец, а в носу и защиплет.

Накануне Рождества вишни расцвели, что девушки с Катеринина дня в кувшине держали. Стоят веточки в цвету, листик зеленый, а цветочки на тонких ножках, будто прозрачные белеют! Чудо Рождественское! На дворе снег свежий выпал, сеном пахнет, в избах – кутьей, медом, взваром, а в кувшине цветы – весной дышут, нежные, тонкие, беленькие.

Старый Прад-Иван[19]19
  Т.е. “Прадед Иван”.


[Закрыть] на печи, девяносто лет почитай, сидит, ноги свешивши, смотрит: «А что, рано еще?» – «Рано, дедка! – Да, ты бы хоть пирожка съел!.. Обессилеешь». – «А на што? Сегодня – Свят вечер, поститься надо». – «Да ты стар уже поститься». – «В самый раз мне. На то и Прад-Иван!»

Засыпает Прадед старый, воды попивши. В третий раз подымается: «А что там? Звезды нету?» – «Есть!.. Есть!.. Звезда горит! – вбегает шустрый правнук. – Над токами зажглась!» – «Ну, слава Богу! – крестится Прад-Иван. – Рождество Твое, Христе, Боже наш!.. – ломающимся голосом поет он, слезает, одевается. Дают ему тулуп, валенки, шапку, рукавицы, поясом подпоясывают. Ведут Прад-Ивана на двор, собственными очами Звезду узреть хочет! Вот и назад пришли. Тяжело дышит он, опускается на лавицу, потом медленно раздевается, крестится: «Слава Тебе, Господи, удостоил нас, грешных, узрети Звезду Твою Вифлеемскую!.. Ваньке! Поди-ка, ветру нету?» – «Нету, Прадешка,[20]20
  Т.е. “Прадедушка”.


[Закрыть] нету». – «Ну, пойди, возьми у Малого свечку, принеси сюда». Мальчишка – раз-раз, и уже обратно летит, несет свечку. «Не бегай так, а то, коли[21]21
  Укр. колi – когда.


[Закрыть] свечу задуешь, Прадешка твой в лете помрет! – наставляет мать, молодая женщина. – Стерегись!» – «Ничего, мамка, сумею!» – отвечает тот, и вправду, возвращается сияющий: «Горит у Малого!» – «Дай Бог, чтоб и на тот год горело!» – отвечает отец, дюжий мужчина лет сорока. Прад-Иван подходит к окну и долго смотрит на крохотный, трепетный огонек у Малого, и шепчет слова давно забытой старины: «Милый наш Крышний, свете нам Вышний, дай нам весну пригожу, траву высоку, да рожь – колос от колоса, не слышно голоса!» И еще: «Се бо вам, батя, се бо вам, мати!» – и перекрестился.

«Ну, теперь пора и за стол! Хозяюшка, выноси коровай[22]22
  Каравайиликоровай м. вообще, непочатой, цельный хлеб, либо колоб, кутырь, круглый ком. (В.Р.Я.)


[Закрыть] медовый! – сказал хозяин. – Садись, Прад-Иван, на Красное Место». Деда подвели под руки к образам, усадили за стол, покрытый вышиванной[23]23
  Укр. вишиванний – вышитый.


[Закрыть] скатертью, на которой было сено, стояли три горшка, один с кутьей, только что из печи, другой с медом, и третий с взваром. Тут же стояла большая миска пирожков с картошкой и морковкой, и жареная рыба на тарелке.

С праздничной половины вышла хозяйка с большим короваем в руках, поклонилась иконам, Праду и мужу, а потом всем, и поставила на стол.

«Ну, все теперь в сени! Выходи! – скомандовал Прад-Иван. – Заходи, когда позову!» Когда все вышли, он истово перекрестил коровай дрожащей рукой трижды, прочел «Отче наш», перекрестил еще раз, прочел «Богородицу», еще раз и прочел «Достойно есть», потом «Рождество Твое, Христе, Боже наш», а затем с трудом опустился на пол, так что голова его пряталась за коровай, и позвал: «Заходи!» Все вошли. «Ну что, дети, видите Прада вашего?» – «Нет, не видим», – отвечали все хором. – «Ну дай Бог, чтоб и на будущий год не видели!» После этого все приблизились к столу и стали подходить с тарелкой к Праду, который раздавал каждому кутьи, меда и пирожков.

Тут все заняли свое место, и взвар разливала уже хозяйка.

Когда кончили кутью, перекрестившись, встали, Прад-Иван сказал: «Оденьте меня! Самый старший на дорогу, звать человека поесть с нами, а, младший, Ваня, забирай кутьи, взвара, пирожков, и снеси старухе Варваре! Она больная и бедная! Да не забудьте ей и коровая кусок отрезать».

Он вышел на улицу, но напрасно вглядывался в снежную даль; никого не было на дороге. Каждый в Святой Вечер был дома, с домашними. Прад-Иван глянул на сад в инее, на звезды в небе, перекрестил весь мир и вернулся назад.

«Слава в вышних Богу и на земле мир! – сказал он крестясь. – Ну, а теперь мне на печку пора». Ему помогли, и дед скоро заснул.

Тем временем под окнами зашумели ребята, пришедшие со звездой, и запели:

 
Христос народился,
на земле явился,
в яслях на соломе
лежал,
звездой новой
играл,
а Мать Божья встала,
Сына величала,
чтоб Он нас
всех спас!
 

Прад-Иван проснулся, свесил голову с печи, сказал: «Дайте им орехов, леденцов и копеечку денег, как в старину мы давали!» Внук важно ответил: «Не бойся, Прадешка, мы старины не похулим!» А хозяйка поклонилась Деду и добавила: «На то и хозяйка в доме, чтоб старину хранить, детей любить, мужа ублажать, старых поважать!»

Дети гурьбой вошли в избу, заговорили, точно чистым горохом засыпали: «Хозяину с хозяюшкой слава! Дай Бог Свят-Вечера снова повидать, кутьи попробовать, урожая доброго видеть!» Родители благодарят детей за поздравление, дают им сухих фруктов, денег, и они снова убежали.

Все легли спать. Однако в полночь хозяин с хозяйкой встали и хозяин пошел проведать скотину, коней, овец. За ним пришли Три Брата, один в тулупе, вывернутом шерстью наружу, другой в черной шубе с колесом в руке, и третий, хоть и в шубе, но под шубой рубаха с красным поясом, и к рубахе цветущая ветка вишни приколота. Вошли они, прогудели: «А кто еще спит тут? А на дворе Полночь!» И тут первый достал из сумки, висевшей через плечо, полные пригоршни зерна и крестообразно бросая его в иконы, сказал: «На счастье! На здоровье! Дай Бог урожая!»

Хозяин с хозяйкой им поклонились, и тут первый дал им клок шерсти овечьей и пучок конопли: «Дня Бог прибавил на волосинку!» – сказал он. – «Слава Богу! Слава Богу!» – трижды произнесли хозяин с хозяйкой и поклонились пришедшим, потом хозяйка налила им по полному жбану крепкой браги-суряницы, по чарке водки и дала напиться взвара. Они поблагодарили, взяли копейку денег и ушли.

Тут хозяйка взяла на тарелку большой ком кутьи, полила медом, взяла взвара, рыбы, пирожков, кусок коровая и вышла в баню. Там, в предбаннике, поставила она Домовому-Батюшке, Род-Рожаницу Приношение, поставила жбан суряницы и вышла назад.

Праду-Ивану еще раз помогли одеться, выйти на двор, посмотреть на звезды, он их еще дважды торжественно перекрестил, покрестил стога, хлева, проверил, погашена ли свеча в колесе у Масляной Бабы, но та сама давно догорела, и вернулся, говоря про себя: «Прежде до трех раз на Звезду выходил, девяносто годов… Трудно!»

– Небось, дед, я за тебя схожу, – отозвался внук.

– Спасибо, внуче!.. Рад я… Все было, как в старовину!

– На то и хозяин в избе, чтоб старовина жила! – ответил тот, кланяясь в пояс.

Теперь уже все окончательно легли. Только и слышно было на дворе, как собачонки лаяли, да как прокричали первые петухи.

Тихо-тихо стало на деревне. А когда все заснули сном крепким, когда петухи смолкли, осторожно, оглядываясь, вышли из всех углов Домовики разные. Все они пошли к бане. Овинник приплелся в валенках и тулупчике, солома в бороде, глуховатый, а Погребник с морковкой в руке, все для порядка грызет, и Огородник пришел, и Конюшенный, и Коровник, а когда все в сборе были, и Горешный привалил весь в паутине, охаючи, в предбанник. За ним вошел мелкими шажками, быдто мальчишка годова– лый, Домовой-Хозяин, и тогда Овинник сказал: «Ну, все в сборе!»

– Дай Бог хозяину с хозяюшкой жить-поживать, добра наживать! – ответили все и принялись за угощение.

Овинник налил каждому по кружке суряницы, и обмочил каждый в пену свой сивый ус, а Домовой сказал:

– А что ж Отца Коляды нет?

– А они с Крышним пошли Волоса звать!

– А что ж не пришли они до нашей Вечери?

– А видно Ладу с Ладой встретили, про Яро говорят.

– А о чем говорят они?

– А что Христос народился, так пора и Зиме-Бабе долой брести!

– А чего ж Зиме-Бабе долой брести, коли снег везде, Мороз хрустит, в кустах греется?

– А как Волос дня на волос прибавил, а ночи убавил!

– Ну, дай Бог хозяину с хозяюшкой урожая хорошего!

– Дай Бог! – ответили хором Домовики, и выпили еще по жбанчику.

В ясном, звездном сияющем небе шел Месяц, глянул вниз, зеркальцем посветил, зайчика пустил в предбанник, домовиков поласкал, и пошел дальше. Тихо спало в снегах село. Нигде ни огонька было. Только снег искрился, иней сверкал, а сам Дед Мороз ходил в саду, украшал ветки снегом, обсыпал изморозью, чтоб блестело, чтоб люди радовались.

И в снегу, под сугробом глубоким, в постельке теплой проснулась былинка тоненькая, зеленая потянулась, выпрямилась и снова заснула. Почуяла и она, что ночи на волос убыло, что дня прибыло, и что на земле Христос родился!

А в коровнике, в яслях сияние ясное! То лежал Предвечный, и перед Ним на коленях Дева Мария, и рядом Иосиф стал, а в дверях три Короля были, три Мага, которые пришли тоже на Звезду.

Запели петухи еще раз. В небе ясном, среди звезд сияющих, поверх ветров летящих, выше дерев стоящих, выше облаков ходячих шло Небесное Воинство, потом раскрыло крылья и полетело над спящей землей, с песнею: «Слава в Вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение!» Гром их голосов был так чист, так хрустален, точно то были миллионы струн, тысячи арф и сотни органов.

Все это видел во сне Прад-Иван, детской душой своей, и, улыбаясь, лежал. Его душа встрепенулась. Ангел Божий отделился от Хора Небесного и влетел в избу, наполняя ее неизреченным светом. Он приблизился к Прад-Ивану, и неясно толкнул его, взял его душу на свои пресветлые руки и унес к Престолу Родившегося и Предвечного Бога.

Дед, улыбаясь, светлый, сияющий от прикосновения Ангела Божия, лежал, не дыша.

ПРАБКИНО УЧЕНЬЕ

Прабка для меня всё. К ней я обращаюсь с вопросами, ей посвящаю весь день, и она никогда не сердится, не гонит меня прочь. А попробую с тем же обратиться к другим, они сейчас же говорят: «Поди в сад, погуляй!» Или же: «Иди к Прабке! Мне некогда».

Вот и сейчас сижу у Прабы Варвары. Она довольна и говорит: «Слушай!.. Только не вертись и не перебивай. Чего не поймешь, спросишь потом». Так начала она свой рассказ про Дедовщину:[24]24
  Т.е. учение Предков-Дедов. “Д™довщина – Дедовщина, власть Дедов, т. е. Старцев, основанная на традиции, унаследованной от Дедов,т. е. Предков Д™довщиной-Русью живемъ, и при Д™довщин™ спокойно все!” (Миролюбов Ю.П. Сказы Захарихи, “Сказъ про д‰довщину да про бабовщину”).


[Закрыть] «За прастарые часы,[25]25
  Т.е. “в прастарые времена”.


[Закрыть] когда еще Прады Прадов жили, а Прабки лазили на четвереньках, в самую старую старину был у Русов царь Замах. При нем наши Пращуры начали первые пышки делать. До того не умели еще ни хлеба заквасить, ни теста вымешать, либо каравай испечь. Борща ни одна баба сварить не умела. Так жили тогда люди. Вот, тогда и стал дед Горун людей в Бога верить учить. До него и в Бога не каждый верил, а кто так и не знал, как это “верить”. Горун научил костры разводить да чебрец[26]26
  Чабер м. растенье Satureia hortensis, чебер, чобр, щебер, щеберник. Москоский чабер (чабор), душевик, Calamintha acinos. || Чебрец, Teocrium polium, плакун, седник, крейдовник? || Чебрец, южн. богородская травка, Thumus seopillum. Чаберное, чебрецовое семя. (В.Р.Я.)


[Закрыть] в огонь кидать, чтоб пахло. Он же научил, что Огник от солнца идет, и что ему надо ягня[27]27
  Т.е. ягненка, агнца.


[Закрыть] святить.[28]28
  Т.е. “посвящать”.


[Закрыть] Потому-то огонь в печи с молитвой разжигают. Не помолишься, а он тебе, вместо тепла да жару, возьмет и холоду напустит». Долго говорила Праба, спрашивала, все ли запомнил, и лишь потом говорила дальше: «Огонь та ягня[29]29
  Т.е. “огонь и ягненок”.


[Закрыть] – это же одно и то же. Потому не обижай ягнят и почитай огонь. Не будешь почитать, он сам тебя не уважит. Тогда, хочешь или нет, все равно поклониться ему придется!»

– Папа говорит, что только Богу надо кланяться.

– Богу – конечно … Только не забывай и Дедовщины. А то Бог на небе высоко, а Дедовщина на земле, совсем рядом. Тут она, и никуда от нее не денешься.

Праба, говоря это, что-то шила, перекладывала, примеряла, и сказала: «А надо так жить, чтоб и Бог на тебя не сердился, и чтоб Дедовщины не обижать, – Прабка качнула головой и продолжала. – Я же говорила… Люди и раньше молились Богу. Теперь пойдет в церкву, а тогда – на криничку, в лес, у костра, либо в поле, возле снопов, а нет – так среди растущей еще пшеницы… И не там, так под Дубом. Все это были места, где можно было Бога призывать. Тогда так верили, что если есть криничка, так там и церква!.. Дуб был как Бог Отец, Дуб и Сноп. Он же – вода, Огонь, как другие боги. Становись и молись! – она махнула рукой. – Бог везде есть!.. И сейчас можно молиться, если хочешь, на речке и в лесу. Люди же тогда жили бедно, либо в землянках, где повернуться негде, либо на возах. Положил свои кожухи, мешки да рядна, и поехал. Сегодня тут, а завтра в другом месте. Там, где тебе лучше. Ну, так где же еще церкви ставить?»

Прабка передохнула и продолжала: «Да и то, говорили старые люди, что у дальних Пращуров наших были церквы. Не было их только у русских. Русы жили родами, большими семьями. Сколько б ни было людей, все – вместе. Старший дед-Родич, а все – братья да сестры, и дети общие, до каждой мамы отзываются. Так и теперь еще есть такие семьи. Ну, и Боги тоже складывали свой род. Старшим был Бог Отец, Сварог, а другие, сыны его, пониже. Что Дед-Сварог скажет, то Перунко и делает. А у того были еще сыны, а от них дети-люди. Они так и до Бога[30]30
  Т.е. “к Богу”.


[Закрыть] обращались: «Гей, слышь, Дед! Пошли нам Тучу да Грому!» – «Надо послать Тучу с Громом… Гей, Перуне-хлопче!.. Собери-ка ты Тучу темрявую да гони Гром!.. Людям надо. Засуха в поле!» Идет Туча темрявая, гремит Гром, льется Дождина… Услышал Прад[31]31
  Т.е. “Прадед”.


[Закрыть] мольбу человеческую! Напилась земля всласть. А чего же еще людям надо? Благодарят они: «Слава тебе, Перунко, слава! И Туче темрявой, и Грому гремячему слава. Всем богам нашим слава!..» Поднялись хлеба, ожили травы. Люди, дети Сварожьи, принесли Отцу небесному благодарение: просо, молоко, масло, творог, яйца. Все это в костер среди дубов положили. Бога-то Дубом звали. Молодежь вокруг пляшет, поет, в борьбе состязается, зелеными палками дерется. Кто кого поборет, побьет, тому и честь. Лучшие получали награду от стариков. Дети бегали, играли в горелки, забавляли дедов. Деды сидели, вели беседы тихие про минулости,[32]32
  Т.е. “про минувшее”.


[Закрыть] когда сами молодыми были. Потом все ели общую страву[33]33
  Укр. страва кушанье, блюдо, устар. яство. Страва ж. польск. зап. пск. южн. орл. нврс. пища, еда, кушанье, яство, блюдо, особенно жидкое, похлебка, варево. Замечательно, что слово это, как в несколько других односложных, в иных акающих местностях (вор. кур.) произносится строва. (В.Р.Я.) Ю.П. Миролюбов: «“Страва” ни в коем случае не является “погребальной едой”, как думает Л. Нидерле, а это вообще “жертвенная еда”, “торжественная еда” или “праздничная снедь”».


[Закрыть] и пили хмельной мед. Для этого каждый приносил, что мог, цыпленка, чи[34]34
  Укр. “или”.


[Закрыть] порося[35]35
  Укр. “поросенка”.


[Закрыть] молодое, а самые бедные несли толченого проса для каши. Ели все досыта, что Бог дал. Одинаково ел мясо и тот, кто принес только проса.

После стравы, когда была сказана похвала Богу, начинались состязания молодых вояков,[36]36
  Т.е. воинов.


[Закрыть] а девчата клали венки у ног Дуба, либо просто цветы. Тут выходили деды и вели белого коня. Все смотрели, куда конь ступит – если в сторону орала, то будет мир, а если ступит на копье или меч, – будет война. Когда же гаданье [бывало] кончено, пели трижды славу Богу и расходились по домам. Пращуры наши верили, что Бог живет с ними в доме, в печи, где огонь. А где огонь, там и Бог. Потому-то, когда горел огонь, входили в дом благоговейно, с поважением. Кричать в доме нельзя было. Ругаться тоже запрещалось. Дети в хате не смели шалить. Во дворе – бегай, сколько хочешь, а в хате нельзя, а то огонь уйдет! Ну, да и хаты были такие тесные, что там негде было разбежаться. Землю рали деревянным ралом, а хлеб жали деревянными серпами с кремешками, так что солому не резали, а перетирали. Сколько горстей колосьев, столько и работы. Трудно было жать! Потом стали делать медные серпы да железные. Тогда легче стало. И берегли же хлеб, каждое зернышко сохраняли. Ведь хлеб доставался вдесятеро трудней, чем теперь. Зерно тоже мололи меж двух камней, руками. Целый день ребята камни вертят, а когда кончали, и муки-то было не больше, как на два хлеба. Легче стало, когда придумали водяные да ветряные мельницы. Однако ж и тогда мука была только грубая. Белой еще не знали. Хлеб был черный, как сама земля. Картошки тогда еще и в помине не было. Пращуры ели моркву, пастернак, бурачки,[37]37
  Т.е. “свеколку”.


[Закрыть] горох, фасоль и чечевицу, а то пекли в печи репу, капусту или тыкву. Ходили на охоту, так приносили зайчатины, медвежатины, или свинины. Мясо солили и сушили, как и рыбу, на солнце. Много набирали дикого меду по лесам. Сохраняли его в горшках. Сушили яблоки, сливы, ягоды, сохраняли с медом, зимой варили, как мы, взвары. Пища была грубой, но Пращуры жили – не тужили, и были здоровее нас. Когда кто болел – его первым делом отправляли в баню. Потом поили травяным отваром. Человек выздоравливал. Дедовщину Пращуры хранили свято и нерушимо. Не отступали от родных обычаев ни на шаг. Женились и выходили замуж только за своих. Жили по сту человек сразу. Бывало, что старший Родич заедал жизнь молодых. Ну, его терпели, как могли. А некоторые уходили и основывали свой род. Ну так вот, скажем, ты … слышал про Прадов наших, да и скажешь: «Ну, они тогда так жили, потому что дурные были, а вот я – умный, и буду лучше жить!» – «Никогда, Праба, никогда не скажу так! – вскричал я. Разве можно?» «Ну, дай тебе Бог сдержать слово! – ответила она задумавшись. – А то разно в жизни бывает…»

– Я, Прабушка, буду жить, как они жили!

– Ну-ну… Пращуры любили друг друга, ссорились редко, и то больше слухались старого Родича. Как он скажет, так и делали… Ну, вот, храни же и ты Дедовщину!.. Трудно, но хорошо жили наши Прады!

Я помню, как сейчас, что весь ушел в мечты. То я себя видел русским воином, скачущим в бой, то – старым Родичем, вершившим дела рода, а то – простым пахарем, сеявшим жито.

КОЛЯДИНО УГОЩЕНИЕ РОДУ-РОЖАНИЦУ

Заснежило, забуранило ввечеру, света Божия не видать. Видали сквозь пургу – неясной тенью санки одноконные прошли, а это Свят-Микола с Филипповкой проехали метелицу поборять, православных спасать, на дорогу выводить на звон колокола во мгле. А снег все гуще, метелица сильней, – так, надоумь[38]38
  ??


[Закрыть] и за Вечерю сели, Христа Рождающегося встретили.

Знали о том благие коровы, когда в яслях, на рассыпанном снопе, в колосках жита Свет Неизреченный загорелся и Богоматерь с Иосифом новорожденное Солнце Разума, Младенца Иисуса положили.

Изумленным оком смотрели на Чудо из Чудес коровы, перестали жвачку жевать, склонили свои морды к яслям, согревая теплым дыханием Младенца, Слово Божие. Лишенные речи животные обожали Рожденное – Свет от Света – Слово. Волхвы пришли с пастухами, сначала поклонились пастухи, потом Волхвы со звездою. Положили они золото, смирну и ладан к ногам Господним, царские дары Вседержителю Неба и Земли. Ушли и они, а ясли светились. Благие коровы, думая, что то Мать-Заря зажглась, все стояли немые и косноязычные. И вдруг восторг обуял их. Заревели они радостно. Замычали, возвещая миру Спасение.

А в доме – старые знакомые появились, ожили, пришли в движение. Первым вышел из-за шкапа с платьем Домовой-Батюшка, бородка – клинушком, росту годовалого, на шее пестрядка повязана, волосы длинные, в сене, с остюгами, а из ушей половка сыплется – долго под угольником сидел, на кутью, взвар облизывался, да и накануне с котом Васькой весь день на сеновале барахтался. Кот ленивый, так его Домовой-Батюшка мышей ловить учил. Вот и сена набрался.

Обмахнул Домовой-Батюшка сапожки свои юхтовые веничком просяным, волосы елеем из лампадки примазал, сенной бражкой виски примочил, кафтанишко одернул, прихорошился и пошел на галерею домовых божков кликать.

– Па-жал-те. На Колядино угощение Роду с Рожаницей почитание. В предбаннике.

На гореще[39]39
  Укр. горище чердак.


[Закрыть] кто-то завозился, стал ляду[40]40
  Ляда ж. с немецк. южн. ставень, дверка, лаз в подполье, западня, люк. (В.Р.Я.)


[Закрыть] поднимать, затем оттуда свесилась мочальная борода в паутине, показался посошок, нос картошкой, длинные волосы, и Го-решный показался весь в пыли со связкой сухих грибов, забытых с осени.

– Что кричишь, батя? – спросил он.

– Слезай… Слезай… Роду-Рожаницу в предбаннике хозяева уважение выставили.

– И что людёв тревожить зря. То целый год – ни гу-гу, а то – «слезай», – проворчал Дедок, но слезать все же начал, не так, чтоб быстро, а поставит один валенок на ступеньку, а затем другой туда же.

– Опять «рубь-пять» делаешь? – съязвил Домовой-Батюшка. – Нет того, чтоб – раз-раз – и слез!

– Фуставы болят, – беззубо прошамкал тот. – Весь год на горешном срубе греюсь.

– А про «де-усек» тож подумываешь? – рассмеялся Домовой. – Стар-черт, а когда Машка на горище зачем-то полезла, так приставать стал? И не стыдно тебе?

– А сево ж стыдно? Де-ушка, правда, ладная.

– А за кривой Марфой побежать не хочешь? Тебе бы «де-усек»!

– А на кой мне ляд Марфа? От нее только блохов наберешься, – добродушно отозвался Горешный. – Она даже неизвесно, баба ли? Шаг мужской, ухватка – тож, а морда рябая, да ис-цо мхом обрасла.

– Самая тебе конфета. Оближешься.

– А пус-чай ее Буренка забодает. Оченно нужно с дурой связываться.

– Ну-ну. Поспешай к предбаннику. Там стоит от хозяев уважение, кутья, взварец вишневый, прямо – мед, пирожки с морковкой, жареная рыбка-с. Из-под льду Матвей наловил. Линьки-с, жирные.

– А выпить будет сто?

– Раз сказано, что Роду-Рожаницу уважение, так не токмо выпить, но и напиться можно будет. Брага-с. Черная-пречерная и черносливом отдает, а в кружку нальешь, и в ней на палец пены, крепких дрождей, хмеля плавает… Потянешь, со свистом даже идет.

– Со сфистом?.. Да ну?.. – остановился Горешный. – И… с солеными грибками?

– Да не только. Есть и маринованные, на укропе, тмине, гвоздике, лавровом листе, мускате. А рыбка – на подсолнушном масле, так тебе линьки в собственной корочке и катаются. Кругом маслинками, огурчиками, перцем соленым обложены… и ягодкой – шиповником, в винном уксусе моченым, красным-прекрасным.

– Да это уж… Пойдем, – заторопился Горешный, – Овинник ведь все сам сожрет.

– Ага… Испугался? Я так думаю, что и сожрал уж.

– Пойдем… пойдем… Чистая беда с ним. Насидишься на гореще целый год, а придешь, он тебе половину Рожанична уважения и слопал… Тот год ведь, что пока с гореща слез, а он фаршированные баклажаны с перцем и прибрал ведь? Да еще, когда спросили, за собой посмотрел, говорит: «А не знаю … туто-ся где-то лежали …»

Горешный с Домовым торопливо вышли на двор, захрустели по снежку: «Хруп! Хруп!» – сапожками, и только их и видели, скрылись в предбаннике.

Там уже сидели Овинник с Погребником, а в углу Соломенник, и у окна, сняв паутину рукой, садился Огородник.

– Здоровы, братцы, – сказал Домовой входя. – Как там, все в порядке?

– Здрав – желаем, батя Домовой, – хором отвечали они. – Как твоя милость изволит поживать?

– Да ничего. Вот Горешного привел, на Овинника обижается.

– А чего это? – отозвался Овинник. – Чего ему не хватает?

– А баклажаны помнишь?.. Слопал ведь.

– Какие баклажаны? Да отродясь… и не видал даже.

– А прошлый год-то забыл?

– Да кто ж в Новом Году старый год поминает?

– Ну-ну, братцы, чего там, – вмешался Соломенник. – Кто старое помянет…

– Тому глаз вон, – подхватили, смеясь, остальные.

– Здорово, братцы. Роду-Рожаницу поклон низкий. Старым дедам – почтение, а гостю – угощение, – поклонился, входя, Конюшенный. – От коней наших – тоже поклон. Говорят, травой свежей запахло.

– Заходи, заходи, брате. Да затворяй двери поскорей. Холодно. И то, спасибо, месяц светит, так обогрелись, а то – чистая беда.

Через окошко, правда, светил яркий месяц, и лучи, в виде костра, падали посредине предбанника. Вокруг этого места и сидели все домовики.

– А где Коровник, Птич, Золич? – спросил Домовой. – Где прохлаждаются?..

– Пошли за Зерничем, а тот все зернышки считает, работает с самых Спожин без отдыху, на вопросы не отвечает, рукой машет, – некогда, мол.

– А Коренич где?

– В погребе, корешки перекладывает.

– А кота Ваську не забыли? Приглашали?

– Думали, да никак не придумаем. Ежели Жучка увидит, так сейчас же на него и накинется, как быть?

– А вы – Ваську угостите, и спать ушлите, а потом уж Жучку.

– Так бы это и было, ежели бы Васька… Вор ведь. Он – не то чтоб рыбью головку, нет, он тебе всю рыбу сожрать хочет…

– Ну, добре. Подождем остальных.

– Подождем-то, подождем, да почему бражки не выпить? – громким голосом возразил Конюшенный. – Коровника все нет, а мы что ж? Так, зря сидеть?

– Добре. Наливай Овинник. Попенестей.

Тот налил каждому по полному березовому корцу.

– Эх, знатно, – потянул пену первый Домовой. – На чистом сене заварена.

– На сене с ржаной соломой. Три дня хозяин раскаленные голыши в бочку кидал, а когда брага наварилась как надо, сухого терну положил, да ячменя пророслого, да жита, в печке прожаренного, а после – меду, хмеля, да смородинного листу, а когда устоялось, дрождей, да изюму сухого, да вишен…

– Ну, так это ж тебе не простая брага, а Суряница будет, – с восторгом воскликнул Соломенник, стукая пустым корцем по столику. – Слава хозяйке с хозяином. Наливай еще.

– Слава! Слава! – подхватили остальные. – А ты обожди, еще батя Домовой не кончил.

Когда выпили по второй, явились и остальные.

– Слава бате Домовому, Роду с Рожаницей.

– Слава! Слава!.. Слава!.. – хмельными голосами отвечали другие. – Где вас носило? Тут такая брага, что быка с ног свалит.

– Да мы, слава Снопу с Власом, обошли дворы еще раз, чтобы чего не случилось… Метель давно стихла, месячно на дворе. Мороз Красный Нос говорит, что к утру они вдвоем с братом Синим Носом Коляду встречать будут.

– А сказал Коляда, что в снегу – вода, а что придет сюда, соберет стада, буде Весна тогда, – хором пропели песню-веснянку все остальные.

– Слава! Слава! Слава Колядке с Крышним! Спят в снегу вишни, а придет Яро, зацветет пышно.

– А сказал Кодяда, катит Коло[41]41
  Коло ср. стар. и ныне южн. зап. круг, окружность, обод, обруч; || колесо. || южн. зап. мирская сходка, круг рода, казачий круг, совет; у южн. славян хоровод. (В.Р.Я.)


[Закрыть] сюда по долам, по горам, и по белым снегам.

– А мы колесо зажжем, по дорогам погоним, зиму зурую прогоним. Слава! Слава! Слава!..

– Сурия, Сурия, гони зиму с Бурею, гони тучу хмурую, а ты, Стриб, повей, помогай ему Борей Зиму назад гнати, Коляду приветати.

– Слава Крышню, Коляде!.. Будет Сурия в воде, а снега растают, травы повырастают, а и буде все на свете в зелени, да в цвете.

И пропели еще раз трикратную Славу и стали пировать. Прибежала Жучка, получила рыбьи головки, наскоро поела и побежала двор оглядывать.

– Смотри, Жучка, ты уж стара, не прогляди вора! – прокричал ей вслед Домовой.

После этого он сказал всем: «Вот, хозяева нас потешили, надо им тоже уважение оказать. Приказываю Вяшкам, позастенным божкам, с Вяшатами за всем смотреть, не зевать, чтоб во дворе не было пусто, а в доме было густо. Ты, Коренич, стереги картошку, морковку, чтоб мыши зря не таскали… А где Васька? Нет его, лентяя? Три дня подряд все учил его на сеновале как мышей ловят, да так и бросил. Заелся кот, зажирел, что ему мышь, ежели всякий день котлету дают?.. Марфа все виновата…

– Вишь, конфета сладкая… – рассмеялся Горешный. – А Машка тебе – девка добрая.

– Ну, перестань. Захмелел, что ли? Не слышишь, старший говорит, – заметил Домовой.

Овинник строго посмотрел на Горешного, и тот в уголок спрятался.

– Чтоб, значит, Соломенник тоже смотрел за хозяйским добром. Нельзя позволять Жучке стога разбрасывать. Ежели ей холодно, пускай кругом дома побегает, вот и согреется. А то здесь – одно кубло,[42]42
  Кубло ср. твер. тул. гнездо птичье, и звериное, беличье; кабанье гайно, логво. (В.Р.Я.)


[Закрыть] третью ночь спала, а там – другое, вчера ночевала, а назавтра еще сделает. Непорядок.

– А когда Коляда с Крышним придут?

– Скоро, скоро. Они пошли к коровам, сейчас в предбанник зайдут.

– Здоровы бывайте, – низким басом сказал, входя, Коляда.

За ним шел малыш Крышний: «Добра Вечеря!»

– Сказал Коляда, что в снегу вода, а пришел сюда – Зиме Провода. Слава! Слава! Слава!» – прокричали божки, размахивая кружками с пенистой брагой.

– Пожалуйте сюда, до нашего кута, – сказал Домовой.

Коляда вкатил коло о семи разноцветных спицах, поставил в угол дубину и сел, взяв Крышнего к себе на колени. Домовой налил им по большому корцу браги. Все выпили, восхваляя мудрость Коляды с Велесом, потом вышли на двор смотреть звезды.

– Я вам скажу одно дело. В коровнике случилось чудо: Младенец Иисус родился, и лежит в яслях, а кругом Него свет. Входить к Нему нам нельзя, а в щелочку взглянуть можно, – сказал Домовой, и приложив палец к губам, добавил, – т-с-с… не разбудите Его… Спит… – после чего тихо-тихо подошел к дверям коровника и позвал других.

– Господи, Боже! – воскликнул Соломенник. – Какая Красота…

Домовой отвел всех подальше.

– Нельзя шуметь, – сказал он. – Великая радость всему миру: Предвечное Слово родилось.

Они заговорили все: «А как же мы? А что с нами теперь будет?» – и особенно волновался Горешный.

– Ничего, как-нибудь, – отвечал Домовой. – Наше дело маленькое: хозяина беречь будем… Слушайте… – поднял он руку в небо – там летели тысячи тысяч Ангелов и пели «Слава в Вышних Богу».