Текст книги "На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр)"

Автор книги: Юрий Ампилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В то же время на факультете было немало прекрасных преподавателей по отдельным дисциплинам, с которыми приходилось сталкиваться по разным вопросам. С большой теплотой и благодарностью вспоминаю Елену Константиновну Медко, Светлану Борисовну Савельеву, Игоря Георгиевича Нешатаева, Андрея Ивановича Кибиткина, Ольгу Николаевну Меркулову и многих других. А Ольга Ивановна Соколова всегда так оптимизировала расписание, что я еще долгое время приезжал из Москвы, чтобы довести свои предметы и подготовить себе смену из молодых.

Мне нравилось тогда работать с такой заинтересованной аудиторией, каковой были взрослые люди с факультета переподготовки, решившие коренным образом поменять свою жизнь. Было ощущение, что я реально приношу им хоть какую-то пользу. «А может быть, это вообще самое полезное, что я сделал в жизни?» – задавал я сам себе этот вопрос. Пусть даже один из десяти потом сможет реально использовать эти знания хотя бы для того, чтобы обеспечить свою семью, то уже и это неплохо. Работа с абстрактными сейсмическими записями не давала такого ощущения. Поэтому я до сих пор по мере возможностей занимаюсь преподавательской работой, хотя основной остается работа в геологии и геофизике.

Полученные знания и навыки я сравнительно успешно использовал и для увеличения личного благосостояния. Средства на новенькую «Лада-21093» в экспортном варианте – практически лучший легковой автомобиль того времени – были получены мной исключительно от доходности личных финансовых операций. Хотя и обычная официальная зарплата за преподавание именно здесь, в ИМЭПе, была в разы выше по сравнению с той, которую получали преподаватели на чисто бюджетных технических факультетах. Пожалуй, она была и выше моего основного заработка в НИИМоргеофизики, который в эти наступившие трудные для геологии времена был не очень высоким.

Все же моя работа в этих двух «параллельных мирах» оказалась незряшной. Кроме очевидной материальной выгоды я получал моральное удовлетворение, наблюдая, как некоторые ученики занимают затем ключевые посты на местных предприятиях и в банках. А два моих аспиранта, у которых я был научным руководителем, защитили диссертации и получили ученые степени кандидатов экономических наук. Да и потом, благодаря в том числе и этой преподавательской деятельности, я в 2000 году получил, наконец, ученое звание профессора и соответствующий аттестат ВАКа.

* * *

Самое замечательное, что вспоминается о мурманском периоде нашей жизни, это великолепный и разнообразный досуг. Во многом это было возможно потому, что окружающие люди были чрезвычайно доброжелательны и открыты друг к другу, любили общаться и отдыхать вместе. Думаю, что это именно Север так сортирует людей. Ведь в Апатитах было то же самое. И на других «далеких северах» в то время чувство товарищества и взаимопомощи проявлялось в не меньшей степени. Случайные и неискренние люди «с камнем за пазухой» здесь надолго не задерживались. К сожалению, таких взаимоотношений нет ни в Москве, ни на юге России, Там, скорее, определяющим чувством у многих является зависть. Наибольшая радость у человека наступает не тогда, когда у него самого все хорошо складывается (это воспринимается как должное), а когда у соседа, образно говоря, «корова сдохла». А если, не дай бог, у соседа что-то лучше, чем у тебя, то места себе уже не находишь, и кажется, что нет в жизни счастья. Это, конечно, утрированно, но серьезные элементы такого поведения наблюдаются. На севере в большинстве своем люди умеют радоваться чужим успехам и удачам, часто воспринимая их как общие для коллектива единомышленников, потому что так ближе ощущается локоть друга и плечо товарища. Иначе здесь нельзя.

На протяжении последних семи лет моего пребывания в Мурманске моим любимым днем недели был четверг. Объясняется все предельно просто: в этот день после работы мы собирались дружным мужским коллективом и шли в баню. Чаще это была баня № 1 на Комсомольской недалеко от вокзала, А когда она была на ремонте, хаживали и во вторую баню, в конце проспекта Ленина. Особенно все хорошо было организовано в первой бане. Первую половину сеанса парились всухую – по сценарию сауны. Во второй половине начинали подливать и париться с веничками. Причем этот уклад сохранялся годами и никто из вновь прибывающих парильщиков, пытавшихся навести свои порядки, не в силах был его изменить. Это был знак уважения к привычкам, предпочтениям и вкусам друг друга. Каждый мог выбрать для себя подходящий интервал времени в парилке, либо воспользоваться обеими, что большинство и делало. В конце сеанса мы всегда собирали столик с нехитрой закуской и немного «принимали» после баньки, как учил Суворов. Бабушки-банщицы всегда отгораживали нам уголочек как многолетним завсегдатаям. Сейчас, спустя годы, кажется, что на этом свете трудно придумать что-либо более приятное и душевное, чем эти дружеские мужские посиделки после бани за кружкой пива с непринужденными разговорами. Как не хватает этого в сегодняшнем бешеном темпе жизни!

Параллельно было две банных компании. В одну входили Саша Боголепов, два Валерия: Петрикевич и Ковригин, Гриша Кривицкий, Толя Михин, Паша Никитин, Эдик Шипилов и я, а во вторую – Аркадий Мадатов, Миша Гелетуха, Володя Середа. Иногда появлялась еще группа наших: Слава Юсов, Валентин Дойников. Сергей Гудименко. Потом, по мере того как народ стал разъезжаться из Мурманска, все наши компании объединились и переместились во вторую баню, где открылся неплохой пивной бар.

Наиболее грандиозная баня у нас была в канун католического рождества. И хотя католиком никто не являлся, это было наиболее удобное время для нашего традиционного мероприятия, поскольку после этого уже начинались традиционные предновогодние хлопоты как дома, так и на работе. Мы заказывали отдельный большой банный номер на первом этаже, с большим предбанником и бассейном, на несколько часов. Тщательно готовили закуску и напитки. Эта символическая, очищающая физически и духовно предновогодняя парилка была фантастической по своему благотворному воздействию на тело и дух и создавала мощный заряд бодрости и оптимизма на весь следующий год.

Когда я, уже много лет спустя работая в Москве, оказывался в командировке в Мурманске, обязательно старался попасть с ребятами в баню и хотя бы на мгновение почувствовать себя в прошлом чудном времени, Когда трое из нас переехали в Москву, а Гриша Кривицкий подъезжал к нам в командировку, мы собирались сперва в Астраханских банях в Москве, пытаясь воссоздать те прошлые ощущения. Конечно, было приятно попариться и пообщаться, но ничего похожего в чужой обстановке смоделировать не удалось. В Москве, в принципе, нет и никогда не будет той доброй и душевной человеческой ауры, которая еще существует в далеких уголках России.

* * *

Чем особенно богато было Кольское Заполярье, так это обилием грибов и ягод в период короткого северного лета. Предприятия в выходные дни заказывали для своих коллективов автобусы для выезда за дарами природы. Весь почти полумиллионный город выезжал в ближние и дальние окрестности для сбора осеннего урожая. И всем этих даров хватало: приезжали с полными корзинами и доверху забитыми коробами. Помню, вдвоем с сыном, приехав на нашем институтском автобусе на 63-й км Печенгского шоссе, за пару часов собрали полные рюкзаки и ведра крепеньких подосиновиков, и складывать их уже было некуда. А до отхода автобуса еще было четыре часа. Пришлось перебрать все, что насобирали, и оставить лишь самые крепенькие и молоденькие, а остальные – просто выложить кучкой на траве. Но через час все емкости опять были заполнены. Тогда пришлось еще раз навести ревизию. Отрезали все ножки и оставили одни шляпки, чтобы место еще освободилось. Все равно потом все быстро заполнилось. Труднее было собирать ягоды: морошку – в начале августа, чернику и голубику – в середине и конце августа, а бруснику – попозже, в первой половине сентября. Причем за брусникой обычно ездили подальше – на Марфу или в сторону Лотты, за 100–120 км от Мурманска. Конечно, мы были привязаны к транспорту, выделяемому институтом. О своей машине как-то не думали. Тогда свой транспорт был не у многих.

У моих родителей своей машины никогда не было, поэтому и я по своему образу жизни к этому не стремился, хотя зарабатывали мы тогда неплохо и могли купить автомобиль. Тем более, что любительские права я получил еще в 10-м классе. Вместо уроков труда у нас было автодело, и перед окончанием школы нам устроили экзамены в ГАИ. Однако для покупки надо было встать в очередь на предприятии и ждать несколько лет. У меня сложился тогда стереотип, что своя машина будет отнимать все свободное время. Надо будет постоянно ее ремонтировать, искать дефицитные запчасти, покупать их у спекулянтов и т. д. Перед глазами был пример моего тестя, который всю жизнь был с машиной и почти все свободное время проводил в гараже. Поэтому стремления к покупке собственного автомобиля не было. Однако один случай в 1989 году все же сделал меня автомобилистом, которым я по сию пору и являюсь.

Заместителем директора НИИМоргеофизики по общим вопросам был Виталий Александрович Мамаев, человек очень деятельный, который не мог сидеть сложа руки. Ему постоянно надо было что-то строить, ремонтировать, выбивать фонды и т. п. В пору начавшегося острого дефицита буквально на все, а особенно на автомобили, он каким-то образом сумел договориться с Запорожским автозаводом на поставку в институт 100 автомобилей «Таврия» по договорной цене. При этом половину автомобилей оставляли для сотрудников, а вторую собирались перепродать другим организациям с небольшой прибылью, чтобы собственные сотрудники могли выкупить их по государственной цене. В институте тут же начался ажиотаж, все стали записываться в очередь.

Незадолго до этого записался туда и я – на всякий случай. Часть автомобилей пошла на общую очередь, где я, как вновь записавшийся, был в конце списка, а несколько штук взялся распределять директор в качестве поощрения сотрудников, которым по общей очереди автомобиль не доставался. В его список попал и я. Когда Евгений Федорович вызвал меня и спросил, буду ли брать машину, я попросил один день на размышления. После обсуждения с Люсей решил машину не брать. Вернувшись на следующий день с работы, я ей сообщил: «Ты знаешь, я все же купил машину», А произошло следующее. Зашел я в кабинет директора, а там вместе с ним сидит Владимир Константинович Утнасин и ждет, что я откажусь, чтобы машина пошла кому-то из его сотрудников, кто в директорском списке был дальше меня.

– Ты, я слышал, отказываешься?

– Нет, отчего же? Я беру.

Сам не понял, почему я это произнес. Наверное, инстинктивно. Почувствовал, что уплывает из рук какой-то дефицит и тут же решил, что пусть и у меня это будет на всякий случай. Тем более, что многие брали, чтобы тут же машину потихоньку перепродать втридорога по рыночной цене, Тогда это считалось спекуляцией и даже преследовалось по закону. Хотя доказать факт спекуляции было трудно, т. к. продавец и покупатель никому не говорили о реальной цене сделки. Поэтому мне еще в голову такая мысль не приходила, поскольку в общественной морали интеллигенции спекуляция была делом постыдным. Просто сработало чувство чего-то выгодного, уплывающего из рук. Думаю, если бы Утнасина не было в кабинете, я бы отказался. В этом смысле я ему благодарен, т. к. в тех, мурманских, условиях машина стала настоящей находкой, особенно в период сбора грибов и ягод. Можно было даже после работы, в будний день, выскочить недалеко по Ленинградке или по Серебрянке и успеть набрать пару ведерок грибочков до вечера. Правда, для этого удовольствия вскоре пришлось ночами стоять в очередях на заправках, чтобы дождаться заветных 20 л бензина на месяц, с которыми далеко не уедешь. Тут «Таврия» со своим мизерным расходом горючего (4,5 л на 100 км) оказалась как нельзя кстати. Да и машинка попалась хорошая, благодаря тщательному выбору моего соседа – опытного автомобилиста Володи Кокорина, «прослушавшего» работу двигателя десятка машин, прежде чем остановился на этой. Я без проблем проездил на ней пять лет, почти не заглядывая под капот. Она доставила нам и нашим знакомым столько удовольствия за эти годы. Моя дочь Анюта ласково называла ее – наша «Таврюша». И мы с сыном Антоном даже пару раз проехали на ней в отпуск из Мурманска через Москву в Железногорск – 2500 км в один конец, а потом обратно, в то время как Люся с Аней и еще тремя чужими детьми и нашей собакой летели самолетом и ехали поездом. Тогда таким образом попутно передавали своим родственникам детей на лето те, чей отпуск еще не наступил. Все последующие автомобили были более удобными и комфортными, но «Таврюша» – первая, любимая.

Отпуск – это отдельная счастливая пора нашего северного жития. Летом город становился почти пустым: все, кто мог, выезжали на Большую землю. При этом с учетом «северных», «кандидатских», а потом и «докторских» продолжительность моего ежегодного отпуска составляла 66 рабочих дней или два с половиной месяца. А у супруги Людмилы, как у преподавателя, он вообще длился все лето. И при этом не считалось зазорным гулять целый отпуск, как сейчас, когда даже на десять дней проблематично отлучиться без ущерба для рабочего процесса. Поскольку выезд был массовым, в организациях, где не было непрерывного производственного цикла, работа месяца на полтора почти прекращалась. Выгоднее было уехать всем сразу, чем растягивать период неполноценной работы предприятия на четыре-пять месяцев.

За такой продолжительный отпуск можно было успеть объехать полстраны. Приведу лишь один, вполне типичный, пример нашего семейного отдыха в 1989 году. Едем в Москву на поезде, где останавливаемся на три-четыре дня у моей бабушки: прогуляться по столице, показать детям зверей в зоопарке, повидаться с родственниками. Потом перемещаемся на поезде еще на 500 км южнее, в Железногорск, к нашим родителям, где к этому моменту уже поспевает клубника на дачах, а чуть позже – вишня, крыжовник, малина, смородина. Подкрепившись в течение дней десяти этими витаминами, дальше едем на море, в Крым (ежегодно!), на 12–15 дней к одной и той же хозяйке – Антонине Дмитриевне Балакиной, которая нам держит лучшие места в доме в 50 м от пляжа. Затем возвращаемся в Железногорск, оставляем Анюту (она еще маленькая) и втроем едем в Воронеж к приятелям Сазыкиным. Оттуда – дальше, вместе с уже их приятелями, перебираемся на поезде в Аткарск, в сторону Саратова, и пятью семьями с детьми и собаками плывем на байдарках вниз по реке Медведица в течение двух недель. По пути останавливаемся на ночлег и отдых в самых живописных местах, где можно наблюдать, как местами бобры строят плотины, а журавли учат летать птенцов. После этого возвращаемся на нашу «базу» – в Железногорск, а потом – опять в Москву, Из Москвы идем в двадцатидневный великолепный круиз по Волге на суперкомфортабельном теплоходе «Михаил Фрунзе», по маршруту «Москва-Астрахань-Москва». И уж потом в полном составе возвращаемся в Мурманск к прекрасному сезону грибов и ягод. На следующий год отпуск почти такой же, только вместо реки Медведица идем на байдарках по не менее чудесной реке Хопер, а вместо круиза по Волге отправляемся в круиз на теплоходе «Ерофей Хабаров» по Амуру, по маршруту «Благовещенск-Хабаровск-Николаевск на Амуре» и обратно. До Благовещенска летим из Москвы самолетом. Разве можно представить сейчас такой насыщенный и разнообразный отпуск, даже если позволяют средства? Увы, это невозможно. Работа, работа и еще раз работа… Иначе «выпадешь из обоймы».

На Амур мы брали еще с собой мою маму, которая свое детство во время войны провела на Дальнем Востоке и хотела снова взглянуть на эти красоты. В круизе по Амуру мы познакомились с замечательной семей мурманчан: Виктором и Людмилой Кузнецовыми и их почти взрослой дочерью Анютой. Сначала они обратили на себя внимание великолепной манерой «вальсирования» во время вечерних ганцев на палубе. Потом мы вместе отстаивали честь мурманской группы в различных самодеятельных конкурсах на теплоходе, в которых мы сами тоже были горазды. Чего только стоит танец «маленьких лебедей», исполненный мной, Антоном и еще двумя здоровыми дядьками, наряженными в пачки балерин. Кузнецовы оказались настолько «заводными», жизнерадостными и «легкими на подъем» людьми, что мы с ними подружились на многие годы и общались до самого отъезда в Москву. Они почти в то же время, как и мы, переехали в Минеральные Воды на несколько лет, В свободное от работы время они активно участвовали в народном музыкальном коллективе во Дворце культуры им. Кирова. Песни и пляски – неотъемлемая часть любой вечеринки с их участием. Будучи неоднократно у них в гостях и приглашая нередко их к себе, мы познакомились и со многими остальными членами их веселого музыкального коллектива. Все это зарядило нас оптимизмом, жизненной энергией и оставило неизгладимое впечатление на многие годы.

Довольно часто мы ходили в Мурманский областной драмтеатр, где по тем временам славилась очень неплохая труппа и несколько спектаклей в каждом сезоне были вполне удачными.

Очень оригинальным и необычным был кукольный театр, где иногда ставились и спектакли для взрослых. А уж дети были от этих представлений просто без ума. Старались не пропускать и заезжих артистов.

В последние два года нашего пребывания в Мурманске несколько профессиональных музыкантов из числа преподавателей музыкального училища и артистов хора Северного флота организовали великолепный ретро-бэнд «Граммофон», ни одну программу которого мы не пропускали. Все наши друзья восторгались ими, и на их концертах практически всегда был аншлаг. Но с наибольшим удовольствием я наслаждался голосами солистов хора Северного флота, особенно Леонида Цымбала, исполнявшего нежные и мелодичные песни о суровой и красивой северной природе и нелегкой морской службе. Я на всю жизнь полюбил эти края. Несмотря на то, что потом пришлось объездить чуть ли не половину земного шара, нигде мне не было так хорошо и комфортно, как на суровом и прекрасном Кольском севере.

Когда приближался мой 40-летний юбилей в ноябре 1995 года, я еще определенно не знал, но уже предчувствовал, что скоро покину этот город, и потому решил отпраздновать эту дату «на полную катушку». Люся показала чудеса кулинарного мастерства и приготовила своими руками очень хороший стол на 40 человек. Пришлось делать несколько рейсов на машине, чтобы все довезти до института. Отмечали мы это событие в просторном кабинете директора. Присутствовали не только друзья и коллеги, с которыми бок о бок проработал больше десяти лет, но и руководство объединения «Союзморгео»: Яков Петрович Маловицкий, Ярослав Николаевич Протас, Леонид Иванович Кузьменко и другие. Говорили, как в таких случаях водится, что крепко стою на ногах, что состоялся как ученый и много успел сделать к 40 годам, и всякие прочие преувеличения, которые надлежит слушать юбиляру, отчетливо, однако, понимая, что, увы, очень многое не удалось и надо еще очень много постараться, чтобы оправдать свое пребывание на этом свете. А удастся ли? – большой вопрос.

Да, это были, пожалуй, лучшие годы моей жизни, полные романтики, хороших друзей, счастливых надежд. Этот прекрасный город с чудесными и отзывчивыми людьми, готовыми прийти на помощь, навсегда останется для меня лучшим городом на Земле. Мне кажется, что именно в этот период я смог почувствовать, что такое счастье. И ощущение этого почти абсолютного человеческого счастья больше никогда в жизни не повторялось.

До сих пор в моих воспоминаниях слышен голос солиста Леонида Цымбала, исполняющего вместе с хором Северного флота очень красивую и мелодичную песню, которая волнует душу любому, кто прожил долгое время на Севере:

Вот и мне сигналят расставание

Огоньки над взлетной полосой.

Я хотел бы песню на прощание

Увезти, товарищи, с собой.

Север, север – без конца и края,

Ледяных просторов торжество.

Северу навечно оставляем

Мы частицу сердца своего…

ГАЗОВАЯ АТАКА

Отказавшись дважды в свое время от переезда за рубеж и работы в иностранных фирмах по контрактам, я понимал тем не менее, что в данной внутриполитической и экономической обстановке в стране ситуация в Мурманске с течением времени будет только ухудшаться. Конечно, можно было дальше держаться какое-то время на эпизодических заказах зарубежных фирм, которые фактически по бросовым ценам эксплуатировали наш интеллектуальный потенциал. Однако эта ситуация напоминала присловье: «Птица в клетке не поет». Когда твой труд используют наиболее вероятные в будущем конкуренты, большого творческого энтузиазма это как-то не вызывает. По этой же причине я не рассматривал и возможные варианты работы за рубежом. Я уже имел к тому времени немалый и в целом положительный опыт работы с иностранными партнерами, часто выезжая в краткосрочные деловые поездки, но перспектива работать там продолжительное время меня не привлекала. Зарабатывать на жизнь дополнительно можно было и продолжая преподавать на платных факультетах переподготовки в Мурманском университете. Однако складывающаяся общая психологическая обстановка в связи с явным сворачиванием работ на Арктическом шельфе не способствовала свободному научному творчеству и созидательной работе. К тому же приближался 15-летний срок моей работы на Крайнем Севере, дающий в будущем право на определенные пенсионные льготы, а дальнейшее пребывание здесь этих льгот не прибавляло. Так или иначе, на большую землю надо было перебираться, и по совокупности причин время было подходящим.

Тут надо отдать должное моему знакомому – Александру Ивановичу Кабанову. Он предложил попытаться переехать в Москву и устроиться во ВИИИГАЗ, который он хорошо знал по предыдущей работе. У моей мурманской лаборатории тоже был опыт работы с ВНИИГАЗом, но, скорее, отрицательный. Мы, используя свои передовые к тому времени достижения, заинтересовали лабораторию Михаила Осиповича Хвилевицкого, наиболее «продвинутого» здесь на тот момент специалиста по сейсморазведке, и он добился заключения с нами договора на нестандартную интерпретацию данных 3Д-сейсморазведки по Астраханскому месторождению в районе Аксарайской мульды. ВНИИГАЗ оплатил нам небольшой аванс, мы выполнили работы и сдали отчет. Результаты его более чем устроили. Дело в том, что мы тогда, в 1994 году, уже владели технологией нейросетевых алгоритмов, опередив почти на десять лет их массовое использование в геофизике. Нам из 17 скважин, имевшихся в пределах съемки 3Д, дали материалы только по 13 из них, оставив четыре других в виде контрольных, чтобы нас проверить. Но мы об их наличии ничего не знали. И когда фактические результаты по параметрам в точках этих четырех скважин практически совпали с прогнозируемыми нами, это впечатлило нашего заказчика. Михаил Осипович потом года два показывал наши прогнозные сейсмические кубы результирующих параметров на разных конференциях и семинарах от имени ВНИИ ГАЗа. Самое интересное, что ВНИИГАЗ, кроме того аванса, ничего НИИМоргеофизике так и не заплатил. Сначала нам бесконечное число раз обещали это сделать, а потом, когда инфляция «съела» эти остатки, все стало бессмысленным. Потом, уже работая во ВНИИГАЗе, я понял, что на тот момент это была обычная практика.

Мы договорились с Михаилом Осиповичем о моем переходе в его лабораторию с тем, чтобы в перспективе ее возглавить, а ему по состоянию здоровья и возрасту остаться научным консультантом. Однако вопрос этот был непростым, тем более, что условием моего перевода было предоставление мне квартиры. Мои предварительные контакты во время командировок из Мурманска с Рудольфом Михайловичем Тер-Саркисовым, бывшим тогда заместителем директора по науке, были вполне обнадеживающими. Но все мои письма и бумаги по переводу «похоронил» по своему разумению Николай Блинников, бывший в то время помощником генерального директора.

Поскольку с этой стороны была осечка, А.И. Кабанов посоветовал сделать очередной заход уже со стороны директора отделения «Шельф» ВНИИГАЗа Евгения Владимировича Захарова. Это было предпочтительнее, поскольку мне пришлось бы заниматься теми же месторождениями Арктического шельфа, которые я хорошо знал до этого. Евгений Владимирович оказался человеком настойчивым и заручился поддержкой генерального директора Александра Ивановича Гриценко по поводу моего переходе во ВНИИГАЗ, в результате чего летом 1996 года я уже работал в этой организации сначала в должности главного научного сотрудника. Вопрос с предоставлением жилья, правда, затянулся. Пару лет пришлось жить в служебной квартире, и лишь в начале 1999 года мы въехали в просторную пятикомнатную квартиру на юге Москвы.

ВНИИГАЗ является по сути головным научно-техническим центром Газпрома. Здесь представлены практически все отрасли газовой науки от геологии, оценки запасов и проектирования разработки газовых месторождений до исследования проблем транспортировки и переработки природного газа, создания синтетического топлива и т. д. Причем вопросы геологии и геофизики имеют скорее подчиненное значение в этом многопрофильном институте. По сию пору здесь трудится свыше полутора тысяч человек, если считать вместе с филиалом и вспомогательными опытными производствами. Не сказать, что столь большая численность положительно сказывается на эффективности прикладных научных исследований.

Отделение «Шельф» являлось достаточно автономной структурой в институте, поскольку здесь в миниатюре был смоделирован весь процесс, который мог бы иметь место в реальности. И каждое звено было представлено отдельным небольшим структурным подразделением. Имелись лаборатории геологии, проектирования разработки, обустройства морских промыслов, морских платформ, оценки экономической эффективности проектов и т. д. Это позволяет делать большинство проектов «под ключ». Главным минусом является то, что реально воплощается в жизнь только начальная часть этой цепочки. Плохо ли, хорошо ли, но поиск и разведка на море ведется, и месторождения открываются. А вот реально обустроенного морского месторождения, на котором уже началась бы добыча, за время деятельности отделения так и не появилось. Если повезет, то года через два начнется добыча на Приразломном нефтяном месторождении, а лет эдак через пять на газовых месторождениях в Обской и Тазовской губах. По нынешним планам добыча газа на Штокмановском гиганте начнется не раньше 2013 года.

Когда я в первый день пришел на работу, что меня поразило больше всего, так это практически полное отсутствие компьютерной техники в лаборатории. А на весь центр из 50 человек было четыре «хиленьких» 286-х, используемых преимущественно как печатные машинки. И это в столичном-то институте, в то время как в нашей заполярной глубинке уже шесть лет как практически все до последнего сотрудника с высшим образованием сидели за персоналками и работали с программами и графикой. А здесь все геологические схемы, карты, разрезы, колонки делались так же, как и 50 лет назад: на кальках, ватманах тушью руками чертежницы Евгении Павловны Ильиной. Это было нормально для предыдущих лет, но ведь сейчас «на дворе» заканчивался XX век. Думаю, что по этой причине и отношение многочисленных иностранцев, которые толпами «кружились» вокруг отделения «Шельф» в связи с перспективными морскими проектами, было примерно таким же, как к туземцам из племени «Мумба-юмба». Правда, при общении они были предельно корректны и этого не показывали. Хотя надо отдать должное специалистам ВНИИГАЗа: многие из них были корифеями в своем деле. Сам Евгений Владимирович обладал огромным геологическим кругозором. О каком бы регионе Земли не зашла речь, он знал в общих чертах основную информацию о геологии района, основных перспективных комплексах и практически никогда не ошибался в своем геологическом предвидении относительно того или иного участка. После его ухода из ВНИИГАЗа замены ему, по большому счету, так и не нашлось. Прекрасным и опытным специалистом и ученым был и Александр Тимонин, с которым мы по сию пору вместе очень плодотворно сотрудничаем. Он первым из здешних геологов уже тогда «подобрался» к персональному компьютеру. Кроме того, я в первый же день увидел очень знакомое лицо человека, которого неоднократно встречал в Мурманске, но познакомиться с ним тогда лично не довелось. Это оказался опытный геолог-подсчетчик Василий Ягодин, проработавший в «Арктикморнефтегазразведке» три года. Фактически им тогда был подготовлен первый подсчет запасов Штокмановского месторождения в 1993 году. С Василием мы быстро сошлись как бывшие мурманчане, несмотря на разницу в возрасте (он был намного старше). В первые два года мы частенько хаживали вместе в баню. После многолетней мурманской «банной» традиции я долго не мог привыкнуть к отсутствию этой еженедельной процедуры, очищающей тело и успокаивающей душу незамысловатой мужской беседой.

В нашей 207-й комнате третьего корпуса находилась и Нина Реутская, пришедшая во ВНИИГАЗ незадолго до меня. Она была хорошим специалистом в области промысловой геофизики и на равных спорила с иностранными геологами по поводу «отбивок» и «реперов» в разведочных скважинах и заставляла зачастую их соглашаться. А Тамара Толстикова являлась даже в некотором смысле «стержнем» коллектива. Мало того, что без нее из нашей довольно большой лаборатории не выходил ни один отчет, она помнила обо всех днях рождения и была «заводилой» во всех лабораторных мероприятиях. В первые годы мы с ней вдвоем обычно начинали застольные песни, поскольку зачастую оказывались единственными, кто знал слова. Она была со своей открытостью и бескорыстием, пожалуй, нетипичным представителем коренных москвичей. Думаю, ее «перевоспитал» в хорошем смысле долгий период работы вместе с мужем Владимиром во Вьетнаме, где они «варились» в общем котле советского братства. Шучу, конечно. Рискну предположить, что она родилась и выросла такой доброй и заботливой, как и многие другие нормальные москвичи, на которых провинциалы «возводят напраслину».

Вообще-то так сложилось, что во ВНИИГАЗе работали большинство приезжих. Видимо, сказывалась специфика института, т. к. требовались, в основном, специалисты с производственным и научным опытом, которого по этим специфическим направлениям в Москве приобрести было особенно негде. В нашем отделении «Шельф» наиболее ярким представителем новой волны приезжих из российского «далека» была Наталья Глухова, возглавившая лабораторию оценки экономической эффективности морских проектов. Она со своей неутомимой энергией немало «взбудоражила» застоявшуюся ВНИИГАЗовскую атмосферу. К тому же Наталья сама, как и ее молодые сотрудники, уже владела компьютером на уровне опытных пользователей. Это было ценным кадровым пополнением отделения «Шельф», которое постепенно выходило на передовые позиции во ВНИИГАЗе. Уже позже не без моего участия прибыл в наш отдел и еще один экономист от геологии – мурманчанин и коллега по НИИМоргеофизике – доктор экономических наук Павел Никитин.