Текст книги "Первое поражение Сталина"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Мы заявляем:

Русская революция остаётся верной своей международной политике. Мы стоим за действительное самоопределение Польши, Литвы, Курляндии. Мы никогда не признаем справедливым навязывание чужой воли каким бы то ни было народам».¹⁰¹

Троцкий пренебрёг всеми этими программными руководящими указаниями. Счёл, что может не исполнять волю высших органов Советской власти, не прислушиваться к мнению ни Ленина, ни, тем более, Сталина, а поступать по-своему. И совершил роковую ошибку. Не только давшую преимущество германской делегации, но и приведшую вскоре к срыву самих переговоров.

«Заслушав, – сказал он в ответ на вопрос Кюльмана, – оглашенную украинской делегацией ноту Генерального секретариата Украинской Народной Республики, русская делегация в полном соответствии с признанием за каждой нацией права на самоопределение вплоть до полного отделения, заявляет, что со своей стороны не имеет никаких возражений против участия украинской делегации в мирных переговорах». Тем самым, используя лишь свою должность наркома по иностранным делам, единолично, ни с кем не согласуя своё решение, признал де-факто Украину.

Не довольствуясь кратким ответом, Троцкий на следующий день разразился речью, более подходящей для конгресса европейских социал-демократов, нежели переговорам с противником, с которым его страна находилась в состоянии войны. Пустился в глубокомысленные рассуждения о том, «когда именно на международной арене появляются новые государственные единицы», пространно остановился на теоретическом смысле понятия «Самоопределение», и только потом вернулся к сути обсуждаемого.

«Что касается Украины, – ещё раз пояснил Троцкий, – то там такого рода/он имел в виду Финляндию – Ю.Ж./ демократическое самоопределение ещё не закончилось. Но на Украине нет иностранных войск, а русские войска удалятся с украинской территории /ещё никем не определённой! – Ю.Ж./ и не будут и не могут чинить никаких препятствий к самоопределению Украины. Так как это чисто технический, а не политический вопрос, то мы не видим решительно никаких препятствий к тому, чтобы самоопределение украинского народа происходило на почве признания независимости Украинской Республики».¹⁰²

Говоря так, нарком не придал ни малейшего значения тому на какие же именно губернии распространяется власть Рады. Зато о рубежах несуществующего государства поспешил поинтересоваться Кюльман. «Украинская делегация, – попросил уточнить он, – говорит от имени областей, границы которых нам приблизительно /выделено мной – Ю.Ж./указала… В эти области входит, между прочим, и область, прилегающая к Чёрному морю». Однако ответ он получил не от Голубовича, а от Троцкого. Такой, какой ни в коем случае нельзя было ожидать от главы внешнеполитического ведомства России: «Что касается границы той области, от имени которой говорит украинская делегация, то по самому существу положения этот вопрос не может считаться решенным, так как Украинская Республика находится сейчас именно в процессе самоопределения».¹⁰³

Много лет спустя, в мемуарах «Моя жизнь», Троцкий не вспомнил об этом обмене любезностями. Оценку делегации Рады отнёс к последнему этапу переговоров, январскому. Только там дал нелицеприятную оценку ей. «Главным козырем в руках Кюльмана и Чернина, – писал ярый противник Сталина, – явилось самостоятельное и враждебное Москве выступление Киевской Рады. Её вожди представляли собой украинскую разновидность керенщины. Они мало чем отличались от своего великорусского образца. Разве лишь были ещё более провинциальны. Брестские делегаты Рады были самой природой созданы для того, чтобы любой капиталистический дипломат водил их за нос.¹⁰⁴

Троцкий не вспомнил главное. И не объяснил, что если бы он тогда, 28 декабря (10 января), отказался признать правомочность, законность делегации Украины (с неопределённой, к тому же, территорией), потребовал бы её удаления с переговоров, то многого бы удалось избежать. Перед Совнаркомом не возникла бы в начале марта неразрешимая проблема, заставившая капитулировать его в конце концов. А партию большевиков не постиг бы первый, после победы революции, достаточно серьёзный раскол. И, вполне возможно, удалось бы избежать и гражданской войны. Во всяком случае, в том её размахе, который она приобрела летом 1918 года.

Пока же, 28 декабря (10 января) в Петрограде поспешили исправить положение. Попытались воспользоваться перерывом, наступившим в работе конференции с 29 декабря (11 января) по 5(18 января).

5. За Советскую Украину!

Ни ВЦИК, ни Совнарком не считали боевые действия в Харьковской и Екатеринославской губерниях вооружённым конфликтом с Радой по двум причинам. Прежде всего, в Петрограде всё ещё так и не признали официально, декретом, ни автономии, ни, тем более, независимости Украинской Народной Республики. Поддерживали контакты только с ВуЦИКом и его исполнительным органом – Народным секретариатом. Вместе с тем, обе советизированные губернии до проведения в них на демократических основах референдума, о чём постоянно говорил и писал Сталин, никак нельзя было рассматривать украинской территорией.

Наконец, начиная с 16(29) декабря (с признания Совнаркомом Советского правительства Украины, к концу года распространившего свою власть как на Харьковскую, так и на Екатериновскую губернии), Троцкий просто был обязан рассматривать происшедшее на Левобережье продолжением революции. А заодно учитывая и то, что стало известно ему накануне отъезда в Брест-Литовск. Содержание ответа Киева на предложение Совнаркома начать переговоры на основе, практически, одного-единственного условия – признания режима Каледина контрреволюционным. Того самого ответа, которым Генеральный секретариат выдвинул встречные собственные условия. Во-первых, немедленный вывод советских войск с так и не согласованной с Петроградом территории Украинской Народной Республики. И, во-вторых, собственную оценку мятежа на Дону. «Определение контрреволюционности, – вызывающе излагал Киев своё мнение, – не должно быть навязано одной какой-либо стороной. Признание буржуазности и контрреволюционности за всяким, кто не принадлежит к большевистскому течению и не разделяет политики народных комиссаров, Генеральный секретариат решительно отвергает».¹⁰⁵

Проигнорировал народный комиссар по иностранным делам и прямое указание. Постановление Совнаркома, принятое 30 декабря (12 января) по докладу Сталина и сформулированное Лениным.¹⁰⁶

«Совет Народных Комиссаров, – констатировало оно, – признаёт ответ Рады настолько неопределённым и уклончивым, что он граничит с издевательством… Прямая или косвенная поддержка Радой калединцев является для нас безусловным основанием для военных действий против Рады…

Уклонение Рады от ответа на вопрос о том, прекращает ли она прямую и косвенную поддержку калединцев, срывает начатые нами мирные переговоры и возлагает на Раду всю ответственность за продолжение Гражданской войны, которую подняли буржуазные классы разных наций и которая совершенно безнадёжна, ибо подавляющее большинство рабочих, крестьян и армия решительно стоит за Социалистическую Советскую Республику».¹⁰⁷

Постановление больше не оставляло сомнений ни для кого, кроме Троцкого, что теперь переговоры с Радой больше невозможны. Следовательно, невозможно и её дипломатическое признание, даже де-факто.

Тем временем территория, изначально подконтрольная Генеральному секретариату, стремительно сокращалась. В те дни, когда непримиримый марксист, революционер и большевик Троцкий защищал, признавая, украинских сепаратистов, на Киев началось наступление сразу по нескольким направлениям. С запада и юга – 2-го гвардейского корпуса, от Ровно на Житомир, от Одессы на Вапнярку. С севера – главных сил, которыми командовал М.А. Муравьёв. Семи тысяч штыков, 1-го конного полка Червонного казачества при поддержке двадцати пяти орудий, двух бронепоездов, трёх броневиков, разделённых на две колонны. Основную (левого эсера, полковника царской армии А.И. Егорова) и вспомогательную (Р.И. Берзиня).

За десять дней нового, 1918 года советские войска заняли Чернигов, Сумы, Нежин, Конотоп, Бахмач, Полтаву, Кременчуг, Винницу, практически завершив окружение Киева. Заняли огромную территорию, не встречая сопротивления объявивших себя «нейтральными» частей, подчинявшихся Раде.

Опасаясь скорого краха, Генеральный секретариат» отдал 2(15) января приказ о разоружении рабочих киевских заводов «Арсенала», «Аэро», Снарядного, Проводного, Судостроительного, механических мастерских железнодорожного управления. Не удовольствовался тем и, пытаясь хоть как-то усилить своё положение, объявил два дня спустя о замене С.В. Петлюры на посту военного министра Е.Г. Поршем, о полной демобилизации старой армии, которую посчитал полностью большевизированной, советской. Надеялся, что теперь солдаты прекратят наступление на Киев и разбегутся по домам.

Зная обо всём происходившем, Сталин уведомил советскую делегацию в Брест-Литовске:

«В руках ЦИК /Украины – Ю.Ж./ – Харьковская, Екатеринославская губернии, две трети Полтавской, весь Донецкий бассейн, Черниговская, почти вся Херсонская с Одессой и Николаевым и все прибрежные города за исключением Ростова и Таганрога, входящих в состав Донской области. В руках Рады – только Киевская губерния и некоторые кусочки прилегающих губерний, день за днём уходящие от Рады. Дело ясное – Рада данного состава не может быть названа правительством Украины… С гораздо большим правом может и должен быть привлечён к мирной делегации ЦИК/Украины – Ю.Ж./».¹⁰⁸

Веские основания для такого предложения уже имелись. 30 декабря (12 января) Всеукраинский ЦИК принял решение об участии в мирных переговорах с Центральными державами. Сформировал собственную делегацию во главе с Е.Г. Медведевым, которая, однако, сумела прибыть в Брест-Литовск только 21 января (2 февраля). После того, как на переговорах разгорелась жаркая дискуссия о… территориальной целостности России. Дискуссия, спровоцированная безответственным заявлением Троцкого.

«Из факта принадлежности оккупированных областей к составу бывшей Российской Империи, – сказал нарком, – российское правительство не делает никаких выводов, которые налагали бы на население этих областей какие-либо государственно-правовые обязательства по отношению к Российской Республике.

Старые границы бывшей Российской Империи, границы, созданные насилием и преступлениями против народов и, в частности, против народа польского, пали вместе с царизмом. Новые границы братского союза народов Российской Республики и народов, которые пожелают выйти из её пределов, должны быть определены свободным решением соответствующих народов…

Российское правительство считает своей основной задачей ведущихся переговоров не отстаивание каким-либо образом дальнейшего насильственного причисления указанных областей к пределам Российского государства, но лишь обеспечение этим областям действительной свободы самоопределения по вопросам их внутреннего государственного устройства и международного положения».

На столь униженное заявление Троцкого последовал вполне предсказуемый ответ. Необычайно жёсткое предложение, высказанное членом австро-венгерской делегации фон Визнером.

«В связи с этим следует возбудить вопрос – на каком «юридическом основании нынешнее российское правительство признаёт за собой право и считает своим долгом добиваться действительной свободы самоопределения этих областей всеми силами, даже, при известных обстоятельствах, продолжением войны. Если факт прежней принадлежности оккупированных местностей к территории бывшей Российской Империи не налагает на население этих местностей никаких обязательств по отношению к Российской Республике, то с первого взгляда непонятно, на чём Российская Республика со своей стороны основывает свои права и обязанности по отношению к этому населению».

Венскому дипломату показалось мало продемонстрировать Троцкому, что он угодил в собственную ловушку. Фон Визнер продолжил ужесточать позицию Центральных держав.

«Если же, однако, встать, как это делает русская делегация, на ту точку зрения, что Российская Республика обладает таким правом, то возникает целых четыре вопроса, подлежащих разрешению, а именно:

1. вопрос об объёме территории;

2. вопрос о политических предпосылках, необходимых для осуществления права на самоопределение;

3. вопрос о переходном режиме;

4. вопрос о форме волеизъявления.

Вот те четыре пункта, по которым нужно достигнуть соглашения».

И сразу же пояснил, какой конкретно смысл вкладывают Центральные державы в каждый из них. Не стесняя себя дипломатической риторикой, иносказанием, откровенно высказал далеко не новые цели Германии и Австро-Венгрии, которые, он полагал, были практически достигнуты:

К пункту 1-му – «Утверждение, что право на самоопределение принадлежит целым нациям, а не, равным образом, и частям наций, не соответствует нашему пониманию права на самоопределение. И части наций вполне правомочны решать вопрос о своей самостоятельности и своём отделении. Это, однако, не означает, что границы оккупации должны иметь решающее значение при определении границ этих частей. Курляндия, Литва и Польша составляют и с исторической точки зрения национальное целое…»

К пункту 2-му – «Вывод войск до окончания мировой войны невозможен… Что касается возвращения беженцев и лиц, эвакуированных в течение войны, то мы обещаем благожелательное отношение в каждом отдельном случае…»

К пункту 3-му – «По мере постепенного приближения к всеобщему миру избранным представителям населения данной области должно быть предоставлено право участия в делах управления во всё больших и больших размерах».

К пункту 4-му – «Союзнические делегации в принципе согласны присоединиться к мнению, что волеизъявление народа, организованное на широких основаниях, должно будет санкционировать решения по вопросу о государственной принадлежности этих областей. Нам кажется, однако, непрактичным одностороннее требование референдума. Точно так же, по мнению союзнических делегаций, достаточно волеизъявления представительного органа, избранного или пополненного на широких основаниях. Следует упомянуть, что и признанные правительством народных комиссаров государственные образования в пределах бывшей Российской Империи, как, например, Украина и Финляндия, возникли не путём референдума, а по решению национальных собраний, избранных на широких основаниях».¹⁰⁹

Именно таким образом профессиональный дипломат из Вены наглядно показал Троцкому, сколь зыбка та почва теории, на которой народный комиссар по иностранным делам и пытался утвердить свою позицию. Доказал фон Визнер и иное – сколь наивно вести переговоры, используя, как главный для них, принцип «право наций на самоопределение вплоть до отделения». Что такой принцип можно трактовать как угодно, ибо он более чем двусмысленен. Зависит его осуществление не от воли всего народа, а лишь оттого, кто первым получил возможность его использовать. Он – всё ещё не общепризнанная норма международного права, которую, кстати, может диктовать только победитель побеждённому.

Оказавшись обороняющейся стороной, Троцкий и вообразить не мог, что сам же загнал себя в тупик. Ведь всего за две недели до появления его в Брест-Литовске делегации Германии и Австро-Венгрии были готовы к разумному компромиссу и достаточно серьёзным уступкам. Готовы были согласиться на создание комиссии, которая бы занялась «детальной разработкой проекта очищения оккупированных областей, плебисцитом».¹¹⁰ А вынудило их к тому отчаянное положение с продовольствием.

Глава австро-венгерской делегации, министр иностранных дел двуединой монархии сообщал в те самые дни императору Карлу 1:

15(21) января – «Мы стоим непосредственно перед продовольственной катастрофой. Положение… ужасно, и я боюсь, что сейчас уже слишком поздно, чтобы задержать наступление катастрофы, которая должна произойти через несколько недель… Остановится наша военная промышленность и наше железнодорожное сообщение, снабжение армии станет невозможным, её ожидает катастрофа. Её падение увлечёт за собой Австрию и, следовательно, Венгрию». 16(3) января – «Положение у нас становится критическим. Что касается продовольственного вопроса, то мы можем избежать кризиса лишь… при условии получения временной помощи из Германии… Но (эта перспектива) очень мрачная, так как сама Германия страдает от серьёзных лишений».

А затем Чернин всё же находит иную возможность спасения, о чём и пишет в дневнике. 17(4) января: «надеюсь со временем обеспечить страну запасами, вывезенными из Украины». 20(7) января: «Зейдлер /премьер-министр Австрии – Ю.Ж./ телеграфирует, что если украинский хлеб не прибудет, в ближайшем будущем неминуема катастрофа». 21(8) января: «Украинцы больше не обсуждают вопросы, они диктуют свои требования».

Что же это были затребования? Поначалу украинские дипломаты в Брест-Литовске (как плату за лояльность Центральным державам и поставки продовольствия) настаивали на присоединении Восточной Галиции и Закарпатья. Получив решительный отказ, сочли возможным удовольствоваться всего лишь образованием из Восточной Галиции и Буковины отдельной провинции Австрии, наделённой, как и другие, самоуправлением. «Принятие украинского требования, – отмечает Чернин в дневнике за 22(9) января. – должно иметь тяжёлые последствия при дальнейшем развитии австро-польского вопроса. Но зато украинцы должны оказать нам громадную услугу в смысле немедленного подвоза муки».¹¹¹

И всё же, тогда спасение для Германии и Австро-Венгрии пришло отнюдь не из Киева. Пришло от Троцкого, благодаря его признанию и права участия украинских дипломатов в обсуждении мирных условий, и – де-факто – независимости Украины. Тем самым нарком по иностранным делам и подтолкнул Генеральный секретариат к сепаратным переговорам с Центральными державами, которые, при полной отрешённости России, смогли вполне законно рассчитывать на поддержку и помощь столь внезапно и необычно возникшего в Брест-Литовске государства. Помощь и дипломатическую, и продовольственную.

Осведомлённый о продолжающемся победном наступлении советских войск на Украине Троцкий всё же продолжал упорно отстаивать занятую позицию. Более того, демонстративно не придавал никакого значения хотя бы приблизительному установлению территории страны, которую сам же вызвал к жизни. Ещё на пленарном заседании 18(5) января безмятежно констатировал: «Самоопределение Украинской Республики ещё не достигло того пункта, когда границы, отделяющие нас от нового государства, оказались бы проведёнными с согласия обеих сторон». И равнодушно добавил: «Вопрос этот не создаёт практических затруднений».¹¹²

От своей позиции (не столько затягивания переговоров, на чём так настаивал Ленин даже 11(24) января на заседании ЦК,¹¹³ сколько необъяснимого потворствования аннексионистским устремлениям Германии) Троцкому всё же пришлось отказаться, но отнюдь не по своей воле. Только после поездки в Петроград для участия в работе 3-го Всероссийского съезда Советов. Положившего конец революционным экспериментам и административной самодеятельности на местах. Ставшего, вместе с тем, и началом оформления государственности, оказавшейся и неизбежной, и насущной. Продемонстрировавшего общее стремление к восстановлению единства страны.

6. Федерация по названию

Открывая 10(23) января съезд, председатель Президиума ВЦИК Я.М. Свердлов предложил вниманию делегатов только два вопроса. О выходе из войны и ещё один, «наболевший», по его выражению, – национальный. Но мотивировал необходимость обсудить последний тем, что «Советом Народных Комиссаров издан декрет о независимости Финляндии, декрет об отделении Украины, и вы, товарищи, и в этом направлении должны вынести своё решение».¹¹⁴

На деле же оказалось, что чуть ли не все делегаты более всего стремились говорить об ином. Не менее важном, но более злободневном событии – о роспуске за три дня перед тем Учредительного собрания.

Практически никто, если не считать относительно мягкой по тону критики меньшевика-объединёнца Ю.О. Мартова, не возражал и тем более не протестовал против происшедшего. Общее же мнение съезда выразил выступивший от имени фракции эсеров-максималистов М.А. Рыбаков. «Не так давно, – с пафосом произнёс он, – в этом зале было сказано: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное собрание! Мы говорим теперь: Учредительное собрание умерло, да здравствует власть Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!».¹¹⁵

И обсуждение национального вопроса также началось отнюдь не строго по повестке дня. О нём заговорил В.Л. Затонский, представлявший Всеукраинский ЦИК, в первый же день работы. В тот день, когда с трибуны зала заседаний Таврического дворца звучали традиционные приветствия. Не ограничившись общими фразами, Затонский счёл важным поведать о происходящем на Украине.

«Рада, – рассказывал он, – первое время пользовалась популярностью в массах, благодаря внешнему сходству /Затонский имел в виду тождество русского слова «советы» и украинского «рада» – Ю.Ж./. Разжигая националистические страсти, поднимая украинский народ против русских рабочих, крестьян и солдат, Рада всемерно поддерживала Каледина… И только недавно, после издания ею земельного закона, народ прозрел и увидел всю правду. Сейчас идёт раскол, как в войсках, так и в рабочих массах». Заметил: «возможно, что вскоре придёт сообщение об окончательном падении Рады».

Закончил же выступление несомненным призывом к воссоединению: «От имени Украинских Советов приветствую данный съезд как верховный орган не только Великороссии, но и всей Федеративной Российской Республики!».¹¹⁶

Подверг критике Раду не только её естественный враг, большевик Затонский, член Народного секретариата Советской Украины. То же сделал Троцкий в своем втором докладе съезду 13(26) января. Говоря строго по повестке дня – о проблемах войны и мира.

«Мы знали, – сказал он, – о том, что украинская делегация имела целый ряд тайных совещаний с немецкой и австрийской делегациями, и мы заявили украинцам, что мы обязуемся вести все наши переговоры с делегациями Четвертого союза при участии украинской делегации, что мы обязуемся сообщать протоколы всех тех заседаний, на которых она, по тем или иным причинам, не присутствовала или не будет присутствовать. Но что мы требуем такого же отношения к нам и со стороны украинской делегации. Нам ответили, что сделают соответствующий запрос у киевского правительства, но ответа мы до сих пор не получили, несмотря на наши многократные напоминания.

Тактика украинской делегации и Киевской Рады – это, в сущности, перевод на украинский язык тактики правительства Керенского. Слабость Украинской Рады лишила её возможности вести самостоятельную политику, честную и открытую, и история зло подшутила над теми, кто видел свою опору против «предательства» большевиков и левых эсеров в Украинской Раде… Киевская Рада уже вступила в сепаратные и тайные переговоры, как вступила бы и та часть Учредительного собрания, которая несколько дней тому назад добивалась здесь власти».

Однако Троцкий попытался хоть как-то оправдать свою позицию в Брест-Литовске. В полном противоречии со всем ранее им же самим сказанным, сделал безосновательное предположение:

«Германия не питает, очевидно, намерения аннексировать все занятые её войсками территории. Это значило бы включить в состав Германии широкие массы «мятежников», а при социальном значении такого акта трудно ввести в заблуждение кого бы то ни было в Германии».

Используя карту, Троцкий попытался доказать, что Берлин стремится достичь только военно-политической цели, хотя и признал: «наши военные специалисты утверждают, что намеченная германскими империалистами граница с Россией является для нас положительно гибельной». Опровергая мнение профессионалов, настаивал: «Германцы, очевидно, преследуют не только эту цель, но и хотят создать в оккупированных ими странах невыносимый переходный режим, который явился бы самым лучшим средством для подавления революции в столь близкой к пределам самой Германии территории».

Далее же, как самый веский довод в пользу своих взглядов, изложил собственное представление о самом близком будущем: «Те десять дней перерыва, – убеждал Троцкий делегатов съезда, – которые мы у них потребовали, прошли не бесследно». И голословно заявил, что будто бы в Австро-Венгрии и Германии «политический кризис достиг той критической точки, где начинается его падение». А затем поведал о своих дальнейших планах: «Мы будем стремиться к пробуждению западного пролетариата, к организации его сил, к обоснованию его политических стремлений». Иными словами, к подготовке мировой революции. «И параллельно с этим мы неуклонно будем проводить в жизнь две существеннейшие задачи момента – демобилизацию армии и продолжение переговоров».¹¹⁷

Троцкий не объяснил только одно – как он сумеет совместить такие взаимоисключающие цели.

Не только Троцкий находился в эйфории, порождённой слишком быстрым и необычайно лёгким переходом власти к большевикам. Грезили наяву, не видя реальности, чуть ли не все делегаты съезда. Без каких-либо на то оснований полагали, что мировая революция не за горами. Вот-вот охватит Европу. Только потому, обманывая сами себя, принимали голодные бунты и демонстрации в Вене и Будапеште за начало восстания австрийского и венгерского пролетариата.

Задал же тон таким настроениям не только Троцкий, но и председатель Президиума ВЦИК Я.М. Свердлов. Именно он, и вполне официально, оценил «политический курс рабочего и крестьянского правительства Российской Советской Республики как курс, верно взятый на мировую революцию».¹¹⁸ О том же, только более пространно, говорил в заключительном слове и Ленин.

«Можно сказать с неоспоримым основанием, – развивал он мысли Троцкого и Свердлова, – что Третий съезд Советов открыл новую эпоху всемирной истории, и ныне, в условиях мировой революции /выделено мной – Ю.Ж./, всё значение этого съезда начинает сознаваться всё более и более… Мы уже не одиноки. За последние дни произошли знаменательные события не только на Украине и Дону, не только в царстве наших Калединых и Керенских, но и в Западной Европе. Вы уже знакомы с телеграммами о положении революции в Германии. Огненные языки революционной стихии вспыхивают всё сильнее и сильнее над всем прогнившим мировым старым строем… Мы, создав Советскую власть, вызвали к жизни такие же попытки и в других странах. Ибо, повторяю, иного выхода у трудящихся из этой кровавой бойни не было. Ныне эти попытки уже осуществляются в прочные завоевания международной революции».¹¹⁹

Ленину вторил Л.Б. Каменев, только что вернувшийся из Бреста, где участвовал в переговорах. «С тех пор, – растолковывал он свои взгляды, – как только в мировой истории появились государства, войны заканчивались лишь такими переговорами, в которых выяснялось, какая часть обагрённой кровью страны отходит от одного господина к другому. У нас же речь шла не об этом. Мы сразу же заявили, что границы, созданные всеми предыдущими насилиями царизма, пали, и отныне в свободной России в тесном братском союзе будут жить только те народы, которые этого свободно пожелают, что для нас существует лишь одно обязательство, продиктованное не силою меча, а сознанием международной солидарности: «пролетарии всех наций, соединяйтесь». Вся Европа поняла нашу позицию, и если теперь до нас доносятся сведения о том, что в Праге провозглашена Чешская Народная Республика, то мы с удовлетворением можем констатировать, что в этом деле имеется доля и нашего участия».¹²⁰

То же утопическое видение самого близкого будущего выразил и ещё один большевик, делегат от Балтийского флота А.В. Баранов: «Не может быть никакого сомнения, что русская революция будет по-прежнему вести самую решительную борьбу за демократический мир, объединяя под своим знаменем все народы Европы, которые постепенно присоединяются к русскому пролетариату, сбрасывая свои оборонческие верхушки. У нас нет основания сомневаться в победе, ибо из Венгрии и Австрии уже приходят к нам подкрепления, и скоро к нам подойдут подкрепления и из Германии, Франции, Англии и всех других стран цивилизованного мира».¹²¹

Ну, ладно, так думали, так говорили большевики. Но в плену тех же грёз оказались и левые эсеры. Один из их лидеров. В.Д. Камков – член Президиума ВЦИК – также предавался несбыточным фантазиям: «Победа мировой революции неизбежна. Она идёт и развивается с неимоверной быстротой. И нет сомнения, что мы стоим на грани эпохи низвержения капитализма. И тот, кто верит в торжество социализма, тот знает, что вся программа, предначертанная нам историей, будет, в конце концов, совместно с международным пролетариатом выполнена до конца, и с победой мировой революции восторжествует, наконец, великая Европейская Федерация Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».¹²²

Даже меньшевик Л. Мартов, давний идеологический противник и большевиков, и эсеров, на этот раз поддержал их. «Нет сомнений, – заявил он в прениях, – что условия, предъявленные немецким империализмом, совершенно неприемлемы для революционных народов России, ибо принятием этих условий наносится не только тяжёлый удар самому существованию русского народа, но и ставится на карту судьба международного пролетариата. Нет сомнения, что российская революция не пойдёт на этот шаг и не принесёт в жертву алчности германского хищничества ни польский, ни эстляндский, ни латышский народы. И на вопрос – что же теперь нам делать – мы скажем только, что товарищ Троцкий и товарищ Каменев совершенно правильно говорят, что только восстание угнетённого международного пролетариата даст толчок для всеобщего демократического мира и для дальнейшего развития шагов по пути к братству».¹²³

После выступления Мартова оба вопроса – о выходе из войны и национальный – окончательно сплелись в единый. Так, меньшевик-интернационалист Г.Д. Линдов, комментируя доклад Троцкого, заметил: «Мы все знаем, какую позорную роль сыграла Украинская Рада во время брестских переговоров, когда Рада, учитывая, с каким нетерпением Германия ждёт от Украины помощи хлебом и ради этого готова пойти на уступки в переговорах с украинцами, пользовалась этим самым предательским образом, попирая принципы интернациональной борьбы демократии».¹²⁴ И тем сделал предсказуемым появление общих, по сути, хотя и совершенно разных, документов в один и тот же день, 14(27) января.

В оглашённой на съезде Декларации социал-демократии Польши и Литвы предельно чётко указывалось: