Текст книги "Звучность леса"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Куранов Юрий
Звучность леса

Юрий Куранов

Звучность леса

Являться муза стала мне.

А.Пушкин

В глубине ели, в самой тишине ее, тронуть смычком скрипку – и звук пойдет по всему стволу, по каждой ветке. Ель замрет от звучания, сделается тоньше и стройнее, а хвоя засветится, словно упала роса или расцвел иней. Не нужно приближаться к ели ухом, только приложить ладонь, но ладонь должна быть добрая.

Так стоять можно долго, на лице ощущая не ветер, а дыхание ветвей. Дорога пусть уходит пока одна, спускается под уклон почти к самому озеру и тоже замрет на берегу. Там березы столпились. Береста их порозовела при низком свете солнца, как розовеют на морозе щеки. Озеро заснежено, даже неприметны берега. Ходит по середине озера ворона и что-то бормочет себе под нос. А что бормочет, разобрать издали трудно. Пора шагать дальше, отнять ладонь от ели, от ее ствола и чувствовать на ходу, как в ладони еще живет и чуть замирает мелодия.

Андрей снял шапку, тряхнул головой и зашагал дорогой под гору, поскальзываясь ботинками по наезженному снегу и полуприкрыв глаза. Он шел, и мелодия теперь двигалась как бы чуть впереди и как бы вела его своей дорогой. Справа осталось озеро. Снег на нем был странного свечения. Ворона поднялась и улетела. "Действительно, озеро маленькое, недаром прозвали его Маленец, – подумал Андрей. – Светлое. Тихое". Ворона каркнула и улетела на холм. Там села на березу тяжело, так что снег с веток посыпался и засверкал на лету. Где-то ударили в колокол. Помедлили, ударили еще, уже в другой колокол. Ворона посмотрела в сторону звона, поднялась и улетела совсем. Скрылась.

Теперь дорога пошла в горку, а вокруг стояли большие сосны. Мороз усиливался, и тонкие алые чешуйки коры скручивались. От них шел шелест, какой порою слышится, когда на стуже застывает горячий печной дым. Синие тени лежали на сугробах и ползли вверх по взгорку. Впереди, на повороте, показалось Андрею, кто-то сидит за сосной в белой куртке, распустил волосы, а голубой платок положил на колени. Андрей приблизился, но под сосной лежала только тень. Тоже синяя. Тень уходила далеко в глубь леса, и поперек тени положен был заячий след.

Вдали струились дымки поселка, виднелись молодые березки, тесно посаженные вдоль улицы. Дверь на крыльце знакомого дома была открыта. Андрею все чудилось, будто кто-то пробегает стороной от сосны к сосне, бесшумный. И, подходя к крыльцу, Андрей чувствовал, что смотрят ему в спину и вместе с ним вслушиваются в звуки скрипки.

На крыльце под крышей, на перекладине, Андрей нашел ключ. Отпер дверь в квартиру, что по коридору справа. А за дверью слева гремели шумные голоса и хлопали тысячи ладоней, играла музыка. Можно было понять, что там смотрят хоккейный матч и слушают одновременно приемник.

Заснул Андрей спокойно и видел то, что его окружало.

Дорога, озеро, снега, квартира в деревянном доме, пустом на время командировки друга... И книги по полкам, постегивание ветвей за стеной... Все звучно в этом деревянном доме, слышно, как мороз ходит по соснам, как вытекает ключ под горой в Сороть. И, уж конечно, слышно, как отбивает час за часом в колокол время. Может, время всегда течет именно так, что каждый час отбивается звучно?

Пускай идут сюда хруст ветвей, и поступь мороза, и течение ключа, и течение дороги. И синие длинные тени, ползущие по снегам, и заячий след поперек теней. Только зачем этот грохот, кому это нужно в полночь сидеть и слушать приемник? Смотреть и смотреть, не уставая, телевизор?

Андрей забылся и остался среди леса на дороге, что течет через гористый сосняк. Хлопья снега среди хвои перебирает ветер. Те рассыпаются, а потом долго висят в воздухе. Теперь здесь и там воздвигаются по лесу хоромы, из блеска и шелеста сотканы их стены. Но порой ветер налетает с силой, и хлопья падают на сугробы со звуком глухим и точным. Тогда кажется, что где-то далеко за горой скачут кони. И похоже, в ярком свете солнца будто сидит у дороги кто-то в светлой куртке, голубой косынке и держит в одной руке длинную полоску света. И раскачивает ее, и перекладывает с места на место между синими тенями сосен да елей. И другой рукой ее, эту полоску, расчесывает. Да, расчесывает большим гребнем из багряного легкого камня, который тоже светится, и от него по лесу снизу вверх лучи да блики. Не знаешь, глаза нужно зажмурить или все же смотреть. А только зажмуришь глаза – проснешься...

Большое и высокое за окном утро. На яблоне раскачиваются снегири, смотрят в комнату. В комнате немного морозно. Пахнет свежими сосновыми дровами. Надо бы затопить печку.

А снегири переговариваются, покачивают головами. Ни дать ни взять, зовут к себе за дверь, на воздух. Под небо.

В соседней квартире в два голоса работают приемник и телевизор.

В лесу легкий ветер перебирает иней, и тот как бы освещает дорогу мелкой зернью. И в ярком солнце видно, что стоит кто-то на дороге впереди. И не уходит, а так себе, шагает. В косынке синен, коротком пальто березового цвета, в валенках, похожих на сапоги. И чуть размахивает веткой в правой руке. Поднимет голову и смотрит на деревья, в небо. Стоит и словно ждет.

Андрей поравнялся с девушкой. Она подняла руку и перегородила дорогу веткой, Андрей остановился.

– Почему вы не идете дальше? – спросила она.

– Как же я могу дальше идти? – отозвался Андрей.

– Хорошо. Идите. – Девушка убрала ветку.

Андрей продолжал стоять.

– Идите же, – сказала девушка.

– А вы останетесь?

– А мне все равно, – шевельнула девушка плечом. – Я могу стоять, могу идти.

– А можете и лететь?

– Могу и лететь.

Андрей наклонился, взял горсть снега, смял в снежок и бросил вниз вдоль дороги. Снежок покатился далеко и, поблескивая на солнце, рассыпал вокруг синеватые искры.

– Вот совсем другое дело, – сказала девушка и побежала за снежком.

Подхватила снежок и спрятала за спину. Андрей приблизился. Девушка швырнула снежок.

– Теперь бегите вы!

Андрей прошел вперед, подобрал снежок и, не оглядываясь, коротко бросил его назад. Он слышал, как снежок был пойман и голос девушки произнес:

– А теперь лети!

Снежок высоко пролетел вперед. Он сверкал и словно таял. Упал на сосновую ветку. Та качнулась и подбросила его. Снежок подскочил и упал на другую ветку. Та его снова подкинула.

– Вот как! – засмеялась девушка.

Снежок еще раз прыгнул – уже на самую вершину длинной ели. Там и остался. Остался, чуть покачиваемый. И светился голубовато, как луна при солнечном утре.

– Это моя луна, – сказала девушка и встала рядом с Андреем.

– У меня такой луны нет.

– Не у всякого такая луна может быть, – сказала девушка. – Чего же мы стоим, надо идти. В такой день обязательно надо идти. Но не торопиться.

– Куда же? – спросил Андрей.

– А куда угодно... Видите: дорожка вдоль берега, а там колодезный сруб.

– Знаю. Я бывал тут. Еще в молодости.

– А разве сейчас у вас не молодость?

– По-моему, нет.

– У человека всегда есть молодость.

– Не всегда.

– Всегда, – сказала девушка утвердительно. – Я это знаю точно. Вон даже колодец. Он старый, а молодость у него есть. Стоит из него глотнуть один только глоток, и сразу почувствуешь.

– Тогда стоит из него глотнуть сейчас.

– Сейчас это необязательно.

Девушка слепила еще комок снега и швырнула его вперед. Снежок упал на дорогу и рассыпался.

И тогда они тихо пошли под сосны, которые стояли, широко расступившись. Вдоль березника. Если сквозь березовую чащу смотреть на озеро, становится ясно, что вылиты березы из розоватого льда. Лед берез прозрачен, и видно, как внутри поднимаются снизу потоки, похожие на ручьи.

Так они шли молча, и Андрей чувствовал, что девушка тоже смотрит под ноги, иногда поднимая голову и глядя вперед. Там, впереди, замерла вдоль дороги аллея могучих елей. Каждая из них была похожа на целую страну, охваченную зеленым торжественным мраком.

Вошли в аллею, как в глубину пруда. Водянистый воздух шелестел, разводил перед глазами круги, полукружия, струи. Шли аллеей, словно плыли. Вышли к деревянному дому с высоким крыльцом Перед домом на мощном пне стояла крошечная пушка и смотрела заколоченным дулом.

– Из этой пушки раньше стреляли, – сказала девушка.

– По воробьям? – спросил Андрей.

– Не нужно смеяться, – строго сказала девушка. – Из нее стреляли в честь гостей. Салют.

– А почему бы не выстрелить сейчас? – предложил Андрей. – Мы разве не гости?

– Нельзя сказать, чтобы мы были гости. – Девушка задумалась. – Да и пушка сейчас забита.

В глубине сада поблескивала инеем широкая бревенчатая звонница. На ней замерло более десятка больших и малых колоколов. Маленькие висели словно купчики: важные, но простодушные. Побольше – как бояре. Девушка тронула самый меньший. Воздух вокруг улыбнулся, и разошлась в нем рябь. Девушка качнула другой колокол, побольше. В воздухе прозрачно заискрился иней. Девушка весело посмотрела в глаза Андрею. И Андрей встретился с ней взглядом. Лицо девушки, чистое и свежее на морозе, все казалось усыпанным веснушками. Глаза смотрели доверчиво голубой веселой прозрачностью. Чудилось, будто и во взгляде замерли веснушки, как замирает уносимая ветром листва.

Девушка тронула третий колокол, постарше. И закачались в воздухе хлопья снега.

– Это кто же там? – раздался позади веселый энергичный голос.

– Это мы, – сказала девушка и обернулась.

– Ну и что же, что вы!

Подошел немного приседающей быстрой походкой мужчина в куньей шапке. Сам старый, красивый, с длинным носом.

– Ну и что же, что вы! Кто вы такие? – спросил мужчина.

Он стоял в черном расстегнутом полупальто, полупустой левый рукав которого был засунут в карман.

– Это мы, – повторила девушка. – Разве не видите?

Мужчина долго стоял и смотрел, смотрел приветливо. Потом подошел к звоннице и один за другим тронул каждый колокол. Когда прогудел самый старший, сугробы вокруг колыхнулись и долго потом успокаивались.

– Вот так, – сказал мужчина строго.

– Конечно, так, – согласилась девушка.

– Слушайте с вечера. На них отбивают время. – Мужчина постоял, его лицо сделалось чуть грустным, он запахнулся и пошел через дорогу к дому. На двери этого дома было написано: "Здесь не музей, а квартира". Вдоль стеклянных стен веранды стояли кувшины, горшки, самовары.

– Я его знаю, – сказала девушка, – он добрый.

Теперь пошли через мостик мимо красного, крупной кладки, здания к лесу. В просторной роще среди сосен и елей поднимался ветер. Чувствовалось, что вокруг рощи метель уже гуляет, а здесь еще только раскачивались вершины. Потемнело, словно кто мутным взглядом уставился в глубину леса. Деревья встревожились. От них пошел такой звук, будто раскачивались колокола. Ударило впереди. Коротко. Без отзвука.

– У Маленца, – сказала девушка тихо.

Ударило сзади. Далеко, далеко. Тоже отрывисто.

– Над Кучанами, – сказала девушка еще тише.

В стороне высоко прошел тонкий удар. С отзвуком.

– В Тригорском, – девушка наклонила голову, вслушиваясь. Она немного вздрагивала от каждого удара. И замирала.

– Метель начинается, – сказал Андрей.

– Да, да, – согласилась девушка рассеянно, – скоро уже ничего видно вокруг не будет.

С вершин осыпались снега и устанавливали по лесу сухие серые сумерки. Девушка подняла воротник пальто. Зашагала медленно, как бы отсчитывала шаги.

– Пойдемте ко мне, у меня есть печка и сухие дрова, – сказал Андрей.

– Да, да...

– Я затоплю печку. В комнате станет тепло.

– В такую ночь хорошо спать на веранде. Все звенит, и кажется, что куда-то несешься... Ну ладно, до свидания.

Девушка остановилась. Лицо ее потемнело, по нему пробегали быстрые тени. Будто пробегали облака.

– Зайдемте ко мне, – попросил Андрей.

– Что вы! – улыбнулась девушка. – Я ни к кому не захожу. До свидания.

– А мы еще встретимся?

– Конечно.

– А как я вас найду? Как зовут вас?

– Я сама вас найду. Или встаньте среди леса. Или над озером. И скажите: "Ау". Хотите громко, хотите чуть слышно. Или про себя. Ну пока.

Андрей пожал ее руку.

– Не грустите, – сказала девушка.

– Что вы...

Тихими шагами Андрей направился к дому.

Метель поднялась во все небо. Она гудела в стенах и замирала за окном. Она подстерегала, прикидывалась на мгновение спокойной, всматривалась в окно, потом взвивалась и уносилась в сад. Сад стонал и, казалось, лопался от напора. В печке гудело, но сам огонь был весел. И на сердце было спокойно. Легко было на сердце. Только грохотали из-за стены чудовищные аплодисменты и крики очередного хоккейного матча да ревел приемник бешеной какой-то музыкой. Казалось, музыка эта сама участвовала в хоккейном матче, раздувала его, ломала клюшки, сносила ворота. Пожалуй, на стадион тоже пришла метель и сметала трибуны.

Андрей закрыл глаза и лицо подставил доброму теплу печки. Его клонило в сон. Только перед глазами светился небольшой комок снега, он искрился и покачивался на ветке. Однако скрежет и вой из-за стены нарастали, и сон никак не слетал. "Может, и вправду пойти на веранду?" – подумал Андрей.

Он захлопнул дверцу печки, подпер ее маленькой кочергой. Накинул большую толстую шубу и коридором сквозь музыку и аплодисменты прошел на веранду. Там на топчане лежал матрац и подушка без наволочки. Ни приемника, ни телевизора слышно тут не было. И Андрей прямо в шубе лег на постель.

Утро совсем непохоже на утро. Какой-то тревожный полет. Дрожь веранды. Дым, а не снег за окнами. Словно тебе несет, а Земля далеко. Ее не видно, только знаешь ты, что Земля тоже летит и по ней клубятся не то моря, не то облака, не то континенты. И там, на Земле, все смотрят в небо, все за тобой следят, и в каждом за тебя бьется сердце. И ветки в стекла бьют. И хлопает соседская дверь. И сосед что-то напевает себе под нос довольно бодрым голосом.

Андрей вышел на крыльцо. Метель проносила над холмами мутные могучие облака. Порой облака разрывало, и на мгновение показывались дали. Но только на мгновение. Тогда проглядывало вдалеке Тригорское. Но потом исчезало снова. Не было вообще никаких его признаков. И страшно делалось; может быть, его нет и никогда не было? Только были блистательные дали поэмы, удивительные, полные листопада и ветра. И ночная карета в Михайловское, и аллея, и ветка гелиотропа. Слышно, как там вокруг парка гудит вьюга. Там не метель, а вьюга.

– Вот это завьюжило! – раздался на крыльце голос, и шаги остановились рядом с Андреем.

Андрей обернулся.

Перед ним стоял высокий старик. Ровными гладкими веками были полуприкрыты его серые глаза. Старик попыхивал сигаретой. Старик попыхивал и прислушивался к тому, что звучало за окнами его квартиры. А там деловито рассуждал телевизор и грохотал приемник.

– Зима кончается, – сказал сосед уверенно, – со дня на день весна распахнется.

– Да, верно, – согласился Андрей.

И ушел в комнату. Он растопил печку и присел у огня. Кто-то вроде постучал в окно.

– Ау, – послышалось Андрею.

Он оглянулся. Кто-то за окном стоял. Но разглядеть его среди метели было трудно.

– Ау, – повторил голос.

Андрей выбежал на крыльцо. Метель бросилась ему навстречу и хлопнула дверью комнаты. Андрей прибежал под окно. Здесь никого не было. Вышел за калитку. Там высокими дымными столбами гуляла вьюга. И кто-то в коротком пальто шел впереди, среди вьюги. Оглядывался и махал рукой. Андрей поплотней запахнулся и пошел следом. Но впереди уже ничего нельзя было разглядеть. Через некоторое время Андрей опять заметил человека. Человек шагал в сторону Тригорского. Он снова оглянулся и помахал рукой.

В открытом поле гуляла метель. И Андрей чувствовал, что сбивается с дороги, что кто-то ходит вокруг него, но никак не может подойти.

"Где же тут дорога?" – думал Андрей, проваливаясь и оступаясь в сугробах.

– Там, впереди, Тригорское, – услышал он сквозь ветер знакомый голос. А я здесь.

– Но я не могу разглядеть вас, – сказал Андрей.

– Да и мне трудно вас найти в этой сумятице.

– И Тригорского вроде бы нет.

– Почему же? Тригорское впереди. Там сейчас тоже вьюга. Но деревья поют. Слышите голоса кленов?

– Не слышу.

– Ну как же? А вот ели... Хорошо слышно даже отсюда.

– Кажется, слышу, – сказал Андрей.

– Вот и слушайте. А это голоса лип, что стоят вокруг "Зеленого зала".

Андрей прислушался.

– Там, в "Зеленом зале", – напевно заговорил голос девушки, – шелестят просторные платья. Танцуют, подняв над головами широкие хрустальные чаши. Танцуют, кружась и глядя друг на друга. Листва полна лунного света. Со дна каждой чаши бьет невысокий родник. Танцуя, подносят чашу к губам и пьют из родника. Под крышей дома ласточки. В гостиной фортепьяно. И две свечи на нем в подсвечниках. На фортепьяно медленно играют. Фортепьяно как бы произносит не звуки, а слова:

...Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал

Жужжанью дальнему упреков и похвал,

Могли ль меня молвы тревожить приговоры,

Когда, склонив ко мне томительные взоры

И руку на главу мне тихо наложив...

Свечи колеблются. Бьют высокие английские часы, звон уходит высоко. Сквозь тихий сон внимают звону ласточки. Луна колеблет чаши. Танец среди лиц... Слова фортепьяно...

...И ныне

Я новым для меня желанием томим:

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Все, все вокруг тебя звучало обо мне,

Чтоб, гласу верному внимая в тишине,

Ты помнила мои последние моленья

В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

А ниже ручей. Вода стекает по колоде и бормочет. Словно кто-то торопливо старушечьим голосом отчитывает какое-то беспечное существо. А в "Зеленом зале" танцует девочка. Теперь здесь пусто. Девочка одна, продолжал напевно голос девушки, – девочка в короткой юбке и в матросской куртке. Она танцует с матросской шапочкой в руке. И прислушивается к фортепьяно...

Когда Андрей вернулся домой, дверь в комнату была прикрыта. В комнате тепло. Дверца печки подперта маленькой кочережкой. Андрей снял шубу. В дверь без стука вошел сосед.

– Не следует, молодой человек, огонь оставлять в раскрытой печке.

– Извините, – сказал Андрей, – я забыл.

– Нельзя забывать, когда топится печка, – сказал сосед, стоя у порога с сигаретой в руке. – Так весь дом спалить можно.

– Я вышел в поле и заблудился в метели.

– Кто же в поле ходит в такую метель? – наставительно сказал сосед.

– Я в Тригорское хотел пройти.

– Чего в Тригорском смотреть в такую погоду, – сказал сосед снисходительно.

– Да так уж...

– Лучше посмотрите хоккейный матч, – предложил сосед.

– Спасибо.

– Приходите. Теперь не скоро погода уляжется. Не на один день закрутило. Весной пахнет.

– Да, – согласился Андрей.

– Будет время, приходите, – еще раз пригласил сосед и вышел.

По тому, как шумело за стеной, гудело в трубе и какой мокрый снег лепил в окно, было видно, что непогода не собираете; затихать.

Сегодня солнце долго стояло над парком Тригорского. Солнце поставило над парком два огненных столба, справа и слева. Солнце не то чтобы ликовало, солнце любовалось природой и совсем не хотело спускаться за горы.

Андрей вышел знакомой дорогой в сосняк и увидел, что лес улыбается ослепительным светом сугробов. Но глазам легко. Сосны алеют прямо на глазах. Повсюду горят зеленые спокойные костры можжевельника. Их пламя неподвижно Впереди под сосной вроде кто-то сидит. Сидит парнишка в полушубке и наводит из рукава на дорогу полоску света. А потом кладет на нее тень от сосны. Андрей подошел ближе и увидел, что это просто пень, высоко засыпанный снегом. Андрей улыбнулся, остановился, сложил глухой пригоршней руки возле рта и сказал в пригоршню тихо, чтобы никто не слышал:

– Ау...

Ничто нигде не колыхнулось. Все продолжало молчать и цепенеть в звонком свете зари. Андрей зашагал дальше. Под горой у самой дороги сидел на повороте медведь. Медведь сидел белый. Он уперся лапами в дорогу и склонил голову, будто спал. Или, может быть, у медведя болели зубы. Андрей приблизился. Это был совсем не медведь, это был камень под сугробистым наметом. И можно было на камне прочитать: "Дорога в Савкино".

– Дорога в Савкино, – сказал веселый голос за спиной, – и больше ничего. Ничего больше.

Андрей радостно обернулся.

– Здравствуйте.

– Добрый день, – отозвалась девушка, поправляя вокруг лица свой синий платок.

– А я думал, вы заблудились, – сказал Андрей. – Я так вас и не увидел среди метели.

– Ну как же я заблужусь? – засмеялась девушка. – Я вас видела, только ветер мешал подойти.

– А я ходил, ходил и оказался возле дома.

– Ну как было дома?

– Да, собственно, ничего особенного не было. Сосед звал телевизор смотреть.

– А вы?

– А я читал книги.

Солнце погасло, только в небе чувствовалось его дыхание. Однако ложбина Маленца была освещена, и свет на снегах ее не угасал, а усиливался. Можно было подумать, что солнце рассеялось в небе и теперь опускалось на Маленец.

– И что же читали? – спросила девушка, поглаживая ладонями щеки.

– Читал дневники, воспоминания.

– Интересно? – Девушка улыбнулась немного снисходительно.

– Интересно. Вульф, например, пишет, как ему сообщали две новости.

– Какие же? – строго спросила девушка.

– Одна из них о женитьбе на Гончаровой, первостатейной, по его словам, московской красавице. "Желаю ему быть счастливу", – пишет Вульф.

Девушка молчала.

В небе темнело, но над озером сгущался широкий круг света. И потихоньку он снижался.

– Все думают, что солнце садится за лесом, – сказала девушка.

– Конечно.

– Солнце садится в озеро. Вот сейчас оно совсем уже низко. Еще чуть подержится и сядет под лед. А ночью будет оттуда светить. А мы... девушка посмотрела Андрею в глаза.

– А мы? – спросил Андрей.

– А мы пойдем и что-нибудь посмотрим.

Она взяла Андрея за руку и пошла впереди.

Сосны в сумерках сделались вытесанными из серого камня. Из гранита. Они стеснились, встали поближе друг к другу и касались одна другой, напоминая, что стоят они совсем рядом и что им теперь не так одиноко. Однако порой там или здесь дерево вздыхало. И слышался легкий звук. Так скрипят половицы, когда по ним крадется домовой. Пахнуло дымом печных труб. И этот добрый запах сделал сумерки синими. Кто-то гулко ударил в сосну, как в бочку. Андрей вздрогнул. Девушка засмеялась. Ударил еще раз, дробью. И замер.

– Это дятел, – сказала девушка, – он хороший.

Птица сорвалась в глубине леса и неохотно полетела над землей.

– К кормушке, что ли, полетел? Чего же так поздно? – удивилась девушка.

Птица вернулась, пролетела над головой. Тогда девушка вытянула перед собой руку. Птица села на рукав. Дятел, небольшой, в черной с прорехами накидке и в красной шапочке на затылке. Дятел сидел и смотрел маленькими острыми глазами то на девушку, то на Андрея.

– Он добрый, – сказала девушка и посмотрела на Андрея, потом спросила: – Добрый?

– Не знаю, – ответил Андрей.

– Добрый, – повторила девушка уверенно и стала объяснять: – Дятел на кормушку летит к тому человеку, что под колокола к нам подошел. У этого человека кормушка под окном построена. Он долго, – девушка посмотрела на дятла, – не верил кормушке. А теперь, чуть чего, прямо туда летит. Мы его туда и отнесем. Тут уж рядом.

Впереди за яблоневым садом показались огни. И видно было, как в доме ходит высокий человек и размахивает рукой. Казалось, человек произносит речь. Дятел сорвался с рукава и полетел в сторону окон.

– А нам туда. – Девушка показала рукой на длинное каменное здание под высокой крышей. Окна этого здания были темны.

Она подошла к двери, тронула ручку, и дверь отворилась. Девушка взяла Андрея за руку и повела длинным темным коридором. Поднялись по деревянной лестнице. Не то на чердак, не то на антресоли. В темноте различить можно было железную решетчатую дверь. На двери висел большой замок. Девушка тронула замок и раскрыла его. Распахнула тяжелые двери, прошла первой. Коснулась пальцами стены, под потолком зажглись большие свечи.

Здесь было тепло. Здесь пахло хорошим старым деревом, бумагой, фарфором и какими-то сильными духами. Казалось, пахнет малиновым вином, легким оттого, что коснулись его женские губы.

– А вдруг сюда придут? – спросил Андрей.

– Сюда никто не придет.

– Увидят свет и придут.

– Никто не увидит. А если и увидят, не пойдут. Побоятся. Кто в закрытом доме может ходить при свечах?

Девушка подошла к застекленному шкафу, раскрыла его и вынула небольшой флакон малинового цвета. Она вывернула стеклянную пробку и подала флакон Андрею. Андрей поднес его к лицу и тихо засмеялся. Перед ним поплыли открытые, слегка тронутые светом плечи. Плечи склонены и прячутся в черное тяжелое платье. И голова женщины склонена, глаза смотрят невесело, губы приоткрыты, готовые не то улыбнуться, не то засмеяться. Волосы гладко уложены. Тонкая нитка поблескивает на шее. Плечи плывут и кружатся в танце.

– Долго нельзя. – Девушка взяла флакон у Андрея. – Это просто старинные духи.

Девушка присела на корточки, с нижней полки подняла высокий белесоватый кувшин. Подала его Андрею.

– Это не кувшин. Это керосиновая лампа. Она светила той, кого Вульф обозначает в своем дневнике "А.П.". А поэт написал ей стихи, которые теперь поют и не могут надивиться их красоте. Правда, лампа семидесятых годов. Но все же.

В руках лампа оказалась легкой и прохладной. По зеленоватому ее фарфору распустились белые цветы, цвел шиповник. Над шиповником висели стрекозы и бабочки. Девушка зажгла спичку к засветила лампу.

– Жаль, что нет стекла, – сказала она, – но это ничего.

Лампа не чадила. Цветы, стрекозы, бабочки засияли и подернулись воздухом. Девушка прошла с лампой в угол чердака. Там из темноты выступило с детства знакомое Андрею лицо.

– Это тоже фарфор, – сказала девушка. – Работа скульптора Трубецкого. Он лепил и Льва Толстого, если помните.

Из глубины угла смотрело умное тревожное лицо. Взбитые высокие волосы, пышные бакенбарды, напряженный лоб и глубокий взгляд. При свете лампы можно было подумать, что портрет отлит не из фарфора, а из чистого и плотного льда, внутри которого светит луна. И свет ее ровен, спокоен и мудр.

Внизу, во входной двери, громко повернулся ключ. Девушка замерла. Ключ повернулся еще раз, и звук его резко отдался в пустом доме. Послышались шаги. Девушка задула огонь и лампу поставила на стол. Насторожилась. Шаги спокойно приближались. Заскрипела лестница.

Человек поднялся по лестнице, прошел в раскрытую дверь. Остановился.

– Добрый день, – произнес человек широким красивым голосом.

Голос этот был Андрею уже знаком.

– Впрочем, не день, а ночь. – Человек прошелся по комнате.

– Ну что вы мне скажете?

Помолчал.

– Чего вы без меня тут рассмотрите...

Еще помолчал.

– Вон в шкафу дорожный столик-шкатулка для игры в карты. А на шкафу чайный сервиз саксонского фарфора. "Голубые мечи". Сервиз для интимных бесед. На две персоны.

Помолчал еще.

– А здесь клинки. Легкие, как перо. Возьмешь в руку – и сам превратишься в поэму...

Ночь скрыла аллеи, глубину сада, лес, огни деревенских изб за Соротью. Дым уже не стлался синей тенью, он висел в воздухе.

Девушка смеялась, глядя под ноги. Весело рассказывала:

– Это он только кажется таким строгим. Да на его месте и нельзя слишком ласковым быть. А когда один остается дома, чего только не чудит! По стенам у него подковы набиты, колокола висят да колокольчики, и повсюду самовары, самовары...

Девушка широко развела вокруг руками.

– Одни самовары вокруг. Сядет он среди веранды как царь-император. И самый пузатый самовар на стол выставит. Хлопнет ладонью по столу, в самоваре угли загудят. Зашипит самовар, как боярин, запыхтит, распахнет шубу, живот медный выкатит, шапку лисью сорвет с головы да об стол ее со всего размаха. И сапогом притопнет, и засвистит в кулак свой медный. Тут маленький под потолком колокольчик тихонько охнет. Ему другой, побойчее, отзовется. Третий будто всех приструнит да во фрунт выстроит.

Девушка откинула голову, будто со стороны все это разглядывала.

– Тут хозяин брови надует и второй раз по столу ладонью хлопнет. Боярин пузатый упрет руки в боки и загудит зычным голосом. И чашечки фарфоровые из комнаты побегут, позванивая, кружась и юбочки придерживая. И все на стол. А колокольцы и колокольчики так и ходят под потолком. Такой звон поднимут. А хозяин сидит и радуется! Чай попивает из одной да из другой чашечки. Дышит весело.

Девушка посмотрела на Андрея.

– Потом нахмурит брови пуще прежнего и третий раз по столу ладонью хватит. Подковы на стенах загудят, как комары. А боярин среди стола свою самоварскую шубу скидывает и давай плясать, сапогами сафьяновыми чашки поколачивать. Сам покрикивает: "Ах, побирушки вы мои тонкорученькие!" А чашки дымятся, звенят и отскакивают. Хозяин поведет тут длинным носом, зыркнет глазом по каждому самовару. И пошли самовары да самоварчики прямо по полу. Пляшут, звенят – кто ложкой, кто чашечкой по меди да по серебру. Один что жук переваливается, другой котенком кувыркается, а те вприпрыжку поросятами бегают, похрюкивают, эти приказчичками зарумянились, с ног на голову становятся. Такой тут смех да звон пойдет! Теперь и дятел прилетит. С самовара на самовар пересаживается. По одному так ударит, а по другому дробью. Подгоняет их пританцовывать. Потом притомится, сядет на плечо к хозяину, смахнет с головы красную шапочку и шапочкой утирается. А хозяин сидит и письмо читает. Вот как, – засмеялась девушка, – в этом доме бывает!

Как раз проходили мимо дома с надписью на двери: "Здесь не музей, а квартира". В окнах горел свет. Высокий человек расхаживал по комнате и взмахивал рукой, будто спорил. Девушка подбежала к окошку и одним пальцем дробно ударила в стекло, как дятел. Захохотала, схватила Андрея за руку и побежала вон из усадьбы.

Уходили тропинкой по склону – под сосны. Где-то лаяла собака. Эхо далеко уносило лай, за Петровское озеро.

– Ну мне пора, – девушка остановилась.

– И мне пора, – сказал Андрей, – уже ночь.

– И звезды ярко горят. В пятницу в одном месте уже подснежники появятся.

– Так рано?

– Совсем не рано. Уже пора. Ведь только кажется, что зима. А весна уже здесь. Я как раз пойду туда.

– Я бы тоже пошел.

– Ну и что же? Можно пойти вместе. Я буду ждать у большого камня возле дороги.

– А где это?

– У самой дороги, как поворачивать от Савкина к Святым горам. Камень большой лежит, и чаши на нем выбиты. Я буду ждать. Только приходить надо задолго до рассвета. Когда луна начнет садиться.

Девушка поправила платок, коротко поклонилась и побежала тропинкой вниз к Сороти. Андрей пошел тропинкой к озеру.

Кругом лежала ночь, однако Маленец светился. И оттого снега Маленца казались невесомыми. Тропинка не скрипела под ногами, да и сами шаги не были слышны.

В пятницу Андрей проснулся рано. За окнами стоял мглистый свет. Так светят остывающие угли, если на них подуть. Яблони в саду стояли багровые. Однако приемник у соседа уже распевал. Дверь хлопнула, а шаги спустились по крыльцу. И соседа голос послышался, который спрашивал: