Текст книги "Григорий Потёмкин и Екатерина Ii, или Паж становится Королем (СИ)"

Автор книги: Юрий Дрюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Иллюстрированный вариант статьи готовиться к публикации в журнале "Невский Альманах"

Дрюков Юрий Николаевич

Дрюков Юрий Николаевич

Григорий Потёмкин и Екатерина Ii, или Паж становится Королем

Григорий Потёмкин и Екатерина II,

или Паж становится Королем

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность...

Библия, Песни Песней 8:6.

Теперь не на кого опереться... как можно Потёмкина мне заменить?

Все будет не то...

Из «Дневника» А.В. Храповицкого, секретаря Екатерины II.

Октябрь, 1791

Слезы государыни

...Потёмкин в гневе закричал на горько плакавшую императрицу и скорыми, порывистыми шагами направился к двери, с сердцем отворил ее и так хлопнул ею, что даже стекла задребезжали и затряслась мебель.

Притаившийся в углу Федя Секретарев, камердинер Потёмкина, печально посмотрел на Екатерину.

"Очень мне жаль ее было: она горько плакала, рыдала даже; видеть ее плачущую для меня было невыносимо; я стоял, боясь пошевельнуться.

Кажется, она прочла на лице моем участие к ней.

Взглянув на меня своим добрым, почти заискивающим взором, она сказала мне: "Сходи, Федя, к нему; посмотри, что он делает; но не говори, что я тебя послала".

Я вышел, и войдя в кабинет князя, где он сидел задумавшись, начал что-то убирать на столе. Увидя меня, он спросил: "Это она тебя прислала?"

Сказав, что я пришел сам по себе, я опять начал что-то перекладывать на столе с места на место.

– Она плачет?

– Горько плачет, – отвечал я. – Разве вам не жаль ее? Ведь она будет нездорова.

На лице князя показалась досада.

– Пусть ревет; она капризничает, – проговорил он отрывисто.

– Сходите к ней; помиритесь, – упрашивал я смело, нисколько не опасаясь его гнева; и не знаю – задушевность ли моего детского голоса и искренность моего к ним обоим сочувствия, или сама собой прошла его горячка, но только он встал, велел мне остаться, а сам пошел на половину к государыне.

Кажется, что согласие восстановилось, потому что во весь день лица князя и государыни были ясны, спокойны и веселы, и о размолвке не было помину".

Федор Ермолаевич Секретарев часто вспоминал, что "у князя с государыней нередко бывали размолвки. Они меня не стеснялись, потому что мне нередко приходилось видеть такие сцены; на меня они смотрели, как на ребенка, который ничего не понимает".

Еще в детстве Секретарев был взят на попечение Светлейшим князем, обучен, записан в службу, при этом получив такую необычную фамилию, и затем несколько лет находился при нем камердинером.

Императрица и князь любили маленького Федю, часто шутили с ним и вообще баловали его.

По смерти князя он сумел скрыть и представить Екатерине шкатулку с ее письмами и другими секретными бумагами, важными для императрицы. За эту услугу он был принят камердинером ко двору.

Увидев нового камердинера императрицы, Мария Федоровна спросит мужа: "Кто это?".

– Это бывший холоп ее Алкивиада! – не скрывая досады и злости, ответит Павел. После своего воцарения он тут же отправит Секретарева в ссылку.

Сама же Екатерина свои споры с Потёмкиным объясняла тем, что "он страстно, ревностно был предан мне: бранился и сердился, когда полагал, что дело было сделано не так, как следовало... Но... у него была смелость в сердце, смелость в уме, смелость в душе. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил... Он настоящий был дворянин, умный человек, меня не продавал; его не можно было купить..."

У королевы появляется паж

Среди главных участников подготовки заговора, приведшего Екатерину к власти, кроме братьев Орловых были отмечены еще несколько офицеров, и среди них вахмистр Потёмкин.

"В конной гвардии двадцатидвухлетний офицер Хитрово и семнадцатилетний унтер-офицер Потёмкин направляли все благоразумно, смело и деятельно".

Хотя в определении его возраста 33-летняя женщина ошиблась. На самом деле он был моложе ее только на 10 лет.

Во время переворота Потёмкин старался быть неподалеку от Екатерины.

Решив возглавить поход на Петергоф, чтобы захватить Петра III, она появилась перед войсками в форме Преображенского полка и верхом на лошади. В руке она сжимала шпагу.

Потёмкин заметил, что на эфесе шпаги не было перевези – ременной петли, которая надевалась на кисть и служила для предотвращения потери оружия при его выпускании из рук.

Он пришпорил своего скакуна и вскоре был рядом.

Молодой офицер подал императрице свой темляк и хотел отъехать в сторону, но его лошадь, привыкшая к эскадронному ученью на плацу, встав рядом с лошадью императрицы, упорствовала удалиться, несмотря на все его усилия, правда, может быть, и не очень настойчивые. Екатерина посмотрела на ладного офицера и улыбнулась.

Но тут рядом с ними появилась княгиня Дашкова, тоже в мундире преображенцев, и женщины, пришпорив своих коней, понеслись занять место во главе построенных войск.

Потёмкин не торопясь, двинулся следом за ними.

– Зря любуешься... там властвуют Орлы, – усмехнулся Хитрово.

– Знаешь, просто есть женщины, которых можно любить всю свою жизнь... Пусть даже безответно... И при этом быть абсолютно счастливым!..

Восхищение Екатериной у Потёмкина было искренним.

Английский посол в России лорд Бёкингхэмшир в заметках, относящихся к 1762 г., писал: "Ее императорское величество ни мала, ни высока ростом; вид у нее величественный, и в ней чувствуется смешение достоинства и непринужденности, с первого же раза вызывающее в людях уважение к ней и дающее им чувствовать себя с нею свободно <...> она никогда не была красавицей. Черты ее лица далеко не так тонки и правильны, чтобы могли составить то, что считается истинной красотой; но прекрасный цвет лица, живые и умные глаза, приятно очерченный рот и роскошные, блестящие каштановые волосы создают, в общем, такую наружность, к которой очень немного лет назад мужчина не мог бы отнестись равнодушно <...> Она была, да и теперь остается тем, что часто нравится и привязывает к себе более, чем красота. Сложена она чрезвычайно хорошо; шея и руки замечательно красивы, и все члены сформированы так изящно, что к ней одинаково подходит как женский, так и мужской костюм. Глаза у нее голубые, и живость их смягчена томностью взора, в котором много чувствительности, но нет вялости <...> Трудно поверить, как искусно ездит она верхом, правя лошадьми – и даже горячими лошадьми – с ловкостью и смелостью грума. Она превосходно танцует, изящно исполняя серьезные и легкие танцы. По-французски она выражается с изяществом, и меня уверяют, что и по-русски она говорит так же правильно, как и на родном ей немецком языке, причем обладает и критическим знанием обоих языков. Говорит она свободно и рассуждает точно".

Поэтому она нравилась очень многим.

Так князь Николай Борисович Юсупов, один из влиятельнейших вельмож, живших в Москве, и великий женолюбец был известен тем, что в его деревенском доме была специальная комната, где находилось собрание трехсот портретов красавиц, благорасположением которых он пользовался. Но самой ценной и прекрасной была висевшая в его спальне картина на мифологический сюжет, где в образе Венеры была представлена Екатерина, а в образе Аполлона сам князь, бывший смолоду весьма красивым. Павел знал про эту картину и при восшествии на престол сразу приказал ее убрать...

12 лет мечтаний

Екатерина щедро наградила всех, приведших ее к власти.

Один из списков награжденных, в котором значились фамилии всего лишь 36 участников, открывался Григорием Орловым, а заканчивался Григорием Потёмкиным – "...вахмистр Потёмкин – два чина по полку да 10 000 рублей". А еще ему было пожаловано 400 душ в Московском уезде Куньевской волости.

Григорий и Алексей Орловы по-дружески ввели Потёмкина в ближайшее окружение Екатерины II. Правда, "приглашаемый на малые собрания, состоящие из самых близких императрице особ, Потёмкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр. Однако, ему это прощалось и сходило с рук".

В 1768 году началась русско-турецкая война, и, едва лишь загремели пушки, Потёмкин отправился в армию волонтиром, где первое время состоял при штабе.

Но вскоре он уже служит сначала под знаменами генерал-аншефа князя Голицына, а потом в армии генерал-фельдмаршала графа Румянцева.

В посылаемых императрице донесениях о военных действиях и особо отличившихся командирах она часто встречает и его фамилию.

За оказанную храбрость и опытность в военных делах Потёмкин будет пожалован сначала в генерал-майоры, а потом в генерал-поручики и награжден орденом Св. Анны и орденом Св. Георгия III степени.

После победоносного окончания кампании 1770 г. Румянцев направит Потёмкина в Петербург, чтобы он "подал объяснения относительно нашего положения и обстоятельств сего края...".

Он будет представлен Екатерине II. И теперь она увидит перед собой не придворного чиновника, а закаленного в боях генерала, не раз доказавшего мужество и отвагу.

Кроме этого, что весьма немаловажно для женщины "Григорий Потёмкин был росту великого. При сем имел все совершенства телесной стройности и благообразнейшие черты лица и почитался в цветущих летах молодости красивейшим мужчиной своего времени. Лицо его было продолговатое, полное, чело возвышенное, округлое, нос соразмерно протяженный, орлиный, брови приятно выгнутые, глаза голубые, полные, не впалые, взгляд острый, вдаль зрящий, рот небольшой, приятно улыбающийся, голос ясный и звонкий, зубы ровные, чистые и здоровые, подбородок острый, несколько посередине раздвоенный и приподнимающийся вверх, шею, соразмерную сложению тела; цвет лица белый, оттененный свежим румянцем... волосы имел светло-русые, несколько завивающиеся, мягкие; грудь возвышенную при довольно широких плечах... все части тела его исполнены были статности и стройности. Поступь Потёмкина была мужественная, а осанка – величественная".

...всегда к Вам весьма доброжелательна...

Потёмкин возвращается в армию.

Осенью 1771 г. он едва не умирает от тяжелой болезни. Лихорадка и частые простуды теперь будут постоянно преследовать его...

В начале декабря 1773 г. Григорий Александрович получит неожиданное письмо.

Господин Генерал-Поручик и Кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.

Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна.

Дек[абря] 4 ч[исла] 1773 г. Екатерина

Письмо наводило на определенные мысли. Значит надо было возвращаться в Петербург.

Вечером 4 февраля дежурный генерал-адъютант Григорий Орлов представит императрице генерал-поручика Григория Потёмкина, а 9 февраля он уже будет удостоен чести присутствовать на большом званом обеде в Царскосельском дворце.

Через несколько дней уже он, а не Васильчиков, появляется рядом с Екатериной во время обедов, маскарадов и карточных игр.

[18 февраля]

Мой дорогой друг, я встревожена мыслью, что злоупотребила вашим терпением и причинила вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час (ночи) казалось, что еще нет полуночи. Но баста, баста, милый друг, не следует слишком надоедать вам. Мы полны благодарности и разного рода чувствами признательности и уважения к вам.

12 лет Потёмкин тайно любил эту женщину. Но сейчас ему уже 35, а ей – 45. Поэтому особого желания стать очередным и уже 16-м ее фаворитом, у него нет.

И тогда Екатерина пишет ему свою "Чистосердечную исповедь".

[21 февраля]

Марья Чоглокова, видя, что чрез девять лет обстоятельствы остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла инаго к тому способа, как обеим сторонам зделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела. С одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за Арт[иллерии] Генер[ал]-пору[чиком] Миллером, а с другой – Сер[гея] Салтыкова] и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том поставляла великая нужда и надобность.

По прошествии двух лет С[ергея] С[алтыкова] послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нынешний Кор[оль] Пол[ьский], которого отнюдь не приметили, но добрыя люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал (хотя так близорук, что далее носа не видит) чаще на одну сторону, нежели на другая. Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. Но тригоднешная отлучка, то есть от 1758, и старательства Кн[язя] Гр[игория] Григорьевича], которого паки добрыя люди заставили приметить, переменили образ мыслей.

Екатерина вспомнила раннее утро переворота, когда в ее спальню вошел Алексей Орлов и сказал "Пора вам вставать; все готово для того, чтобы вас провозгласить".

И поход на Петергоф, где находился Петр III. И чрезвычайное изумление Дашковой, увидевшей Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване в одной из царских комнат.

Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слезы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольна не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его меня плакать принуждала.

Более неудачного выбора и представить было нельзя, но я была в полном отчаянии. Ведь Григорий гонялся за всеми юбками, а я была для него просто ничем.

Потому и появился Васильчиков. Да только радости от этого мне не добавилось.

Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел.

"Насколько я все правильно понял, получив то письмо..." – и Потёмкин стал читать дальше.

Ну, Госп[один] Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе да четвертого из дешперации я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, естьли точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие произходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду.

Несколько дней Екатерина ждала ответа. Наконец нервы ее не выдерживают, и она пишет новое письмо.

[После 21 февраля]

Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черту не предуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого неможно, вынуждать непристойно, притворяться – подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, чтоб я была тобою довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому предоставляю избрать приличное по тому поведение. Напрасно мучи[шь]ся, напрасно терзае[шь]ся. Един здравый рассудок тебя выведет из безпокойного сего положения; без ни крайности здоровье свое надоедаешь понапрасно.

И снова она удивлена его поведением.

[26 февраля]

Я не понимаю, что Вас удержало.

Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее все утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли.

Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна. А нынешнюю ломаю голову, чтоб узнать, что Вам подало причину к отмене Вашего намерения, к которому Вы казались безо всякого отвращения приступали...

Ибо все ты твердил, что прийдешь, а не пришел. Прощай, Бог с тобою. Всякий час об тебе думаю. Ахти, какое долгое письмо намарала. Виновата, позабыла, что ты их не любишь. Впредь не стану...

Но постепенно все налаживается. Потёмкин становится генерал-адъютантом, то есть входит в круг нескольких самых доверенных лиц, которые несут дежурство во дворце, сменяя друг друга.

И вот уже письма становятся совсем другими.

[27 февраля]

Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанье готовят.

[28 февраля]

Гришенька не милой, потому что милой... право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два – четыре... Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город безсчетное число женщин на твой щет ставил... Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих.

Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны... Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь...

Прощайте, милостивый государь, напиши пожалуй, каков ты сегодни: и лихорадка продолжается ли и сильна ли?

Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь.

Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав сие письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Какой [в]здор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет: авось-либо и ты позабави[шь]ся.

Теперь письма следуют одно за другом. Екатерина находит все новые и новые слова для любимого, и при этом даже слегка подтрунивает над собой:

[1 марта]

Ал[ексей] Гр[игорьевич] [Орлов] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: «Да или нет?»

На что я ответствовала: «Об чем?» На что он сказал: «По материи любви?»

Мой ответ был: «Я солгать не умею». Он паки вопрошал: «Да или нет?» Я сказала: «Да».

Чего выслушав, расхохотался и молвил: «А видитеся в мыленке?»

Я спросила: «Почему он сие думает?»

«Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного».

Потом прибавил: «Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо».

[После 1 марта]

Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счас[т]ливые часы я с тобою провожу. Часа с четыре вместе проводим, а скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалт[ыв]ает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается...

Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтарничать.

[После 19 марта]

Миленький, и впрямь, я чаю, ты вздумал, что я тебе сегодня писать не буду. Изволил ошибиться... Только правда сказать, послушай пожалуй, какая правда: я тебя не люблю и более видеть не хочу. Не поверишь, радость, никак терпеть тебя не могу...

От мизинца моего до пяты и от сих до последнего волоску главы моей зделано от меня генеральное запрещение сегодня показать Вам малейшую ласку. А любовь заперта в сердце за десятью замками. Ужасно, как ей тесно. С великой нуждою умещается, того и смотри, что где ни на есть – выскочит. Ну сам рассуди, ты человек разумный, можно ли в столько строк более безумства заключить. Река слов вздорных из главы моей изтекохся. Каково-то тебе мило с таковою разстройкою ума обходиться, не ведаю. О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе?

Право пора и великая пора за ум приняться. Стыдно, дурно, грех, Ек[атерине] Вт[орой] давать властвовать над собою безумной страсти. Ему самому ты опротиви[шь]ся подобной безрассудностью.

Ну, бредня моя, поезжай к тем местам, к тем щастливым брегам, где живет мой герой. Авось-либо не застанешь уже его дома и тебя принесут ко мне назад, и тогда прямо в огонь тебя кину, и Гришенька не увидит сие сумазбродство, в котором, однако, Бог видит, любви много, но гораздо луче, чтоб он о сем не знал. Прощай, Гяур, москов, казак. Не люблю тебя.

Почти весь март 1774 г. они любили друг друга в Царском Селе.

Батинька, мой милой друг. Прийди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей.

Одно письмо показалось ему очень странным. Екатерина, писала, что во мне увидела очень красивого человека, который и ему тоже очень должен понравиться, тем более, что увидеть его можно, взглянув на стену. А там висел портрет Потёмкина, заказанный Екатериной.

Следующее письмо еще больше удивило Григория, потому что весь его текст был зачеркнут, и он с большим трудом разбирал написанное.

Милая милюшечка Гришенька, здравствуй...

...ты должен уже быть пре пре преуверен, что я тебя люблю...

Фуй, как это дурно любить чрезвычайно. Знаешь, это болезнь. Я больна, только за аптекарем не пошлю и долгих писем не напишу...

И только когда Потёмкин дочитал письмо до конца, он все понял и не смог сдержать улыбки.

Хочешь, я зделаю тебе экстракт из сей страницы в двух словах, и все прочее вымараю: а вот он – я тебя люблю.

В апреле 1774 г. двор возвращается в Петербург. "Покои для нового генерал– адъютанта готовы... говорят, что они великолепны".

И продолжаются письма.

[15 апреля]

Красавец мой миленький, на которого ни единый король непохож. Я весьма к тебе милостива и ласкова...

Вот только встречаться наедине здесь становится гораздо сложнее:

«Здесь неловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилося в Царском Селе...»

А потому:

Сударинька, могу ли я прийти к тебе и когда? Умираю, хочу тебя видеть, Гришатка мой собственный.

В это время пугачевский бунт, охвативший всю заволжскую сторону, начинает принимать все более и более грозные размеры. Екатерина собирает чрезвычайное заседание Совета при высочайшем дворе, Императрица заявляет, что готова принять личное начальство над войсками и ехать "для спасения Москвы и внутренности империи". Но совет решает, что с этим лучше пока повременить.

К великому удивлению большинства членов Совета, имевших чины 1-го и 2-го классов: граф Н.И. Панин, оба князя А.М. Голицины, граф З.Г. Чернышев, граф К.Г. Разумовский, князь Г.Г. Орлов и князь А.А. Вяземский в заседании принимает участие и Потёмкин, у которого чин только 3-го класса, но уже 30 мая последовал указ о назначении его вице-президентом Военной коллегии с чином генерал-аншефа. Английский чрезвычайный посланник Роберт Гуннинг доносил в Лондон: "Потёмкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников".

Екатерина же продолжает писать своему возлюбленному восторженные письма.

Душа моя милая, чрезмерно я к вам ласкова...

Гаур, москов, казак, сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый. Знаешь ли ты, что имеешь все те качества, кои я люблю... ибо ваше превосходительство превосходны, сладостны, очень милы, очень забавны и совершенно такие, какие мне нужны. Мне кажется, чертовски трудно пытаться покинуть вас".

Вскоре Екатерина начнет писать к Потёмкину, уже не только как к возлюбленному:

Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю душою и телом, му[ж] доро[гой].

...Возвращаю к Вам его поздравительное письмо, остаюсь в[сегда] л[юбящей] в[ас] в[ерной] ж[еной].

(Екатерина Вторая и Г.А. Потёмкин. Личная переписка (1769-1791). Собрание 1162 писем. РАН, серия "Литературные памятники". Издание подготовил B.C. Лопатин. М.: "Наука", 1997).

Тайный брак

Венчание состоялось в воскресенье 8 июня 1774 г., в праздник Животворящей Троицы в храме Святого Сампсония Странноприимца, основанного по повелению Петра I в честь Полтавской победы.

Храм стоял в отдаленной части города и добраться туда от Летнего дворца можно было только водным путем – по Фонтанке, затем Неве и по Большой Невке.

...Фельдм[аршала] Голицына шлюбки велите готовить противу Сиверса пристани, буде ближе ко дворцу пристать нельзя. Прощайте, будьте здоровы, а мы будем к вам веселы так, что любо будет смотреть...

Уже наступил вечер, когда в храм вошли жених с невестой, ближайшая приближенная императрицы Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потёмкина, его племянник поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Николаевич Самойлов.

Обряд венчания совершил духовник Екатерины Иван Панфилов.

"Родной, по матери своей, внук графа Самойлова граф Александр Алексеевич Бобринский знал, по преданию... что когда совершалось таинство брака, Апостол читан был графом Самойловым, который при словах "Жена да боится мужа своего" поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб". (П.И. Бартенев)

Выйдя из церкви, Потёмкин подхватил Екатерину на руки и понес к набережной. Она же, обвив его шею руками, не переставая шептала:

– Богатырь мой ненаглядный, муж мой, единственный. Счастье мое, любовь моя, жизнь моя...

"Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви"...

Так как брак был заключен тайно, то никто ничего не узнал и не заметил. Екатерина и Потёмкин все так же продолжали скрывать свои отношения от других.

Сердце мое, я пришла к вам, но увидав в дверь спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног. Все же люблю вас от всей души...

Соправитель Императрицы

Все вопросы управления страной Екатерина II теперь решает только вместе с Потёмкиным.

Она держит его в курсе всех дел: от самых незначительных – драка пьяной пары с кучером, до самых-самых важных для государства.

Восстание Пугачева подавлено. 19 декабря 1774 г. издается "Манифест о преступлениях казака Пугачева", а затем "Сентенция, 1775 года января 10. О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников."

"...за все учиненные злодеяния, бунтовщику и самозванцу Емельке Пугачеву, в силу прописанных божеских и гражданских законов, учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь".

Приговор был приведен в исполнение на Болотной площади. Палач должен был сначала четвертовать Пугачева, и только потом отрубить ему голову. Но, по указанию Екатерины, ему сразу же была отрублена голова. Было много недовольных тем, что злодей особо не мучился, ведь "кровь, багрившая землю и пролитая его мучительною рукою, дымится и вопиет на небеса об отмщении". Но им объяснили, что палач вдруг занервничал, а потому все и перепутал.

Екатерине также надо было решить, что делать и с самозванкой, княжной Таракановой, претендующей на российский престол и при этом называющей себя сестрой Пугачёва.

Благодаря стараниям Алексея Орлова она была привезена в Петербург и заключена в Петропавловскую крепость. Императрица сама составила "вопросные пункты", на которые хотела получить ответы. Но Тараканова так ни в чем не призналась...

Самые страшные и тревожные события остались позади и можно было спокойно отпраздновать заключение Кючук– Кайнарджийского мира с Оттоманской империей.

Императрица решила сделать это в Москве. А потому лето 1775 г. Екатерина и Потёмкин проведут сначала в Коломенском, а затем в Царицыне, где «Голубчик, нашла шесть покоев для тебя: так близки и так хароши, как лучше быть не можно...»

Екатерина сама придумает сценарий этого торжества.

"...я призвала к себе своего архитектора Баженова и сказала ему: – Друг мой, в трех верстах от города есть луг. Вообразите себе, что этот луг – Черное море, что из города доходят до него двумя путями; ну, так один из этих путей будет Дон, а другой – Днепр; при устье первого вы построите обеденный зал и назовете его Азовом; при устье другого вы устроите театр и назовете его Кинбурном. Вы обрисуете песком Крымский полуостров, там поставите Керчь и Еникале, две бальные залы; налево от Дона вы расположите буфет с вином и мясом для народа, против Крыма вы зажжете иллюминацию, чтобы представить радость двух империй о заключении мира.