Текст книги "На мой взгляд: размышления в темноте"

Автор книги: Юрий Белкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Белкин Юрий Николаевич родился 3 ноября 1943 года в рабочем посёлке Иловля Волгоградской области. На десятом году жизни от взрыва мины полностью потерял зрение. Продолжил учёбу в серафимовичской и саратовской школах для слепых детей. В 1964 году закончил Курское музыкальное училище-интернат для слепых по классу баяна. Работал преподавателем в детских музыкальных школах Волгограда и области. В 1971 году с отличием закончил исторический факультет волгоградского педагогического института. Вёл уроки истории и обществоведения в волгоградской очно-заочной школе для слепых. С 1979 по 2002 год проработал в волгоградской областной организации всероссийского общества слепых начальником отдела культуры, заместителем председателя, а, затем, в течение 15 лет председателем правления. Без отрыва от работы закончил дефектологическое отделение Ленинградского Педагогического Института и Волгоградскую Академию Государственной Службы. В советское время в тематическом сборнике напечатал статью о проблемах формирования личности инвалида. В девяностые годы в периодической печати опубликовал несколько статей о путях развития современной России. С 2005 года Юрий Николаевич живёт в родном посёлке Иловля. В 2006 году в волгоградском издательстве вышла книга Юрия Белкина « на мой взгляд». Экземпляр книги находится в президентской библиотеке, о чём автор извещён администрацией президента России.

Книга была номинирована на международный конкурс творчества инвалидов в 2008 году. В настоящее время автор работает над продолжением.

Белкин, Ю. Н.

На мой взгляд: размышления в темноте / Ю. Н. Белкин. – Волгоград: Издатель, 2006. – 160 с.

ISBN 5-9233-0539-9

Автор, слепой человек, делится с читателем мыслями о своем мировосприятии.

84(2Рос=Рус)6-4(2Рос-4Вог)

© Белкин Ю. Н., 2006

***

В книге « на мой взгляд» слепой человек пишет о своих ощущениях и представлениях. Широкий спектр тем, от бытовых до общественно-политических, говорит о богатом жизненном опыте автора, о его способности глубоко осмыслить происходящее и в доходчивой форме донести материал до читателя.

Книга может быть полезна госслужащим, которым приходится часто общаться с инвалидами, учителям и воспитателям спецшкол, родителям, имеющим детей инвалидов, студентам дефектологических отделений. Да и люди, далёкие от проблем инвалидов, найдут в ней не мало интересного и полезного.

От автора

Никак не ожидал столь живого интереса к своей книге. Утверждают, даже, что прочтение её перед принятием важного решения или перед началом серьезного дела приносит удачу. Эдак, пожалуй, и до мистики недалеко. На мой взгляд, всё обстоит гораздо проще. Содержание книги несколько отрезвляет человека, сбивает эйфорию, оттесняет робость. В результате размышления становятся реалистичнее, принимаемые решения оказываются более взвешенными, а, стало быть, и более удачными.

Уважаемый читатель!

Удели несколько минут этой книжице – не пожалеешь.

Если ты успешный – найдешь в ней «лекарство от головокружения».

Если у тебя проблемы – она поможет тебе разглядеть свет в конце туннеля.

Если же не страдаешь ни тем, ни другим – обязательно задумаешься о смысле жизни.

Автор – слепой человек. Пишет о своих ощущениях и представлениях, о своем осмыслении окружающей действительности.

«Миром без солнца» назвал исследователь морских глубин Жак Ив Кусто подводное царство и рассказал о нем много интересного.

Неужели не любопытно заглянуть в мир без света?

Ю. Каратунов

1

Меня часто спрашивают о специфике восприятия окружающего мира слепым человеком. В ответ рассказываю о своих ощущениях, представлениях, а собеседник сам делает вывод, насколько они соответствуют действительности. Беседы всякий раз выстраиваются по-разному. Но я стараюсь полнее показать срез того, о чем приходится размышлять, упоминаю даже биографические факты. Короче говоря, пытаюсь по возможности показать внутренний мир слепого, эту своеобразную «вещь в себе», превратить её в «вещь для собеседника».

* * *

Я потерял зрение от взрыва на десятом году жизни, так что война не обошла и меня. Немало детей разделило тогда мою судьбу. Известно, что в критических ситуациях военачальники, сохраняя боевую технику, пускали иногда по минным полям пехоту впереди танков. Таким образом, ценою жизни и здоровья солдат достигался успех танкового прорыва. Что ж, война есть война, и у нее свои законы. Нас, детей, тоже жизнь пустила по следам ушедшей войны впереди минеров. Оружие и боеприпасы валялись на каждом шагу. Статистику никто не вел, но легко предположить, сколько моих сверстников погибло и покалечилось, «облегчая» военным работу по разминированию территории. Без большой натяжки можно сказать, что занавес, которым закрывалась сцена театра военных действий, был соткан из наших судеб.

Темнота накрыла сразу, то есть в одночасье оказался в другом психофизическом состоянии. Возникли трудности в ориентировке, мобильности, самообслуживании. Слепой человек основную информацию получает через слух, поэтому старался вслушиваться в каждую мелочь, на которую, будучи зрячим, не обратил бы внимание. Кстати, таких «мелочей» порой оказывается не так уж и мало. Иной раз даже приходит мысль: а не слишком ли много человек теряет из-за собственной невнимательности? Кто-то из западных модельеров сказал: «Порой женщина кажется привлекательной, пока не открыла рта». Суждение резковатое, но не лишено смысла. Люди научились подавать свою внешность, искусно прятаться за нею, но контролировать поведение, речь, а тем более интонацию голоса гораздо сложнее. И здесь, как говорится, сам Бог велел инвалиду по зрению активизировать сохранившиеся органы чувств и попытаться уловить что-то сокровенное. Если возник барьер инвалидности, почему бы не попробовать его как-то превозмочь? Должен же человек как-то реализовывать свой потенциал! Когда плотина перегораживает русло реки, образуется водохранилище – скопление потенциальной энергии воды. Она используется для выработки электричества, шлюзования, орошения и прочего. Но значительная ее часть расходуется бесконтрольно. Вода что-то размывает, заполняет, растворяет, куда-то просачивается. За десятки километров от плотины подземные воды подтопляют селения, и еще бог знает на что человек провоцирует воду своими рукотворными барьерами. Если бы мы понимали язык воды, много узнали бы о ее подземных похождениях и проказах, о многом бы она нас предупредила. Может быть, и жизненная энергия инвалида, стесненная дефектом, тоже куда-то направляется, как-то видоизменяется, только мы не придаем этому значения. А может, стоит поинтересоваться? Ведь в отличие от воды эти люди могли бы рассказать о своих ощущениях и представлениях, и – как знать? – вдруг откроется что-то необычное.

Помню, в первые месяцы после травмы приводил в недоумение близких. Указываю, например, место у верстака, где лежит стружка, подробно ее описываю. Или, подойдя к клумбе, пытаюсь сорвать цветок. На самом деле ни цветка, ни стружки нет. Вероятно, память ярко воспроизводила увиденное прежде, а я принимал это за реальность. Вообще, картины моего последнего зрячего лета прочно остались в памяти. Островки и заводи на речке, колонии репейника и дикого чеснока в степи, множество тропинок. Детская память цепко сохранила иловлинские улицы, дома, даже отблески солнечного света на стеклах окон.

Помнится множество мужских и женских лиц на фоне темных однообразных одежд. На лицах мужчин выражение спокойной уверенности, а у женщин откровенной скорби. Для себя я объясняю это тем, что тогда, в первые послевоенные годы, все мужчины чувствовали себя героями, победителями. А вот всю глубину трагедии, всю горечь утрат в полной мере могли осознавать, пожалуй, только женщины. Может быть, благодаря этой особенности они и остались в моем сознании. Позже время наверняка стерло с памятных мне лиц поразившие меня особенности. Но тогда, по горячим следам прошедшей войны, горесть и гордость ходили в полный рост.

Впоследствии мне часто приходилось общаться с участниками Великой Отечественной войны и по работе, и в повседневной жизни. Думаю, не зря они остались с детства в моей памяти. Есть в них что-то, особость какая-то. Это и упорство в достижении цели, и готовность прийти на помощь друг другу. А теперь вот, когда время берет свое, – умение держать круговую оборону, сопротивляться до последнего. Молодцы, да и только, молодым бы это перенять. Конечно, теперь они на излете, и все же как-то уютно осознавать, что впереди тебя еще живут такие люди. Наверное, подобные ощущения испытывают перелетные птицы, находясь внутри стаи, когда впереди, рассекая воздух, летят сильные, надежные вожаки.

До сих пор жив сохраняются в памяти траурные дни похорон И. В. Сталина. В черных лентах портреты вождя, флаги, пионерские галстуки. Повсюду печальные лица. Сегодня много говорят и пишут об этом человеке негативного, но тогда в людях чувствовались откровенная скорбь и растерянность. Позже некоторые будут открещиваться от тех ощущений, мол, ничего подобного не испытывали, а, напротив, радовались или, по меньшей мере, облегченно вздыхали. Что ж, этим нас не удивишь. Кого-кого, а конъюнктурщиков хватало во все времена. Помнится, кто-то подсчитал, что бревно на субботнике вместе с Лениным несли чуть ли не пятьсот человек. При теперешнем политическом раскладе Ильичу пришлось бы, наверное, таскать бревна в одиночку.

В книге Хейли «Аэропорт» создан колоритный образ летчика. «Держите от меня подальше этого надутого индюка, – говорит о нем начальник аэропорта, обращаясь к сотрудникам, – но летать я буду только с ним!» Что-то похожее происходит и у нас. Сталин у нас стал символом всего негативного, но тяжелейшую войну страна выиграла под его руководством; да и темпы экономического роста при нем были самыми высокими; даже квартиры мы норовим заполучить именно в «сталинских» домах. Можно сколько угодно полемизировать о цене этих успехов, о методах их достижения. Одно бесспорно: история не знает ни одного народа, который шел бы к своему благополучию легкими путями. Поэтому вряд ли здесь уместны однозначные оценки. Помню, в школе на уроках литературы нам ставили двойки, если мы, характеризуя героев, не шли дальше стандартных «хороший» – «плохой». Видимо, мы и сегодня не очень-то продвинулись, если пытаемся рисовать портрет исторического деятеля одним цветом.

Порой вспоминаются целые тематические блоки, будто открываешь давно забытые файлы, смысл которых только теперь начинаешь осознавать. Как сейчас слышу голос дедушки, рассказывающего собеседникам о соперничестве в выращивании арбузов соседних хозяйств: Песчанки и Красного Яра. Он тогда работал сторожем на песчанских бахчах, и я, конечно, весь сезон был с ним. В Песчанке был опытный бахчевод. Мы, дети, звали его дядей Никитом. Кажется, у него на руке не было нескольких пальцев. Для того времени – дело обычное. Война на многих оставила свои отметины. Красноярцы старались копировать соседей во всем: и земли под бахчи отвели вблизи, и распахали, и посеяли в те же сроки. Но лето выдалось засушливое, и красноярские бахчи посохли. Песчанские же уцелели, и все потому, что Никит велел по арбузам посадить кукурузу. То ли тень от нее уберегла молодые арбузные побеги, то ли ее корни укрепили песчаную почву от выдувания – не знаю. Но урожай, хотя и скромный, песчанцы получили. Я помню те арбузы: некрупные, порой какие-то кособокие, но сладкие донельзя. Теперешние, выведенные селекционерами, крупные и толстошкурые, по вкусовым качествам ни в какое сравнение с прежними не идут. Те могли лопнуть от легкого удара, на этих – хоть пляши. Их во что угодно грузи, куда хочешь вези. Но транспортабельность даром не дается. Природу не обманешь. На сколько выигрываем в товарности, столько теряем во вкусовых достоинствах. Относительно крупные арбузы Никит помечал особыми царапинами. Они оставлялись на семена. Их строго-настрого запрещалось срывать. Как-то поздно вечером дядя Никит приехал на бахчи на велосипеде нетрезвым, точнее сказать, пришел, опираясь на велосипед, зачем-то сорвал семенной арбуз, не удержал его, и тот вдребезги разбился. Я, конечно, попробовал «запретный плод», самую его серединку, еще хранившую тепло солнца. Вряд ли он качественно отличался от прочих, но я на другой день расхваливал его сверстникам на все лады.

А вот дыни мне нравились меньше, вернее, некоторые их виды. Наверное, в наших местах не всем дыням хватает солнца для вызревания. Однажды я помогал дяде Никиту собирать их. Как сейчас вижу: едет он на двуколке по меже и кнутовищем указывает, какую срывать. Особо понравившуюся разламывает искалеченными пальцами, кушает, причмокивает, меня угощает. Действительно вкусно! Пожалуй, слаще арбуза. Помню, насобирали мы их много, может быть, это была заготовка семян. Потом взрослые просили меня показать места сбора. Я охотно показывал. Теперь думаю: возможно, выдавал секрет, «работал на конкурирующую фирму». Ведь подбор хороших семян – тоже производственная тайна! А может быть, люди просто хотели нарвать вкусных дынок. Сейчас, к сожалению, этого не выяснишь: «иных уж нет, а те далече».

Много лет спустя я пытался напомнить сверстникам о подробностях той поры. Ведь что тогда видел я, видели и они, но никто, даже самые близкие друзья ничего определенного вспомнить не могли. Видимо, впечатления последующих лет закрыли в их памяти то далекое время. Это у меня те образы сохранились, потому что новым неоткуда было взяться. Интеллект зрячего человека формируется на основе постоянно обновляющихся зрительных образов. Потерявший зрение вынужден обходиться тем запасом, который удалось накопить к моменту травмы. Наверное, это обстоятельство не лучшим образом сказывается на развитии инвалида. Но жизнь устроена так, что в отрицательном часто таится нечто положительное. А если поискать свои плюсы и здесь? Предположим, дефицит зрительных образов как-то активизирует мыслительную деятельность: воображение, теоретизирование и прочее – подобно тому, как хозяйка при ограниченном наборе продуктов проявляет чудеса изобретательности; как иногда НИИ при меньшем финансировании добиваются больших успехов за счет нестандартных решений. Конечно, как институты-везунчики и чудо-хозяйки встречаются нечасто, так и далеко не каждый случай слепоты оборачивается оригинальностью мышления. Но как знать? Возможно, при должном реабилитационном воздействии положительных результатов окажется больше.

* * *

Интересно, что мою слепоту предсказала цыганка. Из всех зрительных образов прошлого чаще других в памяти всплывает чей-то пристальный взгляд. Даже в первые годы после травмы мне часто снилось, будто на меня кто-то смотрит в окно в обрамлении какого-то сияния. Пытаюсь спрятаться, убежать – не могу. Возможно, это и был взгляд той самой цыганки, которая, увидев меня в детстве, сказала: «Умная головушка, но на десятом году с ним что-то случится». Что касается ума – это предсказание дежурное, а вот второе? Теперь мне даже кажется, что судьба пыталась предостеречь меня. Однажды, неудачно спрыгнув с грузовика, я ударился затылком. Позже узнал, что такие ушибы часто заканчиваются слепотой. Мне повезло. В другой раз, катаясь на лыжах, наткнулся глазом на палку. И опять удачно – отделался покраснением глаза. А вот в третий раз не обошлось. По-разному можно относиться к предсказаниям. Как в любом подобном ремесле, в нем много шарлатанства, но, вероятно, есть что-то такое, от чего трудно отмахнуться. У нас в семейном альбоме почти не сохранилось моих детских фотографий, поэтому нет возможности хотя бы попытаться усмотреть на них какие-нибудь характерные особенности. Ведь смогла же цыганка каким-то образом увидеть грозившую мне опасность и даже довольно точно предсказала время. Судя по тому, что меня в детстве довольно неохотно отпускали гулять, родственники как-то считались с этим предостережением. Но, видно, от судьбы не так-то легко укрыться.

Помню, в детстве я любил все подолгу рассматривать. Бывало, вопьешься взглядом в шишкинских медведей или левитановскую осень и пытаешься увидеть, что там за краем картины или за поворотом реки. Легко запоминались стихи, отрывки прозы из учебника и даже расположение их на страницах. Наверное, я так же бесцеремонно разглядывал и людей, потому что в памяти осталось несколько недовольных лиц и характерных жестов руки: чего уставился? И вот теперь я думаю: уж не в этом ли причина моей беды? Загляделся по привычке и не успел при взрыве отвернуться или хотя бы закрыть глаза. А может быть, наоборот: слепота была запрограммирована, и я, предчувствуя это, старался наглядеться на мир, набрать побольше впечатлений. А что, если не то и не другое? Просто в нашей жизни столько всякого происходит, что при желании потеоретизировать можно выстроить любую причинно-следственную цепочку, найти подтверждение любой гипотезе.

Но каковы бы ни были причины, следствие одно – полная потеря зрения, или, как говорят специалисты, тотальная слепота. Потерян канал, который дает человеку 90% информации. Плохо, но не безнадежно, если сохранились слух и осязание. При помощи рельефно-точечного шрифта, магнитофона, компьютера с рельефно-точечной строкой или синтезатором речи слепой человек легко может преодолеть информационный дефицит. Конечно, тогда, после травмы, в небольшом поселке я ничем из этого арсенала тифлосредств не располагал, но острую потребность в информации ощутил сразу. Ведь зрительный канал «сломался», а мозг по привычке продолжал требовать информацию в прежних объемах. Поэтому максимально использовал слух. Запоминалось все, что приходилось слышать. Прошло около полувека, но в памяти сохранились в подробностях многие разговоры взрослых на посиделках. Телевидение тогда еще не вмешивалось в уютную атмосферу провинциального общения. Каких только, бывало, историй не услышишь (теперешние латиноамериканские сериалы перед ними просто «отдыхают»)! Их любили рассказывать, любили слушать, любили сопереживать. А в особо заинтересовавших меня историях помнятся даже тембр и интонация голоса рассказчика. Поэтому меня нисколько не удивляет, что Гомер, автор «Илиады» и «Одиссеи», был слепым. Скажу больше: запомнить, упорядочить пестроту и противоречивость фольклора того времени, пожалуй, только и мог интеллект, оказавшийся в подобной экстремальной ситуации. К тому же этот древнегреческий самородок получал информацию через живое слово, улавливал и энергетику разнохарактерных рассказчиков. Это тоже способствовало лучшему усвоению услышанного. Мы сегодня, читая причесанные и припудренные древние тексты, лишь отдаленно можем представить себе вкус и аромат той эпохи. Так, наверное, разнятся между собой чашечки растворимого и натурального кофе.

Вероятно, так же отличается теперешняя латынь от живого языка, на котором разговаривали римляне. «Мертвым» иногда называют латинский язык. И верно, все вроде бы в нем есть, но нет главного – жизни. Нет народа, который вдыхал бы в него душу, обогащал разнообразными лингвистическими оттенками. Поэтому нам надо всячески оберегать каждый штрих русского языка. Именно эти, на первый взгляд, незначительные фонетические и морфологические нюансы и придают ему жизненную силу. В свое время англичане крепко поработали над собственным языком. Упростили, отшлифовали его, сделали легко доступным и для иностранцев, и для машин. Конечно, философия рационализма, охватившая тогда Западную Европу, требовала свое, но, кажется, британцы перестарались. Упрощенный, приглаженный язык не заставляет задумываться. Если нет зазубринок и шероховатостей, то и мысли заточиться не обо что. Особенно это опасно в детстве, когда ребенок осваивает родной язык, когда закладываются основы мыслительной деятельности. Интеллект должен формироваться в условиях, максимально приближенных к реальной жизни, а жизнь наша многогранна, многоакцентна, часто неудобна и даже корява. Во всяком случае, гладкого до отшлифованности в ней не много. В этом смысле русский язык выгодно отличается от других. Конечно, над ним тоже старательно потрудились и ученые, и литераторы, но наш «великий и могучий» устоял. И слава богу! Вероятно, секрет жизнестойкости заключается в том, что он постоянно подпитывается от языков всех народов России. На мой взгляд, нестандартность мышления россиян и обусловлена в первую очередь оригинальностью и богатством русского языка. Так что для сохранения индивидуальности надо обеспечить нашим детям возможность добротно осваивать родной язык, а потом пусть себе преспокойно штудируют любые иностранные: хоть английский, хоть «мумбу-юмбу». Да и в общественно-политическом плане мы разнимся с Европой. Так называемая демократия, подобно вращающемуся барабану, потерла западноевропейцев друг о друга, затупила уголки, сровняла зазубринки. Сделала их не то чтобы круглыми, но, скажем так, овальными. Мы же, россияне, остаемся «угольчатыми» и не очень торопимся в шлифовальный барабан. Как писал Павел Коган: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал». Поэтому-то мы частенько раним друг друга. Не научились еще уступать соседу жизненного пространства. Но это болезнь роста, она со временем пройдет. И неудобная, даже опасная угольчатость обернется колоритной многогранностью.

У читателя может сложиться мнение, что после потери зрения образование мое ограничивалось «завалинкой». Нет, конечно, была и «цивильная» информация – вездесущее радио. Детские передачи, литературно-музыкальные концерты и композиции, спектакли, беседы на разнообразные темы – вот далеко не полное «меню» тогдашней радиотарелки. Правда, политическая приправа была не так разнообразна, как теперь. Но, с другой стороны, вряд ли какое радио в мире и тогда, и сегодня могло позволить Аде Якушевой, известному барду, привезти из командировки на Дальний Восток всего лишь магнитную запись шума тростника.

К сожалению, сегодня в борьбе за слушателя радио без боя уступило свои позиции телевидению. А напрасно. У него были свои неоспоримые преимущества. Между радиожурналистом и слушателем шел постоянный процесс сотворчества. Первый старался упаковать в нескольких точных и емких словах максимум сведений о предмете или явлении. Второй, опираясь на подаваемый информационный каркас, включал воображение, что-то додумывал, дорисовывал, в общем, «шарики в голове не ржавели». К тому же приятные тембры голосов, идеальное произношение невольно притягивали внимание к этому неказистому ящичку на стене. Сегодняшние радиоведущие, призванные воспитывать словом, порой не могут его правильно произнести, поминутно «экают», мучительно подбирая слова. Их напряжение передается слушателю, вызывая ощущение дискомфорта, а это не лучшее условие для усвоения информации. К тому же то ли из-за большой скромности, то ли из-за малой компетентности некоторые ведущие как-то теряются, исчезают на фоне приглашенных на эфир собеседников. Они явно не владеют ситуацией, не «ведут» гостя по передаче и даже не сопровождают его, а уходят на роль казачков – ребят «на побегушках». Гость же, почуя волю и не ведая об информационных особенностях радио, говорит и говорит, как студент на экзамене, по принципу «лишь бы не молчать». Стоит ли после этого удивляться падению популярности радиопередач! Видимо, и радиодело не стало исключением. И здесь мы не смогли взять лучшее из прошлого опыта.

После потери зрения я больше стал прислушиваться и к внутренним ощущениям, чаще задумываться о мотивах своего поведения. Ученые утверждают, что в древности люди умели делать это не хуже братьев наших меньших. Современный человек в социальной суете растерял эти навыки. Кажется, М. Ганди принадлежит красивая мысль: «Сегодня мы позабыли те тропинки, по которым души людей и животных ходили друг к другу в гости». Мне почему-то хочется предположить, что души инвалидов находятся чуть ближе к этим тропинкам, чем души здоровых людей. Скажу честно, я пытался отыскивать их, но, кажется, не очень-то преуспел. Возможно, плохо старался, возможно, суета затянула. А вернее всего, то, что тысячелетиями терялось, вряд ли можно быстро обрести. Но на некоторые особенности я все-таки обратил внимание.

Сразу после травмы у меня какое-то время было ощущение безотчетного страха, даже страха смерти. Возможно, действительно смерть прошла где-то близко, а может быть, это чувство оказалось следствием навалившейся темноты. Помню, у меня даже сместилось время сна. Часов в шесть вечера мне хотелось спать, зато к трем часам утра я уже бодрствовал. Для себя объясняю такое смещение двояко. Летом в сельской местности взрослые встают рано: надо управляться по хозяйству, и я, боясь остаться один в доме, тоже поднимался чуть свет. К вечеру же, естественно, раньше положенного времени клонило ко сну. А может быть, у меня под воздействием стресса проявились мои биоритмы. Именно такой режим сна и бодрствования для меня был более естественным. Просто до травмы он подавлялся социальными факторами, сложившимся укладом жизни. А после ранения, когда отпала необходимость ходить в школу, ушли обязанности помогать по хозяйству, стали недоступными многие игры, запрограммированные биоритмы обнажились. В пользу этого объяснения говорит и то, что, выйдя на пенсию, я частенько вновь возвращаюсь к тому режиму. Возможно, живи где-нибудь в Восточной Сибири, где вечер наступает часов на пять раньше, чем в нашем регионе, я чувствовал бы себя гораздо комфортнее. Многие сегодня жалуются на бессонницу, а может быть, она и мучит нас потому, что мы игнорируем собственные биоритмы, слишком привязываем себя к социальным факторам: привычное место жительства, выгодная работа, сложившийся круг знакомых. А что, если наплевать на все и прислушаться к себе, поискать соответствующую долготу, подходящий регион? Может быть, наладится сон, улучшится здоровье, а все остальное приложится.

2

После потери зрения лет десять ушло у меня на адаптацию к новому социально-психологическому состоянию. Учился в серафимовичской и саратовской школах-интернатах для слепых детей. Серафимович был тогда тихим зеленым городком. Может быть, потому в нем размещалось много детских учреждений: какой-то санаторий, детский дом, школа-интернат, школа для умственно отсталых детей и наша школа. Помню, вначале очень удивился и даже обрадовался большому количеству товарищей по несчастью. Постороннему человеку трудно представить себе реальную жизнь незрячих детей. Ведь стоит хотя бы на минуту закрыть глаза, как тотчас возникает ощущение острого дискомфорта. Но это впечатление обманчиво. Конечно, слепые дети разнятся и по темпераменту и по дополнительным заболеваниям. Кому-то хочется больше посидеть, кому-то подвигаться, одни поспокойнее, другие побойчее. Порой идущие натыкаются друг на друга. Хорошо, если встречные одного роста, тогда ударяются лбами. Искры из глаз, правда, не сыплются, но шишки вздуваются и обвинения вспыхивают, но не надолго. Каждый понимает, что такие «встречи» неизбежны. Хуже, когда встречный лоб приходится тебе на уровне рта – крепко достается губам.

Хорошо сказывается на развитии слепого ребенка общение со сверстниками, у которых сохранилось остаточное зрение. Мы их называли «полузрячими». Бывало, излазаешь с ними все пришкольные хозпостройки, все заборы. Во время прогулок карабкаешься по крутым склонам оврагов. Порой и сорвешься – дело обычное. Иной раз погонишься за полузрячим товарищем, ориентируясь на звук убегающих шагов. Некстати на пути возникает либо стул, либо стол, а то и дверной косяк. Естественно, ушибешься, рассечешь ногу или голову. Больно, конечно, но к таким ситуациям ты внутренне постоянно готов, поэтому воспринимаешь их в порядке вещей. Многих пугает вид крови. Ты же ее не видишь, так что для тебя этот фактор вообще снимается.

У полузрячих ребят свои приключения. Как-то одному озорнику пришло в голову шлепнуть другого галошей пониже спины. Пострадавший вырвал галошу и понесся по коридору в погоню за обидчиком. Быстро нагнал и удачно припечатал по тому же месту. Вдруг оборачивается завуч и говорит: «А сильнее не можешь?» – «Ой, Михаил Михайлович, извините, это вы? А я думал…...» Так что не зря в спецшколах учителям и воспитателям положена надбавка к зарплате. Несмотря на довольно строгий распорядок дня, нам удавалось контактировать с нашими сверстниками из детского дома и школы-интерната. Думаю, польза от этих общений была обоюдная. Для нас это и расширение круга общения, и получение информации о детской субкультуре, и просто ощущение того, что рядом в большом мире идет большая жизнь. Зрячие дети на нашем примере узнавали о жестокой стороне жизни, учились состраданию, яснее осознавали собственные возможности.

Однажды в городском Доме пионеров мне пришлось выступать на вечере, посвященном композитору П. И. Чайковскому. Я сыграл на баяне «Танец маленьких лебедей» из балета «Лебединое озеро» и «Песенку без слов». Мой товарищ, который привел меня на концерт, находился в зрительном зале и слышал, как воспитательница детского дома во время моего выступления вполголоса говорила детям: «Вот он не видит, а сумел научиться играть и подготовиться к концерту. Человек все сможет при желании, а представляете, сколько можете сделать вы, здоровые и сильные!» Я не знаю, как восприняли эти слова дети, но момент для воспитательного воздействия, по-моему, был выбран удачно. Много лет спустя мне пришлось и самому оказаться в роли той воспитательницы. Я тогда учился в Ленинградском педагогическом институте, и меня несколько раз приглашали в госпиталь побеседовать с ребятами, ставшими инвалидами в Афганистане. Старался подбодрить их, убедить, что с потерей зрения, рук или ног жизнь не заканчивается. Кстати сказать, при общении с этими парнями у меня сложилось впечатление, что в большинстве случаев стрессовые ситуации легче переживали те молодые люди, которые прежде общались с инвалидами или хотя бы наблюдали их со стороны. Мне кажется, здоровый человек, встречаясь с инвалидом, вольно или невольно мысленно примеряет к себе несчастье и это откладывается где-то в глубине сознания. А при надобности, когда человек сам оказывается в экстремальной ситуации, эта «примерка» становится своеобразным буфером, смягчающим удар судьбы.

После окончания серафимовичской школы я в неполные 16 лет попытался начать трудовую деятельность. Кому в этом возрасте не хотелось почувствовать себя взрослым, попытаться обрести экономическую независимость? Учителя рекомендовали мне продолжить учебу в саратовской средней школе, но я настаивал на своем. Не знаю, случайно или же здесь была скрытая тактика, но меня оперативно определили работать на иловлинское предприятие для слепых, причем, как теперь сказали бы, на самый непрестижный профиль – вязка хозяйственных сеток, в народе их называли авоськами. Процесс производства их был весьма непривлекательным. Особенно неприятно было работать с хлопчатобумажной нитью, которая при вязке выделяла много пыли и ворсы. Все это оседало на одежде, волосах, ресницах, залезало в нос. Тополиный пух ежегодно напоминает мне, правда, в очень облегченном варианте, то рабочее лето. Все это быстро охладило мой пыл, и к сентябрю я уже не возражал против продолжения учебы.