Текст книги "Контролер. Порвали парус"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 3

У себя в лаборатории я вошел в сеть и в ту же секунду на другом конце Москвы оказался в моем отделе, который отделом называю, как мне кажется только я, а все остальные – Центром стратегических рисков, хотя полное название еще более длинное, мы создавались не для рисков, а для их предотвращения.

Некоторое время с теплом в душе наблюдал, как кто работает. Ну какие же молодцы, хотя, с точки зрения обывателя, кто малость, а кто и не малость прибацанные. Как и я, кстати.

Я переключил экраны на себя, все сразу подняли головы, Данко среагировал первым:

– Шеф!.. Вы как явление Христа народу!.. Все реже и реже…

– Буду чаще, – пообещал я. – Скоро.

– А в реале?

– Тоже скоро, – пообещал я. – Мы же дикари пока что, верно? Так что подъеду на днях. Хотя вообще-то я и сейчас с вами… Что ты с утра мусолишь ту статью? Что-то серьезное?

Данко сказал с завистью:

– Люди делом занимаются!.. Эта миниатюризация вот-вот обернется взрывом… А что мы?

– Чистим авгиевы конюшни, – ответил Ивар со своего места.

– Если не почистим, – добавил Гаврош, – это дерьмо, как элегантно говорит шеф, нас затопит. Шеф?

Он оглянулся на меня за поддержкой. Я ответил без охоты:

– Я сам демократ и сторонник мягких методов. И строгой законности. Но мы прижаты к стене сроками.

Данко заметил весело, но тревожно:

– Хайтек не мчится, а уже летит!

– Вот-вот, – подтвердил я. – Потому выжигаем все, не рассматривая, кто виноват меньше, кто больше. Иначе погибнем и мы, и весь мир. Напоминаю, разрабатывайте жесткие решения, на гуманизм не оглядывайтесь.

Оксана сказала с таким сочувствием, что меня буквально обдало волной тепла:

– Шеф, ну что вы все оправдываетесь?.. Все понимают, другого выхода просто нет.

Ивар добавил с кривой усмешкой:

– Но подтверждение не мешает. Надежнее. Мы же привыкли отчитываться за каждый вздох, за любое шевеление… Это комиссии задолбали!

– Все комиссии на время чрезвычайного положения упразднены, – заверил я. – Во всяком случае, в нашем случае. Я за это дрался, как лев. Дикий лев.

– Военное положение? – спросил Данко с надеждой.

– Типа того, – согласился я. – На период, пока не подавим угрозы человечеству. Простых бандитов пусть ловит полиция. И расследует убийства на почве семейных ссор…

– А мы типа международная?

– С чрезвычайными полномочиями, – напомнил я. – Чрезвычайный Комитет.

– ЧК?

– Да, – ответил я. – То старое ЧК, которое создал Ленин, спасло молодую Россию, а это международное призвано спасти мир.

Данко сказал с намеком:

– И право имеем действовать так же решительно и быстро. Даже еще решительнее. Спасти мир… это даже больше, чем спасти Россию. Так, шеф?

В его голосе кроме легкой издевки я уловил и надежду, что да, могу изменить эту неправильность, когда во главе государств стоят не умные, а сильные и напористые.

– Все изменится, – пообещал я. – Очень скоро. Спинным мозгом чувствую ветер перемен. Либо изменится, либо погибнем. Все.

– Скорее бы, шеф, эти перемены…

– Скоро, – повторил я. – Это витает… Как ощущение страшной грозы, после которой наступит новый безопасный мир.

Улыбнувшись им во все тридцать два, из них четыре уже имплантата, я переключил на защищенный канал, хотя у меня все защищенные, но этот подчеркнуто защищенный, чтобы видели и на той стороне.

На экране появилось крупное костистое лицо мужчины с квадратной челюстью и упрятанными под мощные надбровные дуги глазами.

– Дуайт, – сказал я, – не разбудил? Америке пора перейти на московский часовой пояс, наши страны сразу подружатся.

– Привет, Влад, – ответил он. – Конгресс будет за, но сенат против. А простой народ в бешенстве потребует начать войну.

– Против России?

– Нет, русских боятся, – пояснил он, – вы же все сумасшедшие, но можно напасть на какую-нибудь маленькую страну в Африке или в Аравии.

– Чтобы потом беженцы заполонили Европу?

– А что? Так ей и надо.

– Дуайт, – сказал я вполголоса, – вопрос высшей секретности.

Он быстро зыркнул по сторонам и сообщил совсем тихо:

– Я врубил заглушку.

– Дело в том, – сказал я, – что в Пакистане закончили сборку двух атомных самозакапывающихся мин. Уже готов корабль, на котором их отвезут к берегам Штатов.

Он охнул:

– Что…

– Планируют установить там, – сказал я.

Он проговорил сдавленным голосом:

– Эти талибы совсем охренели…

– Установят, – сказал я, – но ты понимаешь, зачем? Это не превентивные меры, как сделала Россия.

Он умолк, я с сочувствием всматривался в его суровое мужественное лицо. Дуайт Харднетт, старший агент ЦРУ, великолепный оперативник, настолько великолепный, что забрали в управление, где звереет от тоски, ежедневно сталкиваясь с коридорными интригами и подковерной борьбой.

– Хочешь сказать…

– Да, – подтвердил я. – Как только корабль отойдет подальше, тут же взорвут.

– Сволочи, – сказал он злобно, – я как представлю эту гигантскую волну, что со всей дури саданет в берег…

Я отмахнулся.

– Фигня. Сколько одна-две мины натворят?.. Ну полмиллиона американцев притопят, пару приморских городов попортят, да и то не до конца… Зато праздник для всей планеты, пиндосы тонут, какое счастье!

Он некоторые время смотрел бешеными глазами, отреагировав сперва на то, что это совсем фигня – затопить каких-нибудь полмиллиона американцев, чего их жалеть, весь мир их не любит, и только потом сказал сдавленным голосом:

– А что на самом деле?

– Замысел серьезнее, – ответил я с сочувствием. – Это же не просто подозрение на Россию, а прямое указание!.. А когда схлестнемся в драке, Пакистан реализует свои далекоидущие замыслы в своем регионе.

Он скрипнул зубами.

– Ну да, в Пакистане сейчас у власти радикальная ветвь ислама… Подумать только, у таких фанатиков в руках ядерное оружие, даже атомные подлодки!

– И продолжают наращивать, – напомнил я.

Он потряс головой, провел ладонью по глазам.

– Насколько это…

– Через два дня, – сказал я, – корабль выйдет из Карачи. Можете захватить по дороге, но есть смысл дождаться, пока поставят мины и взорвут, чтобы убедиться, прав я был или ошибся…

Он сказал с тяжелым вздохом:

– Ну спасибо… Тебе лишь бы точнее доказать свою правоту!..

– Конечно, – подтвердил я. – Я же представитель сравнительно точных наук.

– Мир все опаснее, – сказал он несчастным голосом. – Какой корабль, уже знаешь?

– Нет, – ответил я, – там еще не решили. Выбирают позауряднее, что уже совершал рейды в ваши воды, примелькался, интереса не вызовет.

– Если узнаешь…

– Не если, – уточнил я, – а как только.

– Я снова твой должник!

Я ухмыльнулся.

– Люблю быть богатым и толстым!.. До встречи.

– Нам нужно скорее сближать наши страны, – ответил он. – До встречи, Влад!

Глава 4

В новостях промелькнуло о значительных льготах при выдаче кредита, пособий и приеме на работу геям, асексуалам и чайдльфришникам, а вазектомию отныне будут делать бесплатно и вне очереди, как в Евросоюзе, так и в Штатах, Канаде, Австралии, Новой Зеландии…

Моя питекантропья половина привычно поморщилась, зато мозг сказал с одобрением насчет набирающей скорость правильной программы по сокращению лишнего населения.

Людям, которых называют собирательным словом «ученые», вроде бы не свойственны рефлексии, я тоже так полагал, даже был в этом уверен. Но сейчас, когда благодаря рискованной операции получил право жить дольше и даже расширить свои возможности, какой-то червячок во внутренностях начал беспокойно шевелиться.

Нет, грызть еще не начал, но неприятно само ощущение, что я, такой вот умный и собранный, могу в чем-то сомневаться… да не просто в чем-то, а в себе, таком понятном и замечательном!

После того как моя нервная сеть приспособились к новым возможностям, я еще подправил кое-что в генах, на этот раз с предельной осторожностью, я ученый, а не игрок, в науке блефовать нельзя.

Но, получая все большую мощь и возможности, я вроде бы становлюсь все скованнее. Просчитать все в мире невозможно даже с моими возможностями, только подростки знают, как за полчаса стать миллиардером, а за час осчастливить весь мир, но я уже не подросток, хотя и не убеленный сединами старец… тот бы вообще не решился сдвинуться с места, а я пока еще достаточно глуп, чтобы ринуться исправлять мир, но все-таки уже какие-то зачатки разума есть, стараюсь думать сперва, а не потом.

Потому как-то по дороге из Центра Мацанюка домой почти непроизвольно повернул руль и послал автомобиль в ту часть города, где не бывал уже несколько лет: старый университетский городок, там прошло детство, также и студенчество, что у не очень умных считается самым веселым временем сплошных гулянок и развлечений.

Меня встретила Екатерина Васильевна, дочь моего наставника и бессменного руководителя еще со студенческой скамьи, невеселая, глаза на мокром месте, но мне сказала почти бодро:

– Володя… помни, он очень плох.

– Да, – ответил я с неловкостью. От старости пока что нет лекарства, хотя уже вот-вот, почти есть, но еще нет, человек не совсем мышь, клинические испытания только начинаются и продлятся несколько лет, – да, Екатерина Васильевна… Просто я не мог не прийти…

Она провела меня в его комнату, пахнет лекарствами, сам Терентьев, сильно исхудавший, в постели, укрытый по грудь шерстяным одеялом, руки поверх, лицо желтое, как уже у мертвого, но покрасневшие глаза смотрят ясно.

Он узнал меня сразу с порога, да иначе и быть не могло, ученые реже всех остальных, вместе взятых, страдают деменцией, голос прозвучал надтреснуто, но с заметным теплом:

– Володя… рад тебя видеть…

– Матвей Федорович, – сказал я с понятной неловкостью, что я вот молод и здоров, а кто-то нет, – я не мог не примчаться.

– Присядь, – велел он. – Расскажи, что там у вас. Ты смотришься прекрасно, а я слышал, тебя изнуряла нейродистрофия…

– Удалось справиться, – ответил я. – Рискованная операция, но что оставалось?.. Я вытянул счастливый билет. Кстати, хотел с вами посоветоваться…

Он проговорил слабым, но ясным голосом:

– Говори. Ты знаешь, мне всегда можно довериться.

– Операция дала побочный эффект, – сказал я. – Матвей Федорович, мы вторглись в область, которая раньше была только епархией Бога!.. Результат получился просто… я даже не знаю. Кроме того, что жив, это самое главное, могу подключаться к интернету без компьютера просто усилием мысли. Даже усилия не требуется, мозг уже сам, как наркоман, там зависает постоянно, просматривает все новости, сплетни, биржевые котировки. Меня не останавливают файерволы или пароли на сайтах, я без усилий подключаюсь к камерам видеонаблюдения здесь, в Москве, и в любой стране и благодаря этому уже предотвратил несколько крупных терактов.

Он слушал заинтересованно, глаза заблестели, сказал чуть окрепшим голосом:

– Я всегда считал, что человек рассчитан на большее, чем все мы предполагаем… Но тебя что-то тревожит. Что?

Я в неловкости развел руками.

– Читая книги советской эпохи, всегда натыкался на момент, когда изобретатель или ученый, что-то открыв, тут же спешил в партком, чтоб доложить родной партии и правительству о своей находке.

Он усмехнулся.

– Да-да, помню такое…

– Не должен ли я прийти в полицию и все рассказать? – спросил я. – А они переправят в ФСБ или куда-то повыше?.. Я человек вообще-то законопослушный.

Он кивнул.

– Я тоже. Политики меняются, а ученые всегда во всех странах и при любых режимах улучшали мир. Потому мы не должны заниматься такой ерундой, как политика, за кого-то голосовать или кого-то там поддерживать.

– Но что со мной? – спросил я.

Он тяжело вздохнул, отвел взгляд в сторону.

– Как тебе сказать… Все законы в нашем мире выросли из заповедей, данных Ною, а потом Моисею. Я их все не помню, но там что-то типа «не убий», «не укради» и так далее. Люди то и дело начинали толковать их с уклоном то в одну сторону, то в другую, но в основе все равно оставались эти заповеди. Ты понимаешь, к чему это я?

– Да, – ответил я настороженно, – кажется, понимаю. С этой чехардой наверху, когда то дружим с Западом, то не дружим, то деремся за Арктику, то как бы и не нужна… политика меняется, но база остается неизменной?

– Верно, – сказал он.

– Точно что? – спросил я.

Он попытался приподнять голову, но не смог, лицо стало совсем невеселым, словно увидел мое печальное будущее.

– Верь тому, – произнес он слабо, – на чем основывается политика. Но не очень доверяй самой политике… особенно политикам. Это все изменчиво.

– Я доверяю только науке, – согласился я. – Она никогда не подводит и никогда не врет.

– Только результаты, – произнес он тихо, – частенько интерпретируют…

В комнату заглянула Екатерина Васильевна, я сделал попытку приподняться, но он остановил меня жестом, а ей сказал:

– Дорогая, я чувствую себя… терпимо. Визит моего лучшего ученика взбодрил…

Она исчезла так же неслышно, я расправил было плечи, но они согнулись сами по себе, словно под неведомой тяжестью.

– Значит, никому не признаваться?

Он указал взглядом на кофейный аппарат, я спросил тревожно:

– А вам можно?

Он тихо улыбнулся.

– Володя, мне уже все можно.

Не поднимаясь от постели, я вошел в сеть его квартиры, дистанционно включил кофейный аппарат, оставив те же настройки.

Он чуть приподнял мохнатые брови, прислушался, перевел взгляд на меня.

– Двойной экспрессо?

– Да, – ответил я. – Там еще настройка «средний», но используется реже и нерегулярно, так что явно не для вас.

– Для гостей, – сообщил он. – А Катя кофе не пьет… Да, Володя, у тебя такие возможности… Ты же можешь включить не только кофемолку, но и зажигание в баллистической ракете с ядерной головкой?..

– Могу, – ответил я тихо, – потому ночью просыпаюсь от ужаса, что кто-то другой такое сделает… А такое время на подходе.

Он прошептал с закрытыми глазами:

– Даже не знаю, что посоветовать. Такие силы как бы нехорошо держать под замком… однако как их использовать?

Я сказал невесело:

– На роль таинственного борца с преступностью я не гожусь. Да и противно это. Но… что? Понять, как быстро заработать гору денег, купить дворцы, личные самолеты, яхты, приобрести остров в Тихом океане?

Он улыбнулся уголком рта.

– Это тоже не так уж плохо, как тебе кажется. Можно часть средств, которые идут на дурацкие развлечения, перебросить на финансирование науки.

– Да, – сказал я, – хотя это и будет нарушением… Будет? Нарушением закона будет точно, а нарушит ли это нравственные законы? В смысле, чтоб не так высокопарно, честно это будет или нечестно?

Кофейный аппарат перестал размалывать зерна, треск прекратился, в обе чашки хлынули две почти черные струйки.

Я перенес их к кровати, профессор взял свою достаточно твердо, хотя ниже пояса уже мертв, я то и дело дергался, пытаясь ему как-то помочь, но он держит двумя руками и отхлебывает аккуратно, не проливая ни капли.

Так в молчании пили некоторое время, наконец он протянул мне уже пустую, на блюдце рядом с постелью остались две штучки миндального печенья, такого с ним никогда раньше не случалось.

– Не знаю, – ответил он, – не знаю. Мне очень не хотелось бы что-то советовать, но, как твой учитель, могу сказать только… на твои плечи рухнула тяжелая ответственность. Кому много дано, с того много и спросится. Если не воровать деньги… я имею в виду с помощью легальных финансовых операций, то… тогда остается только…

Голос его становился все тише, глаза закрылись. Я сосредоточился, на экране смартфона, который я не стал вытаскивать из кармана, появилось волевое лицо энергичной женщины.

– Здравствуйте, Валерия Викторовна, – сказал я, успев посмотреть о ней все в инете, – примите заказ на криозамораживание. Простите, что сразу к главе корпорации, просто дело неотложное… Да, оплату сразу… Полностью все тело, отдельную капсулу… Нет, он жив, но врачи говорят, пошли не последние дни, а часы.

С экрана прозвучало деловое:

– Давайте адрес, высылаем бригаду.

Глава 5

Небоскребы раньше официально именовались тучерезами. Сейчас вижу, насколько назвали правильно, высокие башни Южного Бутова распарывают низкие тучи быстро и безжалостно, как острые ножи умелых поваров толстую рыбу.

Ингрид позвонила, едва я вышел из дома своего старого учителя. Навстречу уже катит массивный автобус, в котором вся необходимая аппаратура для подготовки к заморозке, как говорят в народе, я успел увидеть в окна зеленые халаты и лица медиков.

Когда я садился в автомобиль, автобус остановился перед подъездом, задние дверцы распахнулись, выпрыгнул жизнерадостный толстяк с надписью на спине рубашки «Роман Любимов, тот самый!» и начал вытаскивать аппаратуру.

– Привет, – сказала Ингрид, – ты что, совсем забросил свой отдел?

– А чего тебя это так интересует? – поинтересовался я. – Рассвет близок, но тьма все еще рулит…

– Ты сейчас едешь по магистрали, – определила она, – в десяти минутах от меня. Давай пересечемся там на углу возле кафешки?

– Тогда уж в самой кафешке, – уточнил я.

– Заметано, – ответила она обрадованно. – Я успею раньше, что тебе заказать?

– Сперва успей, – ответил я.

Моя мышечная реакция значительно уступает скорости мышления и обработки информации, гонщик из меня получился бы не просто первоклассный, а все призы были бы мои, так что я повел автомобиль на той скорости, которую он может выжать из своего двигателя, и хрен с ними, штрафами, за превышение права не отбирают, а смешные финансовые потери меня не разорят.

Я оставил автомобиль на парковочной площадке, вышел и увидел, как на достаточно большой скорости мчится «Вольво» Ингрид.

Увидев меня, она покачала головой, авто оставила у обочины, выскочила сердитая и злая.

– Ты не мог приехать раньше меня!

– Я старался ехать медленнее, – сознался я. – Но как-то вот так…

– Сама прослежу, – пригрозила она, – чтобы штраф тебе впаяли по максимуму!.. Жаль, у нас нельзя, как в Аргентине, в зависимости от дохода нарушителя, тогда бы ты поплясал!

Я взял ее под руку.

– Ты злая, потому что голодная? Пойдем перекусим.

Она тряхнула головой, красиво сделав волосы веером, а локоть выдернула из моей не слишком-то и цепкой ладони.

С противоположной стороны к кафе идут трое парней, я моментально ощутил, как по мне вздыбилась шерсть, а внутри проснулся и заворочался питекантроп.

Ненавижу эту манеру, когда несколько дюжих самцов прут посреди улицы, грубо распихивая тех, кто не успел отскочить в сторону. Сильные, наглые, уверенные в своей мощи, а еще и в том, что не в одиночку, тогда еще можно нарваться, а вот так группой собьют с ног любого и вытрут о него подошвы.

– Ты чего? – спросила Ингрид.

– Да так, – ответил я медленно.

Она что-то поняла, женщины вообще-то чуткие существа, отошла в сторону, наблюдая за мной искоса. Я нарочито сдвинулся в сторону, чтобы оказаться на пути этих доминантов.

Они заметили меня, даже не переглянулись, как одно трехголовое существо, все понимают и чувствуют одинаково.

Так и надвинулись все трое, средний напрягся, намереваясь сбить в сторону, но в последний момент передумал и грубо цапнул меня за плечо, явно восхотел что-то еще покруче.

Сердце у меня уже не стучит, а колотится. Мои пальцы жестко перехватили его за руку, я дернул, послышался хруст ломаемой кости. Что-то во мне проснулось звериное, я повернул резко, ломая и выворачивая суставы, разрывая связки и сухожилия.

Вожак даже не закричал, горло перехватило, захрипел в агонии, а я отшвырнул его на руки друзей.

– Хорошо получилось? – спросил я.

Один пролепетал:

– Хорошо… Простите, мы уходим… Можно, мы уходим?

Оба отпрыгнули, когда я пошел прямо, Ингрид догнала через пару шагов, голос ее прозвучал как будто из другой галактики:

– Что с тобой?

– Не знаю, – ответил я откровенно. – Что-то накатило… Надо быть спокойнее. Будто забыл, в каком мире живу.

– Ты зверь, – проговорила она, в ее голосе послышался страх. – Ты зверее всех зверей!.. Ты сломал ему руку с наслаждением, я все видела!..

Я вошел в гостеприимно распахнутые двери кафе, зал освещен ярко, ненавижу эти якобы романтичные полумраки, за спиной простучали каблуки Ингрид.

– Да, – ответил я, – мне тоже так показалось. Похоже, то ли еще не гуманист, то ли уже не гуманист. Как думаешь?

– И, – договорила она тем же потрясенным голосом, – как молниеносно!.. И просто, будто соломинку…

Я присмотрел свободный столик, здесь готовят и принимают, как добрых друзей, скромно и ненавязчиво, Ингрид села рядом и покосилась с недоверием, будто и ее то ли стукну, то ли укушу.

– Что-то нашло, – повторил я. – Какое-то первобытное бешенство. Силы в это время почти удесятеряются. Наверное, ты так подействовала?

– Я так тебя разозлила?

– Ты меня всегда злишь, – ответил я. – У тебя такие сиськи, а ведешь себя так, будто их у тебя нет вовсе!.. За это убить мало.

– Как я всех вас ненавижу, – прошипела она. – Доктор наук, профессор!.. А на самом деле просто самец, дикий и примитивный!

К нашему столику заспешила официантка, Ингрид умолкла, а я быстро продиктовал заказ и повернулся к боевому сотоварищу.

– Да, что-то есть такое-эдакое… Вот войдем в сингулярность…

Она почти выкрикнула шепотом:

– Как же ты достал своей сингулярностью! Да не будет никакой сингулярности!.. Ты посмотри по сторонам!.. Не видишь, что творится? Какая на хрен впереди сингулярность?

Я покачал головой.

– Сингулярность неизбежна. Ее творит сама вселенная, постоянно развиваясь от простейших частиц, дальше звезды, галактики, усложнение структуры пространства, и наконец сингулярность, что тоже не конец, для вселенной это только начало разбега… Но для нас, плесени на поверхности планеты, это конец.

– От плесени слышу, – отрезала она.

– А-а, врубилась!

– Зануда, – сказала она. – Не понимаю тебя. То вроде бы напыщенный доктор наук, сплошная одухотворенная святость, то вот это… Да что с тобой?

Я зябко передернул плечами.

– Ощущение большой беды. Как будто из глубин галактики надвигается нечто исполинское и очень опасное. Вселенная тоже может болеть, не знала?..

– То вселенная, – возразила она, – а то мы. Может быть, она и человечество создала для защиты от болезней и всего-всего?

– Вроде иммунной системы?

– Ну да, ты же медик, формулируешь точнее.

– Мы еще слишком слабая защита, – ответил я. – Честно говоря, вообще никакая. Но лет через сто защитим галактику, а через двести и вселенную…

Официантка, продолжая улыбаться, будто слышит наш разговор, принесла на подносе несколько тарелочек с фирменными блюдами. Я втянул запах и ощутил, что да, спасем не только вселенную, но и весь гигамир, где вселенных больше, чем песчинок на всех пляжах мира.

– Догадываешься, – спросила Ингрид, – зачем я тебя перехватила?

– Влюбилась, – предположил я.

– Да я скорее в крокодила влюблюсь!

– Ну и вкусы у современной молодежи, – сказал я с укором. – Совсем с этой политкорректностью сдвинулись. Так чего, колись. А то я в женском методе мышления не совсем, у нас Гуцулов спец по простейшим, могу познакомить…

– О тебе идут дебаты, – шепнула она. – В Генеральном штабе, а потом перекинулось даже в Министерство обороны. Сразу скажу, почти все за то, чтобы твоему отделу дать полномочий еще больше. Но…

– …но командовать им самим, – вставил я. – Так?

Она аккуратно резала бифштекс, придерживая кусок мяса вилкой, на меня не смотрела, но по тому, как напряглось ее лицо, заметно, мое замечание задело за живое.

– А ты как хотел? – отрезала она.

– Сама знаешь.

– Так не получится, – определила она.

– А как хотят они, – ответил я, – не подходит мне.

– Жизнь, – сказала она, – это компромисс. Не помню, кто сказал. Получится где-то посредине. От чего-то придется отказаться им, от чего-то тебе… Ты ешь, мясо стынет быстро.

– Потому что я ем, – ответил я, – а ты глотаешь, как утка. В Генеральном штабе, где все еще изучают тактику применения боевых слонов, с которыми Ганнибал нанес поражение Риму, до сих пор не поняли, что мир меняется настолько стремительно, что даже танковые заводы пора закрывать за ненадобностью! Потому, Ингрид, уж извини, но из-за таких компромиссов вся планета вот-вот накроется медным тазом.

Она взялась за чашку с горячим кофе обеими руками, на меня взглянула поверх края испытующе и недоверчиво.

– И уступать не намерен?

– Ни на дюйм, – отрезал я. – Как нельзя быть немножко беременной, так и нельзя допускать… ну как тебе на пальцах для доступности… В общем, выпустить из лаборатории миллиард смертельных вирусов или только одного, разницы нет, понимаешь?.. Через десять минут из одного вируса получится тот же миллиард. И они будут множиться, пока будут находить корм.

Она медленно и чисто механически прожевала отрезанный кусочек, на меня не смотрит, плохой признак.

Я ел молча, она сказала наконец задумчиво:

– Беда еще в том, что ты не силовик, у тебя даже склад мышления другой…

– Ну-ну?

– Насколько я знаю, – продолжила она тем же прокурорским тоном, – высокий интеллект вовсе не означает присутствие высоких моральных принципов. Скорее, наоборот, не так ли?

Я подумал, кивнул.

– Бесспорно. Чтобы совершать открытия, мозг должен быть свободен от догм.

– Вообще?

Я продолжал тем же профессорским голосом, сам осознавая, что для простого человека, а силовики не могут быть не простыми, звучит занудно:

– От любых вообще. Моральных, этических, социальных, кастовых, корпоративных… Потому писатели, к примеру, пьют больше и чаще слесарей, курят и развратничают… хотя теперь не существует даже такого слова, однако потребность в диком и разнузданном разврате заменили разнообразием в наркоте, поисками в сексе, опасными играми, извращениями…

– Вот-вот, – прервала она, – только на писателей не кивай. Ишь, удобная мишень. Ученые такие же, только не так на виду. У вас тоже мозги… без моральных принципов.

Я сказал мирно:

– Договаривай. Судя по пупырышкам на твоих руках, ты увидела меня в каком-то из сексуальных маньяков?

– А у тебя есть другие объяснения? – отпарировала она. – Ты же совершенно не признаешь над собой контроля. А без этого просто не может быть общества.

– Контроль над наукой? – спросил я. – Понимаешь, коня можно привести к водопою силой, но заставить пить не получится…. Так и с наукой. По приказу не делают открытий. Либо буду свободно работать на родную страну… пусть даже в ГРУ, я же признаю острую необходимость в такой организации контроля на данном этапе развития общества… во как задвинул!.. либо буду так же свободно, как и хочу, работать в научно-исследовательском Центре Мацанюка.

Она покачала головой.

– Никто не будет ради тебя ломать систему. Будь реалистом.

– Ты так полагаешь? – спросил я. – Системы ломали, начиная с первобытно-общинного. Систем было столько, что можно перечислять до утра, а ты вообще-то даже не о системе, а крохотном ее пятнышке. И хочешь, чтобы все оставалось неизменным, несмотря на резкие перемены в обществе!.. Нет уж, если я вижу, что впереди, и это мне нравится… надеюсь, продолжать не надо?

Она помолчала, глядя крупными глазищами, как я расправляюсь с бифштексом.

– Ты слишком… независим, – произнесла она уже тише и не таким агрессивным голосом. – Нельзя жить в обществе и быть от него независимым. Потому у меня…

– Недоверие?

Она покачала головой.

– Хочу, чтобы недоверия не было у других.

– Пусть другие о своих делах и заботятся, – предложил я. – Ингрид, я вижу твою настороженность и твое, давай уж по-честному, недоверие. Если что не так, скажи. Я все отвечу. Только, предупреждаю, недоверие… эта штука обоюдная. Если буду чувствовать его к тебе, могу просто воздержаться от работы с тобой. Прости за откровенность.

Она запнулась, во взгляде вспыхнуло чуть ли не бешенство, но не разгорелось, а осталось вот такое, жестко контролируемое. Никто не станет работать с напарником, которому не доверяет или который не доверяет ему, так что мой ответ предельно ясен. Ничего личного, таков кодекс как моральный, так и уставно-служебный.

– Ты груб, – проговорила она, сдерживая в себе нечто недоброе, – никто со мной так не говорил!

– Правда? – спросил я. – А у тебя были напарники?.. И сколько держались?.. День-два?.. Ладно, Ингрид, мне пора идти… и работать, а не. Захочешь извиниться, могу выслушать. Но извинения должны быть не ля-ля для формы.

Я оставил деньги на столе и покинул кафе, выказывая всем видом, что глубоко возмущен, хотя на самом деле, если честно, никакого возмущения. Мысли и эмоции Ингрид как на ладони, все типично, но все равно такое спускать нельзя, если хочет работать со мной. У нее сильный характер, всех нагибает и заставляет работать под собой, и хотя я не против работать под начальством женщины, какая вообще-то разница, но я против того, чтобы работать под нажимом менее развитого интеллекта.

Конечно, это я в самом деле задвинул, никто Ингрид надо мной не ставит, это я в принципе, почему бы не работать под началом, скажем, Марии Склодовской-Кюри, будь она такая, как на портретах и в официальной биографии, но мы, ученый люд, знаем, что все ее открытия сделаны в содружестве с мужем, гениальным химиком Пьером Кюри и Анри Беккерелем, а после смерти мужа работала с великим химиком Андре Дебьерном, и ни одного дня самостоятельно, однако Нобелевскую премию надо было дать женщине для поощрения равноправия, сейчас бы дали негру, если бы нашли хоть одного среди работающих в такой области.

Я цыкнул на мозг, слишком далеко увел в сторону и пытается вообще погрузить в дебри мелких житейских дел, как падкую на сплетни старую бабку.

Ингрид наверняка знает больше, чем говорит. Можно прошерстить тщательно всех, кто с нею разговаривал недавно, наверняка убеждали надавить на меня, обещали повышения, льготы, полезные знакомства и связи, но главное, чем можно было заставить говорить со мной в таком тоне, это объясняли, что меня сломают, работу Генерального штаба меняет время, а не самоуверенные одиночки.