Текст книги "Все золото Колымы"

Автор книги: Юрий Ребров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– ...А еще он любил рассказывать о самых богатых коллекционерах...

– Об Ильине, случайно, не упоминал?

Введенский задумался, на переносье сомкнулись брови, совсем как у Барабаса, подумалось мне. Потом лицо его разгладилось и он с облегчением вздохнул, дескать, есть еще память.

– Говорил... Точно говорил. Ильин Семен Федорович...

– Николай Федорович.

– Правильно – так и называл. Хвалился, что богатейший коллекционер этот самый Ильин Николай Федорович, а все же четырех серий и у него не хватает. И что приползет к нему Ильин на животе выпрашивать эти серии, когда он срок отмотает.

– И как же фамилия этого консультанта?

– Звали его Громов. Запомнил, потому что Сибиряк его всегда по фамилии называл или Максимычем.

– Фамилия настоящая?

– У валютчиков редко запасные имеются. Разве что клички приклеиваются. У Громова клички вроде не было. Так из заключения со своей девичьей фамилией и вышел.

– Давно он освободился?

– Года полтора гуляет по просторам родины чудесной. Если не лечится. Запивал он крепко, сколько раз с улицы прямым ходом в вытрезвитель переселялся. Если бы не водка, неизвестно, кем бы мог стать. Талантливый мужик!

6.

– Громов Анатолий Максимович... Смерть наступила от двух до пяти часов утра. Следов насилия экспертиза не обнаружила. Да и зачем его убивать – пьян был твой Громов, что называется, в стельку. Будь он и чемпионом Европы по плаванию, в таком состоянии не выплыть. Хотя Яуза тоже не Гибралтар...

Николай Ушаков после очередного разгона у высокого начальства – сама корректность и официальность. Иногда чуть-чуть сорвется на свою излюбленную манеру, но тут же снова заковывается в латы протокола.

– Коля, но если он был так пьян, как же он перелез через ограждение моста.

– А если Анатолию Максимовичу почудилось, что его зовет Альтаир или еще какое созвездие? А может, он увидел приземлившийся НЛО и приглашающих его инопланетян?..

Помнится, в какой-то книжке по криминалистике прочитал я про одного охотника за приданым. Он женился, снимал роскошный номер в отеле, а на следующее утро супругу обнаруживали утонувшей в ванне. Без всяких следов насилия. Безутешный вдовец переезжал в другой город. Через некоторое время он снова женился, и все повторялось. Только после пятой или шестой утопленницы один дотошный комиссар полиции догадался, как все происходило. Оказывается, молодожен усаживался на краешек ванны, когда там плескалась его женушка, и в удобный момент резко дергал ее за ноги. Так появлялась очередная утопленница. Я вспомнил этот прецедент из криминалистики и невольно подумал о бывшем брачном аферисте Сибиряке. Наверное, в подсознании он обитал у меня постоянно. Должно быть, этому стервецу последние дни здорово икается.

Коля Ушаков спокойно выслушал историю о многоженце, и примиряюще подвел некоторые итоги.

– Что я тебе могу сказать? Только повторить – следов насилия на теле не обнаружено, спиритизмом заниматься не умею. Так что допрос духов не состоится...

Что поделаешь, покойники молчат, а я опять и опять прокручиваю «избранные места» из разговоров со свидетелями. Старшая дочь Ильина Настасия Николаевна прибыла из Тынды переполненная впечатлениями от великой стройки, последнего вбитого костыля и трудовых подвигов сына. Бесспорно, главного героя БАМа. Вызов в Москву ее раздосадовал, и она не скрывала, что особенно родственных чувств к отцу не испытывает.

– А чего мне особенного переживать? – словно прочитала она мои мысли. – С отцом мы разные люди. Во время войны я, девчонка, насмотрелась на его жизнь. Эх, чего только не делает с людьми жадность, злая страсть, равнодушие к людям! На меня он внимания не обращал, считал маленьким ребенком. Так оно и было, только во время войны дети рано взрослеют. В такие времена память живет по своим законам. Простить всего виденного я отцу так и не смогла...

– Об отце плохо не говорят. Родителей не выбирают. Но я, можно сказать, инкубаторская, – Дарья Николаевна улыбается и становится совсем юной, хотя и без улыбки выглядит она от силы лет на тридцать.

Общие со старшей сестрой у нее разве что цвет глаз – небесной голубизны, да волевой резко очерченный подбородок. Зато во всем остальном... Настасия Николаевна располнела и чувствуется давно уже махнула рукой на это прискорбное обстоятельство. Несмотря на жару, приехала она в Москву в строгом темном костюме – такие носили сельские учительницы и работники госучреждений тридцатых годов. Дарья Николаевна – ее невольно хочется назвать просто Дашей – стройная, словно семнадцатилетняя девушка. Прическа – только что из «Чародейки», костюм и туфли – явно из «Березки». Не удивлюсь, если она по часу в день терзает себя аэробикой. Все же утомительная служба – быть женой ведущего актера областного театра да еще с таким амплуа – герой-любовник!

– Не знаю, как Федя жил. Ледяной дом и главный лорд-хранитель Николай Федорович. Не помню, чтобы он для нас на улыбку расщедрился. Может, все на Федю расходовал, а может, весь лимит на родственную теплоту раньше израсходовал. Хотя рассказывали – что и мать он особой лаской не баловал. Зато с чужими людьми – сама предупредительность, вежливость, благорасположение. Откуда что бралось! Прямо два разных человека. Помните, новеллу Стивенсона о докторе Хайде и мистере Джейкиле? Зачем я все это рассказываю? У вас профессия такая: на каждом шагу встречаете людей, которые совсем не те, за кого себя выдают. А я таких, как отец, и не видела...

– Ну уж так и не видели! Муж артист, видимо, друзья дома тоже играют на сцене. Как это говорили в старину. Лицедеи...

– Но это же профессия!

Что возразишь? Только где нынче граница между профессионалами и любителями? Как наши хоккеисты прославленных канадцев под орех разделывали! Где вы, аристократы уголовного мира: щипачи, домушники, медвежатники? А только разве легче, что твою квартиру обчистил решивший хлебнуть романтики пацан?

Такие-то невеселые размышления. Странно устроен мир. Николай Федорович Ильин копил всю жизнь марки, именно копил, а не коллекционировал. Ловчил, чтобы в его кляссеры с бронзовой подковой на обложке попало все выпущенное в стране – и номерные блоки, и малые листы, и все разновидности, и сувенирные листки – неровен час, снова войдут в моду. Порой эти бесчисленные кляссеры представляются мне маленькими тюрьмами с томящимися в них пленниками, прихлопнутыми подковой, словно чугунным замком. Теперь, закончив жизненный путь, отдал он сооруженный концлагерь на разграбление. Но разве будет лучше, если все это богатство разлетится по белу свету, по сотням рук?

Младшая дочь Ильина приобретет десяток сногсшибательных нарядов от Диора, сменит «Запорожец» на «жигуленок» последней, самой престижной модели к восторгу героя-любовника. Настасия Николаевна закупит самый модный и дорогой импортный мебельный гарнитур в подарок сыну-молодожену. И отправится заграничный гарнитур в далекую Тынду по железной дороге, построенной ее сыном.

Федор Николаевич... Что, интересно, приобретет этот разбогатевший жених? Никак не мог я придумать для него применение отцовским накоплениям. С философским спокойствием и педантизмом он, наверное, долго будет размышлять о доставшейся части коллекции. Выяснит у специалистов их стоимость, поразмышляет над тенденцией – будут ли в ближайшее время марки дорожать или падать в цене, и если падать, то наступит ли вновь повышение. А потом новые тяжелые раздумья – что делать с деньгами, какое найти им самое выгодное применение.

В книжках о нас порой пишут черт знает что: лихие супермены из угро, все замечающие, все предвидящие на несколько ходов вперед! Быть бы таким на самом деле, а то сутками ломаешь голову над случайно оброненной фразой и обожжешься не раз, пока ее правильно расшифруешь, а уж пророк из меня вовсе никакой. Разве мог я, например, подумать о том, чт о узнаю от вдовы консультанта Сибиряка Громова.

Оказалась она бойкой молодящейся старушкой в цветастом болгарском халатике и в вышитых бисером тапочках. Василиса Степановна сноровисто накрывала стол и сыпала цветистыми фразами, стараясь все время ввернуть «культурное словечко». Делала она это не всегда удачно, но мне было не до этого.

– Мой супруг злоупотреблял алкогольным опьянением. Ежечасно ему выговаривала: «Коленька, не давай власти над собой зеленому змию, добром не кончишь!» Сколько денежек сквозь его пальцы утекло, немыслимое количество! За последние два года всю коллекцию спустил. А какой был уникальный товар! За месяц до мученической кончины, земля ему пухом, четыре серии какому-то Николаю Федоровичу продал...

Вот, решил я, не ожидал такого разговора и покривил душой – ждал я его, не был он для меня как снег на голову. Всегда в нашей работе наступает момент, когда судьба преподносит подарок.

– Тот так обрадовался, – продолжала между тем Василиса Степановна, не слыша, как звучат в моей душе фанфары. – Прямо так и заявил: эти серии, говорит, буду держать отдельно, в вашем кляссере...

– И что это за кляссер?

– Самый обыкновенный. В любом киоске купить можно. Червонец ему цена. Супруг, голубиная душа, с горя и кляссер бесплатно отдал, да и марочки, считай, тоже даром покупателю достались. Тысяч восемь стоят, а отдал – за полторы. Вот какой страшный зверь водка! – Громова подумала и добавила: – Для нашей сестры – водка алкогольная тоже счастья мало приносит. У меня соседка так пристрастилась...

Василиса Степановна рассказывала трогательную историю девушки-соседки, сбившейся с пути праведного, а я уже думал о другом. Снова начали в голове выскакивать фразы из бесед, все услышанное за последние дни выстраивалось в причудливую, извивающуюся цепочку. Теперь, когда стало известно, что за серии приобрел Ильин, цепочка начала выпрямляться.

Выходит, марки, приобретенные у Громова, Николай Федорович в свои тюрьмы не заточил. Человек он аккуратный и, думаю, искать будет не очень трудно. Но это пока лишь рабочая гипотеза, а, как известно, мы, грешные, предполагаем, но располагает Господь Бог.

И вот я снова в квартире Ильина в обществе Левана Енукашвили, Коли Ушакова и супругов Майоровых. Если и дальше так пойдет дело, скоро начнем дружить домами.

Попробуем действовать, руководствуясь предполагаемой логикой бывшего хозяина квартиры. Его первой заповедью было: каждая вещь должна знать свое место. Не стал бы он портить стройные ряды подкованных кляссеров соседством с самозванцем. Поэтому ищу я его на полках с книгами – есть и такие. В основном это подписные издания, и среди тисненных золотом томов затеряться объемистому кляссеру трудно. Я ищу по своей системе час, второй, третий и, понятно, не нахожу. Что же, отрицательный результат – тоже результат. Майоров показал, что о приобретении новых, очень дорогих марок Ильин говорил во время их последней шахматной партии. Это совпадает и с показаниями вдовы Громова, утверждавшей: несколько серий были приобретены Ильиным за месяц до смерти. Продать или подарить кому-нибудь кляссер у него не оставалось времени. Допустим, он переложил марки в альбом, но куда подевался проклятый кляссер?

Стекла окон в сетке нудного осеннего дождя. Так и не удалось мне позагорать хотя бы на Москве-реке. Пляжи Черного моря для меня, как и в прошлые годы, остаются несбыточной мечтой. В окно я вижу торец соседнего здания. Издалека он кажется стеной старинной крепости с выбитыми вражескими ядрами кирпичами. А можно принять его и за тюрьму. Обогнешь глухую стену – и увидишь ряд узких окон-бойниц, затянутых черными решетками.

Без всякого перехода я принимаюсь думать о Сибиряке. Что же привело его в этот дом? Рассказы соседа по нарам о подпольном миллионере или он искал здесь что-то определенное? Перед нами с Леваном все растет и растет гора кляссеров. Мы повторяем работу, проделанную несколько дней назад Ильиным-младшим. Страницу за страницей листаем каталог Николая Федоровича Ильина. В глазах рябит от четких граф: номер кляссера, номер по каталогу, количество экземпляров, цена... Номер кляссера, номер марки, цена... Номер кляссера...

Вся коллекция на месте, серии, приобретенные у Громова, не зафиксированы. Каталог обрывается на последних марках 1984 года, которые он получал по абонементу.

Но ведь были же эти серии! Скорей всего именно за ними приходил Сибиряк. Из рассказов друга он знал лишь об их цене. Какой смысл ему было похищать другие марки, красть кота в мешке?

7.

– Подруга достала билеты на «Юнону и Авось». Неделю бегала по ночам отмечаться. Сегодня ты свободен. Я все проверила, не пойдешь – развод! Никаких ЧП.

Надя улыбнулась, но я знал, что дело серьезное. Это как при ядерной реакции – наши отношения уже почти достигли критической массы, еще чуть-чуть – и все полетит к чертовой матери. Аннигиляция! И тем не менее я уверен – поход в театр сорвется. Я должен испить чашу неудачника до последней капли. Пресловутый «закон бутерброда» можно на мне проверять с неизменным успехом, я просто измордован этими бутербродами, падающими маслом вниз. Даже в магазинах за мной, как за стопроцентным неудачником, очередь никто не занимает, нужные отделы всегда закрыты на учет, в газетных киосках, куда я забегаю за свежими газетами, киоскеры месяцами сидят на больничных. В начале нашей семейной жизни Надя не раз удивлялась, куда подевалось ее легендарное везение. Об этом везении однокурсники слагали былины. Во время экзаменов, например, она на спор учила два-три билета. И один из них непременно ей попадался. С таким везением к счастью была открыта зеленая улица. Но, к сожалению, один неудачный билет у судьбы она все же вытащила – меня, и моя невезучесть, естественно, одержала верх.

Это отступление сделано, чтобы стало ясно, почему я вздрагивал от каждого телефонного звонка. Удивительно, но все шло благополучно, и я начинал робко подумывать, уж не решила ли фортуна дать мне тайм-аут. Телефон позвонил в шесть, когда я уже закончил приводить в порядок выходной и единственный костюм.

– Товарищ Комаров? – служебная официальность вопроса мгновенно перечеркнула все надежды на воцарение мира в семье. Прежде чем ответить, я успел заметить, как тяжело опустилась в кресло Надя. Потом встала и, не глядя в мою сторону, принялась заканчивать подготовку к культпоходу в театр. – Товарищ Енукашвили приказал найти вас...

Еще пара таких случаев, и они меня туда загонят.

– Тяжело ранен Ильин. Необходимо срочно прибыть по адресу...

Сразу я даже не понял – при чем здесь Ильин, благополучно нашедший вечное успокоение на Митинском кладбище.

– Вы слышите? – заволновался, не слыша моего ответа, голос на другом конце провода.

– Слышу... Слышу... – и только теперь до меня дошло, что речь идет о молодом Ильине. С ума сойти!

– Машину высылать? Напомните адрес, товарищ Комаров...

Жилище Федора Николаевича ничем не отличалось от десятков однокомнатных квартир, в которых мне довелось побывать. Стенка отечественного производства. Достаточно дешевая и достаточно удобная, чтобы заменить и письменный стол – есть секретер, и книжный шкаф – хозяин вполне обходился десятком полок, уставленных книгами. В одном из отсеков стенки на экране цветного телевизора «Электроника» шло сражение. Падали убитые солдаты, возникали дымки артиллерийских залпов перед рвавшимися в атаку танками. И все это в полном молчании, кто-то выключил звук. Молодой парень в необъятных дымчатых очках и с бицепсами культуриста, бугрившимися под белым халатом, сидел на стуле и колдовал над моим старым знакомым. Смертельно побледневший Ильин вытянулся на кровати и казался неправдоподобно длинным. Культурист из «скорой» тоже побледнел, наверное, трудовую биографию начал совсем недавно, еще не закончив медицинский. Он оглянулся на меня и, выделив из всей оперативной группы, пояснил неожиданно высоким голосом:

– Удар был нанесен сзади в область затылочной кости. Больной на непродолжительное время потерял сознание. Думаю, ничего серьезного...

Я невольно усмехнулся. Слово «больной» не вязалось с обстановкой, оно было из мирной жизни районной поликлиники. К данному случаю скорей подошло бы другое – «потерпевший», на худой конец – «раненый».

Ильин приподнялся и на лбу его выступили бисеринки пота:

– Я хочу пояснить. Пришел в квартиру днем, мне полагался отгул за дежурство в праздничные дни, и я его, с разрешения администрации, разделил – решил два раза взять по полдня, чтобы произвести домашние и хозяйственные дела, – удар по голове не отучил Федора Николаевича от витиеватых фраз. – Приобрел в магазине на первом этаже два пакета картофеля, сложил их в ящик для овощей и хотел помыть руки. В это время последовал удар...

– Вы успели войти в ванну?

– Не входил он в нее, – подает голос Коля Ушаков. – На дверях только одни отпечатки.

– Храмова?

– Его самого. Что-то повадился он проводить свободное время в ванных.

Не знаю почему, но в этот момент я оглянулся на стенку. На экране телевизора знакомый мим исполнял ставшую в последнее время популярной сценку. Даже у нас в отделении нет-нет да кто-нибудь скажет крылатую фразу из этой сценки:

– Ни-и-и-льзя-я... Ай-ай-ай!

Я отметил, что даже мима смотреть при выключенном звуке как-то непривычно, а потом перевел взгляд на книги. Одна выделялась своим размером и торчала на полке этаким островком. Сзади раздался стон, я обернулся и увидел и глазах Ильина застывший ужас. И в тот же момент я прочел в его глазах ответ на многие вопросы...

Он сидел напротив меня. По-прежнему отутюженный, источающий запахи импортной парфюмерии, свежевыбритый. Голос его тоже стал прежним, тусклым, каким-то безжизненным. И только бинты – для перевязки их не пожалели – напоминали чалму и скрывали привычную лысину.

– Считаю, я теперь должен обращаться к вам «гражданин капитан». Так у вас полагается...

Я не ответил, да вряд ли он ждал моего ответа, просто, наверное, хотел прервать затянувшееся молчание. Почему же он сделал ЭТО? Такого странного преступления я еще не встречал. По существу, человек обокрал самого себя...

Вдруг я увидел маленького мальчика в аккуратно отглаженном костюмчике, с пионерским галстуком, бродящего по пустынным комнатам отцовской квартиры. Ему скучно, и он рассматривает огромные кляссеры с подковами, изучает сокровища, которым завидуют все ребята со двора. Но сам он не радуется этим красивым картинкам с изображением экзотических рыб и зверей. Если бы можно было их кому-то показать, с кем-то поделиться своими знаниями (а он немало узнал, слушая рассказы отца), но ему запрещено приглашать друзей в дом. Отец боится далее детей...

Мальчик подрос и теперь на лацкане его пиджака комсомольский значок, и опять он бродит после уроков без друзей по квартире. Только теперь он почти взрослый и комнаты не кажутся ему такими уж большими, а кляссеры – огромными. Он растет, а они уменьшаются, и только для отца они остаются прежними – закрывающими весь мир. К нему приходят какие-то люди. В их глазах просьба о помощи. Они приносят тоненькие тетради, между страницами которых вложены марки, у некоторых карманные кляссеры, иногда приносят альбомы, в них каждая марка обведена цветными карандашами и по верху страницы печатными буквами обозначено название страны. Чувствуется, что все это работа ребенка, может, его сверстника. Принесший альбом вопросительно смотрит на Николая Федоровича и неуверенно спрашивает:

– Сколько, Николай Федорович, я мог бы получить за коллекцию? Я понимаю, марки чепуховые, сынишка собирал, баловство... Но вы человек знающий и правильно оцените их...

Потом они уходили в другую комнату, о чем-то долго разговаривали. Владелец альбома уходил, а марки оставались и отец переселял их в кляссеры.

Бежали годы, и бывший мальчик шагал по курсам института, но и теперь он не осмеливался встречаться с друзьями, да и не было у него настоящего друга, одни приятели. Он все знал о марках, он понимал в них не меньше отца, но у самого не было ни одной серии.

– Зачем тебе? – недоумевал старший Ильин. – Моих дней осталось – кот наплакал. Все перейдет к тебе. Твои сестры сбежали от нас в трудные дни. Раньше родители проклинали ослушников-детей, времена другие, сотрясать воздух проклятиями – людей смешить. Но отдать тебе всю коллекцию – это еще в моих силах...

Но он не выполнил и этого обещания. Ушел из жизни, оставаясь хозяином коллекции. И теперь без завещания, а отец суеверно боялся его составлять, думая, что этим ускорит смерть, коллекция принадлежала всем наследникам. Но были марки, ценные марки, о которых никто не знал, и Федор Николаевич решился...

Как говорят ученые люди, попробуем реконструировать преступление. Храмов проник в опечатанную квартиру намного раньше, и принялся искать марки Громова. Пришлось изрядно потрудиться – нелегко и знающему человеку разобраться в филателистических богатствах Ильина. Представляю, как матерился Сибиряк, тщетно пытаясь найти известные ему серии. Но тут новая неожиданность: кто-то отпирает входную дверь, приходится прятаться в ванной комнате. Оттуда он видит, как незнакомец в считанные минуты отыскивает злополучный кляссер. С удивлением наблюдает Сибиряк за Ильиным, который, не торопясь, открывает бутылку «Кавказа», а затем выливает содержимое в раковину. Правда, он не догадывается, с какой целью это делается. А разгадка проста: Федор Николаевич «укреплял» алиби, ведь все знали и могли подтвердить при случае, что сам он не выносит алкоголь...

До этих пор мне было все ясно. Мелкие детали не в счет. А что же произошло дальше? Почему Сибиряк отпустил Федора Николаевича живым и невредимым?

Снова и снова я размышляю над этим, как любит говорить Иван Петрович Бондарь, «феноменом». Мне ясно, что причина может быть лишь одна – кто-то или что-то спугнуло Храмова. Но что? Это сумел объяснить эксперт Коля Ушаков.

– Знаешь, старик, – начал он вместо приветствия. – В свой первый приезд на хату покойного я на всякий случай оставил на память пальчики со звонка...

Когда наш патрон в очередной раз высекает Колю за увлечение «чуждым для нас языком», мне его бывает жалко, но сегодня я готов признать, что экзекуции проводятся слишком редко. Это надо же! Я сутками ломаю голову над ребусами, а он, видите ли, не знает, нужна пара лишних отпечатков или нет.

– Не волнуйся, старичок. Отпечатки не принадлежали никому из фигурантов, поэтому я и забыл о них...

А часом позже в моем кабинете удивлялся Семен Николаевич Майоров.

– Я думал, что для вас это не имеет значения, – странный день – все беспокоились о моем времени и старались не загружать лишней информацией. – Главное ведь в том, что я обнаружил сорванные печати. Ну, позвонил я пару раз, никто не ответил...

– А если бы дверь отворилась и появился мужчина с пистолетом? Учтите при этом, что с игрушечными в квартиры не залезают.

– Так я об этом даже не подумал...

Беспечный человек Семен Николаевич. Неприятности семейные страшнее опасности для жизни. Вот, оказывается, кто вспугнул обоих преступников. Собственно, Ильин должен быть ему благодарен лишь отчасти – «свой» удар по голове он получил неделей позже.

А Сибиряка мы взяли (как сказал бы Коля Ушаков, «повязали») прозаически, без всяких погонь, перестрелок, приемов каратэ и прочен детективной бутафории. Он пришел в камеру хранения Курского вокзала, и дежурный лейтенант милиции опознал его по фотографии, разосланной по отделениям. Между прочим, пожалуй, девяносто девять процентов всех расследований обрастают экзотическими подробностями лишь в изложении журналистов. Я завидую комиссару Мегрэ и экспансивному Пуаре, завидую их озарениям, когда все становится ясно, и можно предъявить обвинения всем участникам преступления. Меня к таким озарениям ведут сотни страниц показаний свидетелей, допросов обвиняемых, вещественные доказательства, попросту «вещдоки». Наше дело, чтобы наказание за каждое преступление было неотвратимым, и когда судья именем Российской Федерации оглашает приговор, значит, мы поработали неплохо.

В нашем труде, как в шахматах, действуют белые и черные фигуры. На шахматной доске их поровну. В жизни соотношение другое – «черных» почти не видно. Но они есть, и даже в гостях я не могу спокойно слушать телефонные звонки.

По нашим городам ходят «черные», и далеко не всегда их отличишь от «белых». Сколько лет числился Николай Федорович честным энтузиастом, настоящим коллекционером. Думал, что умнее всех. Думал и проиграл жизнь, проиграл детей.

Когда правда стала достоянием гласности, многие удивлялись, как такое могло случиться – человек не просто собирал марки, но и написал интересные работы. По правде говоря, меня эта деятельность тоже смущала. Но в конце концов я разыскал «исследователя», довольно квалифицированного журналиста. Не устоял человек перед большим заработком и много лет работал невидимкой – писал под чужой фамилией, прикрывая чужое невежество и желание самоутвердиться. На удовлетворение честолюбия Ильин денег не жалел. Журналист брал, но, сдается мне, он продешевил. Собственное имя стоит дороже.

Так и существовал «коллекционер» Николай Федорович Ильин, заражая все вокруг нечистым воздухом наживы.

Что касается семейных осложнений, то я осуществил хитрый (так мне казалось) ход – ко дню рождения подарил Наде роскошный голландский кляссер. Моя жена отнеслась к подарку серьезно и уже на следующий день принялась заполнять кляссер марками. Через неделю она поняла безнадежность бессистемного коллекционирования и решила собирать серию «флора». И правильно! Цветы сопровождают всю жизнь женщины. Так что мой расчет оказался точным. В семье воцарился мир и полное взаимопонимание. А дальше произошла катастрофа. Желая сделать Наде приятное, я купил серию красивых венгерских марок, посвященных двадцатилетию космической эры. Надя серию отвергла – космонавты никак не смотрелись в коллекции цветов. Некоторое время серия была бездомной. Мне стало ее жаль, и я купил кляссер...

Кстати, где бы достать серию к десятилетию Гражданской авиации СССР и советской авиапочты?

Совершенно правильно, 1934 года. С водяным знаком и без водяного знака.