Текст книги "Призраки осени"

Автор книги: Юрий Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Игроки в загробный покер

– Как мило, – Леди Пустое Семя не знала иных эмоций, кроме сарказма. «Ее прическа похожа на надгробие!» – осенило Мириам Дутль, но она смолчала. – Вы их провожали? Или вам так интересна судьба этого юноши?

– Мне она интересна, – лорд Холдсток был кем угодно, только не трусом. – Я мечтаю, чтобы он или кто-то другой пришел однажды сюда и сровнял нас с землей.

– Вы же слышали про планы наших покупателей, – у стен дома было множество ушей, и все они с жадностью впитывали любые слухи. – Заправка!

Тюремное заключение вне тела, в стенах этого дома, оставило призракам бездну свободного времени. Они познавали мир, как насекомые, неторопливо, на ощупь. Если можно считать учебой подсматривание в замочную скважину за чужой жизнью. Никто не понимал принципов двигателя внутреннего сгорания и прочих современных механизмов, но что самодвижущиеся повозки нуждаются в питании, знали все.

– Чушь! – оскалился Душекрад, остро и бескомпромиссно, как всегда. – Вы читали этих людей? Они – ровня тому, что ждет нас в подвале.

– Тоньше, Душекрад, тоньше! – насупился Гордон Бёрн и показал глазами на карты.

Уселись за стол.

Фан-Дер-Глотт вытолкнул на центр колоду и прищурился на Чиз.

Та сдала, бурча под нос что-то малопристойное. Сотни лет оказалось недостаточно, чтобы научить мертвую кухарку приличным манерам.

Первые три круга сыграли молча.

Слова им теперь почти не требовались. Вдумчивый наблюдатель сумел бы разглядеть в игре нечто большее, чем ежедневный ритуал. Призраки явно спорили о чем-то. Их позы, мелкие жесты, взгляды, которые они бросали вокруг.

Наконец Голос из Тени поднял карты и тут же перевернул их, показывая свой расклад. Остальные поступили так же. Лорд Тангейзер с сожалением смотрел на полную кровавой масти руку.

– Две руки остались в колоде. – Голос начал с очевидного. Они могли по-разному относиться к леди Зеленое Солнце, но ее кончина приближала финал каждого из них. Когда-то их было больше тридцати. Точного числа не помнил никто.

Первыми на корм твари пошли случайные гости того жуткого вечера. За ними – прислуга. Мириам Дутль помнила, как она кричала, пыталась удержать горничную Бетти, но зло тогда было сильным, не в пример мощнее нынешнего жидкого тумана. О, тварь оказалась разборчивой! Всех виновников она оставила на сладкое. Пиршество растянулось на годы.

И когда призраки пришли к единственному общему выводу – зло им не победить, они решили сбежать. Никакой мести и отчаяния. Сухой расчет. Жажда убийства засохла в первые годы заточения. Ничто так не смиряет, как бестелесное ожидание смерти.

– Я знаю мало ростков, – Голос показал всем червовую четверку. – Старший сегодня ушел в пас, – одним сердцем он наколол карту на подсвечник.

– Шшшш, – Круел Райт ткнул пальцем в сторону дверного косяка. Взгляды скрестились, как клинки. Тишина молитвенно сложила руки и сомкнула веки. Минуту все мучительно пытались разглядеть, что увидел там Райт. Потом таракан показался.

– Делаем ставки, – Фан-Дер-Глотт подбородком показал на перья, разбросанные по столу. В отсутствие чернил приходилось макать их в раствор ржавчины, толченого угля и пороха. «Потусторонние чернила, замешенные на вое и громыхании цепей!» – насмехался Душекрад, единственный, кто умел их готовить. Призраки много чему научились в своем замке Иф.

Торопливо расчеркали карты, леди Пустое Семя взялась тасовать.

Они рисковали. Никто не понимал, сможет ли тварь прочесть их каракули. Умеет ли оно читать?! В любом случае заговор пах скверно.

Карты разлетелись, как приговоры.

Лорд Холдсток вчитывался в кривой частокол строчек: «Заманить еще одного… его силой выкопать останки…» – опасная глупость, наверняка писала Чиз.

Кухарка щурилась и пыталась по слогам разобрать ажурную вязь аристократического почерка: «Выжить. Любой ценой. Добывать ему крыс, кошек. Детей! Заплатить их жизнями». Чиз замутило от такой низости, но она услышала в себе тонкий одобрительный писк. У нее была робкая щенячья душа.

Мириам Дутль не стала читать. Ей достались надписанные ею самой карты. Все равно на них не было ни слова правды. Что-то о чести и принятии собственной участи. Лицемерная попытка казаться лучше своего замысла.

Охотник кривился: «Мы обязаны ему подчиниться и тем самым искупить грех. Дать ему все, что он просит. Стать ему верными слугами и палачами!»

Голос из Тени читал корявую, сочиненную на колене считалку: «Раз-два-три, глаза скорей протри. Четыре-пять-шесть – хочет тебя съесть. Семь-семь-семь – убегай совсем. Восемь-девять – надо больше верить. Десять-десять-раз – свет совсем погас». Она не казалась Голосу смешной. Интуиция твердила, что среди них скрывается предатель. Но продался тот недавно или служит много лет – Голос терялся в догадках.

Леди Пустое Семя улыбалась: «В сущности, наши дети заслужили ровно то, что сделало их отцов тучными и уверенными, мор, глад и казнь души. Ибо месть Небес – кара, не знающая границ и совести».

Остальным достались совсем уж корявые призывы и моления.

Тараканы бегали по столу. Их лапки шелестели о брошенные карты.

Зло торжествовало.

Заговор был смешон.

Стены из детских криков

Люк Комптон глотал слезы.

Они походили на кубики льда и намертво застревали в горле.

Приговор мальчика самому себе был крайне суров для тринадцати лет от роду.

Убить или умереть, пытаясь.

Люк нашел дохлую тайну, оживил ее, и бездна начала смотреть в него, а он, полуживой от страха, проболтался старшей сестре.

Комптоны еще верили, что Шейла непременно найдется, но мальчик был безутешен.

Дом забрал ее, и Люк, несомненно, являлся тому причиной и виной.

В рюкзаке лежали цветные мелки и уголь. Острые, как оружие.

На случай, если они не помогут, Люк запасся двумя бутылями с керосином и коробкой охотничьих спичек.

Люк стоял, обнявшись с Кривым Носом, и не хотел отрывать рук от морщинистой, похожей на задубевшую кожу деда, коры отца-дерева.

Он вспоминал, как приходил в дом после уроков.

По засохшему плющу залезал на второй этаж – плетеная лестница могла выдержать только такого кутенка, как он. Долго вслушивался в ворчание дымохода. На чердаке кто-то жил, Люк знал это со всей определенностью и никогда не искал встречи с этим постояльцем. Чутье подсказывало ему часы, когда дом был внутренне пуст и благодушен.

Люк не ладил с сестрой. Шейла делала слишком много глупостей и хотела одновременно казаться принцессой из сказки и крутой современной девчонкой. До драк дело не доходило, но и дружбой особой не пахло. В дни, когда Шейла приводила домой подруг, Люк с особой радостью сбегал на свои вернисажи в дом.

Тот играл с ним в карусель.

Казалось, Люк стоит на месте, а стены вращаются вокруг него, показывая волшебные картины. Каждая исполнена огненными красками, она поджигала обои и оставляла обугленный след. Морок расслаивался и сползал на пол размокшей картонной оберткой. Люк обрывал обои и обнаруживал под ними тонкий, едва заметный контур, который ждал, пока мальчик оживит его.

Руки не знали усталости.

Иногда Люку казалось, что кто-то подсматривает за ним из-за плеча. Он даже чувствовал любопытное дыхание, но никогда не оборачивался. Он верил – у них договор: Люк заполнит пустоту дома смыслом и жизнью, а тот взамен…

Шейла шла за братом от самой школы.

Нетерпеливая, как кипящая вода, она дождалась-таки, когда он полезет вниз, и сдернула за шиворот на землю.

– Ты там что-то прячешь, – Шейла соображала ничуть не хуже брата.

– Я полез туда в первый раз, – растерянность Люка была почти всамделишной.

– Лгунишка, – Шейла покачала головой. – Что там? Скажи, и я отстану.

Люк насупился, в голову лезли самые разные мысли, но одна, навязчивая, как заноза, никак не желала уходить: это его дом, и терять его Люк не намерен.

– Я выслеживаю здесь чудовище! – осенило Люка. Девчонки ведь боятся всякой нежити?!

– Брось, – захихикала сестра, но как-то неуверенно.

– Это особняк мэра Холдстока. Никто не живет в нем уже сто с лишним лет.

– Почему же его не снесли?

– Здесь был музей, а до этого жили дальние родственники.

– И теперь храбрый следопыт Люк Комптон выследил здесь адское порождение тьмы! Откуда ты так много знаешь про эту развалину? Ты точно лазал сюда до этого, – Шейла торжествующе рассмеялась. – Попался-попался, неумеха.

– Оно живет в подвале, – Люк говорил с какой-то мрачной торжественностью, почти декламировал. – Жрет крыс и кошек. Придет самая темная ночь, оно выберется оттуда и погубит весь город.

– Перестань.

– Хочешь его увидеть? Спустись в подвал, – Люк откровенно торжествовал. Вечер стискивал руки облаков на горле заката. Дом казался черной птицей, сидящей на черепе холма. От слов мальчика веяло необъяснимой жутью.

– Глу-по-сти! – Шейла была упряма и не могла уступить брату.

– Проверь сама.

Шейла закусила губу и посмотрела на черный силуэт, вырезанный на цветной бумаге оранжевого неба. Гордость боролась в ней со страхом. Насмешливый взгляд брата подталкивал в спину. Шейла подошла к плющу и с сомнением подергала за него. Тот казался прочным.

В паре метров над землей сухие лианы не выдержали ее веса, и сестра упала наземь. Люк покатился со смеху, Шейла надавала бы ему по ушам, если бы в тот самый миг не услышала, как кто-то цокает ногтем по перилам в подвале. Зовет ее.

Она уходила от дома, но стук не отпускал Шейлу.

Он звал ее на ту сторону зеркала. Обещал. Уговаривал. Ценил.

Со следующего дня Шейла стала пропадать в городской библиотеке.

Люк облазил весь дом, но не нашел в него другого входа. Обе двери были надежно заперты, а решетки прочны.

По ночам его мучили кошмары. Дом страдал без его картин. Незаполненные пустоты набухали пузырями и лопались. Из них потоками лились тараканы и покрывали пол волнующейся, аплодирующей толпой. Злоба и желание убить Люка искажала их крохотные человеческие лица.

Однажды ночью кошмар захватил его врасплох, тараканы накинулись на него, и Люк вынырнул в свою постель, задыхаясь и всхлипывая.

Шейла о чем-то рассказывала подругам. Как раз сегодня они ночевали у Комптонов.

– В этом доме кое-кто живет, – вещала сестра самым внушительным голосом, на который была способна. – Я ходила в подвал и видела его там!

– Кого? – взвизгивали подружки.

– Кто-нибудь хочет пойти туда со мной?

Душекрад

Уильям Стивенсон – наследник больших талантов и надежд – слыл человеком низким.

Несмотря на заботу матушки и презрительное, но щедрое расположение отца, еще мальчишкой он любил подлые дела.

Особое удовольствие доставлял обман.

Уильям обставлял его с особым, одному ему свойственным шиком. Душа требовала артистической тонкости и драматического размаха.

– Верно ли рассказали мне эти добрые юноши, что ты принудил их украсть записи по латыни девицы Дутль и вылить на них чернила?

– Это ложь, святой отец! Я отговаривал их и даже пытался силой отобрать тетради.

– Ах ты, вонючка!

– Отрок, не оскверняй свои уста и мой слух.

– Святой отец, он наговаривает на нас!

– Мне нет нужды доказывать свою безвинность, однако скажите, если я вас обманываю, отчего мои руки чисты, а их – в чернилах?

Уильям привел братьев Хоуп, глуповатых и тощих, на задний двор школы. Напялил на голову и плечи капюшон из мешковины, перемотал толстой тканью запястья и потребовал от подельников кровавой присяги.

– Руки резать? – ужаснулись братья, вглядываясь в прорези мешка. Стивенсон походил в нем на карлика-палача.

– Иначе жаловаться побежите или от страха в штаны наделаете.

Братья наперебой клялись в верности и бесстрашии. Уильям предлагал им жуткие вещи: повесить чучело, будто удавленника, над воротами школы или украсть у вдовы Дуглас ее дневник – «С сатанинскими виршами!» – стращал поганец. На худой конец, вывести на чистую воду ведьму Мириам Дутль.

Приговор ведьме казался меньшим злом.

Уильям разработал целый план, в котором фигурировали: слежка, изъятие тайных записей, захват ведьмы, угрозы хладным железом, укрощение огнем, стальная купель и распятие.

Братья бледнели и давали добро на слежку. Максимум – на уничтожение записей. Уильям мерзко кукарекал:

– Трусы-трусы-трусы! – Подельники ненавидели себя, спрашивали по тысяче раз в день, что за властью обладает над ними этот мерзавец, но слушались.

Кровавую присягу в последний момент заменили на чернильное причастие.

– Клеймение отвагой! – провозгласил Уильям и развернул знамена похода против ведьмы.

Братья должны были пробраться в здание гимназии для девиц, выкрасть их тетради по латыни. Те нетрудно было найти. Латынь у мальчиков и девочек преподавал один и тот же учитель – длинноносый сутулый Ламис, прозванный Спицей, имевший привычку оставлять чернильные пометы на бумажной обложке тетрадей. Братьям Хоуп надлежало прокрасться в комнату учителей, найти пачку тетрадей Ламиса, отыскать нужную, распять на полу и красными чернилами зачеркнуть несколько латинских слов, призывающих Антихриста в их маленький городок. Братьев трясло от богохульства.

– Святой отец, он призывал Нечистого на наши головы!

– Отрок! Следи за своим языком. На ночь прочтешь десять раз «Ave Maria» и «Pater Noster».

– Почему вы ему верите?

– В семье Стивенсонов сроду не были лжецов и богохульников. Кроме того, вы сами признаете, что его не было с вами.

– Но именно он…

– Подговорил вас? Отчего же тогда он провел вечер, утешая девицу Дутль?

Братья Хоуп ненавидели Уильяма искренне и жарко и радовались, что теперь он больше не сможет крутить ими. Тем же вечером он пришел к ним во двор. Братья не открыли дверь и мрачно смотрели из окна.

– Знаете, что в доме на холме по ночам видят огни в окнах второго этажа?

– Жри сам свои байки! Нам без разницы. Убирайся!

– Слыхал, вдова Дуглас вынесла свой дневник из этого дома.

– Тю-тю-тю, выдумай чего посвежее.

– А если там сдохну, расскажете моим родителям?

– Вот еще.

– Что приходил к вам, звал с собой, а вы обоссались?

– Слабо-слабо.

И тут с Уильямом произошла разительная перемена. Глаза налились серьезностью, даже болью, нос заострился, тень от него косо разделила подбородок, будто шрамом.

– Я не шучу, – глухим, выплаканным голосом произнес он. – Что-то тянет меня туда. С вами или без вас, нынче ночью я туда полезу. Не вернусь, расскажите отцу, пусть спалит это гнездо дотла.

У стены, окружавшей дом, братья Хоуп пришли в себя. Неведомым чудом Уильям Стивенсон опять впутал их в какую-то дрянь. Ветер облетал дом стороной, луна гладили его по фасаду, нащупывая отдельные кирпичи и выбоины. Несколько лет особняк стоял холостяком. Окна второго этажа чернели битыми оскалами. Никто не помнил, отчего хозяева забросили его и почему никто не пытался заселиться в эти хоромы.

– На второй этаж не забраться, но дверь во флигель открыта, – шепотом поделился Уильям. Братья послушно поползли вокруг дома. Ни один из них не задал вопроса: откуда Стивенсон все это знает?

Внутри пахло пылью и старой бумагой.

– Сюда, – Уильям ткнул пальцем в едва заметную щель под лестницей и пропустил Хоупов вперед. И опять никто не заметил, как сильно трясутся у Стивенсона руки.

Ступеньки жаловались в такт шагам.

Это приключение казалось братьям жутковатым, но очень захватывающим. Они переговаривались вполголоса и даже хихикали.

– Зажгите свечи, – прошипел из-за спин Уильям. – Там темно!

Его зрачки расширились до предела, сердце мешалось в груди, а совесть напоминала кислоту, разлитую по внутренностям. Мальчишка всхлипывал и зажимал рукой рот.

Братья вступили в подвал. Огромные тени от свечей скакали по стенам, как рисунки первобытных людей. Взгляды Хоупов приковала дыра в полу. Тот был разворочен, из него торчали какие-то корни, жгуты и палки. Высоко над дырой возвышался кусок человеческого скелета. Плоть свисала с него кровавой гирляндой. Трупы людей – запах подтверждал, что все тела в подвале неизбежно мертвы! – лежали вокруг дыры, наваленные кучей.

Вонь перехватила дыхание братьев. Жгуты на полу зашевелились, и то, что Хоупы приняли за человеческий костяк, начало шевелиться. Над дырой всплыла голова на длинной шее. Вслед ей зашевелилось гибкое, похожее на громадную птичью клетку тело, внутри которого колыхались и перекатывались сизые внутренности. Чудовище подобралось.

И все время, что тварь текла к братьям, они не могли поверить, что это происходит на самом деле. Здесь. Сейчас. С ними.

Крик распорол уши Уильяма, как бы тот ни силился их заткнуть, и звенел, надрывался, длился, пока мальчик не начал вторить ему, тонко, безнадежно, отчаянно.

В тишине Уильям услышал, как тварь с треском отдирает что-то от тел.

– Забирай, – проскрипела она. – Твое. Заслужил.

О стену шмякнулись два тонких мальчишечьих силуэта и скорчились на ней рваными карандашными набросками.

– Приведи мне еще детей.

Уильям облизнул растрескавшиеся губы.

Пять мальчиков и две девочки потребовались городу, чтобы вызвать королевского инспектора – лорда Холдстока. Ему суждено было победить зло и стать новым мэром.

Но никто не запомнил имен пропавших детей. Не знаем их и мы. Говорили, у них украли души.

Стены из детских криков

Чердак дышал изменой.

Дом насытился постояльцем, звучал им, позволял любому внимательному слушателю опознать его дыхание и стоны. Человек внутри спал или был болен.

Люк размышлял, прижавшись к стене.

Никто не знал дом так хорошо, как он.

Другого благоприятного случая не представится. Люк поставил на кон слишком многое – благополучие сестры и уже проиграл! Беглые слова-арестанты обернулись тяжелой расплатой.

Задняя дверь. Люк двинулся вдоль дома, не отрывая пальцев от стены. Прошел мимо подвального окна – отогнутая решетка! Люк решил наклониться и заглянуть туда, но от одной этой мысли ужас скользнул ему в глотку и заклубился в животе острой холодной спиралью.

Дверь во флигель скрипела, покачиваясь на одной петле.

Дом шепелявил, приоткрыв пасть.

Люк скинул рюкзак, рассовал по карманам мелки и уголь, скрутил крышки и понюхал керосин. Ноздри оцарапало запахом. Аккуратно, решительно, но без спешки Люк плеснул из бутыли на пороге и потянул в глубь дома зажигательный язык. Вторую бутыль Люк сунул за пояс брюк и затолкал поверх нее рубашку, чтобы не выпустила емкость. Щелкнул кнопкой налобного фонарика.

Дом почувствовал вкус керосина, как больной, глотнувший горькой микстуры. Что-то сдвинулось во тьме, мальчик ощутил это особенно остро, потеряв человека на чердаке. Люк больше не чувствовал его.

Медлить было нельзя. Люк подскочил к ближайшей стене и быстро-быстро зачиркал углем. Ему не хватало времени на что-нибудь красивое или четкое. Богам годились наскальные рисунки, сработают и сейчас. Люк рисовал человека: мужчина, длинные седые волосы, горб. Врага окружили мальчишки и загоняют в дыру в центре композиции длинными копьями. Художник сменил уголь на мел. Цвет затопил дыру кровью. Мальчишки усилили напор. Мел взвизгнул, вспоров стену. От центра импровизированного холста потянулись кривые трещины. Мир лопнул, когда одно из копий пронзило горбуна. Картина обрастала деталями. Из раны струились ленты тумана. Люк тяжело дышал. Свет скакал по стене упругим оранжевым мячом.

Мел скользнул по чему-то мелкому и размазал его в липкое пятно. Тут же по второй руке, которой Люк опирался о стену, прошлепали крохотные лапки. Он вскрикнул и отшатнулся. Стена шевелилась. Тараканы расползались по ней живым, зловеще разумным пятном. Шаги на втором этаже ударили по нервам жутким грохотом, и тут же кто-то бросился на Люка, сшибая его с ног.

Он покатился по полу, рубашка задралась, бутыль с керосином вылетела и покатилась в темноту. Люк задохнулся от боли в спине. Ему казалось, что кто-то наступил на грудь и пытается вместе с дыханием выдавить из него жизнь. Луч фонаря метался по потолку, Люк силился подняться, но невидимая нога продолжала вжимать его в пол, а шаги бухали по лестнице, будто кто-то большой, пьяный или крайне неловкий пытался спуститься вниз и разорвать на части глупого художника.

Дом шипел, возбужденное животное. Отовсюду неслись какие-то скрипы и рычание. Люк чувствовал, как по шее ползут тараканы. Один взбежал по щеке и остановился – разведчик, изучающий поле боя. Люк видел его, скосив левый глаз.

Шаги на лестнице ненадолго замолкли. Перила заскрипели и треснули. Кто-то навалился на них всем телом. Люк не видел этого, но один из мальчишек на его рисунке резко развернулся и метнул копье. Угольная зазубрина сорвалась со стены и вонзилась в плоть. Человек на лестнице пошатнулся. Мужчина на картине одним ударом оторвал голову обезоруженному мальчишке. Остальные утроили напор. С лестницы донесся сдавленный вопль, кто-то с грохотом скатился по ступеням и рухнул на пол.

Сила, державшая Люка, ослабла. Он резко дернул головой и попытался перекатиться на бок. Боль отдалась во всем теле, правый бок особенно пострадал. Фонарь съехал Люку на нос, руки дрожали, и он не сразу сумел его поправить. На полу, под самым рисунком, скорчившись и скребя ногами, лежал мужчина. Люк видел глаз, отражавший свет фонаря. Человек хрипел и пытался приподняться на локтях.

Боль – ослепительная вспышка! – разорвала ночь слева от Люка. Он рухнул на пол так, что прежнее падение показалось ему сказкой. Плечо, голова, колено – Люк закричал и не смог прервать этого крика.

Фонарь отлетел в сторону и крутился на полу, приглашая на танец дикие тени. Люк слышал, как страшный постоялец ползет к нему. От врага вкусно пахло мятой и отчаянием. Боль чудовищно обострила обоняние Люка. Керосин казался изысканными духами, пальцы творили волшебство, копошились в кармане, сами собой играли на фортепиано застежки, дирижировали оркестром, на ощупь подбираясь к коробке, спотыкались, ломались, упрямились, но, наконец, вышли на финальный поклон и разразились фейерверком.

Спичка зашипела, Люк услышал, как сотни тараканов настороженно задрали усы. Он едва сумел поднять руку над полом и швырнул огонь туда, где надеялся встретить керосиновое озеро.

Внезапно стало почти светло.

Люк услышал, как хрипло заорал мужчина. Боль, страх, тараканы – все мгновенно отошло на задний план, когда он услышал этот дочеловеческий вой. Люк сумел перевернуться на живот и увидел, что враг срывает с себя куртку, ему не до мальчишки, дом поджал ноги и шипит, расползаясь по двери и косякам лопнувшими пузырями краски. Тараканы вспыхивали и корчились. Люк увидел вторую бутыль. Она лежала совсем близко, протяни руку и хватай. Люк свернул ей горлышко и метнул в спину мужчине. Бутылка отскочила от него, но залила все вокруг керосином. Враг не успел потушить первый пожар, как огонь зашел ему в тыл.

Постоялец на миг обернулся, и от одного его взгляда боль распорола Люка от шеи до паха. Боже, какой он идиот! Только теперь он увидел, что отрезал себе путь к отступлению. Единственный выход из дома был перекрыт огнем и тем, кто пытался его потушить.

Люк схватился за стену, заставил себя встать и похромал вглубь дома.