Текст книги "Операция «Форт»"

Автор книги: Юрий Корольков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Вернулись они под утро, когда было еще темно. Теперь их было четверо. Они сразу же легли спать, но спали недолго. Раньше всех поднялся Бадаев и сказал, что время уходить. Мать уговаривала остаться, как следует отдохнуть, но Бадаев сказал, что сегодня много работы. Наскоро перекусив, они ушли вместе с Тамарой. Двое других жили еще дня три и неожиданно куда-то исчезли. Обо всем этом Зина-Канарейка рассказала на допросе в сигуранце после того, как ее вместе с матерью арестовала полиция.

На Нежинской в квартире Петра Бойко Бадаев появился после полудня вместе с Тамарой Межигурской. Из конспиративной квартиры Бадаев больше никуда в тот день не выходил, но Межигурскоя отлучалась довольно надолго и вернулась только вечером. Бадаев куда-то посылал и Якова Гордиенко. Он привел с собой прилично одетого человека, выше среднего роста. Этот человек с полчаса разговаривал с Бадаевым на кухне и ушел перед самым приходом Межигурской.

С появлением Бадаева на конспиративной квартире Антон Брониславович засуетился, наказал жене готовить ужин, а сам побежал в магазин что-то купить. По пути зашел в телефонную будку…

Ужинать сели поздно, за столом долго не засиживались и часов в десять уже легли спать. В тот вечер Бойко пригласил к себе и Продышко, но тот не пришел. Продышко избежал ареста, но не надолго.

Еще днем Молодцов осмотрел квартиру, проверил схему, которую Бойко переправил ему в катакомбы. Ничто не вызывало сомнений. На кухне он вышел на черную лестницу, поднялся на чердак, отворил легкую, державшуюся на одной петле дверцу. Все соответствовало схеме, которую Бойко переправил ему в катакомбы. Ничто не вызывало сомнений – вон там, за почерневшей балкой, есть спуск и переход в соседний чердак. Можно через слуховое окно вылезть на крышу. Разведчик был удовлетворен осмотром новой конспиративной квартиры. Молодцов не мог и подозревать о предательстве, он не знал, что весь этот вечер квартал Нежинской улицы был оцеплен агентами гестапо и сигуранцы. Они стояли в подъездах, в воротах домов, прогуливались под деревьями вдоль тротуаров. Капитан Аргир тоже был здесь и нетерпеливо ждал сигнала, когда можно начинать операцию. Сигнал – наступившая тишина в квартире. На лестнице дежурил Друмеш, на чердаке – Жоржеску с несколькими людьми. В начале одиннадцатого Друмеш вышел и доложил – в квартире угомонились. Аргир засек время – через полчаса можно начинать.

Бойко не спал, чутко прислушиваясь к тишине. Несколько раз ему казалось, что он слышит крадущиеся шаги на лестнице.

Но стук в дверь раздался неожиданно и для него. Он поднялся и босиком вышел в прихожую.

– Кто здесь?

– Откройте.

Бадаев мгновенно проснулся от сдержанных голосов на лестнице и в прихожей, от топота ног входивших люден. Кто-то спросил:

– Яков Гордиенко здесь живет?

– Да, здесь.

– А вы кто такой?

– Хозяин квартиры.

– Есть здесь посторонние?

– Нет, только двое знакомых. Задержались, пропусков нет, остались заночевать.

Федорович говорил нарочито громко, чтобы разбудить, предупредить спящих. Во всяком случае, так понял Бадаев. Он осторожно поднялся с пола.

Мысль работала отчетливо и напряженно. Разведчик еще не мог собрать воедино разрозненные впечатления, сделать вывод, проанализировать, что произошло. В мозгу стремительно возникали вопросы, на которые Бадаев не мог сразу дать ответа. Что это может быть? Кто ворвался в квартиру? Зачем? Как вести себя через мгновенье, через секунду?..

Первое, что пришло в голову, воспользоваться запасным выходом, выбраться на чердак и уйти. Но выход отрезан – в прихожей толпятся ночные пришельцы, а в кухню ход только через прихожую. Броситься в окно с четвертого этажа? Но это на крайний случай. Уйти невредимым через окно невозможно, разбиться насмерть тоже нельзя – мала высота. Бадаев впервые подумал: если бы все это случилось в старой конспиративной квартире на первом этаже – мгновенье, и он на улице…

Все эти мысли промелькнули стремительно, вероятно, в какие-то доли секунды. Единственно, что успел сделать Бадаев – натянуть валенки и переложить из кармана в голенище запасной браунинг, с которым он никогда не расставался. В это время открылась дверь, вспыхнул свет.

– Кто здесь Гордиенко Яков? – спросил чернявый маленький человек в форме румынского офицера. Это был Харитон.

Яков поднялся с койки, сонный, щуря глаза и не понимая, что происходит. Был он в тельняшке, в трусах, зябко поежился и вдруг сразу очнулся, заметив погоны на плечах вошедших людей. Он шагнул к распахнутой двери, еще надеясь прорваться к вешалке, к своему бушлату, но в прихожей было полно людей – военных и штатских. Вернулся обратно.

– Оденься, – приказал ему Харитон. Что-то по-румынски сказал Друмешу. Тот обшарил кровать, поднял матрац, подушку. Харитон обернулся к Бадаеву.

– Вы кто будете?

Бадаев не успел ответить.

– Это мой гость, господин офицер, – торопливо сказал Федорович, стоявший в одном нижнем белье у двери. – О нем я сейчас говорил вам. А в той комнате еще одна женщина, сестра жены.

– А это? – Харитон указал на Гордиенко-старшего и Сашу Чикова.

Они тоже проснулись и сидели на койках.

– Это из моей мастерской, господин офицер. Мои рабочие.

– Хорошо… В соседней комнате кто?

– Там женщины.

– Пусть оденутся… Ваши документы, – Харитон снова повернулся к Бадаеву.

Владимир Александрович неторопливо (сейчас он все делал не торопясь, чтобы выиграть время) вынул из бокового кармана паспорт и протянул румынскому офицеру. Паспорт был выписан на Сергея Ивановича Носова, уроженца Воронежской области. Под этой фамилией Молодцов намеревался легализоваться в городе, как рекомендовали из Центра. Паспорт был в порядке, и Бадаев уверенно протянул его румынскому офицеру. Тот, бегло взглянув, вернул обратно.

В комнату вошел Жоржеску, тоже в румынской военной форме. В руках он держал бушлат Якова Гордиенко.

– Чей пиджак? – спросил Жоржеску, глядя на полураздетых ребят.

– Мой, – Яков рванулся к бушлату, но Жоржеску отстранил его и показал Харитону маленький браунинг, такой же, какой был в валенке Молодцова. Это оружие Владимир Александрович получил перед самой оккупацией города и раздал подпольщикам.

– Найден в кармане этого пиджака, – сказал Жоржеску.

– Я должен тебя арестовать, – сказал Харитон. – А вы, господа, тоже оденьтесь и пройдите в полицию, чтобы подписать протокол. Это не надолго, прошу извинить.

Харитон будто бы просто так, для порядка, ощупал карманы задержанных – оружия не было.

«Не слишком ли много людей для ареста одного мальчишки?» – подумал Молодцов, разглядывая толпившихся агентов полиции. Он насчитал двенадцать человек. Неторопливо одевался в прихожей, мучительно думая, что предпринять. Действовать активно нельзя, – может быть, все это случайные совпадения. К тому же что здесь делать с одним пистолетом? Другое дело – граната. Если бы он был один! Если бы рядом не было женщин, подростков… Если бы знать наверняка, что это ловушка… А может быть, действительно случайный налет? Надо держаться, не выдавать себя до конца опрометчивым поступком. Слишком много поставлено на карту.

Якова заковали ручными кандалами и повели вперед. Федорович шел последним, захлопнул дверь, проверил – заперта ли. Спросил:

– Надеюсь, не надолго, господин офицер?

– Нет, нет, вернетесь через полчаса. – Харитон вместе с Жоржеску замыкал шествие.

Но вот что странно: Бадаев отметил для себя – лучи электрических фонариков скрещивались на его фигуре чаще, чем на фигуре Якова Гордиенко. Кого арестовали – его или Гордиенко, кого не хотят выпускать из поля зрения?

И еще одно. Когда спустились по лестнице и вышли в тесный дворик, какие-то люди свертывали широкий брезент, расстеленный около стены под окнами квартиры Бойко. «Эге, – чуть не свистнул от изумления Бадаев. – Ждали, что кто-то выпрыгнет из окна! Да, здесь дело не в Гордиенко…»

И вдруг Бадаева осенила мысль – нелепая, чудовищная: а если это предательство? Если вся эта ловушка подготовлена для него, Молодцова? Догадка показалась такой невероятной, что разведчик попытался ее отбросить. И все же мысль эта теперь уже не оставляла его.

Прошли через дворик, вышли на улицу. У соседнего дома стояла машина. Здесь арестованных встретил капитан Аргир. Харитон доложил ему по-румынски, о чем-то заспорили, затем сказал, обращаясь ко всем задержанным:

– Господа, капитан приказал освободить вас. Всех, кроме Якова Гордиенко, которого я должен доставить в полицию. Можете быть свободными. Извините за недоразумение.

Бадаев успел шепнуть Тамаре Межигурской:

– Обратно не заходи… Сразу поворачивай за угол.

Но до угла дойти не удалось. Едва они сделали несколько шагов, как снова раздался голос Харитона:

– Господа, прошу вернуться обратно. Придется все же пройти в полицию. Это не надолго, господа.

Каким-то подсознательным чувством Молодцов совершенно отчетливо понял, что жандармы затеяли с ним сложную и запутанную игру. Уж слишком слащаво-вежливый тон у этого маленького, чернявого человечка! Кажется, он разгадал их ход – хотят создать видимость, что арест его и Межигурской – простая случайность. Противнику нужно вывести кого-то из игры, но кого? Предателя, который организовал западню…

Логика размышлений пришла позже, сейчас было только осознанное решение действия. До угла оставалось несколько шагов. Бадаев продолжал идти, будто не слышал голоса Харитона. Еще шаг, и он за углом. Вот здесь и не выдержали нервы румынского контрразведчика:

– Держите его, держите Бадаева! – неистово закричал Аргир, бросаясь следом за ним. Кто-то выскочил из-за угла и преградил дорогу. Бадаев выхватил из-за голенища браунинг и раз за разом выстрелил в упор. Человек осел на снег… Бадаев рванулся вперед, но в это время еще кто-то бросился ему под ноги. Разведчик споткнулся, успев еще раз выстрелить. Тяжелый удар вышиб из рук браунинг, несколько человек нахвалились со всех сторон, подмяли его под себя, скрутили руки, защелкнули кандалы.

Теперь уже всех арестованных заковали в наручники. Их втолкнули в машину и повезли.

Двух убитых, а может быть тяжело раненных, лежавших без движения на углу Нежинской улицы, погрузили в другую машину и отправили в госпиталь.

Это произошло в полночь на десятое февраля 1942 года.

В деле «Операция „Форт“ среди показаний свидетелей сохранился рассказ вдовы Продышко, который проливает свет на события этой ночи.

Муж не посвящал Марию Ивановну в свои дела. При румынах он был коммерческим директором пивоваренного завода на Пролетарском бульваре, но она знала, что Петр только вел большую игру с оккупантами. Он делал вид, будто сохранил для них завод, запасы сырья, а на самом деле вел против них опасную, тайную работу. Раз пять к ним на квартиру приходила Тамара Межигурская, приносила какие-то записки, которые муж тотчас сжигал. Довольно часто бывал Яша Гордиенко. Он прибегал на минутку, тоже приносил записки, что-то брал и уходил.

Бывал еще у мужа Петр Иванович Бойко. Этот обычно сидел долго, пил чай, вел разговоры о положении в городе, о частной торговле, которая с каждым днем разрасталась. Это почему-то его особенно интересовало. Бойко советовался – не открыть ли ему свое дело, предположим, торговлю вином и газированными напитками. В летнее время это прямая выгода.

Иногда муж просил Марию Ивановну оставить их одних, она уходила на кухню, и мужчины продолжали свой разговор.

Однажды муж пришел с работы сильно расстроенный. В тот день его дожидался Бойко. Муж сразу заговорил с ним о каких-то планах катакомб, которые попали или могли попасть к румынам. Об этом мужу будто бы рассказал новый директор завода – румынский прихвостень Иваненко. Каким-то образом к нему попали планы катакомб, а уж он обязательно выслужится перед хозяином, не утерпит и передаст их румынам. Это очень опасно для группы Бадаева. На планах указаны все выходы из катакомб.

Условились, что Бойко предупредит об этом Бадаева, а Продышко постарается выкрасть планы катакомб у Иваненко, если тот еще не успел передать их полиции.

Через несколько дней Бойко снова пришел к Продышко. На этот раз он долго не задерживался. Муж передал ему планы катакомб и просил немедленно переправить к партизанам.

Мария Ивановна как сейчас помнит, что девятого февраля Петр Иванович Бойко приглашал мужа вечером зайти к нему на Нежинскую. Продышко пообещал, но не пришел. На другой день к ним прибежала Нина Гордиенко и предупредила, что ночью арестовали Петра Ивановича Бойко, братьев Гордиенко и кого-то еще. Сейчас в квартире Бойко на Нежинской улице румыны устроили засаду. Нина сама чуть не нарвалась. Надо предупредить всех, чтобы не заходили к Бойко. Об этом надо обязательно передать в катакомбы.

Показания были очень важные, и следователь майор Рощин переспросил:

– Вы точно помните, что Петр Бойко приглашал вашего мужа именно девятого февраля сорок второго года?

– Еще бы не помнить! Это было как раз за день до ареста мужа. Арестовали его десятого. На квартиру приехали агенты сигуранцы и спросили, где мой муж. Нина Гордиенко только-только ушла. Ответила – на работе. Тогда они уехали, остался только один полицейский. Мужа арестовали на заводе, и я с ним больше не встречалась. Полицейские вечером приехали снова, все перерыли, найти ничего не нашли, но засаду оставили. Дежурили в квартире целую неделю, но к нам никто не пришел, видно Нина Гордиенко успела предупредить.

ПОСЛЕ АРЕСТА

После того как от Кира поступила в Москву последняя радиограмма, датированная седьмым февраля, связь Центра с одесским подпольем оборвалась. А она, эта связь, именно сейчас была так нужна!

В деле «Операция „Форт“ сохранилось несколько тревожных запросов, написанных рукой Григория.

«Сообщите» есть ли связь с Киром? – запрашивал он дежурных расистов. – Тщательно ведите наблюдение за эфиром. О выходе Кира на связь немедленно доложите для прямых переговоров. Вызывайте меня в аппаратную в любое время».

И снова запрос:

«Что слышно о Кире?»

Здесь же лаконичные ответы дежурных радистов: «Связи с Киром не проходило», «На вызовы Кир не отвечает», «Корреспондент № 12 молчит».

Очевидно, товарища Григория волновала последняя радиограмма Кира, в которой он сообщал о своем намерении выйти в город и лично узнать о судьбе пропавшего Самсона. Но Киру сейчас нельзя уходить в город! Параллельные источники сообщают, что положение осложнилось, над подпольем отвисает угроза. Об этом надо бы предупредить Кира, но одесское подполье не подает признаков жизни. Кир не отвечает на вызовы Центра.

«Что делать?» – спрашивает кто-то, написав эти два слова размашистым, нетерпеливым почерком.

Григорий не отвечает. Вероятно, пока только ждать.

Прошло одиннадцать тревожных дней.

Наконец, 18 февраля 1942 года связь с одесским подпольем восстановилась. Радист Центра тотчас передал Киру распоряжение Центра:

«Киру немедленно! Григорий передает, что вам запрещено связываться с источником. Ваше донесение получил. На некоторое время прекратите связь со своими людьми, работающими в городе. Ваше сообщение о шестнадцатитысячном войске, сосредоточенном вокруг катакомб, подтверждается другими источниками. Нам кажется, что вам следует переменить шахту. Подумайте и, если находите возможным, сделайте это.

Ваши данные о присылке людей из Берлина и Бухареста в Одессу для усиления борьбы с нашим подпольем также подтверждают другие источники. Агенты гестапо и сигуранцы обнаружили до четырехсот выходов из катакомб. Учтите, что за входами, помимо открытого, ведется и тайное наблюдение. Примите все меры к сохранению себя и всего подполья, реже выходите в эфир».

Радиограмма из Центра пришла слишком поздно.

В тот же день, вероятно в тот же сеанс, радист Центра принял из Одессы радиограмму. В отличие от прежних сообщений, здесь не было ссылки «Кир сообщает».

«18.2.42 г. Восьмого февраля Кир вместе со связным ушел в город. Последний срок возвращения был назначен на 10 февраля. В этот день Кир и его связной не возвратились. Чтобы выяснить причины задержки, послали в город второго связного – Тамару Шестакову. Дали указание – при любой обстановке, в городе возвратиться в тот же день. Связная не вернулась. Ее нет до сих пор.

У выхода из шахт наш пост заметил группу полицейских численностью до тридцати человек. Они разбирали завал у главного входа в катакомбы. Наличие полиции, исчезновение Кира и его связистов дает основание предполагать, что все они арестованы. Принимаем меры для выяснения обстановки в городе».

Здесь же приписка радиста узла связи: «Киру передано». Оба эти привычные слова зачеркнуты и вместо них написаны другие.

«Корреспонденту № 12 передано: примите меры к выяснению судьбы Кира и его связных. Григорий».

Это распоряжение передали в Одессу в тот же сеанс – восемнадцатого февраля. Значит, товарищ Григорий неотлучно стоял рядом с радистом, надеясь выйти на прямую связь с Киром.

Тем временем подпольщики-катакомбисты изыскивали связи, о которых говорил Молодцов перед уходом из катакомб. В начале марта Анатолий Белозеров по заданию совета отряда выбрался на поверхность, чтобы встретиться с Олегом Николаевичем из оптического магазина Калиновского. Выход этот обсуждали особенно тщательно. Анатолий сам предложил пойти сначала в Фомину Балку к родным, побыть там какое-то время, достать одежду, осмотреться и уж после этого идти в город. Он полагал, и в этом с Белозеровым все соглашались, что решающее значение будет иметь одежда. В одежде, пролежавшей несколько месяцев в шахтах, можно было идти только на верный провал – она пропахла сыростью, плесенью, и любой агент сигуранцы безошибочно определит в нем подпольщика из катакомб.

Мать всплеснула руками, не сдержалась, расплакалась от радости, когда поздним вечером Анатолий отворил знакомую дверь в хату. Отец тоже как-то очень уж торопливо ткнулся бородой в щеку сыну и отвернулся, вытирая рукавом глаза. Но старик быстро взял себя в руки, вышел во двор, запер ворота, спустил кобеля с цепи, закрыл на засов сени, накинул крюк на входную дверь и только после этого наказал матери дать сыну помыться и собрать что-нибудь перекусить.

Огня в хате не зажигали, до рассвета просидели, проговорили в потемках, а потом уложили сына на чердаке. Утрам старик ушел на зады будто бы жечь старую траву, разный мусор, накопившийся за зиму, и заодно сжег от греха одежонку сына, от которой и в самом деле за версту несло прелой сыростью.

Трое суток Анатолий провел под родным кровом. Днями он старался загорать на солнце, лежа в укромном углу двора за погребом. Пытался убрать столь опасную в городе нездоровую бледность. К ночи Анатолий перебирался на чердак, ближе к лазу, что вел на сеновал. Он знал этот выход еще с детских лет. У надежных людей отец раздобыл подходящую одежду, мать подогнала по росту, и утром на четвертые сутки Анатолий тронулся в город.

Гулевую улицу он нашел быстро. Раз-другой прошел вдоль, но вывески оптического магазина Калиновского не обнаружил. Прошел еще раз, проверил номер дома – все правильно, но теперь здесь торговали всякой рухлядью. Изображая робковатого молдавского парня, Белозеров зашел в магазин, спросил, нет ли какой работы. Пожилая широкогрудая гречанка сначала отказала, но потом вернула от дверей – пусть хлопец поможет мужу перенести кое-какие вещи.

Часа полтора Анатолий работал в тесном дворе, перетаскивал из одного сарая в другой какие-то тюки, ящики, корзины, набитые старым тряпьем. Распоряжался работой долговязый старый человек с запавшими щеками, в мягких войлочных туфлях, хотя на улице было еще довольно сыро. Муж гречанки и рассказал Белозерову, что жена по случаю выгодно купила магазин у старого владельца, который срочно переезжал в Кишинев.

В углу сарая Анатолий нашел ящик с битыми линзами, старыми микроскопами, порыжевшими кожаными футлярами, мехами от старинных фотокамер. Это было все, что осталось от владельца оптического магазина. Ящик был тяжелый, и Анатолий с хозяином-греком с трудом переволокли его в угол двора.

Получив заработанные деньги, Белозеров вышел на улицу. Установить связь с Олегом Николаевичем не удалось. Но ясно, что сигуранца не захватила Олега – он вовремя успел ликвидировать свою «торговлю», конечно, если ему грозила опасность. А может быть, он из предосторожности сменил вывеску…

В городе никаких дел больше не было. Выждав, когда крестьяне окрестных сел возвращались домой, Белозеров вместе с ними благополучно миновал румынскую заставу. Вскоре он был в селе Куяльник, задворками прошел во двор к Ивановым, спустился в погреб под домом и через него – в катакомбы.

Еще через несколько часов Белозеров был на своей базе. Собрали совет отряда. Сообщение Белозерова было неутешительным – установить связь с большим одесским подпольем не удалось.

Вскоре отряд постигла еще одна неприятность. Жандармы все же заподозрили семью Ивановых в связи с партизанами. Устроили налет, сделали обыск, нашли хлеб, только что испеченный – десяток караваев, грозная улика! Но самое главное – жандармам удалось обнаружить ход из подвала в катакомбы. Только за одно это всем жителям дома грозила смерть.

Старика Иванова вместе с взрослым сыном Андреем завели в катакомбы, каждого заарканили на длинной веревке и приказали идти к партизанам.

Отец шел рядом с Андреем на привязи, а жандармы были сзади, вели их, будто на поводках. Отец нес фонарь, он наклонился к Андрею и шепнул совсем тихо:

– Беги, сынок, как споткнусь, так беги. Все равно нам несдобровать…

Руки были связаны, но пока пробирались темными лабиринтами, удалось ослабить узлы. Андрей прошептал:

– Давай вместе, отец…

– Двоим не уйти, не угонюсь я за тобой, поймают… Выходи к двенадцатой шахте, там отряд бадаевский… Беги!

Старик, будто споткнувшись, упал, ударив фонарь о камень. В ту же секунду Андрей рванул веревку и бросился вправо в темноту штрека. Сзади затрещали выстрелы, мелькнули лучи электрических фонарей. Беглец повернул еще раз вправо, ощупью нашел пролом в соседнюю шахту и, пригнувшись, прикрывая руками голову, натыкаясь на пласты ракушечника, продвигался все дальше и дальше. Вскоре шум погони утих. Андрей ненадолго остановился, перевел дух, смотал веревку, которая все еще волочилась за ним, и медленно, ощупью в чернеющем мраке стал пробираться вперед.

Через два дня, голодный и обессиленный, Андрей Иванов вышел к двенадцатой шахте – его задержали на подземной заставе отряда, узнали и доставили на партизанскую базу.

А старика Иванова, как потом стало известно, каратели привели обратно во двор и забили до смерти, пытаясь узнать, кто связан еще с партизанами. Он умер, не назвав ни одного имени.

Жандармы замуровали и этот выход из катакомб, которым партизаны так долго пользовались.

А связи с Москвой все еще не удавалось наладить – иссякли батареи. С неимоверным трудом Иван Неизвестный устроил самоделки. Их хватило ненадолго, но все же четвертого апреля катакомбисты вышли на связь с Москвой.

В ту ночь передали: «Кир арестован на квартире руководителя городского отряда. Обвиняют в принадлежности к партизанам. На допросы водят в кандалах под усиленным конвоем. Судить будет военно-полевой суд через неделю.

У всех выходов из катакомб установлены круглосуточные жандармские посты. Каратели пытались проникнуть в шахты, произошла перестрелка. Натиск отбит. Жандармы снова заложили входы. Шахту переменить нельзя. Имеется вспышка тифа, тревожат обвалы шахт. Питание рации на исходе». Действительно – от сыпняка умер Фима Хованский, которого Молодцов еще в январе привел из города. Всего он привел пятерых еврейских парней, работавших в составе разведывательных групп. При массовых облавах на евреев в Одессе им было трудно оставаться в городе, возрастала опасность провала. Молодцов увел их в катакомбы. Фима заразился еще в городе, заболел и умер через несколько дней после провала Молодцова. К счастью, сыпняк в катакомбах на этом и кончился.

Далее катакомбисты передавали:

«На одесский нефтеперерабатывающий завод из Плоешти ежедневно прибывает два состава горючего – около семидесяти цистерн. По непроверенным данным, эта база снабжает большой участок Южного фронта. Укажите время налета, будем сигнализировать ракетами».

Радиосвязь с катакомбами то налаживается, то затухает. Но теперь ни одна радиограмма не проходит без упоминания Кира. Во второй половине апреля радист Центра записывает тревожную весть:

«Получено сообщение, что Кир и две связные неминуемо будут приговорены к расстрелу.

Полиция разобрала главный ход в шахту и втолкнула парламентера с письмом румынских властей. Предлагают сдаваться в течение 48 часов. В противном случае будем уничтожены. Угрожают взрывом шахт и применением газов. Парламентер задержан в отряде. Ответа не дали. Какие будут указания?

По поводу Кира сообщаем: он проходит на следствии под фамилией Бадаев Павел Владимирович, уроженец города Сасова Рязанской области, русский, 1911 года рождения, по профессии кузнец, место работы – Гужтрансартель. Другими материалами не располагаем».

Из Москвы с узла связи в тот же сеанс в Одессу отправлены подробные указания:

«Советовался с компетентным товарищем, знающим место вашего пребывания. Он утверждает, что нет таких средств, которыми можно было бы выманить или уничтожить людей, находящихся в вашем положении.

В случае необходимости вы можете уходить в любом направлении. Передаю ориентиры:

Колея от тачек в штольне ведет к выходу из катакомб.

Следы от ударов острия кирки на потолке указывают направление в глубину катакомб.

Сообщите, какие возможности имеются у вас для ведения работы в городе. Что известно о положении Кира? Мужайтесь. Григорий».

Здесь снова наступает перерыв в связи. Видимо, подпольщикам невозможно прорваться сквозь блокаду жандармов и хотя бы ненадолго развернуть радиостанцию. Но подпольщики могут слушать Москву, они принимают некоторые сообщения. 11 мая, выйдя на связь после многодневного перерыва, они передают в Центр:

«Ваши первомайские поздравления и сообщение о победах Красной Армии приняли по обычной сети. Сами выйти в эфир не могли. Тяжелые условия, в которых мы пребываем, не сломили в нас веру в победу Красной Армии».

24 мая катакомбисты успели передать очень короткое сообщение, оборванное на полуслове.

«Катакомбы блокированы воинскими частями румын. Намерены…»

Радист центрального узла связи записал: «Связь нарушена и больше не восстановилась. На позывные корреспондент не ответил».

После этого связь с одесским подпольем оборвалась надолго. Она возобновилась только в августе 1942 года. Два с половиной месяца от подпольщиков не было никаких известий.

Среди материалов дела «Операция „Форт“ есть одна маленькая справка, единственный документ, относящийся к лету 1942 года. Это докладная одного из сотрудников отдела, которому поручалось выяснить ряд деталей, связанных с „Операцией «Форт“. Сотрудник писал:

«По имеющимся документальным данным, полученным из параллельных источников, установлено, что в конце мая румынские и немецкие власти приступили к окуриванию аэросолом катакомб в Одессе. На окраине города произошло несколько сильных подземных взрывов, вследствие которых имелись потери среди румынских солдат. Есть убитые и раненые. Размеры потерь не установлены».

Вот и все, что было известно о неразгаданной судьбе подпольщиков в одесских катакомбах. К этому времени относятся лишь несколько запросов и рекомендаций, сохранившихся в деле.

«Передавать указания через открытую сеть на длинных волнах».

«Систематически выходить на связь».

«Внимательно следить за эфиром, искать катакомбы на соседних волнах».

«Нет ли вестей из Одессы?»

Вестей не было.

Но люди продолжали там жить, там – в катакомбах, оторванные от Большой земли. Они жили, не имея возможности подать о себе весть.

Старшим радистом в отряде катакомбистов был Евгений Глушков, узколицый парень с тонкими, постоянно сжатыми губами и длинными светлыми волосами, которые по-девичьи зачесывал назад. Он неплохо знал радиодело, но человек был разбросанный и разболтанный. Все свободное время он проводил в обществе Асхат Францевны Янке – отрядного врача катакомбистов, которую Глушков знал еще до войны и привел в катакомбй, когда формировался отряд. В катакомбах врачиху звали просто Ася. Это была еще молодая, но уже начинающая полнеть женщина с такими белесыми ресницами и бровями, что казалось, будто на ее бледном и веснушчатом лице вообще нет никакого намека на растительность. От этого ее прозрачно-голубые глаза выглядели куда темнее, чем были на самом деле. В отряде держалась она не то чтобы замкнуто, но своей холодной официальностью отталкивала от себя людей. Исключение составлял радист Глушков, глядевший на Асхат Францевну влюбленными глазами.

В помощники Глушкову поставили Ивана Неизвестного, резко отличавшегося от старшего радиста и своей внешностью и характером. Иван когда-то зимовал в Арктике, это, может быть, наложило свой отпечаток на его поведение. Был он нетороплив, настойчив в работе, немногословен и отличался упорством. С Глушковым поддерживал только служебные деловые отношения. И старший радист со своей стороны тоже недолюбливал Ивана Неизвестного за его своенравный, упорный характер и острый язык. Под дисциплиной Глушков подразумевал слепое подчинение, заискивающую услужливость, а этот темноволосый парень с крупными чертами лица и ясно-серыми глазами одним своим видом вызывал у старшего радиста подсознательное раздражение. На собеседника он глядел внимательно, словно хотел прочитать его сокровенные мысли. К тому же Неизвестный дружил с пограничником Белозеровым, и это тоже не нравилось Евгению Глушкову.

Когда в назначенный срок Бадаев и Межигурская не вернулись на партизанскую базу, когда срочно надо было сообщить об этом в Москву, оказалось, что в рации иссякло питание. Запасные батареи тоже сели – в сырости катакомб они безнадежно портились, покрывались белым соляным налетом. Иван предложил Глушкову перебрать старые батареи, но тот только безнадежно махнул рукой – все равно ничего не выйдет.

Однако помощник радиста добился своего, Он был уверен, что батареи можно восстановить. Ненадолго, но можно. При свете коптилки Иван часами возился с ними, перебирал, чистил, что-то доделывал. Питание удалось наладить. Правда, вскоре батареи снова сели, не пришлось даже закончить сеанс, но в Москву все же сообщили, что произошло в катакомбах.

А в тот день, когда рация окончательно вышла из строя, Неизвестный снова заговорил все о том же.

– Знаешь что, – сказал он Глушкову, – передатчик можно восстановить, если достать запасные части и несколько сухих батарей. Давай попробуем.

– А где их возьмешь? – мрачно спросил Глушков.