Текст книги "Стоянка поезда – двадцать минут"

Автор книги: Юрий Мартыненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

14

Василий всегда старался жить честно. Никогда не занимал денег, не опохмелялся, не заглядывал на чужих женщин, долго не спал, вставая утром рано. Ему всегда, с молодых лет, было чуждо праздное пребывание. Он считал, что труд лечит, а праздность калечит.

Мечтал о внуках. Юлька не смогла родить. О причине можно лишь догадываться. Лида, правда, родила, как стало принято говорить, раньше бы за это дело всей деревней охаяли, в гражданском браке девочку. От наладчика оборудования Гоши из соседнего цеха на комбинате. В честь деда внучку назвали Василисой.

Занимаясь в одиночестве чем-то не суетным, неспешным и тихим, вроде рыбалки, делом, размышлял Василий о судьбах своих дочерей. Счастливы ли они? И можно ли вообще быть счастливым в такое смутно-поганое время? Одна с мужиком, но без ребёнка, вторая с ребёнком, но, вроде, как и без мужика. Хотя Лида хорохорится, мол, штампик в паспорте не главное. Главное, чтоб человек был хорошим. Может, и не главное, может, и недопонимает старый дед Василий, чего-то в нынешней современной жизни, не видит этого, едрит его в корень, самого главного? И от этого все переживания? Если всё так, то когда же она, эта нынешняя современная жизнь, так сильно изменилась? Жизнь, которую умом 75-летнего человека, прошедшего страшную войну, понять невозможно? С кем бы на эту тему посоветоваться, поделиться мыслями? Не с кем. Спят дружки вечным сном на кладбище, и невдомёк им, какие нынче времена худые на дворе наступили. А, может, и хорошо, что не знают? Может, в этом и повезло им, что никогда и не узнают, как всё перевернулось с ног на голову?.. Чего раньше не могло никому присниться ни в каком самом страшном сне…

* * *

…По мнению Василия, во времена советской власти селяне имели ощутимую моральную поддержку. Особенно в физически тяжёлые две полевые страды – посевную весной и уборочную осенью – от инструкторов райкома КПСС. Что бы ни говорили теперь, в пору наступивших демократических реформ, худого о коммунистах, какой бы грязью не поливали высшее партийное руководство бывшей страны, которые и ответить-то ничем не могут, уйдя в мир иной, но внимание к себе деревенские трудяги ощущали. Об этом Василий не стыдится вспоминать и по сей день. Бывало, вылезешь из кабины трактора весной или комбайна осенью, ни рук, ни ног от усталости, все мышцы гудят, казалось бы, только до дома, поесть и спать завалиться, но слово доброе молвит приехавший на поле райкомовец, по-свойски спросит то-другое, и будто усталости меньше. А коли в районной газете пропечатают да расскажут о тебе и ещё сфотографируют, да как вся деревня прочитает – такая гордость забирает всех домашних и родню за отца, мужа, сына, брата, племянника, зятя, свояка, кума… Аккуратно вырезанную из газеты статейку долгие годы, как реликвию, хранят в семье. Слово доброе добром и отзывается. И каким поганцем надо быть, чтобы после этого взять да напиться, да утром опохмелиться, да прогулять работу? Хотя, конечно, и таких хмырей хватает на деревне… Они и сейчас, как говорится, последнее без соли доедают, весь цветной металл на спирт променяли, а мужики-труженики по-прежнему безропотно бесплатно работают, хоть и колхоз всё ниже на четвереньки опускается, будучи брошенным на произвол, как щепка в водоворот. Крутись, председатель, как хочешь, меняй вывеску «колхоз» на «товарищество», всё равно государственной поддержки не будет. Будь доволен экономической самостоятельностью. Добывай деньги, где хочешь, покупай сам горючее, минеральные удобрения, запасные части к исхудалой напрочь, давно отработавшей все мыслимые моторесурсы, технике. Сгрудили её почти бесхозным хламьём в обветшалые бывшие механические мастерские. Ладно, председательша Николаевна большой замок догадалась повесить, а то бы разобрали по винтикам, опять же снесли на пункты металлоприёма. Замок тот сбить пока никто не решается. Не вся, значит, совесть пропита. Танюха как-то поговаривала, что Павел её просит у Николаевны поглядеть-покопаться в том хламье. Может, что удасться починить-восстановить? Куда там. Председательша махнула сначала рукой, недоверчиво глядя на Павла, потом все-таки пообещала дать глянуть на разбитый трактор «беларусь»…

На уровне первичных партийных организаций и райкомов КПСС партаппаратчики, в большинстве своём, с рабочим временем не считались. На часики не поглядывали, потому что можно было их увидеть и по выходным, и даже в праздники на полевом стане или молочно-товарной ферме, обутых в перемазанные грязью резиновые сапоги.

У беспартийного Василия возникал, не давая покоя, такой вопрос: почему же в одночасье рухнула Коммунистическая партия, самая многочисленная партия на планете? Критиканы объясняют, что оторвалась от народа. Может, и так, но не эти райкомовские работники и не сейчас, а, возможно, где-то раньше потеряли связь с народом? Для Василия памятен случай из фронтовой жизни. После одного жуткого боя не хватало транспорта для вывозки раненых. А тут угораздило командира полка поймать сразу две пули. В плечо и в грудь. Одно ранение было сквозное. Второе тяжёлое. Пуля вошла чуть выше Золотой Звезды. Позарез требовался любой транспорт на колёсах. Случайно проезжал «виллис». Офицеры штаба остановили его. Но автомобиль, по словам пузатого майора, который в нём ехал, оказался со стратегическим грузом… Офицеры обратили внимание на картонные коробки.

– Что за стратегический груз? Дай-ка гляну! – недоверчиво произнёс начштаба полка, вынимая из кобуры пистолет «ТТ».

– Что вы себе позволяете?!! – взревел майор, его лицо перекосила истерика. – Я доложу в самые высшие инстанции!

– Докладывай! – начштаба вывернул содержимое одной из коробок. Из неё посыпались чистые бланки для приёма в ряды ВКП (б). Во второй коробке оказалась серая писчая бумага. Видимо, для заявлений. – Стратегический груз, шкура?! – начштаба водил перед пунцовым лицом майора стволом пистолета. – У нас командир полка умирает. Герой Советского Союза! Срочно надо в медсанбат. Грузи! – начштаба обернулся на плащ-палатку, расстеленную на земле. – И гони, родной, гони во всю ивановскую! – наказал он испуганному водителю-ефрейтору. – Бумаги потом заберёшь, – кивнул на выгруженные коробки. – Никуда эти бланки твои долбаные не денутся!

– Ну, вы за это ещё ответите! По всей строгости партийной дисциплины!! – задыхаясь от ярости, грозился майор.

– Отвечу! Давай! Гони! Гони, сынок! – махнул молодому водителю пистолетом начштаба.

Автомобиль, скользя колёсами на разжиженной дороге, тронулся с места.

* * *

Василий был грамотным человеком, грамотным в том смысле, что регулярно читал газеты и смотрел телевизор, если время позволяло, а самое удобное время было зимой. Но многого понять, конечно, не мог, хотя и пытался. Удивлялся тому факту, что, якобы население страны на референдуме по сохранению Советского Союза большинством избирательных голосов высказалось за распад. А ведь совсем ещё недавно все газеты писали и телевизор показывал, как сносили стену в Берлине, как объединилась Германия. Как же всё это прикажете понимать? Едрит её в корень – эту политику. Правильно говорят, что политика дело грязное. Плюсы, правда, есть. Полки магазинов наполнились хоть какими-то продуктами, правда, больше «заморского» происхождения, что наталкивало на мысль и этим самым что-то подсказывало, а не создана ли была «шаром покати» ситуация в магазинах искусственно кем-то задуманная?

Ну, ладно бы только это. Ну, покончили с ненавистной дальнему зарубежью КПСС, ну, общими усилиями развалили СССР. Капиталисты в Европе и американцы боялись Советского Союза. Это факт. Такая громадная страна. Такая мощная армия. Всё рассыпалось. Появились Россия и россияне. Но к новой стране, с новым демократическим укладом уважения не прибавилось. Запад по-прежнему наращивает и подтягивает свои военные базы к российским границам. Мы вышли из Афганистана, американцы вошли. И как это понимать? Едрит их в корень! Этих америкашек! И не такие они тупые, как говорит по телевизору сатирик Михаил Задорнов. Они больше скрытно-хитрые в самом поганом понимании этого словосочетания.

…Всё чаще донимает боль в левой стороне груди. Иногда ночью просыпаешься, а повернуться страшно. Ожил осколок – кусочек крупповской стали… Если что, жалко бабку. Ясное дело, что Лида заберёт, да и Юлька не откажется. Зятевья хоть и разные по характеру, но, мужики, вроде ничего. Могло быть и хуже… Зная характер жены, Василий был уверен, никуда она отсюда, с насиженного места, не поедет. Будет всем объяснять свой отказ перебраться к дочерям тем, что, мол, хочет быть поближе к Васе, рядом и чтоб похоронили потом. Тьфу ты, старый дурак, пора менять тему. Хватит о плохом, как говорит Юлька. А в поликлинику районную надо бы съездить. Может, и не от осколка болит? Может, это давление? Хотя, от него, наверное, голове должно быть дурно? Может, какие таблетки выпишут? При мысли о посещении поликлиники с постоянными очередями и неторопливыми врачами, которые то и дело покидают кабинеты и куда-то удаляются, не обращая внимания на терпеливо сидящих в коридорах пациентов, у Василия портилось настроение и становилось нехорошо на душе. А после комиссий ВТЭК, которая либо назначала человеку инвалидность, либо подтверждала, можно было заболеть и слечь в постель. Чего только стоит вынести такие вопросы, причём каждый раз одни и те же, но от разных врачей: «Под себя не ходите? Себя обслуживать можете?»

– Они там сговорились, что ли? Едрит их в корень! – выпускал пар, возвратившись с районной поликлиники домой, Василий. Наверное, имея чувство обострённой справедливости или обострённое чувство справедливости, трудно жить на свете?..

Ещё больше удивлялся Василий тому, как раньше, когда были живы, его товарищей-фронтовиков, потерявших руку, ногу, вызывали на тот же ВТЭК, наверное, чтобы удостовериться, не выросли ли?..

15

Начало 1980-х годов.

– А кто это? – удивлённо спросила Юлька у сестры.

– Ты о ком?

– О парнях, которые зашли в подъезд.

– Это фарцовщики.

– Кто? Первый раз такое слово слышу.

– Фарцовщики. Точнее, спекулянты. Перекупают шмотки и перепродают с наценкой, – пояснила сестра.

– А что за шмотки?

– Самое модное из одежды. Современное. Стильное. То, чего не купишь в магазине.

– Где сами-то берут?

– Дома расскажу, бежим, наш автобус!

Схватившись за руки, сёстры поспешили к остановке. Когда добрались до общежития, Юлька первым делом кинулась в туалет.

– И как вы в городе терпите без уборных, когда приспичит?

– Меньше надо было газировки лопать из автомата. А то хочу ещё с сиропом, хочу ещё без сиропа! – передразнила Лида.

– Парни, вроде, нормальные, – невзначай обронила за обедом Юлька.

– Ты о чём?

– Не о чём, а о ком!

– Без разницы мне.

– Я об этих, как их, фарцовщиках.

– Нашла, кого хвалить!

– А чего сразу психовать?!

– Кто психует?

– Ты!

– Из-за кого? – старшая сестра помешивала ложкой свежесваренные пельмени в горячем бульоне. – Из-за этих молодых барыг?

– Так сразу и барыги.

– А кто они? Натуральные спекулянты.

– Добро же людям делают.

– Какое? Последние копейки выманивают за красивые шмотки?

– У кого последние?

– У тех же студентов, таких вот дурех, как ты…

– Студенты, что? Не люди? И что сразу дурёхи? Красиво одеваться не хотят? Приезжают из своих деревень как «фёклы».

– Ешь давай. Пельмени стынут. Ешь, пока горячее.

– Не зима, поди, на улице. Без горячих пельменей жарко.

– Всё равно ешь. Подождут твои фарцовщики, – Лида сменила тон на миролюбивый.

– Они такие же мои, как и твои.

«Острая на язычок стала. Взрослой себя воображает», – подумала Лида, выдерживая дипломатическую паузу.

– С хлебом ешь, – протянула она младшей сестре ломтик.

– Домашние пельмени вкуснее.

– От домашних придётся отвыкать и привыкать к городским, в пачках. Всё же лучше, чем рожки и вермишель.

– Причём здесь рожки?

– Притом, что это основная еда студентов.

– Понятно, – вздохнула Юлька. – Хотя и не совсем. Знакомые девки говорили, что с хлеба на воду приходится перебиваться.

– Конечно, если все деньги на кафешки да на аттракционы в городском парке тратить. Приедут из деревни, глазёнки нараспашку. Соблазнов в городе хватает. И город деньги любит…

– Будто сама не такая была, – съязвила Юлька.

– Была, не спорю, – отставляя пустую тарелку, согласилась Лида. – Поначалу была, но потом голову в руки взяла, мозги на место поставила. Ну, что? Чай наливать?

– Наливай. Только не горячий, – стукнула Юлька ложкой по опустевшей тарелке.

– Чем же я его тебе разбавлю? Ничего, подождёшь, пока остынет. Не больно, куда бежать.

Сёстры молча пили чай.

– Ну, как тебе город? – поинтересовалась Лида.

– Нормалёк. Только суетно. Движения много.

– Движения много, – повторила Лида. – Ты ещё в больших городах не бывала.

– А ты бывала!?

– Нет, конечно.

– Откуда тогда знаешь?

– Девчонки в цехе рассказывали. Они два года назад ездили в Москву по турпутёвке. Пробыли там с неделю. Впечатлений море привезли! А какие в Москве магазины! Закачаешься! В музеях много чего посмотрели, даже на ВДНХ, представляешь, были! Даже в мавзолее Ленина!

– Здоровско! – воскликнула Юлька. – И что, Ленина видели?!

– Ну, конечно! Если в мавзолее были. Там такая очередь! И чтобы в руках никаких сумок и даже сумочек. Милиция наблюдает. Девчонки говорили, что к вечеру после московских улиц, после асфальта ног не чувствовали, пока до гостиницы добирались. В гостинице первым делом совали ноги под холодную воду. И ещё, рассказывали, что в городе дышать было нечем. Там, в Подмосковье, как раз торфяники сильно горели…

– Да, здоровски, – повторяла Юлька, широко раскрыв глаза. – Представляю, как там люди живут! Наверное, в магазинах всё, чего душе угодно?! Девчонки, наверное, накупили себе всякой всячины?

– Конечно, насколько деньги позволяли. Бюстгальтеров первым делом набрали. В общаге показывали. Там такая красота! Все обзавидовались. Пожалели, что денег не дали и не заказали. Как-то даже в голову не пришло.

– Класс!!! – произнесла почти со стоном Юлька. Она откинулась на спинку стула. – Хочу в Москву. Хочу, Лида, в Москву!

– Ну, да, почти как в пьесе Чехова.

– Какой пьесе?

– У Чехова Антона Павловича есть пьеса «Чайка», там тоже героиня примерно так говорит.

– Так это в пьесе, там всё писателем напридумано, а тут в жи-з-ни, – нараспев протянув последнее слово, мечтательно отозвалась Юлька.

– Ладно, мечтать не вредно. Будем работать, подкопим денег, глядишь, и тоже по турпутёвке махнём. Чем мы хуже тех девчонок, правда ведь?

– Конечно, правда, но когда ещё накопим?

– Но ведь будет же и на нашей улице праздник?!

– Будет, – согласилась Юлька, – будет, когда старухами станем. Извините – подвиньтесь. Мне такая перспектива не радует. Мне сейчас праздника хочется.

– Дурёшка ты ещё у меня несмышленая, – Лида обняла сестру и крепко прижала к себе.

– Я младшая, мне прощается, – Юлька в ответ чмокнула Лиду в щёку.

* * *

…Назавтра Юлька проснулась с мыслью, что для городской жизни её гардероб оставляет желать лучшего. Но выход есть. Она думала о ребятах-фарцовщиках, которых они вчера видели. Но с какой стороны с этим вопросом подойти-подобраться к старшей сестре – большой вопрос. Вчерашний разговор показал, что Лида не совсем дружелюбно относится к полуподпольной продаже современных шмоток, точнее, к полуподпольным покупкам. А это значит, что если обратиться к ней с такой просьбой, то в итоге возможен полный облом. А такой исход Юльку не устраивал.

Ситуацию осложняло то, что по приезду домой в деревню нечем даже будет похвастаться перед подружками. Здесь тот самый случай, когда встречают по одёжке. Вторую часть поговорки она во внимание не брала. Давайте вспомним, какой была мода в 70-е годы. С формой всё было понятно: покупали, что было, длину делали по моде. Мода диктовала мини и супер-мини.

Где-то в середине 70-х годов вошёл в моду новый материал: кримплен. Его непросто было купить, хорошие расцветки «доставались» по блату. Девушки догоняли кримпленовые юбки-четырёхклинки, длиной до щиколотки. Это было очень круто! В это время появилось много синтетических тканей: химическая промышленность переживала бум. Тогда же все начали одеваться в брюки-клёш. Чем шире клёш, тем моднее. Вообще стиль одежды варьировался от молодёжного до романтического: множество оборок, воланов, широкие юбки. Очень полюбились водолазки, которые можно было надевать под сарафаны, носить с юбкой или брюками.

Поскольку в магазинах можно было купить только унылые однообразные типовые изделия отечественной лёгкой промышленности, те, кто мог, доставал модные вещи по блату. Многие покупали у фарцовщиков. Тогда пошла повальная мода на джинсы, которых в магазинах не было совсем. С рук приличные «фирменные» джинсы можно было купить за 200–250 рублей. Это хорошая месячная зарплата. Те, у кого не было ни той, ни другой возможности, увлеклись рукоделием. В областном городе было несколько ателье индивидуального пошива. Проблемой было достать модные журналы, придумать модный фасон. Дефицит побуждал к настоящему творчеству. А ещё многие девушки посещали курсы кройки и шитья. В школе у девочек были уроки домоводства, на которых они учились шить и готовить. В это время в моде были и натуральные ткани: ситец, лён, сатин.

«Приеду, и будто в городе не была. В той же кофтёнке, в том же платьишке. Что девки подумают?» – грустно размышляла Юлька, сидя на краешке скрипучей раскладушки. Деревянная с потёртыми спинками казённая кровать сестры аккуратно заправлена. На прикроватной тумбочке будильник отражал солнечные лучи. Их блики скакали по стенке оттого, что шторки слегка трепетало тёплым ветерком, залетавшим сквозь приоткрытую форточку.

На кухонном столике прижата сахарницей записка.

– Завтракай и готовься к экзаменам, – прочитала вслух Юлька и положила в рот кусочек рафинада.

Вернулась в комнату. Вынула из дорожной сумки кофточку, которую мама Аня заставила взять на случай, если пойдут дожди или станет ветрено. Юлька нащупала предусмотрительно зашитые за подкладку деньги.

«На самый-самый случай. Распорешь, когда нужно станет», – напутствовала мама перед дорогой в Читу.

Какой такой самый-самый случай, не уточнялось. В этом просто кроется мамина забота.

– Может, это тот самый-самый случай наступил? – проговорила вслух Юлька, рисуя в уме дальнейший план действий под кодовым названием «Даёшь джинсовку и батник». Для реализации плана требовалось самое малое – убедить сестру. Вообще-то, и дел-то всего: съездить в центр города и побывать на барахолке, где, по словам самой же Лиды, тусуются фарцовщики. Прошлый раз сёстры увидели их совершенно случайно. Чтобы срезать путь, пошли двориками «пятиэтажек». У детской песочницы чуть не столкнулись с парнями. Те, заметив въезжающий между домами милицейский «уазик», шмыгнули в ближайший подъезд.

«Если боятся милиции, значит, не такое уж безопасное это занятие?» – раздумывала Юлька, расчёсывая волосы упругой Лидиной массажкой. Долго приглядывалась к своему отражению в зеркале на стенке.

«А может, еще и покраситься? Или причёску поменять? Постричься и сделать химку. Ну, тогда Лидка точно прибьёт…»

Узнав о том, что модные вещи можно купить у фарцовщиков, Юлька стала просить Лиду съездить на барахолку. Та восприняла просьбу спокойно, пояснив: – Ладно, съездим, посмотрим, что попадётся, что приглянётся.

Это извечно сидящее в советском человеке, который идёт в магазин «что-нибудь» купить или купить «что будет». Иностранцы по этому поводу страшно удивлялись, не понимая, как можно идти в магазин, не зная конкретно, что необходимо купить? Так же и с длинными очередями к открытию торговых точек, когда человек, спросив крайнего, интересовался: «А что дают»? Получив вполне исчерпывающий ответ: «Не знаю, все стоят, наверное, что-то обещают выбросить», человек терпеливо оставался ждать, поясняя то же самое очередному крайнему в очереди.

Городская барахолка напоминала муравейник. Выходной день. Барахолка или вещевой рынок представлял огороженную территорию под открытым небом, где одни продавали, а другие покупали. Всё лежало на стихийно организованных лотках из газеты, расстеленной прямо на земле. С одной стороны дружно в ряд стояли продавцы, а с другой шла вереница людей. Кто покупал, а кто глазел. Разнопёстрая толчея по территории рынка. Продавали всё, что только может прийти в голову. От ржавых гвоздей до хрусталя. Можно найти старые книги и журналы, поношенную одежду, грампластинки, пуговицы, запонки, значки, детские игрушки и ёлочные украшения, фарфор, самовары, утюги, картины, статуэтки, бижутерия и прочие красивые безделушки.

Публика в толчее разношёрстная, но больше молодёжь.

«Понятное дело, студенты», – сообразила Юлька, с интересом глядя по сторонам.

Сегодня мало кто знает историю происхождения словосочетания «блошиный рынок», хотя коллекционеры или просто увлечённые люди именно туда отправляются на поиски желаемой вещицы, которую в обычных магазинах вряд ли найдёшь. Это место, где можно продать или купить давно сделанные вещи, называют ещё «толкучкой» или барахолкой. Само понятие появилось во Франции в XIX веке, когда у одной из стен Парижа образовался стихийный рынок, ставший, по сути, сборищем старьёвщиков. «Блошиным» рынок назвали из-за насекомых, массово селившихся в продаваемых ими вещах. Часто в связи с этим вспоминают старинную французскую пословицу: кто засыпает с собаками, утром просыпается с блохами. И, хотя, эта поговорка означает, что недобрые поступки провоцируют нежелательные последствия, взаимосвязь с ней «блошиного рынка» прослеживается через буквальный перевод: заразиться можно чем угодно, включая собиранием и продажей старых вещей, а не только блохами. Если же присмотреться к людям, перебирающим на толкучках разные древности, может показаться, что они заняты выискиванием блох.

В конце прошлого века любая барахолка предлагала подержанные вещи. И если хорошо покопаться, можно было отыскать что-нибудь раритетное, даже антикварное. Вообще, подобные места зачастую являются полуспонтанным мероприятием, куда зачастую приходят не столько для покупки, сколько для неторопливого общения. Однако стоит быть осторожным, поскольку большие блошиные рынки – это ещё и место «работы» различного рода шулеров, карманников, мелких воришек, стремящихся проверить купленных «блох» на вшивость.

Купить можно было всё, что было запрещено советским людям. Фирменные виниловые американские, канадские, английские, немецкие пластинки, которые в магазине «Мелодия» не продавались. Стоили как одна зарплата от шестидесяти до ста двадцати рублей. Фирменные американские джинсы, которых сейчас и в помине не осталось, потому что всё делают в Китае. Но не обходилось и без мошенничества. Кидалы накалывали с фирменными дисками. Переклеивали пятаки с фирменных запиленных дисков на советские новые диски, купленные за два рубля.

На стационарных столах торговали в основном ношенными вещами. Фирменные вещи обычно торговались в процессе движения-брожения в толпе. Отдельную «тучу» образовывали торговцы и менялы дисков, то есть грампластинок. Купить на туче можно было всё, ну или почти все. Конечно, далеко не только жвачку и сигареты. Джинсы за 220–250 рублей, при зарплате инженера в 120 рублей, спортивный костюм «Адидас» примерно за ту же цену, кроссовки по 120–150, «батники», то сеть джинсовые рубашки за 130–150, пластинки с записями разных «забугорных» групп и отдельных исполнителей; просто каталог.

Девушки ехали туда за сапогами, чаще – финскими, какими-нибудь шарфиками и кофточками, а парни – за кроссовками, джинсами и спортивными костюмами. Кстати, надеть спортивный костюм и ходить в нем повсюду, включая дискотеки и вузы, не возбранялось и девушкам. Напротив, это было очень круто. Девушка в костюме «Адидас» в конце 1980-х считалась самой что ни на есть первой модницей. Далеко не все это поощряли, «кто носит фирму „Адидас“, завтра родину продаст» – поговоркой было довольно распространённой. Торговля заграничными вещами был просто сродни преступлению. Тех, кто торговал, могли запросто отчислить из вуза.

Студенческие патрули из числа особо правильных комсомольцев периодически шерстили ряды торговцев совместно с сотрудниками милиции. Хотя какая это была торговля – человек продавал одну, максимум две-три вещи в день, «наваривал» при этом свои сто рублей и был безмерно счастлив. Происходило это примерно так: на огромной территории рынка, под открытым небом выстраивались торговцы, чаще обычные студенты, плотными рядами, в руках держали кто сапоги, кто джинсы, покупатели при этом обходили ряды и выбирали товар. Мерили тут же, не отходя от точки, даже в лютый мороз и дождь. Можно было выторговать рублей десять-пятнадцать…

– Рот не развевай, – предупредила Лида, крепко держа сестру за руку.

– Маленькая, что ли? – выдернула та ладошку.

– Нет большая! Видишь, сколько народу?

– Ну?!

– Не отрывайся от меня. Иди рядом.

– Ладно. Куда я денусь?

– И будь особенно внимательной.

– Ладно!

Бойкие, на вид вертлявые, парни – каждому не старше семнадцати-восемнадцати лет – шустро предлагали что-то окружившим их заинтересованным лицам. Вынимали из матерчатых сумок полиэтиленовые шуршащие пакеты. Показывали вещи, прикрывая собой остальное содержимое своими спинами от посторонних глаз. Беспрестанно с долей беспокойства оглядываясь назад и, зыркая по сторонам, вели оживлённый диалог с ребятами и девушками, которые заинтересованно перетаптывались перед ними, перешёптывались и тоже не без доли напряжения оглядывались по сторонам. Такие держат под контролем ситуацию и особо внимательны к окружающей обстановке. Ребята что-то суетливо показывали друг другу. Чернявый в футболке с «Бони-М» и джинсах-варёнках. Торс обтянут модными подтяжками тёмно-синего цвета. Второй в приталенной расписной крупными цветами ярко-красной рубашке и слегка расклешённых брюках с горизонтальными вырезами для карманов.

Девушки не сразу решились подойти поближе. Постояли минутку-две в сторонке, пытаясь вникнуть в смысл диалога молодых фарцовщиков с очередным покупателем. Он удалился и Юлька решилась. Подойдя сбоку, она как заговорщик-конспиратор, оглянулась и, изобразив улыбку, обратилась с вопросом сразу к обоим парням:

– Привет, ребята! Чего имеем?

– А чего хотим? – не ответив на приветствие, спросил чернявый.

Юлька скользнула глазами по варёнкам чернявого, вспомнив, что подружка Светка ездила в прошлом году с родителями гостить к родне в Трускавец и привезла оттуда джинсы. Потом долго объясняла, что это варёнки. Самые крутые и ходовые сейчас по стране джинсы. Название похоже на фамилию белогвардейского генерала… Кажется, Врангеля…

– Чего хотим? – переспросила Юлька. – Мы многого хотим.

– На многое и башлей немало трэба, – чернявый заинтересованно смотрел на девушку.

– Что нам надо? Что нам надо? – повторяла Юлька, не зная, как перейти к конкретному разговору.

– Ну, не шоколада ведь? – сострил чернявый, подмигнув напарнику. – Что, девочки, изволите?

– Так, мальчики, – вступила в разговор старшая сестра. – А что есть?

– Товар на исходе. Остались батники и джинсовки. Будем смотреть?

– Да, пожалуйста, – кивнула Лида, не отрывая взгляда от пакета. – Джинсовку бы вот на неё.

– Без вопросов, – чернявый деловито скользнул намётанным взглядом по Юлькиной фигуре, задержался на секунду-две глазами на правильных очертаниях девичьей груди. – Вот могу предложить! Её размер! – парень вынул из пакета синюю джинсовку, мгновенно развернул-свернул и убрал обратно.

– Сколько? – почти одновременно спросили сёстры.

– Трёшка.

– Сколько-сколько? – переспросила Лида.

– Тридцатник, – пояснил чернявый.

– А батник? – дрогнувшим голосом спросила Юлька.

– Четвертак. Можно со скидкой.

– Сколько?

– Двадцатник.

– Ой, сразу две вещи дорого.

– Тогда можете взять хотя бы одну. Говорю же, могу уступить со скидкой.

– А на джинсовку тоже можно со скидкой? – неуверенно поинтересовалась Юлька, глядя то на продавца, то на сестру, то на продавца, то на сестру.

– Нет, не можно. Скорее думайте, а? – нетерпеливо заторопил чернявый. И уже обратился к своему напарнику: – Надо точку менять. Хмырь один неподалёку толчётся. Точняк, мент. Не оглядывайся, – одёрнул он напарника, когда тот стал крутить головой.

– Что, Юля?

– И то, и то охота, – со вздохом пожала та плечами. – А батник не покажете?

Чернявый молча вынул из пакета модную рубашку цвета морской волны в запечатанной прозрачной упаковке.

– Размер? – уточнила Лида.

– Естественно, на неё, – кивнул фарцовщик на Юльку.

– Что? Берём, Юля?

– Берём-берём, – обрадовалась та.

Лида достала из кошелька две десятки.

– Приходите за джинсовкой!

– Хорошо.

Не успели девушки убрать вещь в сумку, как парней, словно корова языком слизнула.

– Шустрые малые, – удивилась Юлька, глядя по сторонам. Туда-сюда рядом шевелилась, словно перетекая по тесному пятачку барахолки, толпа людей. Действительно, за фарцовщиками кто-то следил. Чернявый оказался прав. Рядом с девушками выросла долговязая фигура парня лет двадцати пяти. Прыщеватое белесое, как у поганки, лицо. Рыжие секущиеся волосы. Не глядя на девушек, «хмырь» вертел головой на тонкой шее, пытливо всматриваясь в толпу, словно вдруг потерял кого-то.

– Пошли уже, – Лида подтолкнула сестру, и они стали выбираться из общей барахоловской толчеи…

Пока ехали на медленном автобусе домой, младшая сестра вся истомилась.

– Клёво, Лида! Нет, ну ты посмотри, посмотри! Вот бы джинсовка как по цвету подошла бы, а, Лид? – гляделась на себя в зеркало Юлька. – В самую пору батничек пришёлся. Я тебя люблю, – в умилении Юлька поцеловала рубашку. – Не обманул чернявый.

Обновка и, правда, хороша. Батник в самую меру. Приталенный. Как раз к Юлькиной фигуре, рельефно подчёркивая острую девичью грудь. Сидел как будто специально сшитый по её меркам. Юлька то расстегнёт две пуговки, то застегнёт, оставляя одну. И так, и этак на себя посмотрит, поворачиваясь то одним боком, то другим, то прямо, что говорится, то в анфас.

– Умеют же где-то делать вещи! – восхищалась обновкой счастливая Юлька, крутясь перед зеркалом и не отрывая глаз от зеркального отражения себя любимой. – В следующий раз джинсовку или джинсы глянем, ага же, Лид?! Ага, Лида?!

– Ага-ага, – та подошла сзади, невольно залюбовалась младшей сестрой, ощупывая ее плечи. – Дороговато, конечно, но ты ведь не отвяжешься.

– Не переживай! Деньги ведь есть! Мама дала на самый-самый крайний случай. У меня в кофточке зашиты.

– И этот самый случай наступил, да? – улыбнулась Лида, обнимая сестрёнку.

– Наступил, наступил, как я тебя люблю!

– Не подлизывайся. Иди мыть руки. Сегодня на обед у нас яичница.