Текст книги "Маленькие рассказы о большой судьбе"
Автор книги: Юрий Нагибин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
СНОВА ЗА УЧЕБУ
Кончилось немецкое владычество на Гжатчине. Анна Тимофеевна проветривала избу после Альберта, прежде чем перенести туда уцелевшие вещи, когда появился Алексей Иванович в дубленом романовском полушубке и шапке-ушанке со звездочкой.
– Рядовой Гагарин убывает для прохождения воинской службы! – доложил горделиво.
– Добился-таки! – подосадовала Анна Тимофеевна.
А ребята молчали, потрясенные блистательным обликом отца-воина…
Открылась школа. Старое школьное здание сгорело, и занятия возобновились в бывшем поповском доме по соседству с Гагариными. Клушинцы переживали охлаждение к богу: церковь была взорвана, а благочинный уличен в пособничестве неприятелю. Школа открывалась на пустом месте, учительница загодя велела ребятам самим раздобывать учебные пособия и все необходимое для занятий.
– Ксения Герасимовна, вот чернила! – Конопатая девочка поставила перед учительницей бутыль с темной жидкостью.
– Это что?
– Свекольный отвар, густой-густой!
– Молодец, Нина!.. А у тебя что, дружок?
Пузан высыпал на стол десятка три патронных гильз.
– Палочки для счета.
– Молодец! А у тебя?
– Бумажная лохматура! – И похожий на воробышка мальчуган опрастывает хозяйственную сумку, набитую макулатурой: тут и обрывки обоев, и фрицевские приказы, и старая оберточная бумага.
– Молодец! А у тебя? – обратилась учительница к Юре.
– Вот… заместо учебника. – И он достал из кармана «Боевой устав пехоты».
– Отличная хрестоматия! – одобрила учительница. – Читать не совсем разучились?.. Гагарин Юра, начинай!
И Юра читает по складам: «За-щи-та Ро-ди-ны – свя-щен-ный долг каж-до-го…»
БУЯНКА
– …Ну, тут уж нам много легче стало, – сказала Анна Тимофеевна и вздохнула глубоко, как усталый пловец, наконец-то достигший берега, или путник – земли обетованной. – И, можно сказать, дорастила я своих меньших без особых затруднений, да и Алексея Иваныча на ноги поставила…
Разговор наш, часто нарушавшийся заходящими в дом людьми – по делу и просто по соседскому расположению, не отличался порядком, стройностью, и я вдруг обнаружил, что потерял нить рассказа о военной страде семьи Гагариных.
После изгнания немцев Анна Тимофеевна оказалась с младшими сыновьями на пустоши разгромленного и расхищенного неприятелями хозяйства. Алексей Иванович ушел в армию, старшего сына и дочь угнали в немецкую неволю, только в конце войны домой вернулись, и при матери остались десятилетний Юра и малыш Борька. Вокруг погорелье, разор. А жить надо. В качестве тягла выдали колхозу потерявших молоко коров. «Корова два шага сделает, взбрыкнет, вскинется – хлоп на землю и лежит. Поди-кось подыми ее!» – рассказывала Анна Тимофеевна. Но подымали – и пахали, и сеяли, и убирали скудный урожай. И примешивали лебеду к муке. И жили. Когда же Алексей Иванович из госпиталя пришел, стали и свой приусадебный участок возделывать. Он сколотил сошку, пахали всей семьей: сам за коренника, Юрка с Борькой на пристежке, Анна Тимофеевна пахарем. А кончилась война, решили в Гжатск перебраться. Думали, легче там будет с работой у Алексея Ивановича. Но вышло неладно. Алексей Иванович вконец расхворался: замучил желудок и костная болезнь. Пришлось Анне Тимофеевне одной семью тянуть. Все силы вкладывала в подсобное хозяйство завода, а дом, больного мужа, малых ребят вовсе забросила. И вот тут-то пришло к ней великое облегчение, позволившее оставить работу, взяться за лечение мужа, за всю домашность и воспитание ребят.
– Так с чего же вам легче стало, Анна Тимофеевна?
– Вот те раз!.. А корова? Говорю ж, подсобили нам телушку купить, как тяжело нуждавшимся, стало быть…
Да, городской человек не сразу берет в толк, что значит корова для сельских жителей!
Телушку эту назвали Буянкой, дабы заклясть судьбу, – уж больно дохлой, нежизнегодной выглядела тощая скотина. Может, впрямь помогло лихое прозвище – выпоенная, выхоженная Анной Тимофеевной, Буянка стала доброй молочной коровой. «Правда, тугосисяя, – добросовестно сообщила Анна Тимофеевна. – Я об нее руки обломала, пока раздоила. Ну, а уж потом вернулось мне за все труды сторицей».
Соседки удивлялись, как на скудных выпасах, выделенных частному скоту по обочинам и канавам, опушкам лесов и просекам, топким закрайкам болот, а то и соломе с крыши, набирала тихая Буянка столько жирного молока. На редкость умна и трудолюбива была рыжая коровка: идет с пастьбы, всякий раз клевера, вики или люцерны с общественных лугов прихватит, на сельской улице пыльного спорыша – топтун-травы пощиплет, а после горячее пойло до капли подберет. И куда ее ни приведи, всегда сытную и полезную траву отыщет. Где другие коровы морду воротят: кругом ядовитая купальница или столь же вредный для нутра чистотел – Буянка непременно найдет пырей, козлобородник, борщеник и знай хрумкает! И то ж на болотах – среди пустых, непитательных осотов отыщет осоку мелкую или водяную и насыщается – будь здоров!
Но Буянка не только кормила будущего космонавта и его братишку, но и одевала. Махотки с коричневато-розовым топленым молоком, творог в марлевом узелке, густую белую сметану в горшочке носила Анна Тимофеевна на базар, а выручку обращала в ботинки, калоши, штаны, курточки и пальтишки для своих сыновей. И карандаши, и вставочки, и тетрадки в клеточку и линейку, и книжки с картинками – все добывалось из тяжелого Буянкиного вымени.
Пас корову Юра. Он не всегда следовал наставлениям матери – где можно пасти, а где нельзя. Случались среди запретных мест лесные лужки и вырубки с пышным разнотравьем, сухие болота с сочнейшей косчей травой, куда не пробраться с косилками и без выгоды посылать малочисленных колхозных косцов, так что же – задаром пропадать богатым кормам? И Юра гнал туда Буянку. Он был на редкость и на радость послушный мальчик, но только до тех пор, пока видел разумность тех или иных запретов. Буянка платила привязанностью своему отважному пастуху. Когда их заставал на пастбище ливень, Юра забирался под брюхо Буянки, громадные вздутия боков надежно защищали от секущих холодных капель. Случалось, он засыпал под хлест дождя, раскаты грома и вспышки паучиц-молний, и Буянка стояла не шелохнувшись, чтоб не повредить спящего под ее чревом мальчика.
Прославлена в веках волчица, вскормившая кровожадного Ромула – братоубийцу. Не счесть ее изображений в мраморе, бронзе, граните. А в Риме, у Капитолия, обитает в клетке живой символ кормилицы основателя Вечного города. Какого же памятника заслуживает добрая русская корова, вспоившая своим молоком прекраснейшего сына нашего века!..
В БЕСКРАЙНЕМ НЕБЕ
Вот когда он чувствовал, что летает. Ему принадлежали и синь бескрайнего неба, и легкие светлые облака, и ширь земли далеко внизу. И все это потому, что он держится в воздухе своей силой. А прежде его держала рука инструктора Мартьянова. Да, он так же сжимал штурвал, управлял самолетом, но им самим управляла чужая воля, и он ощущал ее даже в те минуты, когда инструктор не вмешивался в его действия. Нечто сходное он пережил в раннем детстве. Мать учила его плавать в ручье. Она клала сынишку животом на свою ладонь, он шлепал руками, сучил ногами, вода плескалась, обтекала маленькое тело, но все-таки плыл не он, а материнская рука. Так и во всех прежних совместных полетах он летал как бы на чужих крыльях. А сейчас узнал, что значит лететь на своих крыльях, и это было счастье!..
Юрий Гагарин засмеялся, чувствуя сушь обветренных губ, – изнурительно сухое и пыльное лето стояло в Саратове, – и вдруг запел. В стареньком учебном самолете ПО-2, носившем в пору войны смешливо-уважительное прозвище «кукурузник», над бурым кругом маленького аэродромного поля, запел во все горло, но никто не услышал курсанта саратовского аэроклуба, совершающего свой первый самостоятельный полет. Мог ли он думать, что пройдет не так уж много лет, и в кабине космического корабля он запоет над всем миром песню, которая сразу станет знаменитой, лишь потому, что ее пел он, Гагарин, первый человек, проникший в космос.
Но надо садиться. Ему положено сделать всего один круг. Так же как и в том, будущем, полете. Он приземлился красиво и точно, спрыгнул на землю и, стараясь не выдать своего бурного восторга, отрапортовал инструктору Мартьянову:
– Товарищ инструктор летного дела, задание выполнено!
– Молодец, – сказал Мартьянов. – Поздравляю!.. – И тут он дал приоткрыться створкам, за которыми скрывал свои чувства от курсантов, боясь панибратства, потому что сам был еще очень молод, – он шагнул к Гагарину и крепко обнял его.
– Для первого раза совсем неплохо! – сказал, подходя, генерал-майор авиации со Звездой Героя на кителе.
Гагарин видел его, еще когда рапортовал Мартьянову. Но что могло быть общего между генералом авиации, Героем Советского Союза, и скромным курсантом аэроклуба? И вдруг протянулась ниточка. Он вспыхнул и неловко поклонился генералу.
– Какой путь вы себе избрали? – спросил генерал.
Гагарин смешался, и за него ответил Мартьянов:
– Индустриальный техникум кончает, будет литейщиком.
– Хорошее дело, – в голосе генерала прозвучало разочарование. – Хорошее, ничего не скажешь. А только он прирожденный летчик. Мог бы стать классным пилотом.
– Я хочу летать, товарищ генерал! – вдруг звонко сказал Гагарин. – Я ничего другого не хочу!..
– Вон как? – Генерал внимательно посмотрел в открытое лицо юноши, словно хотел запомнить его на будущее. – Как вас зовут?
– Юра, – по-детски ответил курсант и тут же поправился: – Юрий Алексеевич.
– Фамилия?
– Гагарин.
– Хорошая фамилия, княжеская, – усмехнулся генерал.
– Не, мы колхозные, – как во сне произнес Гагарин, и ему показалось, что кто-то иной, далекий, произнес эти слова.
И словно усиливая его странное чувство, генерал поднес пальцы к седым вискам, как делают люди, пытаясь вспомнить забытую мелодию.
– Боже мой! Ведь так уже было… Я слышал, слышал эти слова!..
Гагарин смотрел на генерала и сам неудержимо проваливался в глубь лет. Перед ним было родное Клушино начала войны, деревенская улица, вдруг накрытая адским грохотом, заставившим кинуться врассыпную кур, уток, гусей, поросят, а дворовых псов с воем забиться в конуры. Над крышами изб, едва не посшибав радиоантенны, пронеслись два краснозвездных самолета, и за одним из них тянулся хвост густого черного дыма. Внезапно возникнув, они так же внезапно скрылись, только грохот их еще колебал воздух. Казалось, самолеты сели на картофельное поле за деревней. Все, кто был на улице, кинулись туда.
С околицы слабо всхолмленная окрестность просматривалась далеко, она не имела края и как-то неприметно становилась небом. Самолетов как не бывало. В разных местах простора подымались дымы, но то были костры пастухов, угоняющих на восток смоленские стада, костры беженцев или же то догорали строения, подожженные немецкими зажигалками.
– Улетели, видать…
– К базе своей потянули…
Любопытные повернули назад. Юра остался. Он жадно оглядывал местность, вдруг сорвался и побежал через поле к можжевеловой поросли, за которой в низине лежало болото.
Там они и оказались. Один самолет, целехонький, стоял на твердой земле, другой исходил последним дымком в темной жиже торфяного болота. Видно, его и погасило болотной влагой. Юра подошел совсем близко, но пилоты не замечали его. Старший из них бинтовал своему молодому белобрысому товарищу раненую руку. Тому было очень больно, и, чтобы скрыть это, он на все лады материл гитлеровцев, подбивших его самолет.
– Может, лучше просто поорать, да погромче? – предложил старший.
В ответ прозвучало новое замысловатое проклятие гитлеровцам, которые, так их и растак, за все ответят.
– Больно, да? – спросил старший.
– Чепуха! Кабы не ты, стучаться мне у райских врат.
– Не трави баланду! – сердито сказал старший и тут заметил мальчика. – Эй, пацан, это что там за деревня?
– Это не деревня – село, – застенчиво пробормотал Юра.
– Вот формалист! Ну, село…
– Клушино.
Летчик закрепил бинт, достал из планшета карту. Юре очень хотелось посмотреть, какие карты у летчиков, но он не решился, уважал военную тайну.
– Понятно… – пробормотал летчик. – Тебя как звать?
– Юра… Юрий Алексеевич.
– Ого! А фамилия?
– Гагарин.
– Хорошая фамилия.
– Не, мы колхозные.
– Того лучше! Председатель у вас толковый?
– Ага… – И, вспомнив, что говорили взрослые, добавил: – Хозяйственный и зашибает в меру.
Оба летчика засмеялись.
– Записку ему отнесешь, – сказал старший и, подложив планшет, стал что-то писать на листке бумаги, вырванном из блокнота.
– Дядь, а вас на фронте подбили? – спросил Юра раненого.
– Факт, не в пивной, – морщась, ответил тот.
– А он чего так низко летел? – спросил Юра о старшем.
– Меня прикрывал.
– Как прикрывал?
– От врага оборонял. Это, браток, взаимовыручкой называется.
– Дядь, а когда летаешь, звезды близко видны?
– Еще бы! – усмехнулся раненый. – Как на ладони.
– А там кто есть?
– Вот не скажу. Так высоко мы еще не залетали. А сейчас и вовсе не до звезд. Начнешь звезды считать, тут тебе немец и всыплет.
– Значит, вы звезды считали?
– А тебе палец в рот не клади! Я ихнюю колонну поливал и от снаряда не уберегся.
– Слушай, Юрий Алексеевич, тебе боевое задание, – прервал их увлекательный разговор старший. – Передай эту записку вашему преду. Понятно?
– А вы не улетите? – спросил мальчик.
– Мы здесь зимовать останемся, – пошутил молодой.
– Нам воевать надо, – серьезно сказал старший. – А ну-ка, исполнять! Живо! Одна нога здесь, другая там!
Юра опрометью кинулся выполнять первое в своей жизни боевое задание.
Вечером мать не пустила его со двора. А он не мог объяснить ей, что ему нужно к летчикам. Прочитав доставленную им записку, председатель строго-настрого предупредил: о летчиках никому ни слова. Юра не понял смысла этого запрета, но ведь боевые приказы не обсуждаются. И он молчал.
Чуть свет Юра выскочил из спящей избы и помчался в поле. Он бежал напрямик сквозь мокрый от росы орешник, через овраг, острекался злой осенней крапивой, но все равно опоздал. Летчиков не было. Лишь в темной торфяной жиже сиротливо торчал полузатонувший истребитель.
Юра с грустью поглядел на пепельный кружок костра, на глубокие борозды, оставленные самолетом, унесшим летчиков. А потом, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до утопшего самолета и залез внутрь. Занял место пилота, положил руки на штурвал и… теперь он знал, почему испытанное сегодня при всей своей ошеломляющей новизне на миг представилось повторением раз пережитого. Вот тогда в мертвом, черном самолете почувствовал он небо, полет, крылья, как не чувствовал потом уже ни разу вплоть до сегодняшнего дня…
И в генерале вид этого юноши пробудил забытые воспоминания, и все они сводились к появлению из пустоты полей светловолосого деревенского мальчика, удивительно похожего на пастушка с нестеровской картины «Видение отроку Варфоломею». Он тогда еще подумал об этом сходстве и умилился такому повороту старинного русского предания. В стоявшем перед ним нерослом юноше были те же нестеровские краски, та же, как бы это сказать, внутренняя высвеченность.
А вот Гагарин не узнавал генерала. Раненым белобрысым летчиком он явно не мог быть – волосы на его висках были темными, и уж слишком немолодо изрубленное морщинами загорелое лицо. Но и на старшего летчика, каким он сохранился в памяти, генерал не больно похож. У того голова была круглее, черты лица мягче, нос покультяпистее, и голос совсем другой. Да ведь сколько времени прошло: человек изменился, подсушился, заострился под стать своему определившемуся характеру, а голос в загрубевшей гортани стал устойчивей, ниже, глуше. И, твердо сочтя генерала старшим из двух летчиков, Гагарин спросил:
– А как ваш товарищ?
– Какой товарищ? – не понял генерал.
Вот те раз – неужто и такое можно забыть в круговерти жизни?
– Ну, которого вы прикрывали, – сказал он упавшим голосом.
– Вы чего-то путаете, ваше сиятельство! – рассердился генерал.
– Да ничего я не путаю!
И, забыв о всякой почтительности, Гагарин горячо и сбивчиво принялся оживлять затвердевшую память старого воина. Тот слушал его с интересом, удивлением и вроде бы печалью.
– Да, – вздохнул генерал, когда Гагарин замолк, – жизнь и щедрее, и в чем-то скупее, чем нам кажется. Как называлась твоя деревня?
– Село Клушино. Оно и сейчас так называется.
– Понятно! Теперь я вспомнил. Мне тогда помог другой князь – Куракин из села Куракино…
ВОРОТА В НЕБО
Вот и взята первая высота, имя которой – Саратовский индустриальный техникум. Быть может, это чересчур пышно сказано: высота. Техникум дает всего лишь среднее образование, впрочем, профессию тоже. Ну, скажем, не высота, а ступень. Что же дальше? Можно пойти работать, можно продолжать учебу, теперь уже в институте. Большинство товарищей точно знали свой путь: кто уезжал на Магнитку, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, а иные присмотрели себе место на заводах, где проходили производственную практику: на московском имени Войкова или ленинградском «Вулкане».
Юра Гагарин защитил диплом с отличием, перед ним были открыты все дороги, но когда товарищи спрашивали: «А ты куда?» – он отмалчивался. И не потому, что, подобно былинному витязю на распутье, не знал, куда повернуть коня, а потому, что ощущал мучительную неправду в своем недавно сделанном выборе. А выбрал этот юный металлург не горячий цех, не институт, а Оренбургское летное училище.
Юра знал, что ему не станут чинить препятствий, военлет – профессия благородная, и все же до дня торжественного вручения дипломов об окончании техникума он не подозревал, что у человека может быть так тяжело на душе. Его поздравляли, ему аплодировали, жали руку, желали славного трудового будущего, а он едва удерживал крик в горле: «Остановитесь! Вы ошиблись во мне! Я всех обманул!..»
Да, он всерьез считал себя обманщиком, чуть ли не предателем. Его столько лет учили, кормили, обеспечивали теплым жильем и карманными деньгами, столько сил, терпения, душевной заботы потратили учителя и цеховые мастера, чтобы сделать из него квалифицированного литейщика, и все впустую!..
И тут, как удар под вздох, известие – в Саратов приехал Мастер. Так величали своего наставника, мастера литейного цеха и великого друга, учащиеся Люберецкого ремесленного училища. Это он привел их впервые в горячий цех, ожегший робкие души деревенских пареньков испуганным восторгом.
Что привело Мастера в Саратов и как раз в дни выпуска? Среди окончивших было трое его учеников: Чугунов, Петушков, Гагарин. Может, он рассчитывал выбрать среди них наследника, ведь нужно передать кому-то все, что узнал за долгую жизнь о литье – древнейшем занятии людей. И когда Гагарин услышал, что Мастер требует его к себе, то не выдержал и открылся товарищам.
– Плюнь, не ходи! – сказали одни.
Эти не знали Мастера и не слышали о нем.
– Пойди. Чем ты рискуешь? – посоветовали другие.
Эти кое-что слышали о Мастере. А Петушков отрезал жестко:
– Дело совести!
И Чугунов согласно кивнул головой.
Так считал и сам Гагарин. Но, видать, хочется иной раз человеку опереться о чужую совесть. А этого делать не следует, совесть не берут ни взаймы, ни напрокат.
Впоследствии Гагарин говорил, что никогда так не волновался, как перед встречей с Мастером. Впрочем, он вообще волновался редко, иначе не стал бы Космонавтом-1. Гагарин не хотел, чтобы первый же его самостоятельный поступок ударил по старому сердцу человека, который был так добр к нему. Пусть Мастер сам решает, как ему поступить. Тот молча выслушал сбивчивое признание.
– Видать, ты мне очень доверяешь… – сказал он задумчиво.
Гагарин наклонил голову.
– И все-таки думай сам. Еще недавно ты без литья не мог, а сейчас – без полетов. Уж больно ты переменчив.
– Если не летать, то ладно…
– Обижаешь, Юрий! Что значит «ладно»? Для меня моя профессия – вечный праздник, а ты словно о похоронах… Человек должен только свое дело делать, единственное. Как говорится, «рожденный летать не может ползать».
– Чье это? – вскинулся Юра. – Что-то знакомое.
– Стих. Максима Горького. Про буревестника.
Ворота в небо открылись. Хотя Мастер слегка перепутал ключи.
В ГОРОДСКОМ САДУ
По воскресеньям в Оренбургском городском саду была открыта танцевальная площадка. Мощные, с ржавой хрипотцой звуки вальсов, фокстротов и танго валили из черных громкоговорителей, а музыкальной рубкой служила фанерная будочка на задах вечно пустующей, печальной раковины духового оркестра. Пластинки были старые и заигранные: «Дождь идет», «Цыган», «Рио-рита», «Японские фонарики», утесовские «Сердце» и «Марш» из «Веселых ребят», «Уходит вечер», «Дунайские волны», а из новых одна «Голубка», да и то знатоки утверждали, будто и она старая – только раньше носила другое название: «Палома». Но местные девушки охотно ходили на танцплощадку, ибо тон здесь задавали офицеры и курсанты летного училища, народ подтянутый, строгий и знающий обхождение. Пьяницы и хулиганы боялись нос сюда сунуть. Летчики, не прибегая к услугам робкой администрации и милиционеров, расправлялись с ними по-военному четко, быстро и основательно. Да и вообще, порядки на танцплощадке царили строгие. Во время танца запрещалось курить, толкаться, произносить вслух нецензурные слова; полагалось уступать дамам место на скамейке и приглашать к танцам не свистом или пощелком пальцев, а по всем правилам вежливости. Возле площадки продавалось мороженое, морс, ситро, а крепкие напитки были оттеснены к детскому городку. И штатские кавалеры поневоле смирились со строгим этикетом и даже стали находить в нем вкус.
В тот субботний вечер на площадке преобладали пиджаки и кепки, а вооруженные силы были представлены дородным старшиной и застенчивым лейтенантом-артиллеристом. Голубых погонов, а равно золотых с голубой окантовкой что-то не попадалось. Потанцевав раз-другой с какими-то не очень ловкими партнерами, Валя Горячева и ее подруга собрались уходить. Пусть в нашем рассказе сопровождавшая Валю девушка – рослая, крупной кости, с пухлым, ленивым ртом и почти добела обесцвеченными волосами – так и останется Подругой.
Девушки уже собирались домой, когда возле площадки появились два курсанта с сержантскими лычками: высокий и низенький. Девушки сразу заметили их и напустили на себя равнодушно-рассеянный вид. Курсанты в свою очередь обнаружили девушек, и низенький взволнованно сказал:
– Вот она!
– Которая из двух? – обеспокоился высокий. – Блондинка?
– Нет, другая.
– Ну, слава богу! А я уже испугался… До чего же ты все-таки удачливый парень! – сказал он с завистью.
– Это чем же?
– На друзей тебе везет. Эх, мне бы такого покровителя! – голос прозвучал мечтательно.
– Ты, видать, давно не получал?
– Ладно, везун. Сейчас я тебя познакомлю.
Он широко шагнул, преградив дорогу девушкам.
– Здравия желаю! – ловко козырнул, улыбнулся, поймал длинной рукой плечо своего приятеля и вытолкнул вперед. – Прошу любить и жаловать – отличник боевой и политической подготовки, сержант Юрий Гагарин.
Гагарин коснулся пальцами околыша фуражки, пожал вялую руку высокой, не разобрав ее имени, а потом – сухую, крепкую руку девушки, назвавшей себя Валей.
– Ого, какая сильная рука!
– У медработников должны быть сильные руки.
– Вы врач?
– Нет. Учусь в медицинском техникуме.
– Хорош! – послышался возмущенный голос высокого курсанта. – Сам познакомился, а своего друга и благодетеля не подумал представить.
Гагарин понял, что в очередной раз стал жертвой приятельского розыгрыша, но на этот раз не мог сердиться.
– Познакомьтесь, Юрий Дергунов – отличник по всем статьям, только очень застенчивый.
– Оно и видно! – благосклонно уронила Подруга.
А потом все было, как полагается: танцы без устали, мороженое, ситро. Подруге приглянулся ее высокий, ловкий, веселый партнер. К тому же она любила, когда «красиво» ухаживают. Под этим она подразумевала беспрекословное исполнение разных мелких прихотей: еще палочку «эскимо», еще стакан газировки с сиропом, сигарету «Лайка». Естественно, она отдавала предпочтение погонам хотя бы с одной маленькой звездочкой, на сержантские доходы не разгуляешься, но Дергунов был, по всей видимости, переодетым принцем, он безропотно курсировал между площадкой и ларьком.
Валя поначалу тоже была довольна своим сдержанным кавалером. Человек прямой и строгий, она равно не терпела лукавых околичностей и откровенного нахрапа. Конечно, девушка сразу почувствовала, что нравится курсанту, и была благодарна за почтительное поведение. В отличие от большинства сынов воздуха, он не обнаруживал склонности к высоким скоростям и молниеносному маневру.
Ей было покойно и надежно с молчаливым курсантом, но бес, который со времен прародительницы Евы толкает женщин к опасным поступкам, заставил ее полюбопытствовать:
– А что вы делаете на улице Чичерина? Я вас там часто вижу.
– Отвечать обязательно? – Гагарин улыбнулся.
– Там ваша милая живет? – с ноткой пробуждающейся ревности спросила Валя.
– Да, – глядя ей прямо в глаза, ответил Гагарин. – Там живет моя милая.
– В каком доме? – упавшим голосом спросила Валя. – Я там всех знаю.
Гагарин назвал.
– Неправда! Вот и неправда! Я сама живу в этом доме!.. – И тут до нее дошло признание Гагарина. Так вот почему она встречала его на своей улице.
Смутная радость этого открытия погасла почти мгновенно. Пусть он сказал правду, пусть она сама вызвала его на откровенность, все равно это отдавало ненавистным нахрапом. Смотри ж ты, на вид скромняга, а сразу берет быка за рога. Она ощущала какую-то несправедливость в своих мыслях, но ничего не могла поделать с собой.
Почувствовав, что Валя сникла, Подруга предложила переменить декорации.
– Мы обе помешаны на кино! – сообщила она.
Курсанты переглянулись, и Дергунов сказал с веселым сожалением:
– Рады бы, да капиталы не позволяют!
– Эх вы, а еще сержанты.
– Живем широко, с настоящим гусарским размахом. По два наследства проели. Судите сами – ежедневно пачка сигарет, Юра, правда, не курит, но не знает удержу по части мороженого. Чуть не каждое воскресенье – кино, газировка опять же…
– Хватит травить-то! – поскучнела Подруга.
– У меня есть деньги, – тихо сказала Валя.
– Брать деньги у женщин! – ужаснулся Дергунов. – Так низко мы еще не пали.
– Нам надо пораньше вернуться в часть, – вмешался Гагарин. – У нас завтра соревнования по баскетболу.
– И вы, конечно, тоже участвуете? – усмехнулась Подруга.
– А как же, он наш капитан! – с гордостью сказал Дергунов.
– Хватит трепаться!.. – Подруга властно схватила Валю под руку и повлекла прочь.
– Приходите на стадион! – крикнул Гагарин.
Ему не отозвались.
– Кажется, переборщил ты по части юмора, – сказал он другу.
– Но ведь у нас правда нет денег.
– Можно было как-то иначе сказать… без обиды.
– Тогда возникла бы другая идея. Прогуляться по набережной или посидеть на скамейке в парке. Мое дружеское самопожертвование не заходит так далеко.
– Она тебе не понравилась?
– Блондинка? Она слишком хороша для меня. И не делай мне больно, не говори о ней…
…На другое утро Валя Горячева встала пораньше и побежала к Подруге. Та встретила ее в штыки.
– На стадион?.. Ну можно быть такой наивной! Неужели ты поверила этим трепачам?
– А зачем им было трепаться?
– Чтобы в кино не вести.
– Какая чепуха! Они сразу сказали, что не при деньгах.
– Ладно… Ты видела когда-нибудь баскетбол? Там одни жердилы упражняются. Твоему – самое место!..
Валя никак не думала, что ей может быть так тяжело.
Казалось бы, что тут такого? Малознакомый человек сказал чепуховую неправду. Может, похвастаться хотел, может, скрыть возникшую неловкость. Или просто пошутил, ведь каждому видно, что баскетбол не для него. И стоит ли думать об этом? Кто они друг другу? Встретились – разошлись… Но ведь он приходил на их улицу, она не раз видела его. Растерянная, не понимающая самое себя, Валя почти бежала по пустынным воскресным улицам к стадиону.
Там действительно происходили соревнования по баскетболу между курсантами летного училища и артиллеристами. Большая толпа окружала площадку. Летчики проигрывали, Валя поняла это по крикам болельщиков. Затем она услышала имя Гагарина. И тут же увидела его в высоком прыжке у корзины противника.
– Мне стало очень стыдно и очень радостно, – рассказывала Валентина Ивановна. – Я сразу поверила всему, что он говорил мне, и верила всю жизнь, до последнего дня.
– А он хорошо играл? – спросил я. – Рост не был ему помехой?
– Его выручал прыжок. Он потому и увлекся баскетболом, что у него не было данных для этой игры. Гагарину всегда нужно было что-то преодолевать… Кстати, летчики тогда выиграли. За несколько секунд до конца при ничейном счете они овладели мячом. И тут у артиллеристов нарушение. Штрафной. Курсанты-болельщики дружно ревели: «Откажитесь!» Но Юра, капитан, решил бросать. Вы что-нибудь в баскетболе понимаете?
– Летчикам лучше было держать мяч. Бросок на последних секундах – это слишком ответственно. Тут и у мастеров сдают нервы.
– Но не у будущих космонавтов. Юра примерился, спокойно уложил мяч в корзину, и тут же прозвучал свисток. Там был генерал-артиллерист, он ужасно переживал за своих. «Вот, говорит, чертово везение!» А Юрин начальник поправил его: «Нет, это характер!»
В комнату, дыша мартовским холодом и следя на чистом паркете, ворвались два прекрасных маленьких существа в одинаковых цигейковых шубках и вязаных шапочках – гагаринские дочки.
– Мама, сегодня кино про Виниту!..
Обе похожи на отца, но у старшей это сходство выходит за грань привычного и щемит сердце. Она дарит окружающим не копию, а подлинник отцовской улыбки. Я глядел на Валентину Ивановну, склонившуюся к дочерям, и меня вдруг поразило, что все, о чем я только что услышал, произошло не в давние времена, а всего лишь тринадцать лет назад. Как недолог был срок, в который уместилась вся лучшая жизнь Юрия Гагарина: любовь, женитьба, рождение дочек, служба на Севере, испытания космической учебы, подвиг, всесветная слава, знакомство с миром, широко открывшим объятия гжатскому парню.
Урна с горсткой праха Гагарина замурована в Кремлевской стене. И пусть для миллионов людей Гагарин продолжает жить – его нет, и лучше всех это знает невысокая, стройная женщина, с красивым, нежным и строгим лицом. Судьба была к ней бесконечно щедра и столь же безжалостна. За краткий срок молодости она увидела и небо в алмазах, и бездну небытия, поглотившую самое дорогое. Как выносливо человеческое сердце!
Она живет. Растит дочек, встречается с людьми, отвечает на письма: ей пишут со всего света. В Звездном городке она окружена вниманием и заботой. Но с каким восторгом отдала бы она все это чужое тепло за одно прикосновение того, кто ушел. Особенно трудно бывает иной раз вечерами, когда над Звездным городком распахнуто огромное черное небо в ярких ограненных звездах. Вспоминается так много… Но надо жить. И она живет…
