Текст книги "Диалоги с Дьяволом"

Автор книги: Юрий Лорес

Юрий Лорес
Диалоги с Дьяволом

Действующие лица:

Поэт.

Дьявол.

Женщина в черном.

Старик.

Пять мужских и пять женских масок.

Действие должно происходить:

– На авансцене перед занавесом

– собственно на сцене

– на помосте у задника, имеющем две лесенки по краям.

Пролог

Занавес закрыт. Очень тихо, словно издалека, звучит музыка, постепенно становясь резче, громче, ритмичней, перебивается мужскими криками и женскими визгами. На фоне музыки

Голос

 
Скажи, гусиное перо,
О чем опять скрипишь и стонешь?
Все, что напишешь ты, старо,
Что было сказано, не вспомнишь.
 
 
Тебе, перо, не все ль равно:
Поэмы, кляузы, законы —
Все перечеркано давно.
Все одинаково знакомо.
 
 
И суть не в том, что хочешь ты,
А чья рука тобою правит,
Чей строгий взгляд из темноты
Следит за соблюденьем правил.
 
 
И «быть – не быть» – не твой вопрос.
Но вдруг, бывает и такое,
Что и поэма и донос
Одной написаны рукою?
 
 
И кто-то машет топором:
Наружу сор не выгребают!
То, что написано пером.
Пером, конечно, вырубают.
 
 
Скрипит гусиное перо.
Все, что в строке и между строчек,
Как и положено – старо.
Старо! И только новый почерк…
 

Музыка еще громче. На сцену выбегают маски (нечетные – мужские, четные – женские), кривляются, смеются, визжат, пляшут. Время от времени музыка резко обрывается. Маски замирают в позах, в которых их застала пауза. Одна из масок произносит реплику, после которой пляска продолжается.

1-я маска.

Наша жизнь – больница, где все больные одержимы желанием сменить койку.

Шарль Бодлер.

2-я маска.

Как в грамматике два отрицания составляют утверждение, так и в брачной жизни две проституции составляют одну мораль.

Шарль Фурье.

3-я маска.

Я не знаю, кто произвел меня на свет, что такое мир, что такое я сам, я живу в чудовищном неведении.

Блез Паскаль.

4-я маска.

Нет кары ужаснее, чем нескончаемая работа, без всякой пользы и без надежд впереди.

Альбер Камю.

5-я маска.

Самые возвышенные из наших взглядов, если они каким-нибудь незаконным путем доходят до слуха тех, которые к ним не подготовлены или не предназначены, должны казаться глупостью, а при некоторых обстоятельствах прямо-таки преступлением.

Фридрих Ницше.

6-я маска.

Трудно видеть недостатки нашего века, особенно, когда эти недостатки слабее, чем в прежние времена.

Николай Чернышевский.

7-я маска.

Человеческую личность можно сравнить с атомом, втянутым в водоворот, ибо она большей частью есть рядовой экземпляр среди несметного множества других экземпляров, поскольку убеждения, которые она считает своими, являются просто отражением идей окружающей среды, сообщенных ей ежедневной прессой.

Габриель Марсель.

8-я маска.

Ад – это другие люди.

Жан Поль Сартр.

9-я маска.

Духовный человек отличается от нас, людей, тем, что может выдержать изоляцию. Мы, люди, всегда нуждаемся в других, в толпе: мы приходим в отчаяние, погибаем, когда не уверены, что находимся в толпе, что мы одного мнения с толпой.

Серен Кьерксгор.

10-я маска.

Но если снять маску, становится ясно, что под ней живет все то же человеческое существо: оно страдает, отчаивается, ревнует, способно совершить убийство и принести себя в жертву.

Франсуа Мариак.

Голос.

Традиции всех мёртвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых.

Карл Маркс.

Тишина. Маски замирают. Из правого угла сцены в левый проходит Старик.

Песня Старика

 
Приняла его мать-сыра-земля,
Мать-сыра-земля – комья мерзлые.
Да осталися только черен крест,
Только черен крест, да венок сухой.
 
 
А как гроб несли, грязью чавкали,
Грязью чавкали, слезы лили,
Целовали в лоб, да крестилися,
Да крестилися – руки белые.
 
 
А как он лежал – па груди свеча,
На груди свеча не колышется.
Да за окнами ветер выл да выл,
Ветер выл да выл, как псалтырь читал.
 
 
Кто же будет тебя славить, Господи?
Славить, Господи, имя вечное.
От шедрот твоих Человече жил,
А как помирал – не видал никто.
 

Старик уходит. Маски за ним, в разные стороны сцены.

Занавес

Действие Первое

Комната Поэта: окно, кушетка, два кресла, столик. Поэт и Дьявол.

Поэт

 
И тусклый свет под фонарем,
И мелкий снег в полоске света.
А для кого-то было это
Обыкновенным январем.
 
 
И я сквозь зимнее стекло
Смотрел на темный переулок,
Все вспоминая, как по скулам
Вчера порошею секло.
 
 
А ветер выл, стонал, свистел,
Нес снежный пар на подоконник.
И было смутно, непокойно,
Как будто город опустел.
 
 
Казалось, что моя душа
Металась там, по переулкам,
По подворотням, закоулкам,
Снег, павший наземь, вороша.
 
 
С какой-то дикою мольбой
Кидалась к медленным прохожим,
А вместо добрых слов по коже
Хлестала их колючей мглой.
 
 
И, к небу устремись винтом,
Была метелью, снегом, ветром,
И фонарем, и тусклым светом,
И переулком, и окном.
 
 
И в этом бешеном движеньи
Ее трепало, било, жгло.
Я. глядя в зимнее стекло,
Свое в нем видел отраженье.
 

Дьявол

 
Ты видел отражение свое?
Как зеркала нас вводят в заблужденье!
Ты видел отражение мое,
И более того – не отраженье!
 
 
Ты просто никогда не брал в расчет
Реальность моего существованья.
Но от рождения у каждого свой черт,
Как видно, таково предначертание.
 
 
Я столько лет провел подле тебя,
Невидимо, не поднимая шума,
Что ты порой не узнавал себя
И поступал иначе, чем задумал.
 
 
Да, я твой черт, твой вечный антипод,
Тебе мои, а мне твои черты
Приписывает тот, кто не поймет.
Что ты – не я, а я, увы, не ты.
 
 
И боль твоя мой вызывает смех.
Но как твой смех меня порою душит!
Попеременно мы одерживаем верх,
Не в силах равновесия нарушить.
 
 
Хотя порою за бутылкою вина
Бывало, что и мы сходились в чем-то.
Когда во всем ты слушался меня,
Не приходилось бы пенять на черта.
 
 
В конце концов, не так уж мы чужды,
Чтоб бесконечно друг на друга злиться,
Чтобы открыто встать на путь вражды.
Не проще ль обо всем договориться?
 

Поэт

 
Снега, Снега… Движения осы
Кружение снежинок вдруг напомнит.
В стеклянной колбе снежные часы
Висят нечеловечески огромны.
Вот меры времени: всегда и никогда,
Вес остальные – жалкая подделка,
Часовщиков ничтожная поделка.
Две меры времени: всегда и никогда.
 
 
Как странен мир! Непостижима в нем
Гармония вещей несоразмерных.
Я слышу в пеньи ветра за окном:
Рождение – случайно, смерть – закономерна.
 
 
Ах, если бы местами поменять
Могли «закономерно» и «случайно»,
Неужто перестали бы пенять
На неизбежность их предначертанья?
 
 
Не слишком ли порядок данный прост?
Не слишком ли банально он решен?
Недаром первый детский наш вопрос:
Скажите мне, откуда я пришел?
 
 
Поймите, что еще пройдут года,
Пока другой вопрос для вас найду:
О, если знаете, скажите мне, куда,
Скажите мне, куда потом уйду?
 
 
Две меры времени: всегда и никогда.
Быть может время нас чему-нибудь научит?
Но почему с рожденья меня мучит
Все то же, давнее: откуда и куда?
 
 
Хоть век живи, ответа нет, увы.
На эту тему рассуждают неохотно,
Но почему мы с детства таковы,
Как будто до рожденья было что-то?
 
 
Часам не в мочь двух слов связать: «тик-так».
И разве время нас когда-нибудь рассудит?
Ну, почему мы поступаем так,
Как будто после смерти что-то будет?
 
 
К чему все эти «быть или не быть»
И «суета сует – души томленье»?
К чему мгновение желать остановить,
Коль жизнь и так всего одно мгновенье?
 
 
Две меры времени: всегда и никогда,
В несбыточности – вечность ожиданья.
Урок прозренья и венец познанья
Две меры времени: откуда и куда.
 
 
Неужто головы нам не сносить?
Ужель всему цена – в последний раз?
Я каждого хочу остановить,
Чтобы спросить: «А Вы? А как у Вас?»
 

Дьявол

 
Есть решенье одно всех проблем бытия,
Пред которым вопрос отступаст любой.
Мы оценивать жизнь можем только собой
И отмеривать мир только собственным я.
 
 
Так поставь же себя в самый центр всего.
Лишь отсюда дано непредвзято взглянуть
И решить безошибочно, что и кого
От себя оттолкнуть и к себе притянуть.
 
 
Что один не возьмешь, мы осилим вдвоем.
Остается постичь, опыт жизни копя,
Что мы любим в других отраженье свое.
Что любовь – это лишь узнаванье себя.
 
 
Ах, как жаждем мы видеть везде и всегда
Отраженье свое в отражепьи своем.
Так же в двух зеркалах возникает объем
Только, как ни стремись, не проникнуть туда.
 
 
Крикнешь в душу чужую: «откройся, сим-сим!»
А уверен, найдешь ли дорогу назад?
Отраженье свое мы увидеть хотим,
Лишь каким в своих собственных видим глазах.
 
 
Что нам души чужие! Зеркала, зеркала…
Словно в комнате смеха, себя не узиать.
Искажаемый пляской кривого  стекла,
Ты смеешься, хоть что-нибудь силясь понять.
 
 
И, в себе не уверен, глядишь на себя,
Неумелой походкой плохого актера
Отыскать ты пытаешься место, в котором
Отраженья твои не пугают тебя.
 
 
Ерунда! Будто выход тебе неизвестен:
Не скитаться как тень в разношерстой толпе,
А всегда самому оставаться на месте,
Чтоб одни – от тебя, а другие – к тебе!
 
 
В этом мире уместнее преображаться,
Чем пытаться хоть что-нибудь преображать,
Не гадая, как будешь в других отражаться,
А по собственной воле других отражать.
 
 
И неважно, ничтожен ты или велик,
Если помнишь, что мера всему – ты один,
Отраженьям своим только ты господин
И безличен не более, чем многолик.
 
 
Но, как школьник, в рюкзак напихав безделушек.
От незнанья, куда их девать, оробев,
Ты чужих отражений вобрал в свою душу,
Непосильною ношей влача на горбе.
 
 
Жизнь одна! Горевать – хуже, чем веселиться.
Отраженьям стареть, зеркалам увядать.
Но попробуй представь, каковы будут лица,
Отражения в зеркале не увидав.
 
 
Если б ты не родился? Вот было бы мило!
Где тогда твои дружбы, знакомства, любовь?
Кто их взял бы? Никто? А быть может, любой?
Но ты есть, так иди и владей этим миром!
 

Поэт открывает окно, через которое в комнату проникают маски.

Песня масок

 
Мы снег.
Мы кружимся покуда дует ветер.
Во сне
В деревья, в окна, в стены головой.
С небес
По лесенке спускаясь винтовой.
Свой блеск
Навек теряем в отраженном свете.
 
 
Мы снег.
И наша жизнь лишь взмах крыла над пропастью.
Мы – снег.
И взлеты – это все равно падения.
Нас нет —
Мы просто чье-то белое видение.
На свет,
Как будто ночью мотыльки, торопимся.
 
 
Мы – снег.
Мы друг от друга закрываем звезды.
Мы – снег.
Но кто-то верит вто, что звезды есть.
И мы,
И мы их замерзающие слезы —
Зимы
Мерцание, смятение и месть.
 
 
Мы – снег.
Что любим мы, во что мы верим слепо?
Мы – снег.
И разве перед звездами в ответе?
Мы – снег.
Наш вечный скорбный дух – холодный ветер.
Мы – снег.
Увы, мы слишком тяжелы для неба.
 

Поэт

 
Когда в бескрайнем шествии зимы
Скрывают сумасшествие умы,
Как место отыскать и в том и в этом?
Не быть поэтом или быть поэтом —
Как будто в этом воля есть моя!
 
 
На окнах нарисованная вязь
Имеет ли логическую связь
Помимо той, что мы ей придаем?
Но в мире пребывающий своем,
Иные контуры в окне увижу я.
 
 
Как будто чистые тетрадные листы,
Покуда не исписаны пусты?
Как будто ей, бумаге, все равно
Какое слово – например «окно» —
И где и как начертано оно?
 
 
Возьмем «окно» напишем на окне.
Где, на поверхности оно или на дне?
Что более окно, само окно иль слово,
Которое мильоны окон отразить готово,
А это, настоящее, одно?
 
 
Возможно ли поверить в то, что где-то
Пересекаются мир слов и мир предметов,
Где слово превращается в предмет,
Где беспредметных слов в помине нет,
А так же бессловесных нет предметов?
 
 
Как страшно начертанье слова «Я»!
В котором из миров искать себя?
Один черкнет – не поведет и бровью,
Другой папише г собственною кровью,
И кровь его пойдет бродить по свету.
 

Дьявол

 
Ну вот и мы до сути добрались.
А суть не в том, каков тетрадный лист,
И даже более того – не в слове,
А только в том, что написалось кровью
 
 
На камне, на бумаге, на окне —
Уже имеет отношение ко мне.
Кто кровью пишет – только ли стихи! —
И отделяет чепуху от шелухи,
 
 
Неужто сам не замечает риска
Не отличить поэмы от расписки
И договор со мною заключить?
При этом ничего не получить.
 
 
Но я хочу открыть тебе глаза,
Чтоб ты, со мной судьбу свою связав,
Знал, что гораздо больше обретешь,
Чем потеряешь и вовеки не найдешь.
 
 
О да! Вот это будет договор.
Каких никто не видел до сих пор!
Я дам свободу образам твоим,
До дна попятным только нам двоим.
Кто, как не я, способен оценить,
Как стих поет и как строка звенит,
Как вязь тонка значений точных слов
И как ярка потраченная кровь!
 

Песня масок

 
Полночный алый глаз совы
И звезд кровавое смешение,
Наш мир заверчен на крови —
Пролитии, проклятии, смешении.
 
 
За хлеб спасибо и за кров, Что родились мы и рожаем
И пашу плоть питает кровь
Горячая, чужая.
 
 
Каким богам отдать поклон
За то, что мы живем по правилам,
За этот праведный закон:
Кровь проливай да и проваливай!
Твой век решит судьбу твою
Не разгадать с какою целью.
Быть может, кровь отдашь в бою,
А может быть, в постели.
 
 
Война и плотская любовь
Тебя научат с детства,
Что всех иных ценнее кровь
Из собственного сердца,
 
 
Что можно заслужить покой
И камень к изголовью.
Навеки в памяти людской
Лишь тот, кто пролил много крови!
 

Поэт в кресле. Маски пляшут вокруг него.

1-я маска. Это моя койка! Освободите немедленно!

2-я маска. Вся ваша грамматика, извиняюсь, проституция!

3-я маска. Кто ты такой? Кто произвел тебя на свет?

4-я маска. Отнять у него надежду! Он не приносит пользы!

5-я маска. Все наши мысли – глупость, если не преступление.

6-я маска. Самый большой недостаток всех времен – собственное достоинство.

7-я маска. Примитив! Рядовой экземпляр!

8-я маска. Пока он среди нас, он – в аду.

9-я маска. Сей человек, возомнивший себя духовным, предастся суду толпы!

Маски с визгом бросаются на Поэта.

10-я маска. Сорвать! Сорвать с него маску!

Поэт вырывается из круга масок на авансцену.

Поэт

 
Что ценного осталось в этом мире?
Все покупается не деньгами, так лестью,
Не лестью – так обманом. Хлам престижен!
Кто мнением толпы затравлен и пристыжен,
И как меняется понятие о чести
От уровня дохода, службы и квартиры!
 
 
И, перейдя в разряд вещей никчемных,
Обожжена брезгливостью, презреньем,
Душа моя другую ищет душу.
Но все спешат, никто не хочет слушать.
И одиночество мое – проклятье и спасенье,
Ведь душу людям продавать страшней, чем черту.
 

Занавес

Занавес закрыт. Музыка – вальс. На авансцене, справа, появляется женщина в длинном черном платье.

 
Женщина в черном.
Белой, белой бахромою,
Черным, черным, черным лаком…
Свет нигде не смешан с тьмою,
Не бывает полу-мрака.
Шаг – и я в полоске света,
Шаг еще – во тьме кромешной.
Мир поделен на два цвета:
Жгуче-черный, бело-снежный.
 
 
Сколько ниточке ни виться —
Обозначены пределы.
Где-то ей остановиться
В черном поле или белом?
 

Переходит в левый угол сцены. Появляются четыре женские маски и кружатся под музыку.

 
Женщина в черном.
Все кружат и кружат снежинки.
Холодные, белые, хрупкие.
На бледном лице проступают прожилки —
Ты щуришь глаза близорукие.
 
 
Я тоже могла бы вступить в хоровод,
Но черен мой цвет, а плоть горяча.
Навстречу протянешь мне руку – и вот
Ладонь прожигаю твою до плеча.
 
 
Вес кружат и кружат. В печали, в весельи
Они одинаково кружатся,
На жесткой земле постилая постели —
Снежинок замерзшие лужицы.
 
 
Похожи их лица, движенья, слова,
Порой друг от друга их не отличишь.
Лишь взглядом ко мне прикоснешься едва
И вмиг ослепленный навек замолчишь.
 

Скрывается за занавесом.

4-я маска. Он говорил со мной

6-я маска. (тише) Со мной

8-я маска. (еще тише) Со мной

10-я маска. (совсем тихо) Со мной

4-я маска. Он обнимал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. И называл судьбой

6-я маска. Судьбой

8-я маска. Судьбой

10-я маска. Судьбой

4-я маска. И целовал меня

6-я маска. Меня

8-я маска. Меня

10-я маска. Меня

4-я маска. Как хорошо мне было с ним вдвоем

6-я маска. Вдвоем

8-я маска. Вдвоем

10-я маска. Вдвоем

4-я маска. Я засыпала под его рукой

6-я маска. Рукой

8-я маска. Рукой

10-я маска. Рукой

4-я маска. Но он все время думал о своем

6-я маска. Своем

8-я маска. Своем

10-я маска. Своем

4-я маска. Он был со мной, как будто не со мной

6-я маска. Со мной?

8-я маска. Со мной?

10-я маска. Со мной?

Кружась, уходят. Занавес открывается. Комната Поэта. Поэт – в кресле. Женщина в черном сидит на помосте у ладпика. Поэт к ней спиной.

Поэт

 
Кружит, кружит, кружит снег.
Метет, метет.
Ни следов уже не видно, ни дорог.
Эта комната моя, как островок.
И поет…
Чей-то голос мне послышался во сне.
 
 
Чей-то голос, чей-то голос за стеной,
Чей-то голос над моею головой.
Чей-то голос слышен мне едва-едва,
Звуки плавно превращаются в слова.
 
 
Чей ты голос? Имя назови твое.
Мы с тобою в этой комнате вдвоем.
Мы с тобою в этой комнате одни
Вес столетия, вес годы и все дни.
 
 
Кружит, кружит, кружит снег,
Метет, метет…
Чей-то голос мне во сне
Поет, поет.
Ни следов уже не видно, ни дорог.
Я один, и голос этот одинок.
 
 
Ты не прячься, ты со мной заговори.
Если что-то не услышу – повтори.
Непонятны и чудны слова твои.
Назови себя, не бойся, назови.
 

Женщина в чёрном

 
Как звали меня изначально, в ночь после рожденья,
Когда испеченная Словом Господним земля пахла так, будто свежий пирог?
И что началось для меня – восхожденье иль грехопаденье?
Я дверь отворила и, воздух глотнув, переступила порог.
 
 
И голову пряча в ладони от Божьего гнева,
Бежала я прочь по горячей и влажной земле.
И голом твой в уши шептал мне: «О! Ева! Любимая! Ева!»
Твой голос мне в уши шептал, но, быть может, не мне.
 
 
Я помню, что после меня называли Марией.
Названия помню тех мест: Вифлеем, Назарет и Магдала.
Волхвы мне даров не дарили, судьбы не гадали,
Но звезды далеких миров мне лицо озарили.
 
 
О, если б все беды мои от людей оставались сокрыты?
Но снова, босая, на грешную землю ступаю.
Нашелся чудак, называвший меня Маргаритой —
Достаточно было имен – я иных не желаю.
 
 
Достаточно было времен – я иных не желаю.
Душа отболела – пускай и твоя отболит.
Ты ищешь меня. Ты не можешь иначе – я знаю.
Ты ищешь меня, за меня принимая Лилит.
 

Уходит. Поэт оглядывается на помост, но никого не видит. Появляется Дьявол.

Поэт

 
Кто был здесь? Только что… Незримый, еле слышный…
А я не удержал. Как глупо и нелепо!
Всего земного радостней и выше,
Казалось мне, меня коснулось небо.
 
 
Что в этой жизни жизнь? Прикосновенья
К природе, к людям, к разуму и счастью.
Прикосновений краткие мгновенья,
Продлить которые не в нашей власти.
 
 
И слава богу! Не пресытиться плодами,
Не преломить касаясь, не нарушить.
В руках у нас все то, чем обладаем,
В конце концов становится игрушкой.
 
 
Но я запомнил все, чего касался
Дыханьем, пальцами, губами и глазами.
Коснулся – и прошло. Но тонкий след остался,
А значит, я живу и твердо это знаю.
 
 
Живу и жду иных прикосновений
Иль тех же самых – были бы случайны.
И в том, что не владею, не было б сомнений,
А значит, не желаю знать чужие тайны.
 
 
Живу и жду, и верю – не напрасно.
Но не скажу, каков бы ни был случай:
Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!
Немедленно прекрасное наскучит.
 
 
Живу и жду, и верю, как умею,
Что каждая душа когда-нибудь проснется.
Но я прекрасного коснуться не посмею,
Пока оно ко мне не прикоснется.
 

Дьявол

 
Кто был здесь? Как тебе сказать? Не больше и не меньше,
Чем знаешь ты, наслышанный о чем-то,
Всего лишь женщина, поверь, всего лишь женщина.
Как все, кто состоит в союзе с чертом.
 
 
И так же душ хозяйка полновластная.
И я, как черт, прекрасно понимаю,
Что женщины есть выражение прекрасного,
Когда целую их и обнимаю.
 
 
Я тоже помню чудные мгновенья,
Которых в жизни у меня хватало.
Но мало мне одних прикосновений
И женщинам, как видно, тоже мало.
 
 
Зачем она была? Яснее ясного!
Страдая не любя. Любя – опять страдая.
Как женщину, постичь прекрасное,
Увы, нельзя, не обладая.
 
 
Извечно обладанье значило успех,
И в качество переходила численность.
А женщины всегда любили тех,
Кто понимал их полную бессмысленность.
 
 
И если быть серьезным, между нами,
В разряд прекрасного не входит ли постель?
Ведь ты глядишь на мир открытыми глазами,
А женщины подглядывают в щель.
 
 
Мы случаи не будем трогать частные.
Пренебрежем, не относя к разряду числ.
Есть в женщинах бессмысленность прекрасного,
Его обезображивает смысл.
 
 
Кто был здесь? – ты спросил. Всего лишь женщина.
Или само прекрасное? Прекрасные черты.
Была, ушла – не больше и не меньше —
Когда не поняла, что хочешь ты.
 

Поэт

 
Что я хочу? Услышать снова голос,
Запомнить, передать его стихами.
А за окном метель не утихает,
И на земле пустынно, снежно, голо.
 
 
Летят снега, как искры от костра,
Как будто пламя тянет руки к небу,
Как тянут звук далекого молебна,
Поет метель с утра и до утра.
 
 
Поет метель и мечется в окне,
Как будто тени бегают в огне.
И эта мочь – все через край, все чересчур.
Итак, вопрос: чего же я хочу?
 
 
Стою и знаки на окне черчу:
Антарес, Сириус, Капелла, Альтаир.
О, как бы ужаснулся мир,
Когда бы вдруг узнал, что я хочу!
 
 
Я заблужусь в узорах на окне,
Я на крылатом улечу коне.
В смешеньи звезд и снежного огня
Который век не достает меня.
 
 
Что я хочу? Стою и хохочу.
И это отражение мое
Терплю, как поражение свое.
О, если бы я знал, чего хочу!
 

Песня масок

 
Танцевать, танцевать до упаду
От рожденья до судного дня.
По Адаму и Еве родня
Мы друг другу меж войн и парадов.
 
 
Чтоб не слышать, как время спешит,
Мы шагаем со временем в ногу.
И снежок, что следы порошит,
Как посланник от мира иного.
 
 
В пашем ганце и смерть и любовь.
Пусть обнимутся истина с ложью.
Как смешалось сияние лбов
С белизноюу хоженной кожи.
 
 
Танцевать, танцевать, до упаду.
Если пить и любить – так до дна.
Просто жизнь нам досталась одна —
Ну порадуй себя, ну порадуй!
 
 
Потому что все наши дела
До смешного похожи на танец.
Те же души и те же тела,
Тот же блеск, а точней, тог же глянец.
 
 
В этом чапцс и смерть и любовь,
И кружение белого снега,
Словно сорок библейских хлебов
Безнаказанно падает с неба.
 
 
Танцевать, танцевать, до упаду.
Мы вдвоем: я – один, ты – одна.
Роль заучена, сцена видна.
Ну скажи, почему ты не рада?
 
 
Ради бога, не надо огня —
Никакой из огней ни к лицу нам,
Словно кто-то глядит из окна,
Под которым мы вечно танцуем.
 
 
Все равно только смерть и любовь
В сочетаньи становятся жизнью
И теряет рассудок любой,
Отраженный оконною призмой.
 
 
Танцевать, танцевать, до упаду,
Осторожно потрогать карниз
И не выдержать долгого взгляда.
Задыхаться от крика «не надо!»,
Танцевать, танцевать… Oтвернись.
 

Занавес