Текст книги "Учительница нежная моя"

Автор книги: Юрий Лузанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Стоп, ведь Викин парень – из видеосалона. Зацепка!

Ирина выскочила из-за шторки и чуть не споткнулась о черную кошку.

– У вас справочник организаций есть?

– 80-го года, – пролепетала Викина мать. – Как раз перед Олимпиадой купили.

Ирина досадливо махнула рукой.

– Где у вас телефон?

– В коридоре.

Ирина быстро набрала домашний номер.

– Папа, какое счастье, что ты еще не спишь. Не знаю, когда буду. Подожди! Лучше достань сейчас наш новый телефонный справочник и продиктуй адреса видеосалонов… Взял? Отлично!.. Сколько? Шесть?… На Подоле и на Воронино не надо. Давай те, что в центре!

Через две минуты у нее был клочок бумаги с четырьмя адресами. Она посмотрела на часы. Начало двенадцатого ночи. Одна надежда, что ББ смотрит по телику какую-нибудь спортивную трансляцию.

Увы, ББ, он же учитель физкультуры Борис Борисович Фоменко, уже спал. Разбуженный физрук стал недовольно урчать в трубку, что она с ума сошла, завтра у него четыре урока.

– Боря, дорогой, срочно нужна твоя помощь. Твой «Москвич» на ходу?

Фоменко звучно зевнул в трубку.

– Ну ты, Ира, и вопросы задаешь на ночь глядя.

– Не томи.

– "Москвич" на ходу, а как же. В прошлые выходные за грибами на нем гонял. Собрал ведро белых, два ведра маслят…

– Боря, я тебя очень прошу, скорее приезжай!

– К тебе?

– Нет.

Ирина быстро назвала ему адрес и в двух словах изложила суть дела. Борисыч еще немного поворчал и пошел одеваться.

Мужик он был хоть и хитроватый и себе на уме, но неплохой. Да и детей любит. Недаром школяры от него в восторге: кинет мячик – играйте в футбол хоть до опупения. Ни нормативов, ни тупой беготни по кругу.

Минут через десять он затормозил у подъезда. Вылез из машины, коренастый, с ухмылкой доброго бульдога. В кепке и плаще, из-под которого торчали спортивные штаны с выпуклыми полосками.

Ирина с Викиной матерью поскорее нырнули к нему в «Москвич» (начинался дождь) и отправились колесить по городу. Пока ехали, ББ все цокал и сокрушался, что молодежь не та теперь пошла. Мол, раньше все спортом занимались, книжки читали, а сейчас что? Пиво, дискотеки, от армии бегают.

– Не все, – глядя на слизывающие воду дворники, возразила Ирина Леонидовна. – Да и нормальных увлечений сейчас хватает. Брейкданс, например.

– Да ну. Да не…

ББ пустился аргументировать свое мнение. Ирина Леонидовна напомнила, что прямо по курсу первая точка. Он кивнул и затормозил у видеосалона.

Ирина и Викина мать вышли. Дождь усилился. Перепрыгивая через лужи, они подбежали к серому зданию и заглянули в безжизненные окна. Подергали дверь. Подошел ББ, гулко замолотил по ней своим спортивным кулаком.

– Поехали дальше.

Второй адрес дал надежду: окна мерцали. Но толстый хозяин видеосалона впервые слышал о Вике. И явно это был не тот, кто им нужен. Толстяк пригласил их досмотреть какой-то ужастик. ББ не отказался бы, но надо было ехать.

До третьего видеосалона они добрались через шесть минут, Ярко светились задернутые шторами окна, изнутри просачивалась томная музыка.

Им открыл кудрявый детина с толстыми губами. Ирине Леонидовне показалось, что она его уже где-то видела.

– Где Вика? – спросила она, входя.

За ней в салон нырнула Шканина.

Детина попытался загородить им путь.

– Вы кто такие?

Но они уже увидели всё.

На столе над нехитрой закуской (плавленые сырки и шпроты) высилась бутылка водки. В кресле, задрав на стол голые ноги, спала Вика. Бесстыдно короткие полы халатика едва прикрывали ее чертову задницу. А напротив другая задница, уже совершенно неприкрытая, маячила на выпуклом экране телевизора. Там лоснилась и пузырилась киношная оргия.

– Ах ты паразит! – прогрохотал в дверях ББ.

Толстогубый попытался скрыться через второй вход, но физкультурник быстро его настиг. Увернулся от кулака и опрокинул совратителя самбистским приемом. С удовольствием заломил ему руку.

Ирина Леонидовна одернула Викин халат. Та даже не шевельнулась, была чудовищно пьяна. Ее мать кинулась к ней с причитаниями – Викуля, золотце, ну что ж это такое…

А Борис Борисыч тем временем ввинчивал скулящему эротоману в самое ухо:

– Ну ты и гад. У меня друг в милиции, устроит тебе сладкую жизнь, мало не покажется. – И тихо прибавил: – Слышь, парень, где такое кино достал?

Fructus temporum

27 октября 1989. Выпуск программы «Взгляд»

В телепрограмме «Взгляд» выходят сюжет «Как Вы относитесь к кооперации?» и фрагмент документального фильма «Каждому по труду». Показаны телеопрос «Может ли кооперация вывести страну из экономического кризиса?» и репортаж о митинге против кооперации в Лужниках.

9.

Пролетели три дня. Вика Шканина как ни в чем не бывало ходила в школу. Хотя нет, кое-что изменилось. Она стала вести себя вызывающе. Норовила дерзить. Ирина Леонидовна пропускала это мимо ушей.

А потом грянул гром. В тот день Ирина устала адски – выдержала набег безликого, как кагэбист, посланца из районо, который, словно неживой, отсидел на задней парте три урока. Затем дома пришлось проверять сочинения у двух классов. Голова пухла от одних и тех же шаблонных повторялок: "Образ Печорина говорит нам о типичных чертах русского дворянства первой половины 19 века, неспособного к реальному делу и к настоящей борьбе…"

"Борьбе с кем? За что? Почему они это пишут? – морщилась Ирина Леонидовна. – Но ведь не придерешься. Ведь это мы сами их этому научили. Мы вбили в их несчастные головы всю эту муть".

Она так устала, что не пошла в душ и завалилась спать не раздеваясь. Но не успела погасить свет и преклонить голову на холодную подушку, как в дверном проеме призрачно замаячила фигура отца. Он стонал и поскуливал.

– Ирочка, мне плохо. Встал в туалет и чуть не упал. Голова кружится, язык еле ворочается.

Ирина зажгла свет и с испугом посмотрела на трясущегося родителя. Усадила его на свою кровать, померила давление.

– 180. С ума сошел!

Словно это он сам себе нагнал, накачал.

Вызвали скорую. Врачи затвердили про госпитализацию, отец уперся, что никуда не поедет. Они сделали ему укол магнезии и прописали лекарство.

Когда скорая уехала, Ирина и отец долго не могли уснуть. Она поглаживала его руку. Как вечность, тикало время. Они говорили, говорили. Слова лились, как текущая вода, сами собой – о прошлом, о будущем, о неопределенном настоящем. Он всегда избегал разговоров о ее личной жизни и возможной семье, но сейчас в намеках и экивоках подобрался к этой теме. Рассеянно завздыхал о пустоте в доме, о бессмысленности жизни, в которой нет главного.

Он отчаянно сжал ее руку. Ее это испугало.

– Может, ты зря отказался поехать в больницу?

Отец замотал головой:

– Мне уже хорошо. Нехорошо в другом месте.

Он приложил руку к груди. Она поняла, что он имеет в виду.

К ним, помахивая хвостом, подошел Ким. Начал лизать по очереди руки…

Утренний будильник словно подорвал ее гранатой. Но она тут же снова провалилась в сон.

Очнулась лишь через час, после бодрого чириканья отца.

– Ирочка, ты на работу не опоздаешь? Здравствуй, страна геро-оев!..

Как будто не к нему ночью приезжала скорая.

Она полоумно уставилась на часы. Стрелка подползала к восьми.

– Боже мой, через десять минут у меня урок! Ким, хоть бы ты разбудил.

Растянувшийся на ковре ирландец и ухом не повел, лишь философски приподнял веко. Умный паршивец дал понять, что здоровый сон – высшая ценность по сравнению с каким-то там уроком…

На третьей перемене ее вызвали к начальству.

– Коняева рвет и мечет, – доложила дежурная по школе, миловидная девятиклассница, у которой были хронические проблемы с запятыми.

Ирина почему-то решила не спешить. Расчесала густые волосы, отбросила их назад. Неторопливо сложила стопку контрольных по русскому языку. Забросила на плечо сумку и вышла из класса.

Завуч по учебной работе Вера Ивановна Коняева была классической школьной сволочью. Она, как курок, постоянно находилась на взводе, и разряжалась по малейшему поводу. Это была машина по производству ора. Хотя и в минуты затишья она была ненамного милее.

Ее густо напомаженные губы всегда брюзгливо подергивались. Несимпатичное лицо венчала шапка проволочных волос – этакая стоячая куча. Коняева была низка, но крепко сбита, как лошадь-тяжеловоз. Ее короткие ноги грубыми обрубками торчали из-под бурой юбки.

– Вера Ивановна, звали?

Ирина отчаянно попыталась придать голосу оттенок ласковости. В душе она надеялась, что в кабинете будет кто-то еще. Но Коняева была одна. Она нетерпеливо вышагивала по своему кабинету.

– Наконец-то! – саркастично всплеснула она руками. – Сколько я должна вас ждать?

– У меня был урок.

– Он давно закончился!

Ирина решила помолчать. Авось дура выкричится, осипнет, и тогда можно будет под благовидным предлогом (занятия же) закруглить беседу.

Но вскоре стало понятно, что быстро вырваться из этих лап не удастся. Коняева задолдонила про дисциплину на ее занятиях, про успеваемость.

– На каждом совещании – Хаплов и Овчаренко, Хаплов и Овчаренко! Постоянно срывают ваши уроки! Когда наконец вы соизволите навести порядок?.. Я уже молчу о вашем пятом А! Он совсем отбился от рук. Особенно вызывающа эта история со стенгазетой. Этот ваш так называемый редактор, как его…

– Маляренко.

– Маляренко! Это же ужас какой-то! Эти его скрещенные флажки – форменное издевательство! И это стегназета к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции! А если бы её увидел кто-то из районо?

– А что не так во флажках?

– Вы еще спрашиваете?!

Завуч вышла на проектную мощность ора, который полился потоком.

Ирина покосилась на часы. Её урок уже давно начался, а Коняка только входила в раж. Ирина постаралась подумать о чем-то хорошем. Например, о том, куда они с Кимом сегодня пойдут гулять. Давно в парке не были. Надо захватить косточку, потренировать его командам. А то скоро от рук отобьется, нельзя будет с поводка спустить.

Кима ей три года назад подарила подруга. Она уехала на ПМЖ и в слезах притащила Ирине годовалого пса. Ее муж наотрез отказался везти псину в Штаты.

Ким сразу стал в семье своим. Ирина ради него начала рано вставать. Отец баловал его, как ребенка – подкармливал со стола, позволял забираться на диван. Когда Ирина начинала ругаться, он многозначительно вздыхал: "Расходую на него нерастраченную любовь к внукам".

В общем, пса они обожали. Ким был умный, ласковый и почти ничего не грыз. Лишь когда с ним давно не играли, мог прихватить ножку стола. Привлекал внимание.

– Чему вы улыбаетесь?!

Окрик Коняевой вернул её к реальности.

– Это, по-вашему, смешно?!

Перед глазами Ирины Леонидовны трепетало что-то похожее на парус. "Белеет парус одинокой в тумане моря голубом…"

Но это было не в далеком тумане, а близко. Перед ней свирепо реял какой-то листок, который сжимали жирные пальцы Коняевой.

– Полюбуйтесь!

Ирина с недоумением взяла его в руки. Корявый почерк человека, редко излагающего мысли на бумаге.

Я, Шканина Ангелина Васильевна, сообщаю, что моя дочь Виктория Шканина, ученица 9-Б класса, совращена гражданином Дамбовым, ввиду чего находится на третьем месяце беременности. Виновная за это, помимо гражданина Дамбова, считаю, что учительница русского языка и литературы Стриж И.Л.

Ирина поморщилась.

– Что за чушь?

– Это я у тебя хочу спросить!

– Ничего не понимаю.

Коняева вырвала листок.

– Что у тебя с этой Шканиной? Ты в ее классе уроки ведешь?

– Веду. Но при чем здесь я? У них Фролова классная.

– С Фроловой я разберусь. Ты за себя говори. Как это все понять?

Коняева снова затопала и закричала, Ирина плохо воспринимала. Перед глазами расплывалось скуластое лицо Викиной мамы, затравленной жизнью тетки. Что это ей взбрело в голову? Зачем?

Она вздрогнула. Теперь Коняева трясла перед ее носом знакомой толстой тетрадкой. Загнутый уголок, перламутровая обложка в узорах.

– А вот это, уважаемая Ирина Леонидовна, совсем из ряда вон! По этому поводу, милая моя, не то что на школьном педсовете, но и на городском можно вопрос поднять…

Коняева пыхтела, вздымая барельефный бюст, будто штангист перед решающим рывком снаряда.

Ирина густо покраснела. Это был ее личный дневник. Как он попал к этой мымре? Она заглянула в свою сумочку, ощупала вещи. Дневника не было.

Ее мысли, самые сокровенные чувства измяло своими погаными пальцами-червяками это существо.

– Какое счастье – любить своего ученика, любить по-настоящему, как в великих романах, – прокрякала завучиха, саркастично цитируя ее дневник. – А-я-яй, Ирина Леонидовна, не ожидала от вас такого. Чего-чего, но тако-ого!

Коняева с видом святоши воздела руки.

В голову Ирине словно молотом ударили. В висках застучало часто, секундомерно.

– И я от вас такого не ожидала, Вера Ивановна, – сказала она. – Я всегда знала, что вы…

– Ну-ну, договаривайте. Вы же у нас такая откровенная! Особенно в мечтах об утехах со своим учеником. Я так и представляю его упругие бедра, худые, но крепкие плечи, от него веет теплом и.... Как там это у вас, эээ, словечко такое… А, вот: веет теплом и отзывчивостью. Хо-хо! Подумать только, какая прелесть наша учительница. Дай вам волю, вы у нас в школе содом устроите.

Ирина вырвала у нее тетрадь.

– Товарищ Коняева, теперь ответьте: какой будет ваша плата воровке? Медаль? Рекомендация к поступлению?

Коняевой набычилась. Уперлась в стол, распластав по полированной поверхности жабьи бородавчатые руки.

– Будешь огрызаться, шалава? Да ты ползать у меня в ногах должна, чтобы я тебя простила.

Ирину как ледяной водой окатило. И тут же стало все равно. Легко. Она почувствовала себя так, словно ее выпустили из вонючего барака на свежий воздух.

– Я свободна, – прошептала она.

– Ась? – перегнулась через стол Коняева, приставив к уху ладонь. – Никак прощения просишь?

– Да пошла ты!

Ирина выскочила из проклятого кабинета. За дверью рванулся кобылий топот – Коняева неуклюже столкнулась со стулом. Дебилка, похоже, решила ее преследовать.

Ну что ж, давай. Ирина ухватила увесистый дырокол с пустующего стола секретарши и плотно насадила его на дверную ручку. Заблокировала дверь намертво. Она затряслась, завибрировала. Коняева ломилась на волю, истерично кудахтала:

– Открой, сволочь!

Но Ирины в приемной уже не было. Она направлялась на четвертый этаж, где у десятого Б шел урок алгебры.

Миновав стенд «Навстречу 45-летию Великой Победы», у кабинета математики она замедлила шаг. Еще раз перепроверила свои ощущения.

Заглянула в кабинет. Тучная математичка Нина Васильевна, похожая на конферансье из «Обыкновенного концерта», вопросительно отняла мел от доски.

– Прошу прощения, Нина Васильевна.

Ирина быстро окинула взглядом класс.

– Наталья, выйди на минуту. Да не Гудкова, – остановила она смуглую дылду, вечную троечницу. – Ласкина!

Дернув стрекозиными ресницами, комсорг класса Наташа Ласкина изящно выпорхнула из-за парты.

Аккуратно прикрыв дверь в класс, она уставилась на Ирину Леонидовну. Заправила за ухо светлую прядь. От нее вкусно пахло мятной жвачкой.

– Ты ничего мне не хочешь сказать?

Девочка изобразила удивление.

Ирина Леонидовна вытащила из-за спины тетрадь со своим дневником.

– Зачем, Наташа?

Шея школьницы пошла розовыми пятнами. Она тяжело задышала, дернулась в класс.

– Постой! – Ирина схватила ее за руку. – Это ради медали?

– А вам какое дело? – окрысилась Ласкина.

Ирина оттолкнула поганку.

– Пошла вон.

И поспешила назад. Мимо все того же стенда «Навстречу 45-летию…». Мимо бункера военрука по кличке Челюсть, где тот, по слухам, прятал старые книжки, восхвалявшие генералиссимуса. Она с ненавистью бахнула кулаком по стальной двери бункера. Да пропадите вы все!

Стремительно сбежала на первый этаж, распугивая, как голубей, редких прогульщиков уроков. Влетела в канцелярию.

Через две минуты на столе белело ее заявление об уходе.

Fructus temporum

9 февраля 1989, письмо девятиклассницы в «Учительскую газету»:

«Я – старшеклассница, закончила девять классов. Что мне дала школа? Я вот сравниваю с образованием Джейн Эйр и героинь других романов – эти девушки умеют всё: культурно разговаривать, вести себя в обществе, за столом. Умеют хорошо рисовать, вышивать, играть на музыкальном инструменте. Знают иностранный язык.

Что умею я? У нас были уроки труда, но я не умею шить. У нас были уроки музыки, но я не знаю даже музыкальной азбуки. У нас были уроки рисования, но я не умею хорошо рисовать. У нас есть уроки французского, но я не знаю так хорошо этот язык, чтобы читать или говорить на нём. Я не умею танцевать. Я не умею пользовать столовыми приборами (в столовую у нас в школе галопом бегут). Я не могу в обществе свободно говорить о литературе, о музыке, об искусстве. Вы подумаете, что я неуч. Нет. Я хорошистка. Имею четвёрки и пятёрки. Но почти все мы такая серость.

Я не знаю, что я могу предложить. Но я бы не такое хотела получить образование. Я поступлю в институт, но и после его окончания получу диплом – кусочек бумаги и всё».

10.

Дорогой, милый Ясик! Извини, я целых две недели не писала. Ну, правда, не было времени. Просто совсем. Семинар за семинаром, а тут еще коллоквиум свалился. К тому же я хочу поднапрячься, чтобы сдать зачеты автоматом и приехать к тебе на присягу. Вот!

Да, и еще я хожу на гитару (я тебе писала). Семен прекрасный учитель и замечательный человек. Меньше чем за месяц я уже освоила все азы. Пальцы затвердели, появилась крепкая хватка на аккордах. Семен говорит, что я очень способная, и вообще умница. Представляешь? Вот только к Цою и бардам он меня совершенно не подпускает. Требует развивать беглость – отсюда упор на переборы и классику. Я уже могу довольно сносно пропиликать «Серенаду солнечной долины» и "Шербургские зонтики». Но я пока еще ребенок рядом с Семеном! Слышал бы ты, как он выдает «Джипси Кингс»! Просто Бог.

А еще Семен потрясающий эрудит. Он знает все – о природе, о физике и химии, вообще о мире. И еще, мне кажется, он обладает сверхспособностями. Например, недавно он внимательно изучал мои ладони и зрачки. И посоветовал поменьше есть углеводы. Я его послушалась и перестала есть хлеб. И представляешь, стала лучше себя чувствовать! Головные боли ушли, утром встаю бодрая, сил полно.

Кстати, завтра ровно месяц, как я стала заниматься с Семеном. По этому случаю он обещал угостить меня настоящим французским вином! Где он его достал? Я просто балдею! Даже удивляюсь, почему он до сих пор не женат. Ему ведь уже 30 лет. У него черные усы и красивая спортивная фигура. Уверена, у него множество поклонниц.

Как ты, Ясенька? С тобой все хорошо? Скучаю без тебя.

Ой, опять мать не вовремя зовет! Ну что там еще?

Ладно, закругляюсь…

Ярослава накрыла тоска. Затуманила всю душу. Как в кисельной мгле, бродил он среди чужих людей, словно путник, заплутавший в дремучем лесу средь незнакомых деревьев. Была б воля, Ярослав вышел бы из казармы и пошел, куда глаза глядят.

Но предаваться унынию было некогда. Он вытащил из тумбочки иголку с ниткой. Надо было пришить белый подворотничок.

Перед ним возник сержант Боков.

– Боец, сгоняй в лабаз за сигаретами.

"Лабазом" все называли магазинчик на территории части. В нем можно было разжиться продуктами и кое-какой бытовухой вроде мыла, ваксы и сигарет.

Боков сунул ему рубль, мятую бумажку цвета жухлой листвы. Ярослав попытался увильнуть.

– А если меня остановят?

– Не остановят. Сегодня день рождения у начштаба, почти все шакалы-офицеры там.

– А если нарвусь на дежурного?

– Это твои проблемы, боец, – начал терять терпение Боков. – Время пошло!

Пришлось отложить шитье. Одевшись, Ярослав выскочил на улицу.

Влажные сумерки повисли среди угловато-бездушных казарм. На улице, насколько хватало глаз, никого не было. Похоже, все офицерье и впрямь загуляло на именинах начальника штаба.

Путаясь в длиннополой шинели, Ярослав зарысил от казармы к казарме, от курилки к курилке. На всякий случай держался поближе к разлапистым елям и агитационным стендам. Он удачно преодолел путь до лабаза. Купил Бокову сигареты, а себе пару тетрадок и несколько почтовых конвертов. Сунул все это в приемистый карман шинели и отправился обратно.

Впереди было открытое пространство между магазином и казармой. Он его почти покрыл, когда дверь штаба отворилась, и в проеме блеснули хромовые офицерские сапоги.

Уже нырнув в строй между елками, Ярослав беспокойно оглянулся: заметил?

Офицер сбежал по ступенькам и скорым шагом направился в его сторону, на ходу оправляя повязку дежурного. Похоже, засёк. К тому же Ярославу показалось, что это его родной начальник, командир четвертой роты Зотов. Неприятнейший тип. Только этого еще не хватало!

Рвать к казармам было нельзя – пространство там хорошо просматривалось. Ярослав метнулся в сторону спортплощадки. Побежал вдоль турников, обернулся.

Фигура офицера неотступно маячила сзади. Теперь Ярослав уже не сомневался, что это его ротный. Он на скорости обогнул спортплощадку. Впереди тянулся спортгородок, за ним серел забор части. Проломившись сквозь кусты, Ярослав очутился на полосе препятствий. Их роту уже гоняли по ней несколько раз, и Ярослав до сих пор ощущал нытье в боку от падения в двухметровый ров. Он миновал лабиринт, проскочил мимо щита, перепрыгнул через бревно.

Хруст веток за спиной возвестил, что Зотов преодолел шеренгу кустов. Ярослав тем временем добежал до того самого злосчастного рва. Хотел промчаться мимо, но на скользкой земле правая нога предательски поехала. Он не успел даже ахнуть, как его сволокло в яму, словно чьи-то длинные руки потянули за полы шинели.

Он уткнулся лицом в мокрую листву. Услыхал где-то поблизости торопливые шаги, частое дыхание погони.

– Боец? – булькнул голос Зотова.

Ярослав пополз к невидимой стенке ямы, уходящей под землю. И с удивлением обнаружил, что никакой стенки нет. Он двинулся дальше, стараясь передвигаться бесшумно. Полз и дивился бесконечности хода. Неужели их делают такими длинными? Интересно, зачем?

Минуты две он полз по этому неожиданному тоннелю. Его никто не преследовал. Наконец он уперся в земляную стену. Тяжело дыша, прислонился к ней.

Решил выждать. Вылезать было опасно – Зотов мог караулить где-то рядом. С другой стороны, долго торчать в этой дыре не хотелось. Да и Боков там уже заждался своих сигарет. Сейчас, небось, лютует – десять минут прошли, а бойца все нет.

Хотелось отмахнуться от этих противных мыслей. Задремать, привалившись плечом к липкому суглинку.

Ярослав запахнулся полой шинели и начал поклевывать носом. Затрепетал солнечным зайчиком легкий сон: лето, гулкий звук футбольного мяча (или ковровой выбивалки?), трепет девичьих юбок на ветру…

Чьи-то деловитые голоса смахнули покрывало зыбкого сна. Они бубнили где-то совсем рядом. Ярослав припал ухом к земляному тупику.

Слова звучали приглушенно, но вполне различимо.

– Давайте не терять времени, уважаемый Баши-Заде. Пока эти придурки пьянствуют, нам нужно решить все вопросы, – послышался басок, показавшийся Ярославу знакомым.

– Согласен с вами, дорогой Виктор, – колыхнулся в ответ бархатный кавказистый баритон. – Ваши условия?

– Вы привозите деньги, мы отгружаем вам технику, автоматы и горючее. День в день.

– Э, так не пойдет, дорогой. Мы должны убедиться в исправности техники. В прошлый раз один танк оказался дефективным, у двух БТРов не хватало запчастей. А автоматы…

– Уважаемый Баши-Заде, к чему перечисление этих мелких недочетов?

– Дорогой Виктор, мы должны проверить всю технику. Только после этого будут деньги.

– То есть?

– Пятьдесят процентов мы платим сразу, одновременно с поставкой техники. Остальные пятьдесят – потом, после проверки.

– Не согдасен, не согдасен, – встрял в разговор третий, носоглотно-гайморитный. – Мы рискуем, мы рискуем…

– Ваня, погоди! – прервал его басистый Виктор.

Повисла пауза. Там, за земляной стенкой, несколько минут ничего не происходило. Ярослав уже думал ползти восвояси, но голоса вновь зазвучали.

– Прошу прощения, один дурак прапорщик спьяну заблудился. Пришлось отвести куда надо, – рокотнул Виктор. – Итак, вернемся к нашему разговору. Я согласен… Вернее, мы с Иваном Демьяновичем согласны на пятьдесят процентов. Но не одновременно с поставкой техники, а – до. Остальная половина – после проверки. Согласны? Или бьем по рукам, или мы найдем других покупателей. Слава Богу, горячих точек сейчас хватает. В конце концов, можем толкнуть весь арсенал вашим противникам. Тот же Ашот танки и БМП со всеми потрохами купит, еще и за доллары. Будете потом от наших Т-64 драпать! Ваня, скажи?

– Согдасен, согдасен, – поддакнул гайморитный.

– Ладно, договорились, – нехотя сдался кавказец. – Через восемь… Нет, через девять дней половина суммы будет.

– Добро, тогда встречаемся здесь же. О дне и времени мы вам сообщим.

Послышался шорох, звуки шагов, и все стихло.

Подмерзший Ярослав пополз из тоннеля. Осторожно выглянул из ямы.

Никакого Зотова не было. И вообще ни души.

Fructus temporum

1989 год. Смерть моды

Американский фотограф Ричард Аведон зафиксировал «смерть моды», сняв для журнала «Эгоист» Изабель Аджани. На снимке знаменитая запечатлена в старой поношенной дублёнке самого фотографа, прикрывающей голое тело.

11.

– Больных? Ты уверен?

– Кто еще повторяет слова, как дятел? Да и голос его – тягучий, как будто нос заложен.

– Как его называли?

– Ваня и Иван Демьянович.

– Проверим. А ты никому ни слова. И вообще забудь об этом.

Голый по пояс Игорь поднял бритвенный станок и заскреб лезвием по щеке. Над его локтем упругим яблочком катался бицепс.

Рассказ приятеля его словно и не удивил. Ярослав даже насупился. Встряхнув выстиранную шинель, он отправился с ней в сушилку.

Близился час отбоя. Роту загнали в ленинскую комнату на обязательный просмотр программы «Время». На экране чопорные мужчина и женщина по очереди рассказывали о ситуации в стране и мире. Сессия Верховного совета. Волнения в Румынии. Нельсон Мандела готовится выйти из тюрьмы.

Когда дошли до столкновений в Нагорном Карабахе, Ярослав вздрогнул. В памяти толчком всплыл вкрадчивый голос закупщика оружия, таинственного Баши-Заде. И вслед за ним прицепом потянулся бас некоего Виктора. Уж больно он был характерен – рокочущий, с раскатистыми гласными и твердо-пушечным, взрывным «п». «Пятьдесят процентов мы платим сразу. Остальные пятьдесят – потом, после проверки».

Черт! Это же…

В мозгу словно сигнальная ракета взвилась и все осветила. «Майор Караваев», – вспомнил Ярослав.

Пригодился музыкальный слух.

Это был тот самый Караваев, который недавно на собрании так распинался о коварной загранице. Рокотал о происках мирового империализма и американской угрозе. О необходимости крепить ряды и вострить штыки.

Как это совмещалось? Как один и тот же человек мог патриотично лупить себя в грудь – и в то же время торговать родиной?

У Ярослава это в голове не укладывалось. В сознании все искажалось и переламывалось, словно на репродукциях супрематистов, которые повадились публиковать в "Огоньке"…

Утром в казарму прибежал парень из штаба и сообщил, что на роту пришло несколько посылок. Среди выкрикнутых фамилий Ярослав услышал свою.

После завтрака счастливчиков построили и отвели на почту. Выдали им посылочные ящики. Обжора Беляев, словно голодный пес, кинулся обнюхивать фанеру вибрирующими ноздрями.

Ярослав улыбнулся, прочитав в квитанции домашний адрес. Он уже представлял, как неспешно вскроет родительскую посылку, как вытащит из нее тетрадки и книжки, теплые шерстяные носки, бережно уложенную белую ткань для подворотничков. И, наконец, еду.

«Что там, пряники, конфеты?» – фантазировал он в такт строевому шагу, прижав ящик к шинельному бедру. Сгущенку он боялся представлять, дабы не спугнуть видение.

Узбек Кулиев тоже крепко зажал посылку под мышкой. Шел в строю, сурово насупясь, словно у него там были змеи. Рядом с ним со своим ящиком шагал Игорь Кочеров – ему на этот раз тоже выпал счастливый билет.