Текст книги "Учительница нежная моя"

Автор книги: Юрий Лузанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Им выдали сапоги с портянками. Он сумел намотать их довольно квалифицированно. Спасибо отцу, не зря дома натаскивал.

Но какие же эти кирзачи оказались тяжелые. По дороге в столовую сержант заставил их идти строевым шагом. "Выше ногу, выше!" Пыхтя, новобранцы изо всех сил подбрасывали юбки шинелей. "Левой, левой, раз-два-три!" Под конец портянки у всех были мокрые…

Их поселили в огромной казарме на втором этаже. Огромная зала и большие окна рождали неуместную ассоциацию с залами, в которых беспечное дворянство устраивало когда-то балы. Только вместо мраморных колонн и ломберных столов стояли двухъярусные кровати с узкими проходами.

Никаких штор не было. Под высоченным потолком едко сияли лысины лампочек накаливания. От этого света уставали глаза. А от казарменного шмелиного гула шалели мозги.

Кощей наврал. Не успели новоявленные бойцы прибыть в казарму, как сержанты деловито обшарили их рюкзаки и выгребли из них все съестное и ценное.

– В армию надо входить наляхке, – философски заметил один из сержантов, незлой белорус с бородавкой на носу.

И тут же отнял колбасу у толстяка Беляева. Тот запричитал, словно похоронная плакальщица. Второй сержант, здоровенный и грудастый, отвесил Беляеву оплеуху. Тот затих.

Команда Ярослава, словно рыбки в аквариуме, быстро смешалась с толпой новобранцев, прибывших из других городов. Замелькали головы русые, черные, светлые, пегие, рыжие – но все одинаково стриженые. Загомонили, залопотали на русском и нерусском, с акцентами, говорами и диалектами.

– Вавилон, – услышал Ярослав за спиной наполненный сарказмом голос, очевидно принадлежащий природному пересмешнику.

Оглянулся на худого парня с вытянутым лицом и большой нижней челюстью, отчего он немного напоминал лошадь. Восседая на табуретке с прямой спиной, длиннолицый покачивал правой ногой, небрежно заброшенной на левую.

Протянул руку:

– Игорь, Пенза.

Ярослав её пожал.

– Пенза – это фамилия?

– Зачет, – поощрительно усмехнулся длиннолицый. – Пенза – это город. А фамилия Кочеров.

Ярослав рассказал, кто он и откуда.

– Слушай, Ярослав – это слишком официально. Можно я буду звать тебя Ярила? – неожиданно предложил Игорь.

«Ярила»? Мысленно примерив, Ярослав решил, что звучит диковато. А впрочем, какая теперь разница.

– Валяй, – согласился он. – Слушай, ты с кем-нибудь здесь познакомился?

– Нет, естественно. Тут же сплошное быдло.

– Да ладно тебе, – поскреб щеку Ярослав.

Только он это сказал, как двухъярусные кровати за их спинами затряслись и завибрировали. Два голых по пояс парня один за другим перемахнули с кровати на кровать. Один гнался за другим. Через два прохода оба рухнули вниз. Первый орал, второй мускулисто молотил вопящее тело.

Распахнулась дверь – в казарму ворвался сержант.

– Отставить!

Он растащил полуголых бойцов, одного с окровавленной рожей, другого в пене бешенства. Затолкал их пинками в бытовку и нырнул следом. Нутро бытовки сотряслось несколькими глухими ударами.

Через две минуты оба шкодника были отправлены мыть сортир. Их провожали ехидными смешками.

– Убедился? – спросил Игорь, снова закинув ногу на ногу.

– Двое кретинов – это ещё не показатель, – пробормотал Ярослав.

Игорь поднял на него насмешливые глаза.

– Куришь?

При одном воспоминании о сигарете Ярослава чуть не вывернуло.

– Ладно, потом покурю, – махнул Игорь. – Давай только отойдем в сторонку, а то рядом полно ушей.

Они углубились в проход между кроватями. Поблизости никого не было. Игорь заговорил тихо и строго, как разведчик в кино:

– Ты, Ярила, давай без иллюзий. Мы с тобой попали в джунгли. Это сборище дебилов. Хочешь мерить их обычными человеческими мерками? Так они этого не заслуживают. Вернее, они даже не понимают, как это – по-человечески.

Ярослав попытался угадать по лицу Игоря, говорит тот серьезно или шутит.

Поблизости несколько бойцов сбились в кучку, шумно обсуждая недавнее происшествие. "Белый у него сигареты спер, вот Червь за ним и погнался". "А ты видел, как он ему в грудак вдул?" "Да я б его вообще замочил за такое!"

Ярослав все это переваривал, впитывал. Прокручивал через себя впечатления, пытаясь анализировать.

– Слышь, ты чё такой серьезный?

Он не сразу понял, что эта реплика настигла его. Пока соображал, его ткнули в ребра:

– Эй, задумчивый, будь проще!

Зычный гогот. Рыжий плечистый парень с белесыми ресницами. По его роже каталась наглая ухмылка. Ярославу до помутнения захотелось на него кинуться, но Игорь успел его оттереть, обхватил за плечи.

Рыжий смерил их пристрелочным взглядом. Хмыкнул и вперевалку отошел.

Ярослав нервно дернулся.

– Ты отпустишь меня или нет?

Игорь разжал пальцы.

– У тебя не рука, а тиски.

Игорь не без самодовольства сообщил, что пару последних лет баловался брейкдансом. Ну, и немного борьбой. Она в итоге и довела его до армии. Профессор вуза, в котором Игорь учился, изощренно унижал его однокурсницу. Игорь не выдержал и швырнул ехидного очкарика на пол. Чистая победа. Но из вуза выперли, пришлось шагать в военкомат.

Игорь Кочеров выделялся на фоне большинства новобранцев. Форма, в отличие от многих, на нем ладно сидела. Китель не топорщился, а рельефно подчеркивал тугую грудь, штаны не болтались.

Несколько дней, которые их продержали в казарме-карантине, Ярослав с Игорем не могли наговориться. Для обоих это была отдушина, способ сбежать от реальности. Они говорили о Булгакове и Борхесе, Тарковском и Бергмане, Морриконе и Уэббере. Их занимали Достоевский и Бродский куда больше, чем идиотская болтовня сослуживцев с их гоготом-реготом, тупыми подначками и мелочными претензиями. Они были скованы со своими призывом одной цепью, но в этой цепи были чужим звеном.

К ним пару раз попытались враждебно подкатить. Сначала тот самый рыжий с белыми ресницами. Потом зигзагами приблизился тощий лысяк по прозвищу Арнольд.

Игорь отшил обоих. Первому просто заломил руку и шепнул пару ласковых. А со вторым уважительно отошел в сторонку. Минуты две они болтали, после чего расстались с улыбками.

– Как тебе это удалось? – удивился Ярослав.

– Ничего особенного. Потрепались о том, что ему интересно – о боевиках, мотоциклах, "Ласковом мае". Пару раз пришлось посмеяться над его дебильными шутками. Если ты заметил, вокруг этого Арнольда постоянно вьётся кодла подпевал. Он здесь ярко выраженный альфа-самец… Понимаешь, Ярила, нам надо научиться прикидываться.

Fructus temporum

1989 год

«ВПК Страны Советов – это 14 миллионов 400 тысяч человек: солдат, офицеров, инженеров, техников, конструкторов, которые обеспечивают с той или иной долей успеха бесперебойную работу сотен заводов, КБ, закрытых городов, полигонов, испытательных комплексов. Эта цифра включает в себя и почти 4-миллионную армию".

Газета «Красная звезда»

6.

Через три дня всех новобранцев из карантина раскидали по учебным ротам. Ярославу с Игорем повезло, они попали в одну роту, 4-ю.

Новая казарма была меньше и чище, свет ламп не так едко жалил. Дисциплина здесь была уже по-настоящему армейская. Порядок блюли трое сержантов – Логвиненко, Боков и Шихин. Иногда в казарму заявлялся командир роты капитан Зотов, который педантично везде зыркал.

Особенно усердствовал мускулистый усач Логвиненко, старший сержант и без пяти минут дембель. Он будоражил бойцов по тридцать раз на дню – строил роту и с удовольствием гулял вдоль шеренг, тыча пальцем в тусклые бляхи ремней и ругая курсантов за не отдраенные сапоги. Орал на небритых, грозя шлифануть щеки вафельным полотенцем. С мясом отрывал грязные и плохо пришитые подворотнички.

На его фоне коротышка Боков был просто добряк. Он почти никогда не орал. Если Боков просил кого-нибудь из курсантов постирать его носки или штаны, то делал это с обезоруживающей деликатностью: "Дружище, сделай доброе дело". И элегантно протягивал бойцу пропотевшую вещь.

Третий, младший сержант Шихин, казался самым безобидным. Он был болтлив и любил поспорить на отвлеченные темы. Тогда его воспаленные глаза загорались, изо рта летели липкие брызги. Ярославу не раз приходилось от них увёртываться, так как кровать Шихина стояла по соседству – их разделял узкий проход.

В одну из ночей Ярославу приснилась Женя. Они гуляли в парке, и он пытался ее поцеловать, а она почему-то уклонялась, и каждый раз он тыкался во что-то жесткое и ворсистое. Наконец он поймал ее, но снова почувствовал на губах грубую шерсть. "Женя, что с тобой?" "Со мной ничего, я теперь такая", – откликнулась она. И потащила его по какому-то длинному тоннелю. Они ползли так долго, что он крепко заснул.

И в 6 утра не услышал зычное «Подъе-е-ем!» Не среагировал и на полыхнувший свет ламп, зарывшись в шерстяное одеяло. Кругом горохом сыпались солдаты, тряслись кровати. А он безмятежно спал. Игорь его тормошил, прыгая в одном сапоге: "Ярила, вставай!"

– Подъе-о-ом!!! – подвывал Логвиненко.

Ярослав соскочил с кровати, когда все уже строились и выравнивались. Ошалело натянул китель и штаны, кое-как встромил ноги в сапоги, втиснулся в строй.

Логвиненко уже похаживал вдоль новобранцев, пощипывая усы. Встал перед Ярославом и уперся в него бычьим взглядом.

– Не высыпаемся?

– Никак нет, – обучено отбарабанил Ярослав.

– Не высыпаемся?! – выпучился сержант.

– Так точно. То есть… высыпаемся.

– Отставить!

– Куда отставить? Что?

Логвиненко разразился бранными трелями. Пустился вдоль строя, давая понять, что это относится ко всем присутствующим. Вернулся к Ярославу.

– Это форма одежды, боец?

Ярослав опустил глаза. Чёрт! В спешке он перепутал петли пуговиц. Хотел исправиться, но Логвиненко не дал:

– Выйти из строя на три шага!

Ярослав вышел.

– Кру-гом!

Ярослав развернулся.

– Посмотрите: это боец нашей великой родины. А если завтра Парад? А если в поход? Например, в каком-нибудь Гондурас. Все гондурасцы подумают: «Мы эту советскую армию одними бананами и кокосами закидаем!»

Логвиненко быстро распалился, затопал, рельефно напряг шейные жилы. Вспомнил дедов-фронтовиков, заговорил про НАТО:

– Как ты стрелять по врагу будешь в таком кителе? Может, без штанов в атаку пойдешь?

Ярослав хотел заметить, что древние греки вообще сражались голыми. Но благоразумно смолчал.

– Наряд вне очереди, – наконец выдохнул Логвиненко.

– Хорошо.

– Не "хорошо", а "есть наряд вне очереди"!

– Понял.

– Не "понял", а «так точно»!

– Так точно.

Свою провинность он искупил сполна. Драил казарму, мыл туалет. Когда забилось унитазное очко, ему пришлось пробивать его проволокой, лезть руками прямо в вонючую бурду. Задыхался, но пробил. Говно с утробным урчанием ушло в трубу.

На следующий день все шесть учебных рот собрали в актовом зале. Перед ними поочерёдно выступило все командование.

Лысый командир части полковник Сысоев сказал несколько воодушевляющих слов. Потом слово взял заместитель Сысоева по политработе подполковник Больных. Этот был тягуч и нуден. К тому же у Больных была странная особенность – дважды повторять произнесённые слова. Он словно пробовал их на вкус. "Товарищи бойцы, товарищи бойцы, вам доверена великая честь служить отчизне, служить отчизне. Помните о славных традициях советской армии, советской армии…" – заунывно гундел он, и сержанты зорко следили, чтобы никто из солдат не спал.

От штабистов выступил Караваев – еще молодой 35-летний майор с уже набрякшими на щеках брылами и наметившимся вторым подбородком. Он насуплено вещал про международную обстановку.

– Думаете, раз объявлена перестройка, то у нас нет врагов? Ошибаетесь! – гремел в микрофон Караваев, тряся брылами. – Мировой империализм всего лишь затаился. Не слушайте тех, кто говорит о так называемой разрядке напряженности. Соединенные Штаты Америки не откажутся от своей враждебной политики. Мы должны быть бдительны и готовы во всеоружии встретить любую угрозу!

Ярослав переглянулся с сидевшим рядом Игорем. Только что они листали в ленкомнате журнал "Огонёк", в котором говорилось о конце холодной войны между СССР и США. На большом фото Горбачев с Рейганом нависли над столом в дружеском рукопожатии.

– Мы ж вроде уже не враждуем с американцами, – прошептал Ярослав. И получил сержантским кулаком по лопатке.

– Отставить разговоры! – прошипел злодюга Логвиненко.

Вечером после отбоя, когда в казарме погасили свет, младший сержант Шихин повернулся набок. Высунув из-под одеяла кальсонную ногу, ткнул Ярослава.

– Спишь, солдат?

– Сплю.

Рот Шихина оскалился в подобии улыбки. Глаза светились воспалено, как у больного лихорадкой. Очередной приступ болтливости, обреченно подумал Ярослав, смеживая веки.

– О чем ты там трепался в актовом зале? – снова пихнул его Шихин.

– Ни о чем.

Сержант заерзал под одеялом. Чувствовалось, что спать он не даст. Ярослав с усталой злостью посмотрел на утиное лицо Шихина. Хочешь поговорить? Ну ладно.

– Меня удивили слова майора, – сказал он.

– Какие слова?

– Про угрозу и затаившийся империализм.

Шихин поскребся под одеялом.

– Не улавливаешь ты, Молчанов, тонкостей международной обстановки. Ничего в мире не изменилось. Есть наш социалистический блок, а есть империалисты – США, Великобритания, Япония и так далее. Они только и думают, как развалить нашу великую державу, а нас с тобой поработить.

– Да ну?

– А ты как думал? Мы потому с тобой и служим родине, чтобы не дать им осуществить эти коварные замыслы.

– Родине можно служить по-разному. Для этого не обязательно надевать шинель и кирзовые сапоги.

Шихин даже взвизгнул:

– Значит, я тебя должен от врага защищать, а ты будешь на печке сидеть?

Это была его обычная песня. Просто изнурительно допекал. Ярослав никогда не знал, как его заткнуть.

– Товарищ младший сержант, вы меня не поняли, – с досадой сказал он. – Я хотел сказать, что в каком-то другом месте мог бы принести больше пользы. Вот кем вы были на гражданке? Чем увлекались? Что вам было интересно?

Шихин укоризненно скривился.

– Эх, Молчанов, Молчанов. Тебя родина одевала, обувала, а ты вот как, значит. Ладно, запомним.

Он зарылся с головой под одеяло и глухо забубнил. Под этот бубнеж Ярослав очень быстро заснул.

Наутро после завтрака Игорь отвел его в сторону.

– Зря ты с Шихиным лишнее болтаешь.

– Что именно?

– Не заводи с ним такие разговоры.

– Какие разговоры?

– Тихо, услышат.

– Ну и пусть.

– Послушай, Шихин – явный провокатор и стукач. Ты что-нибудь неосторожно брякнешь, а он доложит куда не надо.

– Плевать.

– Ярила, не дразни гусей. Мы здесь зависим от таких, как Шихин и Логвиненко. Терпи.

– Что ж ты сам не стерпел, когда припечатал того профессора?

Игорь только зубами скрипнул.

Ярослав понял, что задел за живое.

В армии у него пока все выходило неловко и коряво. Куда-то делись чутье, смекалка, такт. Здесь он был сам не свой.

Fructus temporum

8 октября 1989 года. Сеансы Кашпировского

С 8 октября на Центральном телевидении СССР были проведены шесть передач «Сеансы здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского». В ходе таких сеансов он пытался погрузить телезрителей в сон. Сам Кашпировский утверждал, что таким образом он излечил от самых различных заболеваний около 10 миллионов человек.

7.

Ярослав, любимый, как ты там? Из чего состоит твой день? Пиши, пожалуйста, мне все интересно.

Я маюсь. Зачем только поступила в этот дурацкий пед? Это не мое. Пошла на поводу у матери, которая всунула меня сюда.

Голова болит. Тупо. Бесконечно. Не отпускает ни на секунду. А на столе распластанная тетрадь с темой семинара.

Стоит немного напрячься, как приступ усиливается. И сразу тошнота…

Ручка вывалилась из руки, закатилась под стол. Далеко. Поэтому не удивляйся, что пишу другими чернилами. Когда у тебя присяга? Я обязательно приеду. Что тебе привезти?

Мать замучила нас с отцом. Меня постоянно пилит, что сижу дома, ни с кем не общаюсь. Его – за то, что он бросил преподавание и погряз в одной науке, поэтому мало денег. Она только и твердит, что надо запасаться, запасаться, запасаться. Всю кладовку и коридор заставила мешками с гречкой и пшеном, и все ей мало. Это какой-то дурдом, Ясик!

Недавно по твоему совету посмотрела «Зеркало». Ничего не поняла. К чему эти длинные сцены без диалогов? Чуть не заснула прямо в видеосалоне.

Слушай, мне принесли кассету с новым альбомом Цоя. Я просто балдею! Жаль, что ты не можешь послушать!

Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза, -

Весь мир идёт на меня войной.

Хочу научиться играть на гитаре. Тут есть один знакомый, который здорово учит.

Тьфу ты, мать с работы пришла. Зовет. Ну что опять ей от меня надо?!

Целую, Ясик, пиши!

Твоя Женя.

Он сложил тетрадный листик в клетку, стараясь соблюсти последовательность сгибов. Зачем-то засунул письмо обратно в конверт.

В другой раз он немедля засел бы за ответ. Но не сегодня. Угнетающей плитой давило мозги, щёлкало хлыстом: «Ищи хлястик, ищи хлястик…»

Пропажу хлястика от шинели он обнаружил утром, перед построением роты на завтрак. Его шинель висела на вешалке, а вот хлястика не было – одни пуговицы торчали беззащитно, как глаза сироты.

– Молчанов, выйти из строя! Почему не по форме одежды? – насел Логвиненко.

Ярослав попытался объяснить.

– Не украли, а просрал! – оборвал сержант. – Это твоя вина, боец! Молчать! Твое обмундирование – это как знамя части! Ты обязан следить за его внешним видом и сохранностью…

4-я рота стояла на плацу притихшая. Минуты тикали. Столовая поддразнивала голодных бойцов своими запахами, в которых угадывались гречка с лучком и тушеное мясо с подливой. Но 4-я рота мимо завтрака пролетала. И все из-за такой мелочи, безделицы, какого-то вшивого куска войлока.

Логвиненко продолжал долбить, что без хлястика они никуда не пойдут, и Ярослав не мог понять, издевается он, или в самом деле ждет, что пропавшая деталь униформы невесть каким образом упадет с неба.

Голод подступал к глоткам бойцов, заныривал в утробы, бередил внутренности. От этого голода они стремительно свирепели. Ярослава толкали и пинали. Зло косил щелочки своих глаз узбек Кулиев. Бубнил угрозы хмурый молдаванин Бараган. Коренастый Леша Лукашов сквозь зубы обещал Ярославу устроить ночью тёмную.

В голове строя кто-то заерзал.

– Товарищ старший сержант, что-то живот скрутило, – подал голос Игорь. – Разрешите в казарму?

Логвиненко зыркнул на него тяжелым взглядом.

– Иди.

Игорь уплелся. Но через минуту выскочил из казармы, живой и здоровый.

Логвиненко будто ждал его. Встретил ехидно:

– Полегчало?

– Так точно. Разрешите встать в строй?

Скользнув между бойцами, Игорь что-то вынул из кармана и сунул Ярославу.

– На.

Хлястик! Кто-то сзади мигом прицепил его к шинели Ярослава. Волна облегчения прокатилась по рядам.

– Рота, в столовую шагом марш! – гикнул Логвиненко.

Изголодавшиеся солдаты рванули в столовую.

Успели. Хоть и остывшей еды, но поели.

Когда вернулись в казарму, Игорь тут же отнял хлястик у Ярослава. Оказалось, он выпросил его у кого-то из третьей роты, пришлось тремя сигаретами угостить.

– А ты, Ярила, давай думай, где свой хлястик найти.

Ярослав стал тыкаться по казарме, приставать к бойцам с наивными вопросами. Над ним в лучшем случае смеялись. В худшем обещали отделать, если снова опоздают из-за него в столовую.

– Ищи, Молчанов, ищи! Не то капец тебе, – многозначительно шевелил костлявыми пальцами лысый дылда по кличке Арнольд. Ему гоготливо поддакивало шакалье.

Но где искать? Ярослав погрузился в мрачное отчаяние.

Кражи вещей в казарме были обычным делом. "Свистнуть чужое для советского солдата – что два пальца обоссать", – бесстрастно констатировал Леша Лукашов. У самого Леши красть побаивались – он имел третий разряд по боксу в полулегком весе.

Крали всё – материю для подворотничка, бритвенные лезвия, нитки, еду, крем для обуви и даже писчую бумагу. Её в ленкомнате было навалом, но почему-то приятнее было стащить у товарища по оружию.

Однажды у Ярослава пропало даже Женино письмо, которое он бережно хранил в тумбочке между книгой стихов и блокнотом. Хотел его перечитать – нету! В последний момент заметил, как толстяк Беляев сворачивает к сортиру, комкая знакомый тетрадный листик. Настиг Беляева у самой кабинки, еле успел отнять.

– Зачем тебе, сволочь, мое письмо понадобилось? Бумаги мало?

– То не то. Люблю на горшке почитать, – признался паскудник.

У самого Беляева беспрерывно воровали жратву, которую ему слала деревенская родня. То и дело казарма всплакивала его голосом: "Кто взял сало?" "Где мое печенье?»

Но все эти кражи были сущей ерундой, детской шалостью. Вот исчезновение хлястика – это была чертовски серьезная проблема.

Ярослав обшарил всю сушилку. Кроме пахнущих кнурятиной портянок, ничего не нашел. В отчаянии сунулся в каптёрку, выпросив ключ у сержанта Бокова. Но сыскал там лишь кусок шинельного войлока. В ленинской комнате он попытался вырезать из него полоску, похожую на хлястик. Игорь его остановил, зашвырнул нелепый войлок подальше.

– Хочешь быть посмешищем?

В обед Ярослав снова вышел на построение без хлястика. К счастью, роту в столовую вёл Боков. Он засунул Ярослава внутрь строя и велел не высовываться.

На обратном пути роту тормознул ротный Зотов:

– Стой, раз-два!

Звериным чутьем он вычленил в строю Ярослава. Увидал, что у него на шинели нет хлястика, и наорал. А Бокову пригрозил поздним дембелем:

– И не мечтай об апреле, сержант! 31 июня у меня домой уедешь!

– Товарищ майор, 31 июня нет.

– Не понял.

– 30 июня, а потом сразу 1 июля.

– Отставить! Сержант Боков, два наряда вне очереди.

– Есть.

Боков привел роту в казарму, копя ярость. А там уж сорвался. Заставил всех отжиматься от пола. Долго, под медленное "раз-два". Полсотни бордовых солдат, пыхтя, уничтожали Ярослава злыми взглядами.

После экзекуции вокруг него сгустилось напряжение. Враждебность обступила его со всех сторон, как вибрирующий от зноя воздух. Он не рассчитывал на сочувствие, но надеялся хотя бы на понимание.

Зря. Его ненавидели искренне и животно. Еще и Игорь куда-то запропастился. Словно испугался, что ударной волной злобы заодно накроет его.

Несколько человек подошли к Ярославу, процедили, чтобы он готовился к ночному приключению.

– Если до ужина не найдешь хлястик, будет тебе тёмная, – дохнул один из них ему в лицо, и Ярослав отшатнулся от гнилостного духа.

Где искать хлястик, он не знал. Молдаванин Бараган вполголоса посоветовал спереть его в соседней 3-й роте:

– Там дневальный какой-то чукча. Отвлеки его чем-нибудь – и тащи.

Ярослав помотал головой. У него на такое рука не поднималась.

Время ужина приближалось неотвратимо. До рокового построения оставалось меньше часа. Сидя на табуретке, Ярослав глядел в пол, кожей чувствуя вихри враждебные, опахивающие его то нервным смешком, то слишком громким топотом сапог над ухом. Не шевелился. Решил принять удар, каким бы он ни был.

Он не сразу понял, что его зовут.

– Молчанов! Молча-анов! – надрывался дневальный на тумбочке.

Ярослав выглянул в коридор.

– Молчанов, давай бегом на КПП, к тебе приехали! – подавшись с приземистой тумбочки-постамента, махнул ему дневальный Трофименко, великан с густыми бровями.

Приехали? Кто?

Он подошел к Трофименко.

– А если меня какой-нибудь офицер остановит? Спросит, почему я один, без строя.

– Скажешь, что вызвал дежурный по КПП Яшин. Давай живей, не тормози!

Ярослав надел шинель и вышел. Уже на лестнице услышал:

– Куда, чудик?

Леша Лукашов протягивал ему свой хлястик.

– С отдачей.

– Само собой.

На КПП Ярослава ждал сюрприз. В дежурной комнате сидел Игорь. Напротив какой-то сержант звенел ложкой, аппетитно пожирая кильки в томате.

– Ярила, знакомься с моим земляком: Костик из Пензы.

Сержант важно прочавкал:

– Для кого Костик, а для кого старший сержант Яшин.

Он был скуласт и плечист. Воротник нараспашку – расстегнуты крючок и две верхние пуговицы. Желваки методично ходят в такт жерновам зубов. Настоящий дед.

– Кто ко мне приехал? – спросил Ярослав.

– Никто. Военная хитрость, – подмигнул Игорь. – Я рассказал Костяну о твоей беде с хлястиком… Погоди, а ну повернись. А ты что, уже нашел?

– Это не мой, Лешка Лукашов одолжил.

– Понятно. Значит, есть выход. Костик, расскажешь?

Сержант Яшин и ухом не повел. Нарочито медленно принялся вылизывать банку. Сначала ложкой, потом куском хлеба. Кропотливо, основательно. Наконец домучил и сковырнул опустевшую «кильку» на пол.

– Игорёша, наведи порядок.

Игорь безропотно залез под стол, поднял укатившуюся жестянку и выкинул в урну. Сержант с удовольствием рыгнул и благодушно уставился на Ярослава.

– Значит, так. Есть у нас в части швейная будка. Там сидит швея, противная тетка, к ней на козе не подъедешь. Но ты салага, она таких жалеет.

– Какой мне от нее толк?

– Не перебивай. У этой швеи, по слухам, есть много чего из амуниции и фурнитуры. Ремни, кокарды, бляхи, пуговицы, шевроны, петлицы. И хлястики от шинелей, говорят, тоже имеются.

– А она мне даст?

– А это уж как попросишь, – осклабился сержант…

Из окошка швейной будки высунулась стриженая усатая физиономия, похожая на Петра Первого. Ярослав даже отпрянул от неожиданности.

– Клавдия… Васильевна?

– Ну, – сдвинул брови "Петр".

– Извините, что тревожу. У меня хлястик украли.

– Чего?

– Хлястик, говорю, украли.

Тетка поскребла ногтем усы, приглядываясь к нему, о чем-то раздумывая. Наконец ёрзнула задвижка, дверь открылась.

– Заходь.

Она была на голову его ниже и раз в пять шире. Ее бочкообразное тело облегала безразмерная вязаная кофта. На ногах красовались солдатские штаны и ношеные кроссовки.

В небольшом, обитом вагонкой помещении было свалено неимоверное количество барахла. Солдатские кальсоны и кители, офицерская полевая форма, парадная форма, шинели любых размеров с погонами и без. У окна грудой лежали болотно-зелёные бушлаты, похожие на ватники-зипуны.

Портянок было просто навалом – они плотной гармошкой утрамбовались на двух секциях стеллажа. Одну секцию заполнили лёгкие летние портянки, вторую – зимние, с начесом.

Прямо под ногами валялись петлицы. Много. Ярослав вспомнил, как у Кулиева кто-то стащил петлицы. И тот бегал по казарме, обещая убить того, кто это сделал. И вот Ярослав видел россыпь этих самых петлиц у себя под ногами – бери не хочу.

– Что-то хлястиков не вижу, – заметил он.

– Шагай за мной.

Для своей комплекции она неожиданно ловко, словно лесное животное, вильнула в проход между грудой шинелей и горой штанов. Ярослав устремился за ней.

Они миновали стеллаж и уперлись в дверь. Швея клацнула выключателем и провернула ключ в замке. Но дверь почему-то не открыла.

– Заходь сам да гляди, – буркнула она и ушлепала в своих растоптанных кроссовках.

Ярослав почему-то подождал, прислушиваясь. Он чувствовал здесь какой-то подвох. Но медлить было нельзя, скоро ужин, построение. Он нажал на дверную ручку и резко распахнул дверь.

На него хлынула и снесла лавина серых солдатских хлястиков. Словно оползень, накрыла и затопила. Он забарахтался среди них, новых и выцветших, аккуратных и с торчащими нитками, царапающих лицо, лезущих в нос, пахнущих затхлостью…

– Выбрал? – будто с другого берега реки, донесся голос швеи.

Fructus temporum

11 октября 1989

Из интервью экономиста Станислава Шаталина:

«У нас трагическая история, огромная страна с трудным климатом, жалкая инфраструктура. Не надо нам обгонять Америку. И Европу не надо обгонять. Нужно сделать нашу страну приличной в материальном отношении, и чтобы при этом каждый мог оставаться самим собой…»

«Литературная газета»

8.

Вместо того, чтобы говорить красиво, Базаров красиво резал лягушек. Ему это доставляло удовольствие. Чувствуется, что с таким же удовольствием он бы резал людей. Куда больше симпатий вызывает Павел Петрович. Он умный и благородный. А Базаров – просто самоуверенный хам.

Ирина Леонидовна перевернула страницу и с любопытством продолжила читать школьное сочинение. Ирландец Ким поднялся с коврика и подошел, положил морду ей на колени. Она машинально его погладила.

Да и какой из Базарова ученый-экспериментатор? Ученый всегда сомневается, задает вопросы. А у этого на все готовы ответы. Примитив. Его счастье, что он умирает. Рано или поздно он бы разочаровался в себе, в своих исследовательских способностях. Поскольку любить он не способен, то и семейное счастье ему недоступно. В 1917-м году такие же, как он, устроили революцию…

– Тебя же из комсомола попрут за подобные мысли, – пробормотала она, уставившись на вольнодумное сочинение девятиклассника Парамонова.

В комнату вошел отец.

– Ирочка, там какая-то женщина тебе звонит. По-моему, она не в себе.

Ирина отложила дерзкий опус. Вышла в коридор и взяла трубку.

– Вика исчезла! – оглушила мать Вики Шканиной.

Выбулькнув еще несколько нечленораздельностей, она бурно разрыдалась.

Только этого не хватало. Беременная школьница, а теперь еще и пропавшая.

– Вы классной руководительнице звонили?

– Фро…Фроловой? Зво… звонила! Она только ругается и меня клянет.

Через двадцать минут Ирина была у нее дома. Куцый коридор однушки был пропитан душными запахами луковой поджарки, курева, потной одежды, нафталина, дешевых духов и еще чего-то лекарственного. Рано постаревшая женщина торопливо притворила дверь на кухню, где угрожающе храпел Викин отец.

Ирина вошла в комнату. Здесь сутулилась бедность. Вылинявшие обои с полустёртым узором. Ободранный шкаф с просевшей дверью. Прислоненная к стене гладилка с бурым следом от утюга. Тюлевые занавески в дырах. А в углу, где в каждой семье обычно восседал пузатый телевизор, у Шканиных аскетично чернела швейная машинка Зингер с тугой «тренажёрной» педалью. На исцарапанном столе валялись пилюли успокоительного.

– Куда я только не звонила, – причитала Шканина, – в милицию, в больницы, морги. Ну, где она может быть?

– Вы ничего в ней не замечали в последнее время?

– А что я должна была заметить?

– Она разве не говорила вам…

Ирина Леонидовна вздрогнула от невесть откуда взявшейся черной кошки. Та спрыгнула на скрипнувший стул и тут же на нем свернулась.

– Разве Вика вам не говорила, что беременна?

Мамаша тупо заморгала.

– Понятно, – вздохнула Ирина Леонидовна. – Где Викины вещи?

Шканина махнула рукой в сторону угла, отгороженного ситцевой занавеской в полоску. Ирина отвела ее вбок. Плакат с "Ласковым маем" в полстены. Панцирная кровать с массивной тумбочкой, на которой неровной стопкой топорщатся тетради и учебники. На верхнем учебнике подмигивает зеркальце. Раззявил рот маникюрный кошелёк, из которого вывалилась пилочка для ногтей.

Ирина открыла дверцу тумбы. Она была набита каким-то журнальным барахлом.

– Вика вела дневник?

– Не знаю, – убито выцедила Шканина.

Ирина решительно вывалила на пол содержимое тумбочки. Из какого-то журнала выскользнул календарик-1987, очевидно, служивший Вике закладкой. На лоснящейся стороне застыл кадр из фильма «Беглецы».