Текст книги "Стихи (2)"
Автор книги: Юрий Нестеренко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
И свечи прозрачную кровь на ступени роняют
Вернее всего, потому лишь, что быть маяку
Столичный чиновник велел, не бывавший здесь сроду.
Смотритель немногое видел на долгом веку
Лишь ветер, да скалы, да темно-соленую воду.
Что было до этого – сам уже помнит с трудом:
Какое-то лето, гербы, и мундиры, и флаги,
Кареты, ливреи, огнями сияющий дом,
Какие-то речи и клятвы, соратники, шпаги,
Конвой, коридор, каземат, кандалы, голоса,
Бессонная ночь, эшафот возле окон острога,
Пакет. "Вам предписано в двадцать четыре часа..."
Простая одежда, брусчатка, повозка, дорога...
А после – маяк. Он не ропщет. Не худший удел,
Не повод отнюдь от тоски повредиться в рассудке.
Покой. Свежий воздух. Безлюдье. Всего-то и дел
По лестнице вверх подниматься два раза за сутки,
Огонь зажигать ввечеру и гасить поутру,
Раз в месяц в подсвечник прилаживать новую свечку,
Рубашку сушить на промозглом ноябрьском ветру,
Плавник собирать и топить самодельную печку,
Смотреть, как порою, пробившись сквозь тучи, луна
Разбрызгает ртуть по морщинистой шкуре залива,
Да слушать, как снизу с Империей бьется волна.
Империя очень прочна. Но волна терпелива.
2003
Новогодний вечер
Пахнет жареной кошкой
Чебуречный ларек.
Сверху сыплется крошкой
Замерзающий смог.
Краснощекие лица
Оживленно тупы.
Добрый вечер, столица
Дыроглазой толпы,
Что клубится роями
Из загона в загон...
Это вам не Майами.
Это даже не Бонн.
Береги свои гланды
Здесь куда холодней.
Как безвкусны гирлянды
Одноцветных огней!
Эти глупые лампы
На бетонных столбах
Словно круглые штампы
На безмысленных лбах,
Там, где в битве с мозгами
Победил алкоголь...
Лед и слизь под ногами,
Жидко хлюпает соль.
Пес издох под витриной,
В пене мерзлая пасть.
Дух от шуб нафталинный
Как же шубам пропасть?
Мат и смрад сигаретный,
Пивоводочный пар.
Некто "чисто конкретный"
Джипом мнет тротуар.
Рядом нищие бабки
С кипой порногазет.
Небо с запахом тряпки.
Что ни двор, то клозет.
У распухших помоек
Зря рекламы горят
Стенам серых построек
Чужд заморский наряд.
Это точно не Ницца,
Не Мадрид, не Пари,
С новым годом, столица,
Черт тебя побери!
С новым звоном бутылок,
С новой грязью со льдом,
С новой пулей в затылок,
С новой бомбой под дом,
С новым мылом с экрана,
С новым соло совка,
С новым сроком тирана,
С новым сроком з/к,
С новой блажью вельможной,
С новой ложью в глаза,
С новой фразой несложной
Тем, кто заново "за"!
С новой плетью, холопы,
С новой лестью, паши,
С новым мясом, окопы,
С новой ломкой, гроши,
С новым званьем, пустышки,
С новым цирком, суды!
С каждым годом мартышки
Входят в моду труды...
Под замученной елью
Льется пена вина.
Завтра снова с похмелья
Пробудится страна.
И опять повторится
Весь навязчивый бред...
С новым старым, столица!
Пой, казенный клеврет!
Тем же жалким процентам,
Что не чтут божества,
Азиатским акцентом
Отплатила Москва.
Даже если в ОВИРе
Проводят по уму,
Встретят в тамошнем мире
По клейму твоему.
Есть ли выход на свете
В долготе, в мерзлоте?
В Шереметьево – эти,
На Ваганьково – те.
Тем, кто в качестве трупа
Погружен глубоко,
Позавидовать глупо,
Но понять их легко.
Fare thee well, эмигранты
В дальний край пустоты!
Это били куранты.
Это были кранты.
31 декабря 2003 г.
Сука
Ноябрь, тоска и скука.
Вторые сутки льет.
Беременная сука
Из мутной лужи пьет.
Сосцы ее отвислы,
С хвоста ее течет,
Не надобно ей смысла,
Не ведом ей расчет.
Бездомная бродяга,
Была бы ты умней...
Зачем тебе бодяга
Убогих этих дней?
Безвыигрышная мука
Да вкус гнилых костей...
И как ты можешь, сука,
Впускать сюда детей?
Тот мир им станет домом,
Где вскоре, вой не вой,
Похмельный дворник ломом
Хребет сломает твой,
Иль твой собрат дворовый
В помоечной борьбе,
Как более здоровый,
Прокусит бок тебе.
У мусорного бака,
Примерзшая ко льду,
Издохнешь, как собака,
В недальнем уж году.
Брезгливо чьи-то ноги
Тебя перешагнут...
Не проще ль до дороги
Дойти за пять минут?
Тяжелые колеса,
Удар – и тишина...
Проклятые вопросы
Решаются сполна.
Чтоб вырваться из круга,
Не сыщешь лучше дня...
Но глупая зверюга
Не слушает меня.
Не думает, что лучше
Лакает языком,
Как будто вместо лужи
Тут миска с молоком.
Косит на всякий случай,
Слегка напряжена...
Для жизни этой сучьей
Она и рождена.
Вот, вроде, нет на свете
Презренней существа,
Но знают сучьи дети
Во всем она права!
В нелепой этой давке,
Где разум на мели,
Помоечные шавки
Хозяева Земли!
Ученый, ты в науке
Прокладываешь путь,
Но не оценят суки
Твоих открытий суть.
И что тебе, писатель,
Ум, гордость и краса?
Иди корми, приятель,
Помоечного пса!
Страницы книг листая
И слушая эфир,
Мы чуем запах стаи,
Заполонившей мир.
Они не сдохнут сами
Щенков легко рожать,
Последней битвы с псами
Едва ли избежать.
Промедлим – будет хуже,
Отсрочки не продлят...
Ноябрь. Ненастье. Лужи.
Голодный сучий взгляд.
2003
В дороге
До чего унылая земля!
Тянутся на всем пути поездки
Бурые раскисшие поля,
Серые сырые перелески.
Вместо неба – тусклая тоска,
В лужах отраженная стократно.
Оттого-то песня ямщика
Здесь всегда длинна и безотрадна.
Наш шофер, конечно, не ямщик
Громыхает радио в кабине,
Девка безголосая пищит
Под мотив, рожденный на чужбине.
Может, в пестроте Майами Бич
И возможны песни в этом духе,
Здесь же этот музыкальный кич
Словно миниюбка на старухе.
Бочаги, овраги, пустыри...
Мысли вязнут в мутной дребедени.
Солнца нет, и, словно упыри,
Люди не отбрасывают тени.
Стылый ветер да вороний грай,
Села – полумертвые, нагие...
Неужели гиблый этот край
В ком-то будит чувство ностальгии?
Где-то там, в Майами, в кабаке,
На потеху пьяным отморозкам
Толстый хмырь на русском языке
Врет, как он тоскует по березкам.
Врет ли? Вряд ли. Вот они во мгле
Словно кости, что белеют рядом,
Но родившийся на сей земле
Навсегда отравлен трупным ядом.
Даже там, про здесь не говоря,
Не сбежит от качеств, им несомых.
Вечное дыханье ноября.
Холод, закрепленный в хромосомах.
Едем, едем... час ли, два ли, три?
Та же грязь, и та же хмарь над нею...
Что б ни утверждали словари,
Версты миль значительно длиннее.
Да и есть ли им вообще конец,
Или цифры ничего не значат,
И отсюда ни один гонец
Никуда вовеки не доскачет?
Тишь да глушь, бурьян да лебеда,
Неизменность древнего канона...
Русь, куда несешься? Никуда.
Не страна – апория Зенона.
Внешняя иллюзия пути,
А на деле – сотни лет на месте.
Навье царство. Омут. Не уйти
От самим себе извечной мести.
Русь – тысячелетний страшный сон,
Зря, шофер, ты давишь на педали.
Тени что-то шепчут в унисон,
Пропадая в выморочной дали...
Всё мы едем, едем... Где? Когда?
Кто маршрутом нашим озабочен?
Лишь туман, да ржавая вода,
Да бурьян вдоль глинистых обочин...
2003
"Робин Гуд истpебляет оленей в лесу коpоля..."
Робин Гуд истpебляет оленей в лесу коpоля,
А шеpиф Ноттингемский с гостями сидит на пиpу,
Кpестоносцев согpела в могилах Святая Земля,
А законный монаpх, как всегда, не спешит ко двоpу.
Ричаpд Львиное Cеpдце – солдат, его дело – война,
А дела госудаpства – ведь это такая тоска...
Пусть в анаpхии и беззаконии вязнет стpана,
Но зато отвоевана тысяча акpов песка.
В окpужении стягов и львиных оскаленных моpд
Хpистианское pыцаpство снова идет воевать,
И, пока в Палестине сpажается доблестный лоpд,
Робин Гуд с благоpодною леди ложится в кpовать.
Чеpез Шеpвудский лес опасаются ездить купцы,
Сбоp налогов наpушен, и стpах пpед законом исчез
Все пути стеpегут Робин Гуд и его молодцы,
Всех пpеступников скpоет зелеными кpонами лес.
Только к каждому дубу в лесу не пpиставишь солдат,
И с pазбойничьей шайкой не бьются в откpытом бою;
Лоpд шеpиф, может быть, и не любит коваpных засад,
Но он должен исполнить, как следует, службу свою.
Робин Гуд – бpаконьеp и гpабитель, и значит, геpой,
А шеpиф защищает закон, потому и злодей,
Но он знает, что худшие беды бывают поpой
Из-за искpенне веpящих в лучшую долю людей.
А когда опускается сумpак на Шеpвудский лес,
Лоpд шеpиф наливает в сеpебpяный кубок вина,
Наблюдая, как с темных, затянутых дымкой небес
Озаpяет Бpитанию пpизpачным светом луна.
Пусть ноpманнский закон не особенно и спpаведлив,
Но искать спpаведливость на свете – бессмысленный тpуд,
И все новые хитpости изобpетает шеpиф,
И готовится вновь ускользнуть из силков Робин Гуд...
А над Ноттингемшиpом стpуится белесый туман,
Словно пpизpак гpядущей эпохи встает за окном,
Где к согласью пpидут, наконец, англосакс и ноpманн,
И пpолитая кpовь обеpнется веселым вином.
Вспомнят люди и шайку, и Робина, их главаpя,
Вспомнят лоpда шеpифа, и он не избегнет хулы,
Но никто не помянет оленей, загубленных зpя,
Ставших пpобною целью для меткой геpойской стpелы...
1994
"Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду..."
Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду,
Когда твои дети умрут от холеры и тифа,
Когда, отзвучав напоследок в предсмертном бреду,
Затихнут нехитрые лозунги пошлого мифа,
И будут музеи разгромлены пьяной толпой,
И книги пойдут на растопку в последнюю зиму,
Однако не смогут согреть, ибо будет скупой
Отдача тепла от идей, достающихся дыму,
Когда мародеры, герои, борцы, палачи,
Романтики, скептики, шлюхи, церковники, воры,
Студенты, торговцы, артисты, поэты, врачи,
Рабочие, клерки, защитники и прокуроры,
Когда привередливый, скучный, веселый и злой,
Безжалостный, глупый, коварный, холодный и страстный
И с ними их ценности – станут гнильем и золой,
И тем завершится борьба, оказавшись напрасной
Останется город, хитиновый экзоскелет,
Изрезанный шрамами улиц, осыпанный рванью
Последних газет и плакатов, единственный след,
Оставленный мясом, и кровью, и мышечной тканью
Всем тем, чем для города некогда были они,
Его обитатели, дети твои и собратья,
Которые строили планы на дальние дни,
О самых ближайших совсем не имея понятья.
Огонь уничтожит иные деянья людей,
Уйдут даже кошки и крысы, почувствовав голод,
И фильмы, и мысли ученых, и речи вождей,
И все остальное – погибнет. Останется город.
Он будет лежать, погружаясь в земную кору,
Ржавея железом, крошась-осыпаясь бетоном,
Слепой и безмолвный. И лишь иногда на ветру
Оконная рама откликнется старческим стоном.
И будет расти на балконах и крышах трава,
И мягкий лишайник заменит ковры в кабинетах
Все это, вообще-то, случалось не раз и не два
В различных эпохах и странах, на разных планетах.
И, может, такой результат и является тем
Единственным смыслом, который так долго искали
Жрецы философских идей, социальных систем
И прочих иллюзий, что прежде так ярко сверкали.
И люди нужны лишь затем, чтобы кануть во тьму,
Оставив планете свой город, свой каменный остов...
Так участь полипов совсем безразлична тому,
Кто смотрит в закатных лучах на коралловый остров.
1998
"В этом городе, похожем на общественный сортир..."
В этом городе, похожем на общественный сортир,
Словно опухоль из клеток, состоящем из квартир,
Воплотившем единенье суеты и духоты,
Средь бесчисленных и прочих проживаешь также ты.
Ты выходишь на работу ровно в 8:45,
Отсыпаешься в субботу, а потом не спишь опять,
И по улицам унылым, что открыты злым ветрам,
Полусонный, одурелый, ты плетешься по утрам.
Волоча портфель с делами, словно каторжник – ядро,
Вечно сдавленный телами в переполненном метро,
Вечно в поисках минуты, чтобы дух перевести,
От зарплаты до зарплаты, с девяти и до шести.
Вечно дышащий бензином, потом, пивом, табаком,
В толкотне по магазинам пробираешься бочком,
Чтобы вечером, желудку нанеся обычный вред,
Отключаться на диване под привычный телебред.
Ах, тебе бы жить на юге, в припортовом городке,
И бродить бы на досуге по округе налегке,
Размышлять не о зарплате – о безбрежности стихий...
Ты писал бы вечерами превосходные стихи.
Ах, тебе бы жить в поместье и носить приставку "фон",
Дорожить фамильной честью, не слыхать про телефон,
Наблюдать сквозь окна замка, как ползет седой туман,
И писать бы философский многоплановый роман.
Иль в ином тысячелетье – любо-дорого смотреть:
На далекой жить планете, два столетья не стареть.
Ты б под солнцами чужими, при оранжевой луне,
Тоже что-нибудь писал бы, гениальное вполне.
Но увы! Твоим талантам прогреметь не суждено,
Ты и сам о них не знаешь, а узнаешь – все равно
Удушают, убивают, выпивают их до дна
Эти люди, этот город, это время и страна...
1998
"В одной стране – возможно, что восточной..."
В одной стране – возможно, что восточной,
Возможно, не совсем – не в этом суть
Во время оно царствовал тиран.
Предшественник его был добрый царь
При нем министры и чины пониже
Все как один, добро любили тоже,
И оттого добра у них немало
Скопилось в погребах и закромах;
В казне же вовсе чудеса творились:
Бывало, соберут, к примеру, подать,
И казначей, отперши семь замков,
В сундук казенный бросит горсть монет
Так ни одна не звякнет – оттого,
Что ни одна не долетит до днища!
Куда девались? Черт их разберет!
Народ спервоначалу не роптал,
Зане и сам был испокон веков
Добролюбив и к чудесам способен,
Но в некий день злосчастный оказалось,
Что в царстве больше нечего украсть!
И вот тогда-то дружный глас народа
Решительно потребовал порядка,
И на престол был возведен тиран.
Тиран и впрямь порядок обеспечил,
От ржавчины очистив древний меч,
И рвение похвальное являя:
При нем ворам отпиливали руки,
Бандитов утопляли в нужном месте,
Мздоимцев вешали, прелюбодеям
Щипцами вырывали грешный уд
Короче, добродетель процветала!
И среди мудрых сих установлений
Особенно отметить надлежит
Одно: как именно решил тиран
Вопрос проклятый о свободе слова.
(А, надобно сказать, сию державу
Не миновала тяжкая напасть
Поэтов было там, что тараканов!
И каждый, как обычно, мнил себя
Пупом земли, посланником небес,
Заступником народа, гласом божьим,
Огнем палящим, чистым родником,
Столпом культуры и грозою тронов
Насчет певцов любви вообще молчу.)
Так вот, тиран цензуру упразднил,
Отправил кучу сыщиков в отставку
И учредил взамен такой порядок:
При нем любой поэт без исключенья,
Будь он хоть гений чистой красоты,
Хоть графоман, придурок и пропойца,
Хоть юноша безусый, хоть старик,
Хоть вообще не мужеского пола
Явиться мог в специальный департамент
И рукопись приемщице отдать.
И тотчас же, на средства государства,
Стихи его дословно, без изъятий,
Включая и гражданственные оды,
И едкие сатиры на тирана,
И дерзкое хуление святынь,
И всякое срамное непотребство,
И, наконец, любой бездарный бред
Печатались большими тиражами!
(Зане тиран был деспот просвещенный,
Знал грамоте и даже разрешил
В стране книгопечатные машины.)
При этом самый лучший экземпляр,
В красивой твердой глянцевой обложке,
Шел автору.
На следующий день
На площади, запруженной народом,
Поэт, в венце лавровом, в белой тоге
(Или в венце терновом и в лохмотьях
Тут кто как пожелает) восходил
На эшафот, покрытый алым шелком
(Автографы попутно раздавая),
Торжественно жал руку палачу
(А впрочем, мог и плюнуть – ведь недаром
Палач надбавку получал за вредность),
И наконец, склонив на плаху шею,
Под визг поклонниц и рукоплесканья,
В единый миг лишался головы.
Казненного останки в тот же день
На Кладбище Поэтов погребали,
И книгу в твердой глянцевой обложке
В гроб клали с отсеченной головой.
Был много лет незыблем сей обычай,
Среди других, тираном учрежденных,
Но время быстролетно, как ни жаль
Над ним не властен ни один правитель!
И как-то раз, проснувшись поутру,
В газетах жители прочли в испуге:
"Тиран помре! Да здравствует свобода!"
Испуг, однако, оказался краток:
Уж к вечеру какой-то сорванец
Навозом мазал статую тирана,
Потом Республиканский Комитет
Провозгласил отмену смертной казни
И двери тюрем настежь распахнул
Короче, понеслось. И вскоре воры,
Бандиты и мздоимцы процвели,
Казна пустела, подать не сбиралась,
Солдаты пропивали щит и меч,
А девы юные, утратив стыд,
Уже прилюдно предавались блуду...
И как вы думаете, кто хулил
Всех более все эти перемены?
Кто больше всех жалел и сокрушался
О прошлом?
Ну конечно же, поэты!
Ведь при тиране каждому из них
Надежно гарантировалась слава,
Поклонницы, восторженные толпы,
Молчание зоилов (ведь ругать
На смерть идущих было неэтичным),
Немалые, при жизни, тиражи
И мученический венец впридачу!
А ныне – где все это? Ах, увы!...
Когда вам скажут (сам я часто слышал):
"Тиран поэтов извести не мог,
Республика же извела" – не верьте:
Практически во всяком кабаке
Увидите вы кучку оборванцев,
Нечесанных, испитых, неопрятных,
Средь коих всяк с горящими глазами
Кричит другим: "Я гений! Вы дерьмо!"
Иной его хватает за грудки,
Тот – в волоса вцепляется собрату,
И глядь – уж все они тузят друг друга,
Пока не свалятся в изнеможенье...
Вы, может, видя это, удивлялись:
Коль так они друг друга ненавидят,
Зачем же вместе сходятся? Что делать
Когда бы не собратья, кто вообще
Об их существовании бы помнил?
Коль есть у вас к несчастным состраданье,
Вы им подайте медную монету
Они ее, конечно же, пропьют,
И спать улягутся под стол кабацкий;
Пусть им приснится площадь, эшафот,
Поклонницы, блестящая обложка,
Овации, и тога, и автограф,
Великодушно данный палачу...
2001
Back in the Ussr
Ну вот и ответ на вопросы!
Покуда мы спорили, друг,
Зарытые в землю отбросы
Опять проступили вокруг.
Осколки хрустального мифа
Ледышками тают в руках.
Наследники дела Сизифа
Остались опять в дураках,
И снова глодает бессилье
Свинцовую пайку тоски,
И пьяная баба Россия
Присела, спустивши портки.
И снова послушное стадо
Мычит похвалу пастуху,
А наши с тобой баррикады
Давно превратились в труху.
К истокам стремясь возвратиться,
Спираль замыкается в круг,
И вновь перелетные птицы
На запад летят, не на юг.
Летите, спасайтесь, бегите!
Мишень, как круги на воде...
И впору кричать "Помогите!"
Да кто нам поможет и где?
Ну разве какой академик
Оттиснет об этом статью...
Но виду, который эндемик,
Не выжить в далеком краю.
Справляйте, справляйте поминки
Под хохот безмозглых невежд,
Сыграйте мелодию Глинки
Над братской могилой надежд.
С фасадов смывают свободу...
Припав к ледяному ручью,
Глотайте соленую воду
За вечную участь свою:
Стоять, ощущая спиною
Щербатую плоскость стены,
И харкнуть кровавой слюною
В паскудную харю страны.
И кто там был честный-хороший?
Какие сияли мечты?
Сечет-заметает порошей
Последние наши цветы...
Под скрип сапогов караула
Мотается ствол на ремне,
И смотрит из черного дула
Уверенность в завтрашнем дне.
декабрь 2000
Инструкция по технике безопасности
Вернувшись в город, где судьбу назад
На третьем этаже пятиэтажки
Ты обитал – не рыскай наугад,
Не разбирай истлевшие бумажки,
Пытаясь вспомнить чьи-то адреса,
Не восстанавливай имен обрубки,
И не пытайся вызвать голоса
Из черных дырок телефонной трубки.
Вернувшись – ненадолго, невзначай,
В командировку или так, проездом,
Не забывай, глотая теплый чай,
О разнице меж временем и местом,
И вечером сосредоточь свой ум
На детективном глянцевом романе,
А не броди, рассеян и угрюм,
В плаще по улицам, с рукой в кармане.
Что ты бы там увидел? Дом снесли
(Пустырь остался, кстати, незастроен),
Каток давно исчез с лица земли,
Урезан парк и сильно перекроен,
Автобус номер восемь отменен,
В кинотеатре – казино с рулеткой...
Один лишь лысый вождь из тех времен,
Что меряли эпоху пятилеткой,
Все так же тянет гипсовую длань
(Хотя судьба сыграла с ним подлянку,
И ныне, уплатив эпохе дань,
Он кажет верную дорогу к банку).
Конечно, черт побрал бы всех вождей,
Но если время не щадит предметы,
Лишенные души – то уж людей
Отыскивать тем паче смысла нету.
Подумай сам, какого дурака
Свалял бы ты, затеяв эту кашу
В плешивом мужике узнав Витька,
А в толстой бабе крашеной – Наташу.
Поэтому не трогай старый хлам,
Не поддавайся, если и захочешь,
Передвигайся только по делам
И уезжай немедля, как закончишь
Желательно, конечно, навсегда,
Туда, где снова станешь беспристрастным.
Затем и существуют поезда,
Чтоб время компенсировать пространством.
А если все ж знакомые черты
Отметит подсознательный анализ,
То на вопрос прохожей: "Саша, ты?!"
Правдиво отвечай: "Вы обознались."
2000
Мизантропия
Не задавая глупых вопросов
Типа "За что мне?" и "Почему?",
Можно ведь даже среди отбросов
Пищу найти своему уму.
Где реформатор напрасно бьется,
Тщится искоренить порок,
Там наблюдателю удается
Из наблюдений извлечь урок.
Я наблюдаю движенье многих
Двуполых броуновских частиц.
Если вообще и любить двуногих,
То исключительно – певчих птиц.
Но, к сожаленью, отнюдь не птицы,
Что услаждают и слух, и глаз
Тема, к которой я обратиться
Намереваюсь как раз сейчас.
Так называемые приматы
Нынче лежат на моих весах;
Те, что хвостаты и сплошь косматы,
Пусть остаются в своих лесах
Тех же их родственников, что ныне,
Этой планеты заполнив треть,
Преобразуют ее в пустыню,
Я и намерен здесь рассмотреть.
И, хоть исследователь, во имя
Истины, не убоится зла,
Лучше, конечно, следить за ними
Сквозь бронированный слой стекла.
Вообще представители сей породы
Довольно нелепый каприз природы;
Нагие беспомощные уродцы,
Они были вынуждены бороться:
Отращивать мозг, облачаться в шкуры...
Но не изменили своей натуры.
Не много им проку от их извилин
Пред зовом инстинктов их ум бессилен,
Имея реальные достиженья
Лишь в сфере убийства и размноженья.
Утративши хвост, растерявши когти,
Они непрестанно кусают локти.
Они мечтают бежать обратно,
Что, в общем, понятно, хоть и отвратно.
Какие у них комплименты в списке?
Из ласковых – рыбки, зайчики, киски,
Из гордых – зовут орлами и львами,
И прочими хищными существами.
Хоть непонятно, какую зависть
В них вызывает, допустим, заяц,
Но факт, что завидуют всем животным
Летающим, бегающим и водным.
Ругают друг друга, однако, тоже
Скотами, считая, что те похожи.
Хотя подобрать поточней могли бы
Разве бараны глупее рыбы?
Чем сука, собственно, хуже кошки?
Но логики нету у них ни крошки.
(Наверное, лучше сказать "ни капли",
Но суть не изменится ведь, не так ли?)
Кстати, о каплях. При всех режимах
Волнует их то, что течет в их жилах.
Твердят, что, мол, кровь там, а не водица
Нашли, понимаешь ли, чем гордиться!
Вода есть гибрид кислоты и щелочи,
Почти что классический Инь и Ян,
Что же касается всякой сволочи,
Произошедшей от обезьян,
То кровь их – отрава похуже опия,
Чему доказательства – их дела.
Так что – да здравствует мизантропия
И место с другой стороны стекла!
1999
"За полуночным бдением..."
За полуночным бдением
Пренебрегши ночлегами,
Я слежу с удивлением
За своими коллегами.
В виде тезиса вводного
Для вопроса непраздного
У меня с ними сходного
Много меньше, чем разного.
Для меня – математика
Воплощает эстетику,
Но какая тематика
Их рождает поэтику?
То басами пропитыми
Голосят под иконами,
То все вирши пропитаны
Половыми гормонами.
В упоенной патетике
Славят образ животного
Тут не то что эстетики,
Тут бы противорвотного...
Но всего непонятнее
Самоуничижение,
Бормотанья невнятные
О каком-то служении.
"Мы-де люди не местные,
Просто малость контужены,
Ваши отзывы лестные
Нами малозаслужены.
Сами, мол, не умели мы..."
Господа, да в уме ли вы?
"Над песчаными мелями
Бродят щуки Емелевы.
Кто поймает мгновение
И ухватит под жабрами,
Оседлав вдохновение,
Наслаждается лаврами.
Копим днем впечатления,
Выпускаем к утру пары,
Но ни грамма в нас гения
Мы не больше чем рупоры.
Мы всего лишь дублируем,
Мы на роли служителей
Глас народа транслируем
Или глас небожителей.
Мы не барды мятежные,
Мы не скальды скандальные
Мы холопы прилежные,
Рудокопы кандальные.
Только воле хозяина
Мы покорно и следуем
Голосим неприкаянно,
Что – и сами не ведаем.
Уродились мы темными,
Скудоумными, слабыми,
С достиженьями скромными
Кабаками да бабами.
Наша грядка не полота,
Наша латка отпорота,
С приближением холода
Рвем рубаху от ворота.
В нашем смехе и ропоте
Все звучит предсказательно,
Понимать нас не пробуйте
Это необязательно."
Слыша, как повторяются
Эти тезисы многие,
Я спрошу: притворяются
Или вправду убогие?
Впрочем, выскажу сразу им
Утвержденье нелестное,
Что поэзия с разумом
Суть две вещи совместные.
Тем, кто встретит взволнованно
Это свистом и топотом,
Намекну: обосновано
Все же собственным опытом.
Нет ни таинств, ни одури,
Овладевшей пророками
Есть обычные лодыри
Со своими пороками.
Их пороки им нравятся,
Потому-то и слышится,
Что, мол, если исправятся
Ничего не напишется.
Что, для пущей известности,
Повторяют внушительно...
Но искусство словесности
Ни при чем здесь решительно.
1998
Отсутствие вдохновения-2, или Песня акына
Снова приходит мысль, что все уже объяснил.
Ночью охота спать, в спорах давно не пылок.
В чашку заправил квас, в принтер залил чернил,
Чувствую сам себя коллекцией гиперссылок.
Что ни вопрос, то "см." Юзер, дави мыша.
Я уже все сказал, что тебе, блин, не ясно?
Что-то насчет души? Нет ее ни шиша.
Так что не стой над ней, отсутствующей, напрасно.
Сидя на груде слов, себя на цитаты рву
Лучше, чем рвать других. (Себя я читал к тому же.)
В воздухе гарь. Сентябрь. Терпеть не могу Москву.
Дальше вообще зима, и это намного хуже.
Осень. Москва. Дисплей. Цифры горят в углу:
3:33 a.m., в данном контексте – ночи.
Мочи нету писать, хоть ляг и спи на полу.
(Юзер, поставишь сам ударение в слове "мочи".)
С шеею без петли, тем более без креста,
Свой репортаж строчу, этакий анти-Фучик.
Бдительность – das ist gut, ибо ставит все на места.
Люди, я не любил вас. И хрен полюблю in future.
За макаронный стих надо бы двинуть в глаз
Русский быть должен слог чист, как моченый в "Тайде"!
Да и к тому же мне рифма не удалась...
Некому меня бить. Даже и не мечтайте.
Хрен – это, кстати, овощ. Его я не полюблю.
Русский язык богат двусмысленным оборотом.
Рифмы на "полюблю" нет лучше, чем "по рублю".
Или же "порублю", и прибейте сие к воротам.
Вот вам еще пример: добро побеждает зло.
Где подлежащее в словах, что давно приелись?
Ну их вообще, слова. Лучше возьмем число.
Скажем, 127. Разве оно не прелесть?
"Тайд"! За рекламу с вас. Вот мой расчетный счет:
ИНН семь семь ноль семь ноль... дальше не лезет в строчку.
Я уже раскрывал тему, что все течет?
Юзер, дави reset. Надо поставить точку.
2002