Текст книги "Танкер «Дербент»"

Автор книги: Юрий Крымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

4

После регулировки второго двигателя «Дербент» покрыл расстояние до Астраханского рейда за тридцать часов. Но на рейде произошла неожиданная заминка. К приходу судна буксир привел только две баржи, третья вышла из строя.

В радиорубке Володя Макаров тщетно надрывал горловые связки, вызывая рейдового диспетчера. «Послали за запасными в Астрахань», – следовал поминутно однообразный бесстрастный ответ, вызывавший у радиста припадки бессильного бешенства.

Налитые баржи уходили на север. Грузовой шланг на «Дербенте» был вытянут и свисал над палубой гигантским ржавым хоботом. Над танкером с визгом носились чайки, отнимая друг у друга серебряную рыбную мелочь. Море, бледно-зеленое у бортов корабля, к горизонту синело, сливаясь с эмалью неба. Вахтенные моряки уныло прохаживались по палубе, поглядывали на север, откуда должны были появиться новые баржи.

Штурман Касацкий, наскучив ожиданием, побежал разыскивать капитана.

– Вообразите, – заговорил он, появляясь в дверях кают-компании, – на этот раз мы сэкономили пять часов в пути… Надо бы козырнуть перед пароходством, ей-богу!

Евгений Степанович сидел за столом, помешивая ложечкой в стакане. На блестящей выпуклой поверхности судового чайника он видел свое лицо, безобразно раздутое и сплюснутое, с чудовищными пунцовыми опухолями вместо щек. И, разговаривая с помощником, все косился на чайник, не в силах отвести глаз от причудливой личины.

– Не худо бы радиограмму послать пароходству, – продолжал Касацкий, – скажем, хоть так: «На основе соцсоревнования и ударничества…»

– Оставьте… – перебил Евгений Степанович с отвращением, и лицо в чайнике метнулось и покрылось рябью морщин, – фабрикация фальшивых бумажек… Стыдно, Олег Сергеевич!

– Душа моя, да ведь это чистая правда, – улыбнулся Касацкий, – почему же не извлечь из этого пользу? Давно ли мы нервничали оттого, что мы на плохом счету, а теперь – «оставьте»… Впрочем, как хотите.

– Я не хочу никого дурачить, и довольно с меня этих телеграмм. – Капитан возбуждался все более с каждым своим словом, как человек, внезапно отважившийся высказать вслух свои мысли. – Поймите же наконец, что все эти трескучие донесения – просто ложь, гадость, неприлично! Соревнование только началось, и мы с вами тут ни при чем. Поймите!

Как это всегда бывало с ним в редкие минуты гнева, Евгений Степанович нетерпеливо ожидал возражений, которые как бы поддерживали его, подтверждали справедливость его возмущения. Но Касацкий умолк, и лицо его изображало испуг и кроткое недоумение.

– Мне не приходило в голову, что вы можете так истолковать все эти пустяки, – сказал он печально. – Может быть, я пересолил немного, стараясь изобразить дело в лучшем свете. В управлении пароходства сильно обеспокоены неудачным началом навигации. Кого-то из капитанов уже сняли с работы, я слышал. А я бы не хотел другого командира, скажу вам откровенно.

– Вы говорите – сняли с работы? – переспросил Евгений Степанович.

– Мне как-то больно подумать, что вас могли бы…

Честный служака, почтенный человек! У меня к вам особое бережное чувство есть, скажу откровенно.

– Милый мой, да разве я не вижу? – пробормотал Евгений Степанович. – Поверьте, я очень ценю ваше отношение, но меня беспокоят все эти отписки. Как будто мы уж слишком злоупотребляем ими за последнее время. Ведь, если говорить по совести, мы сами виноваты во многом. Вот на мель садимся у причалов… Кто же виноват? А историю с водяным балластом помните? Да что говорить!

Касацкий мигом успокоился и присел к столу.

– Да, да, я согласен, – сказал он нетерпеливо, – у кого же не бывает промахов? Но сейчас как будто намечается перелом. Старший механик не пустил свободных людей на берег и перебрал двигатели. Он не имел права лишать людей отдыха, но на это надо закрывать глаза.

– Он мне докладывал.

– И наверное, смотрел на вас волком. Дескать, презираю вас, но вынужден разговаривать. Не нужно обращать на это внимание, он человек со странностями. Я, например, всячески даю ему понять, что я вовсе не осколок прошлого, каким он считает меня, а в доску свой парень. Ха-ха! Да так оно и есть, конечно. Для меня, дорогой Евгений Степанович, соревнование было своего рода откровением. Удивительно универсальный метод обработки любого человеческого материала. Пущены в ход все дальнобойные орудия человеческой морали, даже такие вечные, как «слава» и «доблесть».

В самом слове «вызов» есть что-то старомодное, но красивое и сильное. Право же, мне кажется, что сейчас у наших людей новое, осмысленное выражение появилось на лицах. Одним словом, я – за.

Евгений Степанович слушал молча. Им уже овладело то неопределенное, пассивное состояние духа, какое бывало у него во время разговора с помощником. Он мог только следить за неожиданными поворотами мысли собеседника, и за этими поворотами, как в нескончаемом лабиринте терялись его собственные ощущения.

– Так вы думаете, что наступил перелом? – спросил он задумчиво.

– Несомненно. И надо сделать все возможное, чтобы развить успех. Многое зависит от береговых организаций. У диспетчеров есть свои любимцы, вроде «Агамали». Образцовое судно получает все в первую очередь. Значит, надо создать «Дербенту» репутацию образцового судна. Если послать пароходству телеграмму, как я сказал…

– Что же, я не против. Давайте составим, – согласился Евгений Степанович, он чувствовал раскаяние за горячность, и ему хотелось поскорее уступить, чтобы загладить вину перед помощником.

– Напишем коротко и достойно, – сказал Касацкий, вынимая блокнот. – На основе соцсоревнования и ударничества нам удалось повысить коммерческую скорость… Так будет искренне и без всякой назойливости. Правда?

Он дописал телеграмму и протянул ее Кутасову. Прошелся и остановился перед иллюминатором, покачиваясь на каблуках. Капитан морщил лоб, читая телеграмму.

– Хорошо, – сказал он наконец, – так будет действительно вполне достойно.

– Еще одно, – сказал Касацкий, зевая, – кто-то предложил ликвидировать четырехкратный запас горючего для дизелей. Басов считает, что если убрать с танкера лишнее горючее и разный хлам, то можно увеличить полезную грузоподъемность судна на триста пятьдесят тонн. Хорошо придумано. Я хотел вас предупредить, чтобы вы не вздумали противиться.

– Позвольте, – удивился Евгений Степанович, – вы хотите убрать запас горючего?

– Оставить только на один рейс, Евгений Степанович…

– Да, как это, помилуйте?

– Ну, так я и знал, – усмехнулся Касацкий, – скажите лучше: зачем мы возим четырехкратный запас?

– На всякий случай. Мало ли зачем. Все так делают…

Касацкий зевнул.

– Рейсового запаса более чем достаточно даже при штормовой погоде, – сказал он мягко, – а триста пятьдесят тонн за рейс – это составит в месяц три тысячи, а за навигацию около двадцати тысяч сверх плана. Дело ясное.

– А не опасно?

– Безусловно опасно. Рискуете получить премию и благодарность от Годояна. Ну, договорились?

– Пожалуй.

– Басов говорит, что можно значительно перевыполнить план, если мобилизовать все скрытые средства, – сказал помощник задумчиво. – Похоже, что он прав. Во всяком случае, он уже откопал одно средство. И пожалуй, сделает большую карьеру этот, невзрачный чудак, вот увидите.

5

Последняя баржа была подана с опозданием на два часа. Буксир подтащил ее к борту «Дербента», вспенил винтами воду, свистнул пронзительно и затих. На палубе баржи неторопливо ворочались угрюмые, заспанные люди в тулупах, растягивая наливной шланг. С борта танкера за ними наблюдали моряки.

– Там на рейде чиновники сидят, чернильное крысы! – волновался Володя Макаров. – Им наплевать на то, что мы потеряли два часа. Так мы ничего не добьемся. Их нужно как-то ударить…

– Напишем заявление начальнику Каспара, – сказал Котельников рассудительно. – Он их подтянет.

Гусейн посматривал на говоривших, судорожно дергая бровью. Его нестерпимо раздражали медлительные движения людей на барже и их безучастные лица.

– Вы всегда так ходите? – крикнул он вниз. – Эй вы, с броненосца!

– Не задирай их, – посоветовал Котельников, – они назло будут тянуть канитель.

Но Гусейн не унимался:

– Скажите вашим начальникам-раздолбаям, что мы жаловаться будем. Мы управу найдем!

– Зря ругаетесь, – ответили снизу, – мы люди маленькие.

Гусейн отошел от борта. Бесцельно сокращать время стоянок и экономить минуты, когда результат всех этих усилий может пойти насмарку из-за простой невнимательности диспетчера на берегу. Моряки «Дербента» заинтересованы в успехе соревнования, но успех этот зависит и от диспетчера, и от мохнатых людей с баржи, и от пристанских рабочих в порту, и Гусейн старался не глядеть на то, что происходило на барже, старался сдержать закипавшее в нем глухое раздражение, которое казалось еще тяжелее оттого, что сердиться, в сущности, было не на кого.

По выходе с рейда он успокоился немного: «Дербент» делал двенадцать узлов. Потом была вахта, и она прошла сравнительно спокойно, – двигатели оборотов не сбавили, топливо подавалось исправно. Все же иногда колола назойливая мысль: может быть, все это напрасно?

Пообедав после вахты, он спал. Но проснувшись, сквозь глазок иллюминатора увидел плотную молочно-белую муть.

Туман всегда наполнял Гусейна горькой тоской и поднимал со дна души отболевшие как будто печали. Он вышел на палубу; огни, вспыхнувшие на мачтах, горели мутно, словно обернутые белой шелковой тканью. Глухо звучали голоса и шаги. У подошедшего Володи был хриплый голос и лицо казалось зеленоватым.

– Послушай, что сделали наши командиры, – сказал Володя, – этакая глупость! А туман-то, туман!.. Теперь уже обязательно опоздаем.

Гусейн не удивился ни печальному лицу Володи, ни его словам. Что хорошего может произойти при таком тумане? Он вдыхал густой, удушливый воздух и сплевывал за борт сладковатую слюну.

– Отправили, слышь, телеграмму, – говорил Володя, – «на основе соревнования и ударничества…» Спекулируют, подлецы!

– Черт с ними, – промолвил Гусейн равнодушно, – туман идет лавой. Вот и скорость убавили, я слышу.

– Обидно, – сказал Володя, – на чем спекулируют! Ну, пойду я…

Гусейн остался один. Вокруг все двигалось медленно и бесшумно. Серые клочья тумана ползли по палубе, цепляясь за люки, взбираясь по ступенькам трапов, и от них пахло затхлой сыростью и еще чем-то удушливым, напоминающим отработанный газ.

Рявкнула сирена «Дербента» коротким, простуженным гудком, и ей откликнулось тонким воем встречное судно, мигнув в тумане зеленым глазом. Гусейн присел на корточки и обхватил руками колени.

– Плохо, – сказал он тихонько, и голос его прозвучал слабо и глухо, – испохабили соревнование своими телеграммами… подлецы, подлецы! И на берегу такие же… – Он нетерпеливо перебирал в уме все случившееся за последние дни, надеясь найти еще что-то, самое плохое, что переполнит его и разрешит предаться отчаянию,

«Туман задержит, здорово задержит…. и Женя на бульвар не придет. Туман и позднее время – ни за что не придет! Сколько уж мы не виделись? Да и на что я ей сдался? А Басов агитирует. На что он надеется, когда на берегу лавочка и все покрывают друг друга и не найдешь концов?.. Отписки, фальшивые донесения. А может быть, Басов ни на что не надеется, и он такой же, как астраханский диспетчер, такой же, как Касацкий и Алявдин, только гораздо хитрее?.. Порт близко. Там остров, теперь огни пойдут, огни… Пивка бы хлебнуть теперь! Самое время…»

Он подошел к борту и, положив руки на перила, повернул лицо навстречу плывущему из тумана зареву портовых огней. Так стоял он, поминутно сплевывая сладкую слюну и вздрагивая от сырости, пока не загремели брошенные сходни. Тогда он сбежал на пристань и пошел не оглядываясь, облегченно размахивая руками, словно покидал танкер навсегда.

Вахтенные сновали по палубе, перекликаясь в тумане, и им было не до Гусейна. Его увидели час спустя моряки с «Дербента», зашедшие в пивную погреться. Среди них был и слесарь Якубов, тот самый, которого Гусейн научил обращаться с подъемным краном, – тихий, незаметный человек, бросивший курить только потому, что, покупая папиросы, раздавал их другим. Он ахнул, заметив Гусейна за соседним столом, и все порывался подойти к нему, чтобы увести на пристань. Но палубный матрос Хрулев крепко держал слесаря за рукав.

– Не лезь, пожалуйста. Сейчас этот ударник себя покажет! – шептал он злорадно. – Да сиди, говорю!

Гусейн поводил вокруг светлыми бешеными глазами, стараясь поймать ускользавшие взгляды соседей. Он развалился на стуле перед батареей пустых бутылок, и к нижней губе его, отвисшей и покрытой пеной, прилип погасший окурок. Вокруг столика давно уж беспокойно кружили официанты, а напротив случайный собутыльник – маленький потрепанный человек, испуганный и ослабевший, – покорно жмурил пьяные глазки, собираясь улизнуть.

Внезапно Гусейн поднялся и стряхнул со стола бутылки. Пошатываясь и шагая по цветным осколкам, он пошел к двери, и навстречу ему двинулась белая армия официантов, угрожающе помахивая салфетками, но у выхода он толкнул одного ладонью, и тот ахнул, ударившись головой о косяк. Гусейн выскочил на улицу и побежал, слыша позади свистки. В пивной Хрулев качался от смеха, хлопая себя по коленкам, Якубов протягивал деньги официантам, упрашивая не делать скандала.

Гусейн уже не мурлыкал тоненько и нежно, как на море в предзакатные часы. Захлебываясь от пьяной одышки и помахивая над головой кулаком, он ревел, как паровая сирена. Прохожие сворачивали на мостовую, у подъезда кино под фонарями оглушительно визжали подростки:

– Бичкомер!.. Бандюга!.. Галах!..

На перекрестке Гусейн расставил руки, преграждая дорогу заметавшейся в испуге женской фигуре.

– Попалась, Марусь!.. – И, взглянув в побледневшее молодое лицо, вдруг улыбнулся потерянно и печально. – Чего боишься, разве я трону! Эх ты, милая!..

Ярость его внезапно исчезла, сменилась слабостью и покорной тоской. На бульваре он рухнул на скамью и рванул ворот рубахи. Деревья медленно уплывали слева направо, и стволы их купались в осевшей массе тумана.

– Теперь уж, конечно, не поправишь… – сказал он, тяжело ворочая языком, – теперь будут судить… в красном уголке, как тогда… Басов будет судить, ясное дело. Кон-е-е-шно! Ну-к что ж, судите, разве я против? Пож-жалуйста! – Он поднял голову и прислушался к вою сирены. – «Дербент» кричит… Эх, голосистый! Выберут якоря и пойдут… без меня. Очень просто.

В левом кулаке чувствовал он ноющую боль и влажность, словно раздавил что-то живое и липкое. Он поднес к глазам черную от крови ладонь.

«Где это я?.. Бутылки…»

Болела голова, и тошнота подступала к горлу. Еще завыла далекая сирена, и ноги Гусейна похолодели.

«Что это я сижу? Вот и еще сижу… и еще, – считал он мгновения, мучительно вытягивая ноги. – Если подняться теперь же, то можно дойти… Эх, пропаду!»

Наконец он сполз со скамейки и, поднявшись, закачался на длинных ногах, стараясь подавить приступ тошноты.

– Надо дойти, – сказал он громко, – и к Басову… Пройти незаметно. Он же знает, болезнь у меня.

Возле продовольственной лавки под невесом стояли двое. У причала шипели волны в камнях.

– Ты говоришь, что он на бульвар побежал? – спрашивал Басов озабоченно и сердито. – И вы не могли остановить его? Герои липовые!

– Да мы не успели, он как бешеный, – оправдывался Якубов, – официанты и те отступились. Одного он ка-а-ак толканет! Сила у него…

– Смотрите, никому ни слова, – напомнил Басов. – Это не он ли идет, посмотри.

Человек двигался вдоль насосной станции, кидавшей на асфальт черный квадрат тени. Он шел как бы крадучись и в то же время спотыкаясь и загребая ногами. Издали слышалось его тяжелое, хриплое дыхание. Он увидел людей под навесом и остановился.

– Александр Иванович, – позвал он тихо, – мне нельзя на танкер?.. Поним-а-аю!

– Вам надо пройти в мою каюту, – сказал Басов резко, – старайтесь не начаться. Идите вперед.

Они шли гуськом та причалу. Якубов из деликатности отстал немного, сделав вид, что поправляет шнурок ботинка. Ему было жалко Гусейка. На палубе у сходней чернели фигуры вахтенных, крутился и вспыхивал огонек папиросы.

Гусейн выпрямился и пошел по сходням. На середине он потерял равновесие и охнул, схватившись за перила порезанной рукой. На палубе засмеялись.

– В доску! – произнес чей-то голос. – Видали, ребята?

Басов взошел на палубу и остановился,

– Хрулев, – позвал он, – подите сюда!

Матрос подошел, пряча за спиной руку.

– Чего хотели?

– Есть предписание за курение во время погрузки снимать с работы и отдавать под суд. С вами это не первый случай…

– Я потушил. – Хрулев торопливо поплевал на окурок, согнувшись и пряча лицо. – Кого преследуете, а кого покрываете через пьянку, – сказал он дрожащим голосом, – не по совести это!

– Зачем покрывать? – произнес Басов лениво. – Завтра я подам рапорт, и каждый получит свое. Понятно?

– Так я потушил уже…

– А он уже трезвый…

– Последний раз, Александр Иванович, честное слово…

В жилом коридоре было пусто, только снизу, из кают-компании, доносились голоса. Басов вошел в каюту. Гусейн сидел за столом, обхватив голову руками. Он слегка раскачивался, словно перенося нестерпимую боль. Его рубашка, покрытая липкой грязью, пристала к телу; на затылке торчали мокрые косицы волос.

– Вас видел кто-нибудь? – спросил Басов. – У вас кровь на лице. Откуда это?

Гусейн поднял голову и всхлипнул.

– Я подлец, Саша, – заговорил он тихим, трезвым голосом, – загубил свою жизнь и испачкал судно. Зачем ты привел меня сюда?

Он затрясся, перекосил рот и размазал по лицу слезы. Басов вздохнул и присел на койку.

– Слушай, брось ныть, – сказал он нетерпеливо, – у тебя повсюду кровь и еще… ты, верно, блевал? Иди умойся над раковиной.

Он встал, открыл шкаф и вытащил чистую рубашку. Гусейн подставил голову под кран, тер ладонями лицо, громко сопел и вздрагивал. По его голым локтям побежали струйки воды и забарабанили по полу. Он конфузливо подобрал локти и открыл один глаз.

– Рубашку эту долой, – командовал Басов, – наденешь мою пока. Ух, какая ты сволочь, просто удивительно! Пьяную истерику затеял. С чего бы это, интересно? В такое время, когда дисциплина вот как нужна!.. На полотенце… Разве ты товарищ? Дерьмо ты!

– Ругайся… Что ж, ругайся.

Гусейн вытер лицо и переменил рубашку. Уселся на стул и сложил руки на коленях. Чистая рубашка празднично коробилась на его спине, и лицо его медленно и робко светлело.

– Все как-то накопилось, понимаешь, – прохрипел он, – на рейде чиновники, а наши тоже хороши… телеграмму послали: «соревнование, мол, похвалите нас скорее». А тут туман…

– Одним словом, бабушка тебе наворожила! Просто ты растленный тип, люмпен! Еще немного, и ты опозорил бы судно. Случайно ведь сошло!

– Теперь уж крышка, Саша. Этому не бывать! Ты не скажешь никому. Верно?

– Не знаю. – Басов подумал. – Помполиту скажу, Бредису. Но он хороший парень. Уладим, я думаю.

Гусейн вздохнул и посмотрел в окно.

– Отошли уже, – сказал он облегченно, – отошли…

СТАХАНОВСКИЙ РЕЙС

1

В красном уголке «Дербента» шли политзанятия. Здесь собралась свободная от вахты машинная команда, электрики и матросы. Пришел и Касацкий. Он сидел в сторонке, не двигаясь, с сосредоточенным и строгим лицом. Команда расположилась вокруг длинного стола, в конце которого сидел Бредис.

Басов задержался в машинном отделении. Когда он вошел, в каюте было тихо, измятый газетный лист переходил из рук в руки. Басов успел заметить крупную фотографию на первой странице – широкополую шахтерскую шляпу, удлиненный овал лица…

– Мы старую газету читаем сегодня, – обернулся к нему помполит. – Пропустили из-за моей болезни, – прибавил он виновато.

– Тысяча двести процентов нормы, – сказал Володя Макаров, – вот здорово!

– Да как он это сделал? Я не понял, – обиженно прогудел Гусейн. – Что он, богатырь, что ли?

– По картинке что-то не похоже.

– Ты, пожалуй, покрепче будешь.

– Читай, Володя.

Басов стоял у стены, привычно приглядываясь к лицам присутствующих. Это не мешало, а скорее даже помогало понимать чтение.

«…Тридцатого августа бригада Алексея Стаханова, организованно перестроившись, дала сто пятьдесят две тонны на отбойный молоток в смену…»

Старая газета, Басов уже читал ее. Моторист Газарьян слушает с открытым ртом. На лице его удивление с тем оттенком таинственности, какой бывает на лицах у детей, слушающих сказку. Для него это чудо, случившееся где-то за горами, за долами. А вот Котельников, поглядывая на товарищей, сосредоточенно грызет ногти. Он читал уже о Стаханове и теперь наслаждается эффектом, который производит это замечательное дело на других. Дальше хмурится Гусейн, над бровью упруго трепещет жилка, морщит коричневую кожу лба. Он, конечно, уже думает о том, нельзя ли «организационно перестроиться» и на «Дербенте».

…Матрос Хрулев оглядывает потолок сонными глазами. Под потолком серые вихры табачного дыма, облупленная краска, лампочка в пыльной сетке. Вероятно, Хрулев думает о чем-то своем, – о том, что рейс только начался, стоянка будет не скоро, а ему сейчас предстоит вахта, собачья вахта, ночная.

…Отдельно от всех помощник Касацкий. Он слушает внимательно, но хотя и не смотрит по сторонам, но наблюдает за всеми. Разве поймешь Касацкого?

Короткую историю забойщика Стаханова Басов знает наизусть. Техническая учеба на шахте «Ирмино» вперемежку с авралами, попытки организовать и по-своему расставить бригаду. Пристальное внимание к процессам труда, где на счету каждое движение, каждая секунда.

Вероятно, не легко это давалось. Басов вспоминает инженера Неймана и токаря Эйбата, учебник Немировского и регулировку дизелей. И на пути Алексея Стаханова стояли отсталые инженеры и обюрократившиеся администраторы. Может быть, и его сбивали цитатами из книг.

…Алексею Стаханову пришлось вынести большую и трудную борьбу с некоторыми чинами администрации, которые упорно цеплялись за устаревшие технические нормы.

Так оно и было. Огрызались напуганные администраторы, смеялись мастера: «Молодо-зелено». Вытаскивались на свет старые книги и… нормы. Семь тонн угля в смену – это предел. Чего он хочет, этот беспокойный человек со своей бригадой? Хорошо бы отделаться от него под благовидным предлогом.

«Не вышло», – думает Басов взволнованно, и ему кажется, что, когда он вынужден был уйти с завода, смутное предчувствие победы мешало ему предаться отчаянию.

Бредис аккуратно сложил газеты.

– Стахановское движение, – говорит он медленно, – это в первую очередь движение за использование техники до дна. Это движение началось снизу, – администрация тут ни при чем. Стахановцы – это рабочие, овладевшие техникой, накопившие достаточно знаний, чтобы двигать производстве вперед. Таких рабочих капиталистам не видать, понятно, такие рабочие есть только у нас.

Степан Котельников, склонив набок умное, немного обезьянье лицо, говорит:

– Стахановцев не много у нас, но уже есть люди, овладевшие техникой. Если они сумеют организовать работу по-стахановски, в стране всего будет вдоволь и не надо будет считать крохи. Каждый стахановец производит продукта гораздо больше, чем может употребить для себя. Значит, другие рабочие, которые не перестроились еще, живут отчасти за счет стахановцев. А какой же честный рабочий позволит себе жить за счет другого рабочего? Вот и выходит, что все должны работать по-стахановски, по мере своих способностей, конечно.

– Вер-р-но, – сказал Володя, – так получается.

Касацкий поднялся и подошел к столу, улыбаясь и блестя красивыми глазами.

– Товарищ Котельников сказал замечательно верно, – обратился он к помполиту, – стахановское движение только начинается, но уже несет в себе массовое начало и, несомненно, охватит всю страну. Молодец Котельников.

– Растут ребятки, соображают, – заметил Бредис добродушно, – политэкономию недаром читали.

Занятия кончились. В красном уголке несколько человек сгруппировались вокруг радиста, которым рисовал что-то быстрыми, размашистыми штрихами. На бумаге появилась длинная цепь вагонеток и маленькая фигурка в широкополой шляпе. Как всегда, рисунок появился удивительно быстро, словно мультипликация на экране. И тут же из-под руки Володи выскочили крошечные баржи и над ними появилась цифра 25 000. Корпус корабля, намеченный несколькими штрихами, выдвинулся за край листа, и под его волнорезам закудрявились водяные буруны.