Текст книги "Танкер «Дербент»"

Автор книги: Юрий Крымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

4

Евгений Степанович Кутасов, стоя у окна своей каюты, наблюдал, как жена раскладывала на столе покупки: пачку журналов, бутылки вина, кофе.

Сквозь полуопущенную штору мерцали огни города. Иногда их заслоняли плотные клубы дыма, словно облака падали на землю и вползали по улицам в город.

– Тебе привет от Солнцевых, – сказала Наталья Николаевна, – и еще от Дынника, и от Симочки с мужем. Ты слышишь меня, Евгений?

С пристани доносились крики и скрежет крановых цепей. По стеклу бродили тени, длинные и лохматые, как паучьи лапы. Люди, которых назвала жена, все были старые сослуживцы по отделу учета.

– Милые люди, – сказал Евгений Степанович растроганно, – передай же им, Наташа, передай…

Кто-то торопливо пробежал снаружи по коридору и постучал в дверь.

– Кто это? – спросил Евгений Степанович. – Чего надо?

– Все приготовлено к погрузке, Евгений Степанович, шланги поставили… Разрешите наливать?

– Наливайте.

Евгений Степанович постоял минуту в нерешительности перед дверью, трогая задвижку. Шаги удалялись в конец коридора. Внезапно Евгений Степанович распахнул дверь и крикнул вдогонку:

– Постойте, дружок! Спросите Касацкого. Он на вахте, Касацкий, его и спросите.

– Есть… спросить Касацкого, – донеслось в ответ.

Наталья Николаевна внимательно наблюдала мужа.

После небольшой паузы она спросила:

– Кто такой Касацкий, Евгений?

– Как тебе сказать, – Евгений Степанович подумал немного. – Касацкий – первый помощник. Он уважает меня, и мы понимаем друг друга. Что в нем приятно, так это врожденное чувство такта и большая культура. Кажется, на него можно положиться. Вот и выкручиваемся вдвоем в этом бедламе.

– Я потому спросила тебя, – сказала Наталья Николаевна, – что мне кажется, будто у вас не все ладно.

В дирекции поговаривают насчет «Дербента»… Не слишком ли ты доверяешь людям, Евгений?

Кутасов оглянулся на дверь, потом на окно. Его лицо разом изменилось, утратив старческое благообразие. Появилась зыбкая страдающая улыбка, морщины у рта выразили обиду и усталость.

– Я сам немного обеспокоен, дружок, – заговорил он, таинственно понижая голос, – мне иногда кажется, что вокруг меня действительно что-то происходит. Все эти люди… пока я вижу их и говорю с ними, мне не верится, что они могут обмануть меня. Но когда я остаюсь один…

– Не волнуйся. Когда ты один?..

– Все выглядит иначе. Я не так доверчив, как кажется. Вчера мы радировали о неблагоприятной погоде, потому что безобразно опаздывали. Никакой особенной погоды не было, – так, небольшой ветер. Касацкий мастер уговаривать, и он всегда берется составлять такие телеграммы. Но на этот раз вышло нехорошо…

Наталья Николаевна вскипела:

– Зачем же ты согласился, чудак? Ведь нехорошо, ведь подло? Зачем ты поддался!

– Ч-ш-ш… не кричи, пожалуйста. Ну, согласился, потому что неудобно в самом деле. Черт знает, отчего опоздали! Почему-то долго не подавали баржи на рейде. Плохо работали насосы. Это не по моей части… И вообще у нас все идет вяло, какой-то всеобщий упадок. Отдел кадров поторопился с набором команды. Очень неудачный состав.

Он помолчал и уныло поковырял ногтем пятнышко на рукаве.

– Все надоело, Наташа, а пуще всего постоянная тревога. Набрали рвань, галахов, кабацких заправил. Судно новое, масса механизмов, в трюмах горючий груз. Кажется, крикни кто-нибудь «пожар» – сердце лопнет!

Помполит болен, Касацкий выкручивается, старший механик Басов старается подтянуть мотористов. Кстати, этот человек невзлюбил меня, не понимаю за что. Кажется, уж со всеми я ласков, для каждого в запасе доброе слово. А он смотрит волком и едва отвечает на вопросы. Касацкий говорит, что он ненормальный, но это неверно. Может быть, он наблюдает за мной… Так ты сказала, будто какие-то ходят слухи?

В зеркале напротив увидел Евгений Степанович свое постаревшее и печальное лицо. Ему стало вдруг до слез жалко себя: ведь обманывают, пакостят, распускают слухи, а ему ничего не надо, и он всем желает добра. Виноват ли он, что не знает дизелей и насосов, что он деликатен, не умеет быть резким с людьми?

Евгений Степанович чувствовал приближение того размягченного настроения, которое бывает у него только в присутствии жены и которое всегда кончалось мягкими самообвинениями с его стороны и протестами – с ее.

– Я не способен насиловать чужую волю, Наташа, – начал он жалобно. – Я страдаю от конфликтов и испытываю удовольствие, когда уступаю в чем-нибудь человеку. К несчастью, жизнь требует иного…

Он ожидал возражений, утверждающих линию его характера и освобождающих его от недовольства собой. После этого он чувствовал бы себя легко, как ребенок, который выплакался на груди у матери. Но Наталья Николаевна вдруг заторопилась.

– Чуть не забыла, – сказала она, вставая, – держу в руках и держу. Чистый платок, Евгений, возьми-ка!

Она пригладила его волосы и поцеловала. Она торопилась, словно боясь, что он может заговорить опять.

– Все обойдется как-нибудь, – сказала она кротко. – Пожалуйста, не забывай на ночную вахту надевать тулуп. Ночи все еще очень холодные. Пора. И знаешь, Евгений, мне кажется, что тебе следует сейчас пойти на мостик…

5

Перед закатом солнца вышел на палубу помполит Бредис. От жара и недомогания губы его запеклись, как темная присыхающая рана. На щеках его худого лица горели круглые пятна румянца, обманчиво оживляя. Он осторожно подышал на свои холодные ладони и оглянулся.

На краю моря плыла в лучах заходящего солнца желтая полоска берега. Море сияло нестерпимым блеском, небо прозрачно голубело. Черными молниями носились над мачтами стрижи. На палубе возле шпилевого мотора возился Догайло, постукивая ручником.

Помполит едва стоял на ногах. Как ослепителен блеск моря, надоедлив запах мазута и раздражающе звонки удары ручника по железу! Помполит старался припомнить, как зовут боцмана, но странная фамилия ускользнула из его памяти. Черт знает, до чего неудобно! Не помнит имен, не знает, что делается на судне. Он был близок к отчаянию. Болезнь не могла его оправдать. Ему, политическому руководителю судна, предстояло добиться выполнения плана – вполне реального и выполнимого плана. Эта задача так проста и осязаема и вместе с тем так недостижима… Долголетний опыт руководства, знание человека и умение убеждать в этой новой для него обстановке мало ему помогали. Слабоквалифицированные, случайные люди, новые, неосвоенные механизмы, плохое обслуживание берегом… наконец болезнь, почти не выпускавшая его, – в этот решающий период его жизни все сложилось против него. Он чувствовал, как падают его силы, и не знал, что делать. Из дверей машинного отделения вышел механик. Он посмотрел на запад и вверх, в безоблачное небо. Оглядывался он медленно, словно не торопясь насладиться расстилавшимся перед ним простором. Помполит окликнул его, боясь, что он повернет обратно.

– Ты здесь? – удивился Басов. – Зачем ты ходишь? У тебя жар, Бредис.

Он подошел к помполиту и протянул запачканную руку.

– Я тебя искал, – сказал Бредис оживленно. Ему пришло в голову, что о положении дел на судне лучше всего поговорить именно с механиком. – Знал бы ты, как мне надоела каюта!

Как человек, мучимый одной неотвязной мыслью, он тотчас же заговорил о задолженности. По его подсчетам, «Дербент» не довез более двадцати тысяч тонн груза. Опоздание складывалось из мелких задержек при погрузке и сливе мазута, оно росло в пути из-за недостаточной скорости. Во время погрузки у пристани № 80 танкер сел на грунт, потому что не оттянулись вовремя от берега. На вызов буксиров ушло более часа, и еще час снимались с мели.

Бредиса сбивала с толку эта пестрая разнородность причин. Виноватых не оказывалось, не на кого было обрушиться, все одинаково добросовестно суетились. На капитана было даже жалко смотреть, до того он волновался. Но опоздания накапливались, и мелкие причины складывались, создавая тяжелый прорыв.

– Кто виноват в этом? – говорил Бредис, превозмогая кашель. – Мы виноваты, партийцы. Я виноват, – не должен валяться в такое время, обязан глядеть в оба… конечно, виноват! И ты, и другие коммунисты… Надо было бороться!

– Коммунистов у нас не так уж много, – усмехнулся Басов, – ты да я, да еще пятеро комсомольцев. Выходит, мы с тобой главные виновники и есть.

Он улыбался сумрачно и злобно, дрожащими уголками рта. Казалось, вот-вот оскалит зубы, выругается ядовито или яростно сплюнет. Бредису стало не по себе.

– Ты сам измучился, я вижу, – сказал он мягко, – собственно, я не имел тебя в виду…

Басов махнул рукой.

– Ты, друг, не спеши, не показывай на себя пальцем. Виноваты мы или нет – про то другие будут думать. Вышибут из партии – и конец. – Он беспощадно усмехнулся, глядя в глаза собеседнику. – Пошлют на наше место крепких ребят. Только я сейчас не думаю об этом. Ведь машины у нас новые, грузовые устройства в порядке. Значит, дело в людях, и мы еще можем выправиться до конца навигации, мы еще план перевыполним, а не только долг отдадим.

– Ты хорошо говоришь, – сказал Бредис нетерпеливо, – но я не понимаю, на что ты надеешься. На самотек?

– У нас тут подобралась удивительная публика, – продолжал Басов неторопливо, – у них, видишь ли, нет внутренней связи с делом. Они равнодушны, как святые, для них пусть все горит огнем – наплевать. Возможно, что Котельников прав и это просто сброд. Но рядом другие суда изо дня в день выполняют задание. Например, «Агамали». Туда попало много демобилизованных краснофлотцев, – это прекрасные ребята. Недавно они подняли на смех наших мотористов, когда те покупали хлеб в пристанской лавке. Вы, говорят, тихоходы, гробы на мокром месте. Радист говорил, что у них там чуть до драки не дошло. Это хорошо. Потом на «Агамали» получили премиальные, а у нас премиальных не будет. Это хорошо. Одним словом, нашим надо всячески давать почувствовать, что они худшие из худших.

Бредис улыбнулся и покачал головой, как музыкант, уловивший фальшивую ноту.

– Постой, товарищ, ты что-то не то говоришь. По-твоему выходит, что все дело в самолюбии да в заработке. Но это же неверно! На фронте мы, милый, насмерть бились и премий за это не получали. Мы за свободу, за власть советскую жизнь клали. А здесь тот же фронт, та же война, если хочешь. Не вывезем нефть – не будет бензина, смазочных масел. Нечем будет заправлять тракторы и самолеты. Ясно? Ты должен им втолковать, что работать надо не щадя сил. Ведь это кто у тебя там к машинам приставлен? Свой же брат рабочий, пролетарий приставлен, а не сброд! Пускай он малограмотный, он чутьем поймет революционное слово.

Сознание развивать надо, а не самолюбие…

Его тряс озноб, и он переступал с ноги на ногу, пересиливая страдание. Басов выслушал его равнодушно.

– Все, что ты говоришь, мне известно, да и им, пожалуй. Мне кажется, иногда возить мазут труднее, чем драться на фронте. Они знают, что стране нужно горючее, но они не чувствуют себя ответственными за дело.

Они спят на вахте и безобразничают в порту. В прошлый рейс какая-то собака забыла тряпку в смазочном насосе, и вообще я не могу говорить с ними о значении перевозок, пока они не поймут своего стыда!

– Ты что же, презираешь их, что ли?

– Нет, не презираю. Конечно, они свои. С помощником Алявдиным у меня был бы другой разговор. Но все-таки разные они, трудно с ними, и с командирами, нашими тоже сложно.

– Везде сложно, – подтвердил Бредис раздумчиво, он вынул портсигар и порылся, отыскивая спички, – Слушай, Басову а, пожалуй, ты прав. – Если бы можно было организовать соревнование…

– Организуем, – отозвался Басов неожиданно веселым тоном. Улыбаясь, он взял помполита за руку и отнял спички. – Между прочим, курить на палубе вредно.

Можно взлететь на воздух.

– О черт… – злобно выругался помполит, комкая папиросу. Все лицо его до корней волос залилось краской. – Как я мог забыть!

– Хуже, чем на фронте? – засмеялся Басов.

– Н-да, пожалуй!

6

Во время стоянки Гусейну удалось вырваться в город. Он встретился с Женей в условленном месте. Он предлагал пойти в кино, а оттуда в купальню: в его распоряжении было только три часа, и ему казалось, что они успеют еще зайти в кафе и на спортплощадку, где происходили соревнования. Женя предпочитала индустриальную выставку. В конце концов они так и остались на бульваре.

В этот утренний час здесь было безлюдно. В кустах щебетали птицы, с акаций осыпались белые лепестки. Женя в желтой кофточке, горевшей на солнце как огонь, была очень хорошенькой. Она тормошила его, заставляла рассказывать о жизни на танкере. Он смотрел на ее яркие губы, и его мучило желание поцеловать ее.

– Так этот тип из вагона плавает вместе с тобой? – спрашивала она. – Ну, как же вы встретились? Узнал он тебя? Воображаю, какие у вас были глупые рожи!

Она смеялась. Воспоминание о приключении в вагоне было совсем некстати. Он смутился и убрал руки за спину. Это была настоящая девушка – славная, доверчивая, и, разговаривая с ней грубовато-небрежно, он боялся коснуться ее руки. Они болтали весело и оживленно, не замечая, как идет время.

– Я часто вспоминала тебя, с тех пор как мы расстались, – призналась она без всякого смущения. – Мне кажется, что у тебя очень интересная жизнь. В «Большевике Каспия» я читаю о нефтеперевозках. От них зависит снабжение страны жидким топливом. В общем, дело идет неважно, но отдельные суда перекрывают задание. Как ты работаешь, Мустафа? Я бы хотела быть на твоем месте. Пока что я только учащаяся, я все еще готовлюсь к жизни, а рядом живут и борются другие. А хочется уже живого дела, столкновений с людьми, ответственности. И я часто думала о тебе. Мне кажется, что ты горяч и настойчив и у тебя много бесстрашия. Может быть, тебе суждено стать знатным моряком, их уже немало в нашем бассейне. Я романтик, Мустафа, – прибавила она доверчиво и важно, – над этим не надо смеяться.

Гусейн был удивлен неожиданным оборотом разговора. Девочка интересовалась нефтеперевозками и его работой. К тому же она хотела быть на его месте. Романтика? У них романтика? Его разбирал смех.

– Это скучный разговор, Женечка, – сказал он тоном взрослого, разъясняющего ребенку нелепость его вопроса. – Работа тяжелая и грязная, а главное – все идет прахом. Танкер не выполняет задания, механизмы не освоены, на судне склока. Командиры у нас дрянь, а экипаж и того хуже. Бичкомеры, сброд…

– Бичкомеры?

– Ну да. Это, видишь ли, английское слово. По-английски это значит – безработный моряк, люмпен. У нас безработных нет, и потому слово это употребляется в другом смысле. Бичкомер – это бездельник, шпана. Теперь понятно? Между нами, я сам немножко бичкомер, – сказал он неожиданно с задушевной беспечностью, – и знатность моя фю-и-и!» Разве что в отделениях милиции я известен.

– Ах, что ты говоришь! – вырвалось у нее с досадой. – Как тебе не стыдно!

Она покраснела и казалась обиженной. Гусейн прикусил язык.

– Да ведь я тебе как другу говорю, – произнес он смущенно, – я преувеличил малость. Все обойдется.

Сейчас мы здорово отстали по плану, но если мы подтянемся и наладим двигатели… Левый дизель у нас дает сто два оборота, правый – сто пять… Я уверен, что можно получить все сто десять.

Он вспомнил, что так говорил старший механик, и ему стало неприятно. «Хвастовство одно», – подумал он с привычной злобой. Но Женя вскинула голову и улыбнулась.

– Вот видишь, – сказала она примирительно, – говоришь про себя всякую чушь. Когда ты пятак в кулаке зажал, у меня мурашки забегали. Жутко и весело. Ты был так спокоен! А теперь – все испортил. Какой-то бичкомер.

– Пошутить нельзя! – усмехнулся Гусейн самодовольно. – Слушай насчет дизелей. Если удастся поднять скорость до тринадцати миль, мы вывезем задание. Механик у нас толковый, хоть и собака большая. Но один он, конечно, ничего не может. С нами, мотористами, – другое дело. Чтобы наладить двигатели, надо работать на стоянках, то есть оставаться без берега.

– Какая беда! – подхватила Женя храбро. – Что же делать, если надо?

– Я и говорю: сделаем безусловно. Вот с мотористами у нас неладно. Другой моторист боится подойти к машине, потому что ее регулировали на берегу. Такому на танкере не место. Это не моряк! («Опять Басов», – подумал он мимолетно, но уже без всякой злобы.) Ты отрегулируй двигатель не раз и не два, тогда он себя покажет. Такие-то дела, Женя. А про бичкомера ты забудь, я ведь пошутил давеча.

Рядом с ним сидела красивая, чистая девушка, такая, каких не встречал Гусейн в своей жизни. Ее глаза, за минуту перед тем облившие его обидным презрением, теперь смотрели на него испытующе, как бы проверяя серьезность его слов. И ему вдруг стало нестерпимо жалко, что эта воображаемая победа, о которой он говорил с такой бесстыдной уверенностью, в действительности едва ли осуществится.

ВЫЗОВ

1

Вскоре электрики, вернувшись из города, рассказали еще об одной встрече с моряками танкера «Агамали».

У электриков был сконфуженный вид, щеки их горели.

– Они выходят на два часа позже нас, – ораторствовал Котельников, – так и сказали: «Даем, дескать, вам два часа фору. К вечеру ждите, обгоним. На буксир вас возьмем…»

– Врешь?

– Так и сказали: «Вам, – говорят, – терять нечего, а нам лестно…»

– «Черепахи внутреннего сгорания», – вставил Володя Макаров.

– Кто это «черепахи»?

– Это они про нас сказали. Глумятся, стервецы!

– Боцман сказал…

– Э, наплевать мне, кто сказал! – рявкнул Гусейн раздраженно. – Да неужто, ребята, и в самом деле они обгонят?

– Не должно быть…

– Надо приготовиться, – насмешливо проскрипел Хрулев, встряхивая завитым чубом. – Эй, предсудкома, подтяни команду!

В этот день все шло обычным ходом. Сменялись вахты, принимались по радио метеосводки, проводились политзанятия. Только без нужды часто поднимались моряки на спардек и поглядывали оттуда на юг, где за синей чертой утонул берег. После полудня появилась там еле заметная точка. Она медленно росла, повиснув на стыке моря и неба, и казалась уродливой зазубриной на безукоризненной линии горизонта. Первым заметил ее Догайло, забредший на спардек в поисках неполадок. Он протяжно и тихо посвистал и спустился вниз, чтобы сообщить о своем открытии. На палубе электрики протирали коллектор электромотора.

– Жмет! – возвестил Догайло торжествующим фальцетом. – «Агамали» идет. Обгонит он нас к вечеру, братцы, за милую душу!

Электрики побежали на спардек. За ними трусил Догайло, усмехаясь в усы.

– Мабуть, то канонерская лодка? – высказал предположение электрик Проценко.

– Сказал! А дым-то где? Дыма не видать. Нет, милый, не канонерка. Теплоход идет.

Поодиночке появлялись на спардеке свободные мотористы и матросы. Взглядывали из-под руки и молча исчезали. Догайло прохаживался, опустив глаза и, по обыкновению, оглядывая все углы судна, как бы отыскивая что-то. Но временами он поглядывал вдаль. На штурманском мостике Касацкий приложил к глазам бинокль, рассматривая приближающееся судно. Оно все увеличивалось в размерах, словно подгонял его с юга влажный, свистящий ветер. Касацкий опустил бинокль н растянул рот в застывшей улыбке.

А на спардеке появлялись новые лица, торопливо отыскивали на горизонте силуэт судна, измеряли глазами расстояние. Проделывали это молча, не глядя друг на друга и как бы невзначай, словно стараясь скрыть беспокойство.

Перед заходом солнца «Агамали», энергично забирая вправо, показал «Дербенту» белые надстройки и короткую трубу на корме, выпускавшую жидкие хлопья дыма. Кончилась вахта. Моряки выбегали на проходной мостик и останавливались у перил. Вокруг Гусейна группировались мотористы. Он стоял, опустив на перила тяжелые руки, и на его неподвижном темном лице над левой бровью заметно бился пульс.

Басов появился на мостике в тот момент, когда корабли поравнялись. Он переводил глаза с неподвижного Гусейна на штурмана Алявдина, топтавшегося на месте в нервном возбуждении, на лица матросов, мотористов, электриков, собравшихся на мостике. Мимо него, грохоча сапогами, прошел Догайло, направляясь к трапу, .ведущему на корму.

– Салют «образцовому» надо отдать, – пропел он лукаво, – дескать, уважаем и даем дорогу. Счастливого пути!

Он полез по трапу, и за ним двинулось несколько любопытных.

– Не надо, оставьте, Догайло, – слабо запротестовал Алявдин, но боцман не слышал.

Он подошел к кормовому флагу и распустил узел. Трижды протравил он бечеву, и широкое красное полотнище, свиваемое ветром, послушно скользнуло вдоль штока, опускаясь к его ногам.

С мостика было хорошо видно все, что происходило на палубе «Агамали». У борта его неподвижно замерли фигуры людей. Другие тащили по палубе конец троса. Жесткие кольца каната упруго расправлялись. Флаг на корме продолжал развеваться, – никто не торопился опустить его в ответ на приветствие.

– Озорничают, – тихо заметил возвратившийся Догайло, – видишь, конец притащили. На буксир, мол, возьмем.

Казалось, люди на палубе «Агамали» выполняли серьезное, наперед задуманное дело. Они сбросили за борт конец троса, и он повис, раскачиваясь и описывая над водой зигзаги. Судно уже выдвинулось вперед, показывая круглую корму. На мостике царило молчание.

– Экие грубияны, – заговорил Догайло, покачивая головой, – подрядились мы с ним гоняться, что ли? Да у нас и машины не те! Вон и механик скажет. Чудаки!

На него оглянулись, некоторые начали улыбаться. Певучий голос боцмана действовал успокоительно. Матрос Хрулев, стоявший в стороне, подошел, раскачиваясь всем туловищем, к Гусейну и тронул его за плечо.

– Принимай буксир, Мустафа, – сказал он, оглядываясь и как бы приглашая других посмеяться, – твоя машина все равно ни черта не тянет. Эй, Мустафа, не упускай счастья!

Гусейн рванулся как ужаленный, и взмахнул кулаком. Перекошенное болью лицо его исказилось.

– Отойди от меня, паразит! – рявкнул он бешено, надвигаясь на матроса. – Горло вырву!

Хрулев попятился назад, выставив перед собой ладони.

– Ну, ты, рукам воли не давай, – заговорил он тихой скороговоркой, – я же так, только посмеяться. Видали, ребята?

Вокруг них сразу сомкнулось и загудело кольцо любопытных. Из-за плеча Гусейна высунулось круглое веснушчатое лицо Володи Макарова.

– Не надо драться, Мустафа! – крикнул он гневно. – Разве это человек? Этому плюнь в глаза – он утрется!

– Эт-то что такое! – начальственно крикнул Алявдин. – Не драться, ребята!

Басов быстро подошел к шумящей группе людей на мостике. До него донесся громкий мальчишеский голос Володи:

– Почему мы садимся на мель у пристаней? Почему мы делаем восемь миль порожнем? Пусть кто-нибудь скажет!

– Мы можем утереть им нос в следующем рейсе, – сказал Басов, протискиваясь к радисту, – подожди, Володя. Я тебе отвечу.

Теперь все смотрели на него, и от напряжения у него на секунду пресекся голос. «Только бы не сорваться теперь!» – пронеслось у него в голове. Он искал помполита, но помполита не было.

– Чего вы орете? – спросил Басов грубо, встретив блуждающие глаза Гусейна и обратившись к нему. – Понятно. Эти моряки нас и за людей не считают. А ты смеешься этому? – быстро обернулся он к Хрулеву. – Значит, ты сам согласен, что дерьмо.

– Таких у нас много, – взвизгнул Володя, – им на все наплевать! Из-за них и мучимся!

За плечами у Басова кто-то заворочался и жарко дыхнул в шею. Он уверенно повысил голос:

– Мы можем утереть им нос. Пускай они сейчас на первом месте, а нас ругает каждая собака в нефтегавани. Мы все-таки можем забить их. Первое дело – наладить двигатели. Потом – экономить время на стоянках…

– Гулять-то когда же? – вставил кто-то со смешком.

На него тотчас зашикали. Басов не обернулся.

– Экономить, беречь каждую минуту. Штурманам следить, чтобы вовремя оттягивались от берега при погрузке, чтобы не садиться на мель. Отремонтировать на ходу вспомогательные дизели. Да под нами вода закипит, если захотим!

– Посадки на мель в мою вахту не будет, – неожиданно горячо заявил Алявдин.

– Чего толковать, давайте возьмемся, – сказали сзади негромко.

– Возьмемся, что ли? – спросил Гусейн, недоверчиво оглядывая лица соседей, словно не веря еще, что можно взяться так, вдруг.

– Эх, ребята, делов наделаем… – Володя сорвал с головы кепку и стиснул ее в кулаке, как бы намереваясь ударить оземь.

Котельников сказал сосредоточенно, обкусывая ногти:

– Соревнование им надо объявить, вот что.

– Эх, что-то больно нахально! Может, ничего и не выйдет.

– Обязательно объявить, – сказал Басов. – Вызов по радио передадим. Но сейчас не в этом дело. Разрешили – на стоянке придется работать всей машинной команде.

Наступило короткое молчание. Козов, засунув руки в карманы, принялся разглядывать гладкую поверхность моря. Моторист Газарьян промолвил, глядя под ноги:

– Как это без берега, когда у меня мать больна? Старая мать. Нельзя…

– От-т несчастье! – едко прищурился Котельников. – Она же здорова была! Ты это по радио узнал, да?

– Катись в пивную, без тебя справимся! – крикнул Гусейн, угрожающе оглядывая моториста. От возбуждения лицо его поминутно менялось, то проясняясь, то наливаясь угрозой. – Кто сойдет на стоянке, тот подлец!

Басов сказал:

– Все останутся, не беспокойся. Плевки получать никому не сладко. А кто сойдет – ну что ж, помехи меньше.

Он кивнул Гусейну и направился в машинное отделение, но его нагнал Володя Макаров.

– Александр Иванович, ребята будут работать в машинном отделении, а как же я? Радиорубка в порядке.

– Тебе нечего делать в машинном, ты не механик, – сказал Басов нерешительно, – а впрочем, черт… не в механике сейчас дело… приходи обязательно.