Текст книги "Белая вода"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Фотограф, порывшись в её сумке (Объёмов и не заметил, что она пришла с сумкой), протянул бороде паспорт.

– Грибоедова Анна Дмитриевна, – произнёс борода, сверился с какой-то бумагой. – Доктор искусствоведения, ведущий специалист Российского государственного института архитектуры и дизайна по ландшафтам восточноевропейских усадеб семнадцатого – девятнадцатого веков. Вы, как я понимаю, тоже приехали на конференцию?

– И уже об этом сожалею! – раздражённо отозвалась с кровати Каролина нервно-интеллигентным, каким прежде, во всяком случае с Объёмовым, не разговаривала, голосом. – Вы так встречаете в Белоруссии всех гостей или только тех, кто из России?

– Объясните своё присутствие в номере господина Объёмова, – вежливо попросил борода.

– И не подумаю, – надменно ответила Каролина, она же, как только что выяснилось, Грибоедова Анна Дмитриевна, о чём уведомил Объёмова очередной пододеяльный кулачный тычок в бок. – Я не обязана обсуждать с вами, уважаемый… не знаю вашего имени-отчества и звания, свою личную жизнь. Василий Тимофеевич Объёмов – мой старый и добрый знакомый. В отчёте можете написать: «Присутствие в номере объяснила необходимостью согласования позиции российской делегации по итоговой резолюции конференции».

– Давно носите парик, Анна Дмитриевна? – поинтересовался борода. Похоже, ему было плевать на многолетнее доброе знакомство доктора искусствоведения и секретаря Союза российских писателей.

– После второго курса химиотерапии. Тогда же мне пришлось обменять паспорт. Видите ли, болезнь вносит некоторые изменения во внешность человека.

– А предполагаемая близость смерти раскрепощает в желаниях, – продолжил борода. – Не сомневаюсь, вы победите болезнь, Анна Дмитриевна. Энергии, желания полноценно, по-молодому жить в вас хоть отбавляй. К тому же современная медицина творит чудеса.

– Где-то, – мрачно уточнила, поправив очки, Каролина, – только не в России.

– Мы осмотрели ваш номер на… пятом, кажется, этаже. Можете возвращаться. Если, конечно, захотите, – поднялся из-за стола борода.

– Я знаю эту лярву! – вдруг подал голос спецназовец в обливном шлеме, указав на Олесю. – Работает по вызову. Приезжает с Украины. У неё месяца два назад был привод, расцарапала морду клиенту из Ставрополя. Мужик пригнал в Лиду вагон шерсти, а она…

– Не п…, – подала голос Олеся. – Он забрал заявление.

– Паспорт, – потребовал борода.

– В плаще, – кивнула на ворох одежды на полу Олеся.

Фотограф нагнулся, извлёк, порывшись в косметичке, синий с трезубцем (или пикирующим соколом – и такое объяснение национального символа слышал Объёмов от знакомых украинцев) паспорт.

– Что вы здесь делаете в… два часа ночи, Олеся Ондриiiвна? – поинтересовался, взглянув на часы, борода.

– Забежала на огонёк, – хмуро объяснила Олеся. – Он, – кивнула на Объёмова, – меня пригласил, я пришла, а они тут с этой… очкастой, ещё и рак у неё, твою мать!

– Пригласил, – повторил борода, – каким образом?

– Простейшим, – пожала плечами Олеся. – По телефону.

– А вот это мы сейчас уточним! – неожиданно оживился, даже потёр руки, как алкаш при виде наполненной рюмки, борода. – И если звонок не подтвердится… Ваш театр трёх актёров… Как Станиславский – не верю! Что он говорил? Театр начинается с вешалки. Я вас всех повешу!

Оператор протянул бороде побитый, морально и физически устаревший телефон Объёмова.

– Как только переехал границу, сразу списали триста рублей, – обиженно произнёс Объёмов, – не знаю, можно ли еще с него звонить.

– Когда вы с ней разговаривали?

– Последний звонок, – ухмыльнулся Объёмов, – не ошибётесь.

Зачем я ей позвонил, он вспомнил гостиничную автостоянку, неверный свет фонаря, объявление на столбе. Ночь, улица, фонарь, Олеся… Ведь я и в мыслях не держал её снять… Провидение. Объёмов вдруг резко успокоился, как если бы воочию увидел ангела-хранителя, распростёршего над ним, точнее над кроватью с тремя головами, непробиваемые крылья. Русская воля, подумал Объёмов, это провидение, которое есть Промысел Божий. Провидение – вне логики, вне математического и любого другого анализа и расчёта. В этом загадка России, которую никто не может разгадать. Россия – единая и неделимая часть Провидения.

Из вороха одежды Олеси на полу пробилась телефонная мелодия. Борода положил телефон Объёмова на стол. Мелодия смолкла.

– Прошу вас соблюдать осторожность, Василий Тимофеевич, – поднялся из кресла борода. – Я скажу дежурному администратору, чтобы вам предоставили другой номер.

В дверной пролом просунулся чёрный шлем спецназовца:

– На этаже чисто, только в девятьсот первом какая-то пьянь облевалась. Думали, не дышит, скорую вызывали, вроде оклемался. Вонь дикая. Здоровый, гад, еле перевернули, пузо как унитаз, жрёт, видать, в три горла.

– Это Серафим Лупан, – обрадовался (чему?) Объёмов, – поэт из Молдавии, он сочиняет стихи для детишек.

– Вы видели здесь этих людей? – Борода развернул лист бумаги с нечётким изображением молодой, похожей на певицу Софию Ротару женщины и удивительно напоминающего Гагарина авиационного майора в фуражке. – Это старая фотография, – объяснил борода. – Сейчас они выглядят иначе.

– Майора точно не видел, – твёрдо ответил Объёмов, – а вот даму… Она работает в кафе? Если не ошибаюсь, вы туда тоже заходили. Эти люди преступники?

– Заходил. Но тогда мы не были уверены, что это она. Мало информации, столько лет прошло. Три раза разводилась, гражданка Литвы, каждый год осенью устраивается в Лиде на временную работу в кафе или столовые. Где сейчас живёт, с кем общается – неизвестно. Мы направили в Вильнюс срочный запрос, но не факт, что они быстро ответят. Прочесали все работающие точки общепита. Хотим задать ей кое-какие вопросы, но не можем найти, – развёл руками борода. – Закрыла в двадцать три ноль-ноль кафе и как сквозь землю. Если вдруг увидите, попросите позвонить вот по этому номеру, – вырвал из блокнота лист, положил на стол. – Это в её интересах. Они не преступники, – ещё раз задумчиво посмотрел на ксерокопию нечёткой фотографии, – скорее объекты странного научного эксперимента с неясными последствиями. Спокойной ночи!

6

Через полтора часа, лёжа на широкой многоподушечной кровати в просторном двухместном номере (борода не обманул!), писатель Василий Объёмов вспоминал рассказ Лермонтова «Тамань». Направляющийся к месту службы «с подорожной по казённой надобности» Печорин случайно угодил в сообщество контрабандистов и огрёб там по полной. Его обворовали (Объёмов судорожно проверил, на месте ли бумажник). Ему непрерывно лгали (это Объёмова нисколько не удивило, поскольку ложь являлась естественной реакцией организованной криминальной группы на проявляемый к её деятельности сторонний интерес). Наконец, молодая контрабандистка не дала Печорину и чуть его не утопила. То есть она отказалась переформатировать посредством секса опасное любопытство Печорина в дорожное love affaire, сохранила верность главному контрабандисту Янко. Тот, в свою очередь, не взял в лодку боготворившего его слепого подростка. «На что ты мне?» – сказал Янко. Мир контрабандистов был прост, жесток и мобилен. Печорину повезло, что он уцелел.

И мне повезло, нагло примазался к герою нашего времени Объёмов. Я тоже уцелел, мне всего лишь не дали, спасибо, что не обворовали и не утопили. Хотя тезис «не дали» нуждался в уточнении. Объёмов, когда Каролина обхватила его венозными ногами-клешнями, а скульптурная (поразмышляв, Объёмов разжаловал её из римской статуи в советскую гипсовую парковую девушку, правда, без весла) Олеся воткнула в спину острый железный каблук, не поехал, потому что это было невозможно. А потом уже и не просил, чтобы дали, потому что поезд ушёл.

Несколько часов назад, заселяясь в гостиницу, усиленно ужиная в кафе, писатель Василий Объёмов находился в одной реальности. Сейчас – в другой. Он, как и Печорин, угодил в неё случайно, путешествуя по казённой надобности. Но если Печорин не возражал сыграть с контрабандистами на собственную жизнь, у пугливого и осторожного Объёмова подобное желание отсутствовало напрочь.

Потому-то, привычно, точнее, с облегчением вздохнул он, Россия и катится в пропасть. Объёмов всегда с готовностью (а как иначе?) делился своими персональными недостатками с Родиной-матерью. Когда-то давно он даже написал статью о русском народе под названием «Коэффициент бездействия». По мнению Объёмова, в русском народе коэффициент бездействия зашкаливал. Власть это прекрасно понимала, с давних времён вводила в стране различные ограничения для представителей других этносов, типа черты оседлости, квот на поступление в университеты, занятие управленческих должностей в преимущественно русских уездах. Энергичный инородец, попадая в расслабленную русскую среду, ощущал себя чем-то вроде испанского конкистадора среди не знающих цены золота (применительно к России – природных богатств) и сильно пьющих индейцев. Но власть в России (ещё одна её загадка) никогда не ощущала себя русской, а потому не была последовательной в мерах по преодолению бедственного положения русского народа. Она охотно принимала от народа единственное подношение – покорность, злоупотребляла им и в итоге (после национальной, социальной и территориальной катастрофы в одном флаконе – слоган популярной в девяностые годы рекламы шампуня с кондиционером) сдавала страну новой власти – ещё менее русской по мироощущению. Хорошо, если не победительно антирусской, как большевики-ленинцы в семнадцатом году. Или, наоборот, плохо, потому что большевики всё-таки собрали Россию. А вот смогли бы её собрать белогвардейцы или Учредительное собрание? Объёмов был склонен согласиться с фельдмаршалом Минихом, утверждавшим в середине восемнадцатого века, что Россия – страна, управляемая напрямую Господом Богом, потому что иначе объяснить её существование невозможно. Похоже, Промысел Божий относительно России и был самой главной её загадкой, выражаясь языком Канта – загадкой в себе.

В признании этого очевидного факта нет ни гордыни, ни презрения к народу, прислушался к тишине за дверью (гостиница после спецназовского налёта словно вымерла) Объёмов, потому что русский народ – это я! Или (если угодно) я тоже. И если я, писатель и… общественный деятель (ведь пригласили в Белоруссию на конференцию!), столько лет пребываю в ничтожестве и бездействии, значит, в таком состоянии пребывает вместе со мной русский народ! Народ – красный гигант или белый карлик, Объёмов запутался в астрономических дефинициях, пришла на память даже такая, как… чёрная дыра, а я – крохотный астероид на его орбите. Мой удел – крутиться вокруг (прежде) красного гиганта, (потом) белого карлика, (сейчас)… неужели чёрной дыры? Или оторваться и улететь в никуда – в сон, в вековечную мечту, в несбыточную надежду. Мы спим, покосился на лишние подушки в головах Объёмов, и видим во сне личность, готовую принять на себя бремя действия. Иначе Россия, он вспомнил свой недавний позор, не поедет. Как она поедет, если мы (Объёмов снова с дрожью вспомнил Каролину в очках и в парике) сами себя обхватили жилистыми ногами, а в задницу нам (вспомнил Олесю) вонзила железный каблук подлая воровская власть? Проснуться шансов нет. Будильники отключены и спрятаны. Власть делает всё, чтобы (богатырский?) сон превратился в кому, чтобы Илюша (Муромец) никогда не проснулся. Единственная (несбыточная?) надежда, что некая появившаяся неизвестно откуда личность взломает сон, как подводная лодка арктический лёд. И тогда бремя действия волшебным образом преобразуется во время, точнее, радость действия пробудившихся масс. Тогда зазвенят кимвалы новой общественно-экономической формации, кровь оросит надежду. А потом… отважно заглянул в будущее Объёмов, после великой победы или сокрушительного поражения (это две разведённые во времени и пространстве стороны одной медали) надежда погаснет, растворится в ничтожестве подлого повседневного бытия, чтобы по прошествии времени снова воссиять и воззвать! Только вот, отстранённо и холодно подумал писатель Василий Объёмов, крови для её орошения с каждым разом будет требоваться всё больше и больше. Кровь в этой радости всегда идёт по нарастающей. Революция – смеющийся вампир, вспомнились ему слова отправившего немало людей на гильотину и в итоге самого сложившего голову под её косым ножом якобинца Сен-Жюста. Объёмов как будто увидел растянувшуюся в ночном небе кровавую ухмылку, как некогда Алиса в Зазеркалье увидела улыбку Чеширского Кота. А ещё, продолжил мысль Объёмов, внутри массового действия сама собой отольётся новая форма для отливки новых людей. Кто-то отольётся для радости, а кто-то уйдёт в отвал. И не будет между людьми радости и людьми отвала мира и сотрудничества, а будут боль, ненависть и… новая революция. Вампир всегда смеётся последним, потому что смеётся и над победителями, и над побеждёнными. А ещё – потому что по своему усмотрению меняет их местами.

Ты, строго, как Родина-мать с плаката, спросил себя писатель Василий Объёмов, готов отлиться в новой форме? И сам же себе (Родине-матери) ответил: нет! Значит, пробуждение – не факт, предательски подумал он, переворачиваясь на другой бок. Кто сказал, что растворение в свободном ничтожестве, умноженном на усиленный ужин, не жизнь? Не всем охота отливаться в новой форме, идти на корм смеющемуся вампиру, пусть даже это непременное условие грядущего… величия России. На кой хрен лично мне такое величие?

«Где ты?» – вдруг, как библейский Моисей в окрестностях неопалимой купины, услышал Объёмов страшный для русского человека вопрос. Всё, перепугался он, слуховые галлюцинации, рассеянный склероз! Но, собравшись с духом, как Моисей же мужественно ответил: «Я здесь!», а потом уже от себя честно закрыл тему: «Между формой и отвалом. И нет воли, Господи, выбрать».

Коэффициент бездействия, резко опустил планку странных литературно-обществоведческо-религиозных изысканий писатель Василий Объёмов, уравновешивается в формуле бытия (государства, народа, отдельно взятой личности) коэффициентом риска. В характере Печорина коэффициент риска едва ли не превосходил аналогичный у контрабандистов. Коэффициент риска у Объёмова был величиной блуждающей, почти неразличимой внутри математической погрешности. Печорин ничего не выиграл, но сломал контрабандистам игру. Объёмов тоже ничего, кроме отвращения и презрения со стороны гэбистов (он надеялся, что им не придёт в голову отправить видеозапись постельного допроса в Союз писателей России), не выиграл. Но и не дал проиграть Каролине, Олесе, свалившемуся через шестнадцать лет с неба майору Лёшке и… загадочному деду из Умани, если, конечно, тот был в курсах. Хотя, может, дед ни сном ни духом, шлифовал себе пятки напильником да поджидал, укрепившись виагрой, очкастенькую завучиху.

Игра контрабандистов была проста и, в принципе, понятна Печорину. Игра собравшихся полтора часа назад в гостиничном номере людей была Объёмову непонятна. Похоже, и сами игроки не вполне её понимали, действовали, как говорится, по прецеденту. Власть в лице охранки стремилась нейтрализовать потенциальных носителей секретной (о чём?) информации. Каролина и Олеся – уберечь от власти пропавшего без вести (по вине власти, кого же ещё?), но спустя шестнадцать лет загадочно объявившегося мужа и отца. Печорин был лишним человеком для контрабандистов, подрывавших экономику николаевской России. Объёмов оказался нелишним для избегавших контактов с госбезопасностью объектов странного научного эксперимента с неясными последствиями. Кажется, так выразился борода. Объективно лишний человек Печорин принёс пользу России. Что принёс России патриот Объёмов, пока было неясно. А что если, мелькнула нехорошая мысль, патриот сегодня в России и есть даже не лишний, а сверхлишний человек? Народ, сама собой продолжилась мысль, тоже лишний, но его пока слишком много.

Я не струсил, рискнул, ещё как рискнул, подбадривал себя, ворочаясь в кровати, Объёмов, только непонятно… что я буду с этого иметь? Перебрав варианты, он пришёл к выводу, что единственно возможный бонус для него – Олеся! Объёмов даже нашарил на тумбочке телефон, чтобы ей позвонить, но потом устыдился. О чём он, когда на кону… Россия! Да и Олеся была бы полной дурой, если бы после допроса не отключила телефон, не вытащила из него симку. А ещё у Объёмова неожиданно сложился сюжет для (сейчас такое безобразие входило в моду) рассказа «Тамань-II». Печорин не уехал по казённой надобности, а примкнул к контрабандистам, отбил дивчину у Янко, разобрался с конкурентами, создал настоящую морскую бандитскую империю. У слепого (Печорин его пожалел и приблизил к себе), как у болгарской Ванги, открылся дар предвидения. Он предсказал Крымскую войну и поражение России. Печорин тайно встретился в Севастополе с Николаем Первым, а потом…

Бред! Не мысль изреченная есть ложь, поправил Тютчева уставившийся в смутный и как будто слегка кружащийся потолок Объёмов, а жизнь изреченная есть ложь! Я переутомился, закрыл глаза, хорошо бы заснуть.

Но сон не шёл.

…Когда лёгкие шаги гэбистов и тяжёлые спецназовцев в коридоре стихли, Каролина и Олеся стали одеваться, обидно не обращая внимания на писателя Василия Объёмова. Он топтался между ними в позорных, купленных на рынке в городе Невеле (ближайший к его деревне райцентр) трусах, а они шуршали колготками, искали на полу обувь, равнодушно задевая его объёмными бёдрами. Их разговор напомнил Объёмову разговор контрабандистов из «Тамани».

«Сдурела? – спросила, защёлкивая бюстгальтер, Каролина у Олеси. – Зачем пришла?»

«Так он вырубился, захрипел, задёргался, думала, концы отдаст. Куда я? Они зайдут, а я с трупом, да?»

«Ладно хоть, живой, – согласилась Каролина. – Много ему накапала?»

«Да нет, – пожала плечами Олеся, – норму, чтобы встал и кончил. Он, наверное, больной. Или до этого принял».

«Ты же говорила, что с ней не общаешься, – зачем-то уличил Каролину в изречённой ранее лжи Объёмов, – она с мужем в Одессе, а ты к ним ни ногой».

«Ага, – откликнулась Олеся, – второй год сидит, козёл, без зарплаты. Кофейную машину, которую ты, мам, из Германии привезла, – повернулась к Каролине, – пропил! Сказал, чтобы я без денег не возвращалась».

«Не переживай, – махнула рукой Каролина. – Там в парке кафе закрывали, технику на улицу выставили, бери что хочешь. Надо было всё забрать и к вам на трейлере».

«Так это когда, – возразила Олеся, – сейчас негры и арабы… в момент».

«А муж что, – растерялся Объёмов, – знает про твои… проделки?»

«Х… знает, что он знает, – ответила Олеся. – Мне какое дело? Детей кто будет кормить?»

Объёмов, окончательно растерявшись, взял со стола паспорт. С фотографии на него мрачно уставилась… Каролина в белом парике и круглых выпуклых очках.

«Грибоедова, – пробормотал Объёмов, – она… потомок?» – К своему стыду, он запамятовал, успел ли Грибоедов за короткую жизнь обзавестись детьми.

«Говорит, что по какой-то внебрачной линии, – забрала у него паспорт Каролина. – Позавчера приехала, ездит по области, осматривает усадьбы. Два раза у меня завтракала и ужинала. Образованная дама. Как начнёт про литературу, про деревья и газоны – не заткнуть. Рассказывала, что Грибоедов женился на этой, как её… грузинке…»

«Нине Чавчавадзе», – подсказал Объёмов. Это он помнил.

«Когда ей было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет. Любил сидеть у камина и смотреть, как она играет с куклами. Он что, извращенец был, как его… педофил?»

«Враньё, – возмутился Объёмов. – Он был герой. Она всю жизнь по нему тосковала, отказывала женихам и умерла… от холеры».

«Анна Дмитриевна утром в Гродно с ночёвкой уехала, – продолжила Каролина. – Я как войска из окна увидела, сразу вниз, а на выходе уже документы смотрят. Ну всё, думаю, попалась и Олеську подвела, мы с ней вместе должны были… А ты, – с подозрением посмотрела на дочь, – зачем так рано пришла?»

«Думала, успею. Этот… боров, как фамилия… Залупан?.. Двести долларов обещал. Голос по телефону бодрый такой, а как увидела его…»

«Не расплатился?» – встревожилась Каролина.

«У меня всегда вперёд, – хмыкнула Олеся, – но с него надо было больше. Думала, расплющит пузом».

«Как к тебе попал её паспорт?» – Объёмов натянул спортивные трикотажные штаны. Мимолётно поймав в зеркале отражение, он подумал, что ему вполне подходит определение баран. Так сказать, производное между нищим безработным козлом – мужем Олеси – и похотливым боровом – детским поэтом из Молдавии Серафимом Лупаном, показавшим в Белоруссии своё истинное лицо.

«Легко, – нервно зевнула Каролина, – увидела, что он лежит на ресепшене. Она сдала на регистрацию, а забрать, видать, забыла. Пока дежурную в холле допрашивали, я цап – и в подсобку. А как фотографию увидела… Господи, это же я… – покосилась на Объёмова, – ну, лет через… десять. Взяла Олеськин парик, а очки один идиот в буфете на столе оставил. Напился, скотина, всё меня маринованными опятами соблазнял, торговать приехал из Великих Лук… Кому тут нужны его опята?»

«Подожди, – заторопился Объёмов, увидев, что дамы опасливо выглядывают сквозь дверной проём в коридор. – Почему вы пришли ко мне? Откуда ты знала, что я…»

«Лёшка сказал, – прислонила палец к губам Каролина. – Иди в девятьсот седьмой, он всё знает и не выдаст. Так он сказал».

«Что знаю? Больше ничего не сказал?» – сел на кровать Объёмов.

«Сказал: „Мужик в теме“».

«В какой теме?» – вскочил с кровати Объёмов.

«Понятия не имею», – ответила уже из коридора Каролина.