Текст книги "Гостиница 'Мухтар'"
Автор книги: Юрий Коростелкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Я, помнится, уже обувался, чтобы уйти домой, и чудом в последний момент успел увернуться. Действительно, чудом. Удар пришелся в шею.
Ну, а потом я уже сам обезумел и отделал его так, что он оказался в больнице.
На следующий день Борода позвонил оттуда и выставил мне счет. В астрономических цифрах: за поломанную мебель и проломленную черепушку.
– Иначе, – помнится, как последняя истеричка кричал он в трубку, – я посажу тебя. У меня море свидетелей.
Я здорово струхнул тогда: за такие вещи сажали. Хотя знал, что через пару дней Борода отойдет, и ему будет стыдно за свой звонок. Ему даже в тот момент, когда он звонил, уже было стыдно. Но остановиться он не мог – такова его натура.
Меня достала тогда его "тонкая организация", – всякая ситуация могла закончиться его интеллектуальной, или не очень интеллектуальной, истерикой.
Уже не помню, когда, в какой момент, видимо, во время разборок, он сказал мне, что знал, чем закончится наша питейная эпопея. Я, помнится, тогда по молодости лет воспринял все это, как какую-то художническую интуицию, прозорливость, что ли. Вот, мол, знал о подобной развязке, вернее, чувствовал, что она возможна, но не мог противиться "нелегкой", что несла его.
Ну, а сейчас думаю, что все было намного проще. Он прекрасно знал о свойствах своей неустойчивой психики и догадывался о моем взрывном характере. А остальное было дело случая.
И вот прошло не знаю сколько, но, наверное, лет десять со времени того происшествия. Он также, как и я, еще издали увидел меня, но зачем-то сделал вид, что узнал лишь в последний момент. "Привет", – "Привет".
– Как ты? – спрашивает он меня.
– Нормально, – отвечаю доброжелательно.
И потом, без всякого перехода говорит мне:
– Ты извини, братан, меня за ту историю.
– Да брось ты, – отвечаю я.
И слово "братан" из его уст мне режет слух.
"То ли жизнь его так переделала, – в тот момент подумал я, – то ли меня он помнил таковым".
Человек, презирающий подобные обращения, как "зема", "земеля", "братан", "кореш". Человек, носившийся, можно сказать, денно и нощно со своей индивидуальностью, вдруг обращается ко мне так.
"Неужели, -подумал я тогда, – работа грузчика может переделать так человека? Неужели возможно возращение "к нормальности", которую он так презирал".
– Ты не держи на меня зла. Извини, братан, – опять говорит он мне.
"И извиняется-то, как грузчик", – подумал я тогда, многократно повторяя одно и то же.
Потом он, сказав все, что, видимо, давно хотел сказать, ушел, быстро распрощавшись со мной. Хотя я понимал, что он был бы не прочь и поболтать со мной, и выпить бутылочку.
"Наверное, дома или с друзьями, если они, конечно, у него остались, он такой, каким был когда-то, – подумал я.– Наверное "подскис" немножко, "сдулся"". А может быть, "подскис" и "сдулся" больше, чем я думаю.
Я знаю, что творчество ведет таких людей к душевным болезням, к шизофрении, после чего они отказываются от своих великих замыслов и "скисают". Но если он продолжает писать, то мне хотелось бы прочесть написанное им. Теперь, столько лет спустя, это интереснее, чем пить с ним водку...
Но все случается не всегда так, как нам хочется. Жизнь еще раз столкнула нас, но уже при других обстоятельствах.
Я шел к одной знакомой в гости, где меня очень ждали. И по дороге приметил одну странную фигуру, несущуюся "на всех парах в строго заданном направлении".
"Наверное, бежит в магазин", – подумал я. И вот в этом человеке я узнал Бороду, в сильно подвыпившем состоянии.
– Привет, – говорю я.
Он кивает головой в ответ.
И только пробежав по инерции еще несколько метров, останавливается.
– Юра, ты? – спрашивает он, повернувшись вполоборота.
– Я, – отвечаю.
И вот здесь он подходит ко мне и хватает меня двумя руками за локоть.
– Не бросай меня, – просит он и заглядывает мне прямо в глаза.
– Не бросай! – опять просит он. И я понимаю, что Борода в глубоком запое.
Через какое-то время, будто его осенило, говорит:
– Пойдем, купим бутылку.
И я не могу ему отказать, видя его умоляющие глаза.
– В конце концов, – подумал я, – девушка может подождать. Не так часто случаются подобные встречи. Есть что-то знаковое в них.
Действительно, десять лет живя поблизости (то есть ходили в одни и те же магазины, гуляли по одним и тем же улицам), мы не встречались. И вот вторая встреча за месяц.
– У меня есть деньги на бутылку, – говорит он и уже в магазине вытаскивает рублевые бумажки вперемешку с мелочью.
– Да найдем, – как можно мягче, памятуя о его самолюбии, говорю я. И покупаю две бутылки хорошей водки, палку копченой колбасы и соленые огурцы.
– Закуска будет, – извиняющимся тоном говорит он.– Есть гороховый суп мама приготовила.
И я понимаю, что меня ждет встреча с мамой Бороды – доктором философии, – которая, насколько я помню, никогда не была в восторге от пьянства сына.
"Приключения, так приключения", – говорю я себе, пока мы идем по направлению к его дому.
А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.
– Сейчас безработный. Ну, а до этого торговал картошкой. Еще занимался бизнесом.
И я понимаю, каким смешным был его бизнес.
– А еще раньше работал помощником редактора в каком-то местном журнале, где и печатался понемногу.
– Дашь почитать? – спрашиваю я.
– Конечно, – отвечает он.– Только то, что нравится мне самому, не печатал никто, кроме одного журнала.
"Ну вот как все сходится, – думаю я.– Я хотел почитать его вещи, и вот, пожалуйста".
Меньше хотел пить с ним водку. Но куда без нее?
Мама Бороды долго не может узнать меня. А я тем временем удивляюсь переменам, какие произошли в их жилище. Раньше, помнится, здесь все блистало чистотой. А сейчас даже халат хозяйки не первой свежести. Поредели ряды книг на стеллажах. Мебель со следами погромов – знакомый почерк.
Оказывается, в этой двухкомнатной квартире кроме самого Бороды живут еще его сестра с сожителем, четырнадцатилетний двоюродный брат и мама.Правда, сожитель сестры лишь время от времени наведывается сюда. Но он дает работу сестре (он торговец овощами) и вообще здесь на правах благодетеля. С Бородою, как потом уже выяснилось, у него сразу же не заладилось. Торговец не переносит голоса "рафинированного эстета", поэтому Борода носу не выказывает из другой комнаты во время его визитов.
Сестра – крупная "ногастая телка" со следами некоторого вырождения на лице, но не без привлекательности – приходит чуть позже. И, выпив с нами рюмки три, сразу же становится агрессивной. Ей не нравится, что брат читает свои стихи, а потом "костерит" весь свет, в том числе и общих знакомых.
И в какой-то момент, я даже не заметил, когда это произошло, они вцепились другу в волосы (видимо, как в детстве это делали). Нам с подоспевшей из кухни мамой с трудом удалось растащить их и удерживать, пока они, расцарапанные, с клочьями выдранных волос в руках, не успокоились.
Сколько же семейных завес приоткрылось мне в этот момент, о которых я даже не догадывался. Здесь "клокотали" братско-сестринские чувства любви и ненависти. Упоминались чьи-то почти роковые имена, вспоминались тайные аборты и "шизовка". Но "шизовка" с другой, более страшной, обыденной стороны, чем та, о которой я знал из рассказов ранее.
Одиночество. Невостребованность. Потеря собственного достоинства. Материнская нежность. Усталость. И умение принимать жесткие решения.
Мама Бороды сразу же поняла, что я его не оставлю на улице. А нужно было выбирать: две враждующие стороны не могли, по крайней мере, сегодня, оставаться на одной территории. Поэтому она сказала, что он должен уйти.
Мы ушли. И на улице был еще алкоголь. И еще – уже у знакомой, где меня очень ждали.
А потом мне пришлось взять роль мамы Бороды на себя, давая ей передышку. И искать ему жилье, и даже средства к существованию.
Жилье нашлось сразу же. Две пустующие, с ободранными обоями комнаты в коммунальной квартире, у одного моего знакомого. А вот со средствами к существованию пришлось труднее.
В тот момент нашу фирму "душили" бандиты, пытаясь подмять ее под себя. Поэтому денег свободных не было. Более того, мне и еще ряду наших акционеров приходилось жить вне дома, пока шли разборки.
Я перебрался в одну из комнат, потеснив Бороду, чему он безумно обрадовался: во-первых, у него к этому времени совсем закончился "харч", даже остатки муки;
ну, а во-вторых, он чуть не спятил от одиночества. Хотя в квартире еще жила соседка с сыном и с собакой Мотей.
Сначала Борода уходил каждое утро искать работу, пытался устроиться грузчиком в магазине. Затем побродил по заводам. И бросил это занятие. Тем более, что еда в доме теперь не переводилась, только на выпивку не всегда хватало.
– Ты гони меня с утра из дому, – говорил он мне.– А то я, ощущая тылы за своей спиной, совсем разленился. Надо искать работу.
Я будил его. Но он старался спровадить меня первым. И, по-моему, так никуда и не выходил из дому.
– Что ты не пишешь?– как-то спросил я у него.
– Боюсь, – ответил он.– Как только я начинаю писать, со мною происходят разного рода неприятности.
– Начинается все с мелочей, – рассказывал он.– Бьется посуда. Отваливается носик чайника. Теряется кошка. Затем происходят более масштабные неприятности. Закрывается журнал, куда я только что устроился на работу. Меня раздевают на улице до трусов, хотя я почти не пьян. Левку друга моего ленинградского, вытаскивают из петли. Словом, неприятности сыплются на меня, как из "рога изобилия", и я бессознательно пытаюсь спрятаться от них – ничегонеделаньем.
– Чем не сюжет?– говорю я ему.
– Это уже было, – отвечает он.
– Все уже было, – говорю я, продолжая наш "вечный разговор".– Важно, как это сделать.
И через пяток дней он мне показывает рассказец страниц на двенадцать. И видит Бог, что написан он здорово.
– Мне это не трудно, – говорит он.– То, что ты хотел видеть...
И я понимаю, насколько это разительно отличается от той его фантастической белиберды – "а ля Стругацкие", – которую напечатали в том самом журнале и которую он считал чуть ли не гениальной.
Там – мертвые бесполые персонажи в мертвом, придуманном им, космическом мире вымученно и натужно шутят, и непонятно, чего хотят. Здесь – целый кусок жизни, где есть похмелье, мама, непутевый сын, прохудившийся ботинок. А главное – желание жить дальше. Жажда жизни.
– Позволь не поверить тебе, – говорю я ему.– Ты сам так не думаешь.
– Может быть, – не спорит он.
Несколько дней после этого он ходит обновленным человеком. Но к писанине больше не притрагивается.
Были у нас и праздники. Когда мы по два дня подряд пили.
И вот однажды скуки ради, ужаснувшись от зияющей пустоты голых стен, решили что-нибудь написать на них. Сначала на ум приходили лишь матерные, самые простые и короткие слова. Но потом мы "разошлись".
"Здесь нет мамы"
– написал Борода, и я чуть ли не "запищал" от восторга, ощущая себя мелким пакостником, дорвавшимся до свободы.
"Чем сосать соленый клитор, лучше выпить водки литр"
– крупными буквами последовало дальше.
И мы решили, что это девиз всех алкоголиков. И выпили по этому поводу по полной.
Потом поняли, что обходить вниманием женский пол нельзя. И вспомнили:
"Пусть жена изменяет мне, только бы Родине не изменяла".
Дальше проще:
"Поспешишь – блядей насмешишь",
"Давайте пописаем на – брудершафт".
И закончили философским ерофеевским:
– Рыбка плавает в томате,
– Ей в томате хорошо.
– Ты чего, ебена матерь,
– Места в жизни не нашел?
На следующей пьянке мы пошли дальше, раздобыв у соседского мальчика цветные мелки. И добавили цвету в нашу алкогольную декорацию, нарисовав веселый пивной ларек с табличкой:
"Пиво навалом, мужики".
А рядом:
"Пивнюки".
После каждого подхода к стенке, как положено – по рюмочке.
И в скором времени стена, особенна та ее часть, что находилась поближе к столу, была вся размалевана.
– Миша, – как-то сказали мы соседскому мальчику лет одиннадцати, дав ему в руки мелок.– Хочешь написать что-нибудь на стене? Что душа твоя просит.
Миша молчал.
– Маму, конечно, не надо ругать, – продолжали мы свой "обалт".– А вот учителку можешь. Училка – дура, допустим. Если тебе этого мало – Говно.
И вот тут Миша громко сказал:
Проститутка, – и заливисто хохоча, всполошив даже пенсионного возраста собаку по кличке Мотя, убежал в свою комнату.
Затем очередь дошла и до соседки – музыкального работника.
– Мы вот здесь "бухаем", – говорим мы, встретив ее на общей кухне в облегающих лосинах.– Декорации в виде росписи на стенах есть. Не хватает только музыкального сопровождения – нашей пьянки.
– Может, сыграешь, Таня? – просим мы ее.– Мы знаем, что у тебя в комнате есть музыкальный инструмент.
И она, поломавшись немного, так, для приличия, сначала выпила, не по-женски, сразу же полстакана водки, догоняя нас. А потом и поиграла нам на пианино.
Все было бы ничего в этот день. Танька – девка справная. Но у нее есть пожарник. Иногда он неделями не появляется у Таньки, а тут прилетел, как на пожар.
– Словно почувствовал, – ворчливо говорит она. И наливает ему полную рюмку, усаживая за стол.
– Как с точки зрения пожарной безопасности?– очень "серьезно" спрашиваем мы его, показывая на стену.– Пивной ларек нормальный?
– Нормальный, – хохотнув, отвечает он. – Не хватает только огнетушителя.
И мы пририсовываем веселый огнетушитель в виде использованного презерватива.
Два-три раза в неделю приходила Маша. И кормила нас всяческими вкусностями, принесенными из дому. После этого Борода уходил "погулять", оставляя нас вдвоем. Ну, а после прогулок всегда приходил печальный.
– Чего ты не заведешь себе никого? – как-то спросил я у него.
– Да кому я нужен?– спокойно так сказал он.– Мать познакомила меня как-то с соседкой, но я сбежал от нее через неделю.
– Что-то не получилось?– спросил я.
– Да все, – в раздражении ответил он. Обрывая тем самым все дальнейшие разговоры на эту тему.
Правда, он сам иногда кое-что рассказывал мне. В том числе и о своей женитьбе, которая произошла лет двадцать назад. Он тогда жил с семьею в Пятигорске. Занимался театром. И на почве театра познакомился и женился на Марианне.
Марианна, как я понял из его рассказов, была даже по его меркам подслеповатым, неприспособленным существом. Что у них там могло не заладиться с Бородою, не знаю. Я так и не понял. Но прожили они два года, а потом разбежались.
И вот однажды, во время одного из Машиных посещений, Борода пошел "прогуляться", вернулся уже поздно вечером. Пьяный. И в руках у него была бутылка водки.
– Давай, вмажем, – предложил он мне.
И я из деликатности, так как в последнее время мы считались собутыльниками, выпил пару рюмок. Но захотелось безумно спать. И я, как он меня ни уговаривал выпить еще, начал укладываться.
Уже ночью сквозь сон слышу, что кто-то крадется в мою комнату. Открываю глаза. И вижу Бороду склонившимся надо мной.
– Юра, дай на бутылку, – просит он.
– Хватит тебе уже, – отвечаю.
– Ну, дай, – продолжает он пьяно канючить.
– Пошел на хер, Борода! Дай поспать, – говорю я ему и отворачиваюсь к стенке.
Он шарахается по комнате, что-то бубня себе под нос. И вот я уже отчетливо слышу слово "жмот". И потом: "Насрать мне на вас всех".
– Слушай! Пошел в жопу, – угрожающе говорю я ему. И только тогда он удаляется, по пути зацепив стул и устроив настоящую шумовую атаку в спящей квартире.
Через какое-то время, уж не знаю через сколько, но начало светать, он вновь объявился.
Теперь на нем не было трусов, только рубашка сверху наброшена. И глаза выдавали признаки явного безумия.
– Пойдем, выпьем, – предлагает он. И садится на краешек моей кровати.
– Борода, заебал. Откуда у тебя бутылка?– делаю вид, что сквозь сон спрашиваю его. А сам стараюсь не смотреть на его детскую писюльку-ниточку.
Борода что-то невразумительное бормочет, не думая прикрываться. А я про себя думаю: "Уж не гомик ли ко мне в гости пришел?".
– Что это такое!!!– кричу я, делая вид, что как будто только сейчас заметил, что он стоит без штанов.
И толкаю его, сильней, чем того хотел, в грудь. После чего он, будто совсем не имея веса, валится на пол.
– Иди, одень штаны! Пидарас, – говорю я ему, не думая делать акценты на этом слове.
А Борода тем временем пытается подняться с пола. И произносит угрозы, непонятно, в чей адрес. Кому-то обещает отомстить, кому-то разделаться с собственной жизнью. Я несколько раз отчетливо слышу слово "суицид" и понимаю, что Борода совсем допился.
Вскоре он ушел из комнаты и принялся слоняться по квартире. Должно быть, на кухне налетел на стол, потому что послышались звуки падающей посуды. Потом слышны были два голоса, и по большей части – выговаривающий Танькин.
Я представляю, что она могла подумать о нас, увидев Бороду без штанов?
Утром не хотелось вставать: надо было встречаться с Бородой глазами.
– Что это, – лежа в постели, подумал я, – алкоголизм Бороды, белая горячка или "шиза"? А если "шиза", то почему она гуляла без штанов?
"Не верится мне, – вспоминаю я вчерашнее, – что здесь замешаны гомосексуальные мотивы. Скорее всего, простой алкоголизм, с хорошей долей шизы. И больше ничего".
Театр еще может быть замешан, вот что. Потому что Борода мне как-то рассказывал о тренинге с раздеванием у них в театре. Они чуть ли не первые в стране по чьей-то методике, чтобы освободиться от комплексов, раздевались донага – и мальчики, и девочки, все вместе. Ну, а после этого им уже нечего было прятать на сцене. Им уже ничего страшно не было.
Так что, скорее всего оттуда "ветер дует" – из его романтической театральной юности.
Вспомнилась опять вчерашняя ночь. И это бормотание его про самоубийство.
– Надо пойти посмотреть, что с ним, – подумал я. А выбираться из теплой постели не хочется.
"Будто в чем-то виновен", – говорю я себе. И иду к нему в комнату. Открываю дверь и вижу его все также с голой жопой, валяющегося поперек кровати. На столе пустой бутылек со снотворным и записка. Как оказалось впоследствии, предполагаемая предсмертная.
Я прислушиваюсь и понимаю, что он дышит. Тереблю его – он зарылся лицом в подушку. Может, думаю, надо вызвать "скорую"?
Через какое-то время он приходит в себя и сразу же прячет глаза, но следы ночного безумия на его лице еще присутствуют.
Я понимаю, что "скорая" ему не нужна, тем более, что снотворного оставалось в бутыльке таблеток 7-8. Доза не страшная. Выкарабкается.
Уже на улице достаю записку из кармана. И "офигеваю". Оказывается, ночью у него в комнате такие драмы разворачивались, что в это даже трудно поверить.
"Гуд бай, говенная жизнь", – пишет он.
И с новой строчки, его коронное: "Насрать мне на всех вас". С тремя восклицательными знаками.
Далее следует сползающими вниз буквами: "Спасибо за все... Отец родной".
Дальше в углу записки: "P.S. Хотел кучу говна высрать на столе".
И совсем уж каракулями, так что с трудом удалось разобрать:
"Не получилось по причине отсутствия".
"Ну, ты и мудак, Борода", – подумал я, и скомкал в руках записку. Хотел, было выбросить ее, но не стал. И сунул в карман.
"Не так часто в моих руках оказываются предсмертные записки, – подумал я. – Хотя... какие они к черту предсмертные? Фарс. Театр. Опять театр и больше ничего. Чувачок знал, хоть и пьян был, что доза не смертельна, поэтому мог позволить себе кураж. Это действие театральное".
Не был он за гранью, где начинается безумие. Или за гранью, где начинается отчаянье. Не было в нем и той самой обреченности, когда понимаешь, что все, что происходит с человеком – всерьез.
"Хотя, – вспомнил я, – кто-то рассказывал мне, что провел с самоубийцею, как оказалось впоследствии, последние его полчаса. И удивился обыденности той ситуации.
Ничего внешне, казалось, не предвещало трагедии. Все было, как обычно: выпили – закусили, пошутили и – опять выпили. А потом он ушел в другую комнату, и размозжил себе черепушку – будучи охотником – сразу же из двух стволов ружья.
Так что, хрен их, самоубийц, знает. Тем более, что Борода несколько раз лежал в "шизовке". Может быть, это одна из репетиций? Хотя, мне кажется, с теми, кто так часто репетирует, ничего и не случается. Что, впрочем, тоже, наверное, не совсем так".
Через пару дней – раньше никак не мог себя заставить – я решил навестить Бороду. Он был в нормальном состоянии, но некоторая побитость в его облике все же ощущалась. Тем не менее, мы делали вид, что ничего не произошло. Борода, как мне кажется, помнил не все, что случилось с ним в тот день. И, может быть, не все про записку. Что прощало его в какой-то мере в моих глазах.
– Таня приглашает нас на пирог, – через какое-то время зайдя ко мне в комнату, говорит Борода.
– Пить надоело, – отвечаю я ему.
– Мне тоже, – будто оправдываясь, говорит он.
Но, тем не менее, в скором времени мы уже сидим на общей кухне, и "приканчиваем" Танькин пирог с мясом.
Сначала Борода не пил. Но к концу поедания пирога вдруг сорвался: налил в фужер водки по самые края и выпил залпом, не закусывая. Потом налил себе еще. И опять выпил. И начал сразу же, без какого-либо перехода, читать свои стихи.
"Тревожный симптом", – подумал я. А Борода тем времен все больше вдохновлялся. Таня раскачивалась в такт его голосу. Видимо, желала прослыть женщиной, которой не чуждо прекрасное. И я не мог не отметить, что к Бороде вернулась частичка того дьявольского обаяния, каким он пленил нас когда-то в юности.
"Только бы по мере выпитого он опять не ощутил себя гением, – подумал я.– Когда поэт и толпа, в данный момент толпа – это я, оказываются по разные стороны баррикад. Тогда с его стороны может последовать любой фортель. Честно говоря, мне надоело возиться с ним. Быть нянькой ему. Давать роздых его маме".
Вскоре пришла Маша, и Бороду окончательно понесло. Своими повадками он напоминал подвыпившего Кису Воробьянинова: и начал говорить двусмысленности в адрес женщин.
– Будь ласковее с поэтом, – попросил я Машу. И, кажется, зря это сделал. Борода на свой манер истолковал ее расположенность. А я подумал, что ситуация начинает походить на ту, что случилась уже с нами ранее.
"Нет, сегодня я этого не допущу, – сказал я себе.– Хрен ты меня заведешь, Борода!"
Хотя, он, честно говоря, надоел мне своими истериками. И я понял, что мне надо уже в ближайшее время искать другое пристанище.
Тут появилась еще одна бутылка, ее принесла Татьяна. Бутылка была подернута пылью – видимо, пряталась от пожарника.
– Смотри, Борода, баба крутится – подлезь к ней, – говорю я ему. Только много не пей.
Борода хмыкнул в ответ. А я понял вдруг, что женщина ему давно не нужна. Для него это непреодолимый барьер, за который он уже не переступит. И даже если у него еще что-то шевелится, сделать шаг к "этому" он не способен. Аплодисменты сорвать, как стареющая женщина – это он может. А вот пойти дальше просто неспособен.
Страхи, комплексы, которые принесла ему его вторая жена, окончательно "выбили его из седла".
Даже если ему привести путану и хорошо заплатить ей. Толку не будет. После этого Борода будет мечтать о той, которая его поймет и оценит. И так, с завышенной меркой, и помрет, живя без женщин.
Затем все развивалось, как я и предчувствовал. Борода "пошел в разнос" и начал грубить Татьяне.
– У нее есть пожарник. Что ей еще надо?– говорил он мне так, чтобы слышала Татьяна.
После чего Татьяна с Машей принялись мыть посуду. А мы отправились с Бородой в комнату.
– Сдрейфил ты, Борода, – говорю я ему.– Тебе не даст даже Татьяна.
– У нее есть пожарник, – отвечает он.
– У всех у нас есть пожарник, который отвечает в городе за пожары, говорю я.
И Борода начинает куда-то собираться. Через какое-то время подходит ко мне и требовательно просит денег."Да пускай нажирается хоть до усрачки", подумал я. И отсчитал ему, сколько он попросил.
– Только пить будешь один, – сказал я ему. – И давай без ночных визитов в мою комнату сегодня.
– Да насрать мне на вас на всех! – своим коронным выражением ответил Борода. И, перепутав левый ботинок с правым, ушел за бутылкой.
Уже ночью, не знаю когда, я просыпаюсь от того, что на меня кто-то смотрит. Открываю глаза – и вижу Бороду, стоящим около кровати словно привидение.
Рядом со мной лежит Маша и крепко спит. Ноги и грудь ее оголены, лишь живот и бедра, как она любит, прикрыты одеялом.
– Что тебе надо? – спрашиваю я его. И прикрываю Машу одеялом.
Он молчит. Потом, плохо выговаривая слова, произносит:
– Пойдем, выпьем водки.
– Какая водка, Борода, – говорю я ему.– Ты что, не видишь, что я с девушкой?– И замечаю в этот момент, что он, оказывается, все это время держит руку в штанах, на члене.
– Ты что, Борода, решил "вздрачнуть"? – спросонья спрашиваю я его.
Он ни капли не смущаясь, истерично хохочет мне в ответ. Затем садится, как в прошлый раз, на краешек моей кровати – cлава Богу, убрал руку – и начинает говорить мне, несколько раз повторяя одно и то же, что с Машей он договорился.
– О чем ты с Машей договорился? – не на шутку "заводясь", спрашиваю я.
Он продолжает то же самое:
– Кухня... мы были на кухне... мы с ней договорились. Я женюсь на ней.
И тут я соскакиваю с кровати и начинаю дубасить его. Он сразу же падает на пол, на спину. И взгляд его трезвеет. Вразумительным голосом он сначала кричит: "Не бей меня!", а потом истошным: "На помощь!".
Сначала просыпается Маша и пытается, закрываясь простыней, удержать меня. А потом в дверях вырастает напуганная Татьяна в ночнушке. Я в последний раз наношу пинок ему в живот и чувствую, что гнев отпустил меня.
– Уползай отсюда, гад!– говорю я ему.
Он отползает к ногам Татьяны.
– Забирай его отсюда, – говорю я ей.
И Татьяна уводит его к себе в комнату.
– Алкоголик проклятый! Драчило! Чтоб я больше тебя не видел здесь! кричу ему вслед я.
А сам думаю, что оправдываю этим себя перед Татьяной за то, что начистил ему морду.
– Что произошло?– спрашивает меня Маша.
– Это я тебя должен спросить, – говорю я ей. Хотя знаю, что не прав.
– Он утверждает, – тем не менее, продолжаю, – что обо всем с тобой договорился на кухне.
– О чем договорился?– устало спрашивает она.– И ты поверил? Тогда тебе нужно лечиться вместе с ним. Давай, я тебя определю в "больничку".
Пока я собирал свои шмотки, чтобы уехать отсюда, Бороду "сдуло".
– Он даже не смыл кровь с лица, – сказала провожавшая нас Татьяна, – и убежал на улицу.
– Когда вернется, – попросил я ее, – передай ему, чтобы сваливал отсюда. Три дня ему даю.
– Ладно. А что произошло?– спросила Татьяна.
– Потом объясню, – махнув рукой, говорю я.
– Опять новую загадку задал мне этот человек, – уже на улице говорю я Маше. – Что делал он в нашей комнате ночью, держа руку на члене? Неужели, Маша, сорокалетний мужик ходил, онанировал на тебя? Или это опять, как в прошлый раз, когда он был без штанов, – стечение обстоятельств?.
Ну а чуть позже Борода опять объявился на горизонте. Он обходил, пьяный вдрызг, наших общих знакомых. И всем рассказывал, как он с Машей договорился.
Далее он всем рассказывал, что Юра избил его и выгнал на улицу. И что он вернет ему кожаную куртку, которую взял поносить, и деньги, потраченные на него за это время.
Еще он говорил, что получит наследство от бабушки из Пятигорска. И приглашал всех пропить это наследство, устроив напоследок "шабаш".
И налегал на слово "напоследок".
Послесловие
Борода живет теперь в деревне вместе с мамою. Квартиру в городе они продали, оставив сестре комнату. И пытаются жить сельским трудом. Что у них не очень-то получается. Но пенсия у доктора философии для деревни достаточно большая. И они живут, опять же по деревенским меркам, относительно неплохо.
Борода иногда срывается, уходя в запой на несколько дней. Но в деревне относятся к этому спокойно.
– Вон, "Насрать" опять пошел в магазин. Надо матери сказать, – обычно с улыбками говорят они про него.
И "трезвяк" в мамином лице тут же находит его и арестовывает.
Надо вообще отдать ей должное – Борода в деревне выглядит здоровым, как в физическом плане, так и в психическом. Ну, а кличка "Насрать" – расплата за его невоздержанность. За его срамной язык. И для деревенских Борода навсегда останется городским.
"Крапает", говорят, долгими зимними вечерами, и все больше прозу. И по весне нашим общим знакомым обещал завалить редакции своими произведениями.
Миша вот уже несколько лет, как не пьет – хотя до этого был срыв, почти на два года. Работает помощником у Юры в фирме, и купил себе квартиру с машиной. Сейчас копит еще на одну – большую квартиру, отказывая себе буквально во всем. Которую и хочет сделать своим "родовым гнездом".
Успеет ли до очередного запоя?
После Вики у него были Наташа, Света, Галя и Елена. И на Елене он, кажется, остановился – по крайней мере, на время.
Машина теперь является его лучшей игрушкой – дружком. С ней он проводит большую часть своего свободного времени. И исколесил весь Урал вдоль и поперек, – гоняясь за рассветами и закатами.
"Машинка"– нежно называет он ее. И каждые кочка и лужа – его злейшие враги. Ему буквально физическую боль доставляет, если с "машинкой" случаются неисправности. Он сразу же мчится в автоцентр, что находиться около его дома. И тут же устраняет все неполадки; и особенно любит заниматься профилактикой автомобиля.
С аппетитом у Миши все в порядке, хотя он и говорит, что ест теперь на много меньше чем раньше. Но я сам был свидетелем того как Миша, устроившись поудобней за столом, по-кошачьи урча, съел не спеша целый тазик – минимум персон на двенадцать– любимого им салата "Оливье". И все это чревоугодие он называет невиннейшим словом "полакомиться".
Инка вышла замуж за угрюмого парня по фамилии Баймаков. И сама стала угрюмой и желчной. Всю свою энергию она направила на карьерный рост и, кажется, преуспела в этом, заняв должность главного модельера на обувной фабрике. Говорят, коллектив стонет под нею и придумал ей кличку "Освенцим", то ли за ее худобу, то ли за методы работы, которые она применяет.
Соседка шизофреничка куда-то незаметно исчезла, и жизнь подъезда поскучнела. Говорят, что болезнь ее начала прогрессировать, и, скорее всего, она прописалась "навечно" в "дурнушке".
Маша вышла замуж за Юру. И родила ему еще одного сына. Ну, а старший Артем, от первого брака– часто приходит к отцу в гости и рассказывает ему всяческие истории и приколы, что они вытворяют с друзьями.
– Когда по бабам вместе пойдем, Артем?– любит спрашивать Юра у сына, дразня таким образом Машу. И она всякий раз немножко заводится, говоря что: "И третий такой же подрастает", – и показывает на маленького.
