Текст книги "Владения доктора Гальванеску"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Пока что я в силах управлять только самыми примитивными функциями мышц бывшего человека. Однако изобретение все более усовершенствуется. Мои люди как будто полупрозрачны и, надо сказать правду, довольно неприятно выглядят. Поэтому для посторонних мне приходится их подгримировывать. Я натягиваю на них парик, глаза закрьваю темными стеклами, а под кожу впрыскиваю обычный кармин. Я, правда, плохо разбираюсь в красках и никак не подберу такой, чтобы получился обычный цвет тела. С кармином выходят какие-то темнокожие. Приходится мне выдавать их то за индейцев, то за негров. Однако, это уже мелочи. Когда-нибудь на досуге я подберу хорошую краску и тогда – хоть пускай моих людей среди людей настоящих... Ну вот. Кажется, все. Вы удовлетворены?

Сахно молчала. Гальванеску тоже замолк и забегал по комнате. Он искал сигары. Однако папиросница была пуста. Увлекшись, он выкурил все сигары. Подойдя к радиоаппарату, он выстучал какой-то приказ.

Через минуту двери открылись и в комнату вошел один из его людей. Он нес новую папиросницу. Сахно теперь имела возможность хорошо разглядеть электризованного человека. Теперь, когда стала известна его суть, он уже не выглядел таким отвратительным. Однако, присмотревшись ближе, Сахно и на этот раз с ужасом отшатнулась.

– Этого человека я знаю! – прошептала она.

– Что знаете? А, да, да! Вы встречались с ним в парке, в лунном сиянии. Ха! Это был неплохой tete-a-tete[Здесь: свидание с глазу на глаз, наедине (франц.) ], тем более, что он, как выясняется, ваш компатриот.

– Да.

– О, я не знаю, что вынужден был бы делать, если бы не было этих ваших эмигрантов. Вы не можете себе представить, как мне трудно, пока я не имею еще патента на мое изобретение, находить материал для работы. Правда, правительство отдает мне осужденных на казнь. Однако только обычных преступников. А их не так много. Политических преступников, как я ни просил, мне не дают. Знаете, могут возникнуть всякие недоразумения. Их тела всегда забирают родные или товарищи по политической борьбе. Им, видите, необходимо хоронить их с помпой. Какая глупость! Пропадает зря такая уйма прекрасного материала! Только ваши эмигранты и спасают меня. Делать им все равно нечего, ни к чему они не способны, работу себе найти не могут. Две-три тысячи лей аванса – и они готовы на что хотите. Они пропивают этот аванс в первую же ночь и на другой день выезжают ко мне "на работу" и за остатком денег... Ну, мы с вами разговорились. А дел у меня еще много. Надо кончать...

Он замолк и стал возиться возле столика с разными приспособлениями. Сахно следила за его движениями, и в душе ее боролись дикий, тошнотворный страх за свою судьбу и обыкновенное любопытство живого человека.

– Профессор,– сказала она наконец, стараясь собраться с мыслями.Профессор, мне кажется, вы забыли про одну очень важную вещь...

– Забыл? А именно? – с интересом оглянулся Гальванеску.– Говорите. Говорите, говорите! Я охотно слушаю вас!

– Вы забыли об одном постулате: жизнь для человека, а не человек для жизни...

– Как, как? Я не совсем понимаю вашу мысль.

– Я говорю о том, что культура и цивилизация – это не призрак и не фетиш. Какое же имеете вы право отнимать у человека жизнь во имя вашей идеи без его согласия на это? Вы забываете, что свои достижения хотите дать людям же, а не бросить их в безвоздушное пространство. Ненормально, ложно и ненужно развитие техники, если оно не идет на пользу человеку. Человек прежде всего! Жизнь – прежде всего! Культура для человечества. А не человечество для какого-то фетиша.

Сумасшедший профессор весело захохотал.

– Неужели вы полагаете, что я столь наивен? Какая блаженная недогадливость. Что же вы думаете – я превращу всех людей в машины и автоматы, а сам буду разгуливать между ними полновластным королем? Да я умру со скуки. Коллега! Есть же нормы распределения человеческого труда, есть же нормы социальных взаимоотношений в мировом производственном процессе. Для того чтобы обеспечить все необходимое, совсем не требуется всему человечеству изнурять себя на работе. Достаточно, если трудиться будет какая-то часть человечества. Она обеспечит все необходимое для остальных. Вы же слышали, наверное, о пролетариате и буржуазии? По моему проекту механизируется только этот, так называемый пролетариат, то есть рабочая, двигательная сила культуры. Мы с вами, то есть – извините – я и не собираюсь механизироваться. Я и мне подобные будем жить полной жизнью, со всеми чувствами и разнообразными природными рефлексами, а вы обеспечите нам для этого все средства. И никаких волнений, никаких революций! Разве машина способна на революцию?

Гальванеску долго смеялся. Замечания Сахно совсем его развеселили. Он весело и проворно бегал по комнате, собирая свои приспособления, и даже мурлыкал себе под нос какие-то песенки. Сахно понуро молчала. Наконец она заговорила снова.

– Да,– откликнулась она еще,– вы – жестокий, злой и умный враг. Вы верный пес своих хозяев. Однако в ослеплении своим изобретением вы очень наивны. Вы думаете, многомиллионный пролетариат будет ждать, пока вы выхолостите его, пока вы не наделаете из него дурацкие автоматические куклы? Вы думаете – провокациями, ложью и поддержкой вашей жандармерии вы долго будете жить? Вы думаете – у тех глупых и затравленных селян с окрестных земель, что дрожат перед вашей особой, не кончится когда-нибудь терпение? Вы думаете – они не придут к вам и не пустят красного петуха? Старый, запуганный Ионеску уже отважился и пришел! Они придут все! Пустят дымом ваши химеры, завладеют вашим имением, а вас... просто повесят вас на шпиле вашего дворца.

– Хватит! – оскалившись, зло крикнул Гальванеску.– Хватит! Вы слишком разговорились!

– Дурак и верхогляд! Куцый гений! Ты исправно готовишься к своим похоронам! Твоя "наука" издохнет на гильотине.

– Хватит!

– Ты превратишь сейчас меня в глупую куклу – ты теперь сильнее. Ты превратишь, может, сотни и тысячи, однако миллионы раздавят тебя!

Сахно замолкла и откинулась навзничь. Она обессилела.

Жизнь уже покидала ее. Только глаза еще горели последним желанием жизни и с непримиримой ненавистью жгли врага. Глаза Гальванеску отвечали тем же...

Торопливыми шагами отошел Гальванеску в противоположный угол комнаты. Он открыл стеклянный шкаф и звякнул ворохом блестящих хирургических инструментов. Он взял с полки несколько – ланцетов, пинцетов и щипчиков. Отдельно положил он длинный и тонкий, полый в средине стилет. Потом развернул анестезионную маску и достал банку с хлороформом.

Сахно не видела, скорее – чувствовала это все. Дурманящее бессилие овладело всем ее естеством. Теряя сознание, она только шевелила кончиками пальцев, и рука ее бессознательно мяла сигарные окурки в тяжелой стеклянной пепельнице на столике рядом.

Гальванеску окончил свои приготовления. Он подошел снова к Сахно и затянул ремни на ее ногах, крепко прижав ее к столу. Потом взялся за руки...

В ту минуту, как Гальванеску склонился над левой рукой Сахно и набросил крепкую затяжку, ее правая рука судорожно метнулась, взлетела и вмиг упала налево. Тяжелой, литого стекла пепельницей Сахно попала Гальванеску в темяНужно было торопиться. Удар был несильный, контуженный мог быстро очнуться.

Сняв ремень с левой руки и разрезав затяжки на ногах, Сахно осторожно встала на ноги. Дурнота сковывала ее движения. От чрезмерной слабости темнело в глазах и подгибались колени.

Едва не теряя сознание на каждом шагу, добралась она к хирургичсскому столику. Там взяла шприц и ампулу того лекарства, животворную силу которого уже почувствовала на себе. Впрыснув наркотик, Сахно присела передохнуть. Потом повернулась к Гальванеску.

Голова его была разбита. Из большой рассеченной раны текла кровь. Желтоватая бледность лица свидетельствовала о глубоком обмороке.

Не мешкая, связала Сахно ему руки и ноги, как могла крепко.

Из кармана вынула револьвер и положила в сторону. Рану на голове промыла и забинтовала. Потом, совершенно изнеможденная, навзничь простерлась на операционном столе. Глаза ее в ту же минуту сомкнулись, тяжелый сон сморил обессиленное и измученное тело...

Проснулась Сахно, когда ясный день ослепительным солнечным светом наполнил до краев просторную комнату. Она проспала больше полусуток. Разбудили ее резкие, громыхающие звуки. Это Гальванеску, очевидно, давно уже очнувшийся, как сумасшедший катался по полу, не в силах освободиться от пут. Он хрипел, неистово вращая глазами.

Сахно слезла со своей импровизированной постели. Долгий сон значительно укрепил ее, однако она была еще очень слаба.

Пришлось снова прибегнуть к наркотику, и, разогрев, съесть бульон, оставшийся со вчерашнего. Только после этого подошла она к Гальванеску.

Сахно ослабила путы и, несмотря на то, что раненый артачился, сменила ему повязку. Потом посадила его, прислонив к стене, а сама села напротив в кресло. В руке держала револьвер.

Гальванеску молчал. Он избегал смотреть на Сахно и сидел с зажмуренными глазами. Только изредка моргал он своими опухшими за ночь веками, и тогда из-под густых бровей сверкал злой, полный ненависти взгляд. Сахно тоже молчала. Ей надо было многое обдумать.

Наконец молчание нарушил Гальванеску.

– Вам посчастливилось,– прошептал он,– однако еще не до конца. Вам нужно выйти из моего имения, а это, как вы уже хорошо знаете, не так просто. Особенно теперь – после первого вашего побега... Предлагаю вам компромисс: я открываю вам свободный выход из имения и обязуюсь не преследовать вас, а вы... вы за это дарите мне жизнь. Жизнь и спокойствие! Эти авантюры мне надоели! Будь проклят день, когда я впустил вас в свой дом! Ваше вмешательство в мою жизнь и работу...

Он говорил бы еще, однако вынужден был остановиться:

Сахно хохотала.

– Господин доктор! – беззаботно заливалась она.– К чему такие унылые разговоры? "Вы подарите мне жизнь!" Фу, профессор, какой же вы, право! Ну разве я похожа на убийцу? Поверьте, я очень сожалею, что приключилось это досадное недоразумение и я вынуждена была раскроить вам голову. Однако вы сами виноваты. Вы слишком уж торопились лишить меня жизни. Уверяю вас, оборонялась я только для того, чтобы не умереть преждевременно и чтобы сделать вам одно, как мне кажется, очень интересное для вас предложение.

Сахно помолчала и веселыми глазами оглядела хмурую и несколько удивленную физиономию Гальванеску. Потом заговорила снова, уже спокойным и серьезным тоном:

– Помнится, вы жаловались мне, что у вас нет помощника? Что для ваших работ вы нуждаетесь в помощнике, с которым вы достигли бы значительно больше, чем имеете сейчас. Припоминаете? Так вот. Я хочу предложить вам себя. Принимаете? Я буду вам помощником в наших научных экспериментах. Вы будете моим учителем, а я обещаю быть старательным и усердным учеником... И забудем этот досадный инцидент... Идет?

Сахно замолчала, и вопросительно глянула на Гальванеску.

Выражение ее лица было таким же серьезным и деловым, как и слова. Гальванеску молчал. Предложение было слишком неожиданным. Он недоверчиво и внимательно глядел на Сахно,– по-видимому, стараясь уяснить не столько само предложение, сколько мотивы, которые могли побудить к нему. Сахно снова заговорила:

– Вы колеблетесь? Я вижу, вы не можете понять логичности этого предложения после всех предшествовавших событий? Право, это не так тяжело. Я совершенно искренне заявляю вам, что хочу стать вашим учеником. Я прошу вас – слышите, прошу – принять меня... По правде говоря,– Сахно поглядела на свой револьвер,– я могла бы настаивать более решительно, однако именно потому, что это полностью искреннее желание, я не хочу настаивать, а прошу. Согласны?..

– Я не понимаю вас,– наконец прошептал Гальванеску.

– Ну вот,– разочарованно всплеснула руками Сахно,– я так и знала, что вы это скажете. Еще бы! Как же можно понять такое предложение, как поверить в миролюбие моих намерений после того, как вы хотели меня убить,– будем говорить так – убить? Однако, стыдитесь, доктор! Вы человек науки, и обывательский образ мышления вам не к лицу. Неужели вы не способны поверить, что я – молодой научный работник – увлеченная вашей научной идеей, способна забыть обиды, которые вы мне нанесли и собирались нанести? Я могу ненавидеть вас за это и далее, однако это не мешает мне уважать ваш научный гений и жаждать учебы у вас. Разве не так?

Гальванеску молчал. Он, вероятно, раздумывал. Сахно говорила достаточно искренне, да и мысли ее, по сути, были правильны, а доводы убедительны.

– Только будьте искренни и объективны, доктор,– снова заговорила Сахно.– Если, размышляя сейчас над моим предложением, вы обдумываете только, как воспользоваться им, чтобы потом, в удобную минуту, расправиться со мной, тогда лучше оставим эти разговоры и... распрощаемся. Представьте себе, будто ничего между нами не случилось. Не думайте также, что если, скажем, вы не согласитесь, то я безусловно убью вас. Ну?

Гальванеску молчал. По его нахмуренному и сосредоточенному виду Сахно понимала, что это не просто игра в нерешительность, чтобы получить больше шансов. Гальванеску колебался. Это было очевидно. Возможность использовать эти условия только для того, чтобы освободиться, а потом отомстить, по-видимому, не имела для него первостепенного значения. Его останавливали какие-то иные соображения.

Сахно начинала нервничать. Любой ценой она должна добиться согласия Гальванеску!

Чтобы подчеркнуть свое преимущество, полную подчиненность ей Гальванеску и этим побудить его принять предложение, она сочла нужным сразу ограничить свои условия.

– Естественно, вы сами понимаете, что при всей искренности моих желаний недавний инцидент не позволяет мне целиком положиться на ваше слово. Чтобы обезопасить себя, я должна несколько ограничить вашу свободу на первое время. Однако, разумеется, только на первое время. Скажем, ваш "карманный радиотелеграф" я на некоторое время реквизирую. Ваши мастерские в это время работать не будут. Затем я изолирую вас в одной из комнат вашего дворца, где вы. позволите мне посещать ваши лекции с револьвером в руках... Однако все это лишь на первое время. Пока вы не убедитесь в искренности моих намерений, а я – в искренности вашего согласия... Ну, господин доктор? Идет?

После долгой паузы Гальванеску, наконец, заговорил:

– Я не могу уяснить одного: мотивов такого упорного желания. Извините, но я не верю, что причиной этому только ваше восхищение моими научными достижениями и желание их постигнуть. У вас есть еще какие-то намерения и, не зная их, я не знаю, что лучше для меня – сразу умереть от вашей пули или вначале продать вам мою тайну, а потом...

– Хотите полной откровенности? – перебила его Сахно.

– Да!

–Ладно. Вы, господин доктор, изуродовали моих друзей – людей, которые рисковали своей жизнью ради моего спасения. Вы превратили Чипариу и Ионеску в механических чудовищ. Мой долг сделать все, чтобы отблагодарить этих... людей. Словом, я должна добиться от вас, чтобы вы возвратили им нормальную жизнь. Это выкуп за вашу собственную жизнь. Я уверена, что это возможно и вы знаете способ оживления ваших... уродов. Если же вы не знаете способа, мы обязаны изобрести его.

Гальванеску бледно усмехнулся.

– И это все! Значит, сама идея изобретения вас не интересует?

Сахно смутилась, однако через мгновение овладела собой.

– Научив меня, как оживить товарищей, вы откроете мне и все изобретение в целом. Так или иначе, я постигну его. Вот и все... Ну? Идет?

– И вы уберетесь вон из моего имения? Вы оставите меня в покое?

– Да.

– Гм. Если бы я был какой-нибудь авантюрист, не было б ничего легче, как принять ваши условия, а потом одурачить вас. Однако...

– Однако?

– ...Однако я не уверен, что смогу возвратить к жизни ваших приятелей.

– Вы не делали опытов оживления?

– Делал. Результаты не всякий раз были позитивными. Это зависит не столько от меня, сколько от препарированных субъектов и... просто от счастливого случая...

– А именно?

– Мозг, сердце и весь организм сохраняются в инфузионной среде безупречно и способны целиком возродиться к жизни после переливания крови в сосуды. Однако кровь...

– Кровь?

– Кровь не всегда удается сберечь. Она быстро портится. Я ее выбрасываю.

– Значит? – Сахно почувствовала, как ноги и руки ее холодеют от испуга.– Значит?

– Это еще ничего не значит. Остается точная формула крови. Требуется найти индивида точно с таким же составом крови – обратите внимание, я подчеркиваю – точно с таким же составом, ибо в данном случае, когда из организма выцежена абсолютна вся кровь, соответствия группы, как это делается при переливании крови, совсем не достаточно. Отбор только по группе вовсе не совершенен. Когда в организме есть хотя бы немного родной крови, переливание ее достаточно вести по методу соответствия группового состава. Незначительные-отклонения от полной тождественности быстро исчезают. Одногруппные дозы, может, и не полностью тождественной крови легко ассимилируются в организме и дают динамичный монолит. Совсем иное дело, когда в организме не остается ни капли родной крови. Оживление организма возможно тогда только при условии полного индивидуального, а не группового тождества крови. Только с таким условием клеткам возвращаются их двигательные и животворящие функции, организм возрождается... Однако... вы должны хорошо знать, как трудно найти подобную индивидуальную тождественность крови, ведь даже сама по себе кровь каждого организма не есть что-то постоянное – под влиянием тех или иных причин она может поминутно меняться... Впрочем...

– Впрочем?

– Впрочем...– Гальванеску усмехнулся еще бледнее,– обыскав пол земного шара или хотя бы треть его, можно найти и абсолютное подобие. В таком случае заимствуйте литр "на расплод", и если родная кровь оживит клетки, для дальнейшего вполне достаточно донорской крови соответствующей группы.

Сахно порывисто подбежала к Гальванеску.

– Ваши опыты были удачными, доктор?

– Среди моих опытов были и удавшиеся...

– Значит, вы согласны? Доктор, мы найдем нужную нам кровь! Мы обыщем весь земной шар!..

В тот же вечер пожилой телеграфист плохонького галацкого радиотелеграфа, впервые за много лет работы заинтригованный содержанием своих радиограмм, торопливо выстукивал короткое письмо, адресованное в шестьдесят пять самых крупных городов земного шара.

В шестьдесят пять разных городов мира летели радиоволны, однако повсюду они должны были найти одного адресата – институт переливания крови.

В коротком письме были две химические формулы и отчаянный призыв прийти на помощь: известить, есть ли при институте доноры с точно таким индивидуальным составом крови...

Уже наутро стали поступать ответы. Десяток за десятком регистрировались они в картотеке конторы радиотелеграфа и немедленно же, телеграфом, передавались в имение известного не только в окрестностях Галаца, но и во всей Румынии помещика и научного деятеля доктора Гальванеску.

Там с нервной торопливостью разбирали эти строчки трепещущие руки девушки. И каждый раз, после каждого нового ответа, обе руки бессильно опускались: ответы были отрицательными или предлагали формулы с маленькой неточностью. В таком случае взволнованные глаза девушки загорались и с надеждой искали подтверждающий взгляд своего патрона.

Однако патрон отрицательно качал головой, и глаза эти снова меркли до следующей телеграммы.

На протяжении всего дня приходили телеграммы-ответы. 59 городов дали свои ответы на призыв из Буджацких степей. Только шесть адресатов молчали еще, и можно было только гадать о причинах их молчания: то ли радиопризыв не попал на их антенны, то ли в институтах тщательно проверяли паспорта своих доноров и еще не закончили работы.

Впрочем, это не уменьшило надежды в сердце Сахно – с галацкой антенны полетели призывы еще в полсотни городов на все четыре материка.

Этот день для Сахно зря не пропал. С раннего утра и до поздней ночи она не вставала из-за рабочего стола и не выходила из лаборатории.

Гальванеску со связанными руками покоился в глубоком кресле и, даром что сидел в такой неудобной позе, деловито выполнял роль ментора... под дулом своего собственного браунинга.

Сахно – с мелом в руках возле черной доски, с ланцетом у операционного стола, с карандашом над томами расчетов и формул, в резиновых перчатках над пробирками – была самым старательным из всех учеников, известных когда-либо Гальваиеску.

На третий день население, а особенно полиция города Галаца были встревожены. Известный в городе и знаменитый на всю округу врач-хирург доктор Патрари неожиданно и таинственно исчез. Десятки пациентов из аристократических кругов, которые обслуживал врач Патрари, напрасно прождали в его приемной своего лейб-медика до позднего вечера. Полицейские агенты, вызванные перепуганной родней, ничем помочь не смогли и вынуждены были спешно протелефонировать в Бухарест, в наилучшее сыскное бюро.

Известно было только одно. В восемь часов утра к особняку врача Патрари подъехал большой частный автомобиль. Управляла им женщина очевидно, молодая, и искусная спортсменка. Однако за большими защитными очками и под длинным дорожным плащом трудно было рассмотреть и запомнить ее лицо и фигуру.

Она позвонила и попросила немедленной аудиенции у хирурга.

Старый лакей доложил медику, который в это самое время заканчивал утренний туалет. Врач Патрари вышел к женщине и имел с нею короткий разговор. Она умоляла врача немедля сесть в автомобиль и ехать к больному, которому угрожает смерть. Врач Патрари категорически отказался, ссылаясь на ранний час. Однако женщина вынула из сумки целую пачку ассигнаций и положила их на стол. После этого врач сразу согласился и уже через пять минут сидел в авто. Автомобиль двинулся и вмиг исчез за поворотом. Больше старый лакей не мог рассказать ничего. Он только плакал и убивался по своему старому господину.

Его сразу же арестовали, хотя абсолютная его невиновность была вполне очевидна. После этого он заплакал еще горше, божась, что если бы он знал, то не пустил бы своего господина, а женщину-автомобилистку задушил бы собственными руками.

Однако, естественно, ничего знать он не мог. Откуда, скажем, мог бы он знать, что когда автомобиль выехал в степь и пораженный врач Патрари высказал свое удивление, а потом начал и проте.стовать, то женщина показала ему револьвер общеупотребительной системы браунинг и учтиво предложила не противиться.

Врача Патрари нашли только через месяц, причем его трудно было узнать, так как целый месяц он не брился и у него выросла изрядная борода. Побриться же он не мог потому, что целый месяц сидел в изолированной комнате. Таинственная женщина замкнула его там против воли и, щедро обеспечив едой и питьем на целых два года, забыла – очевидно, в спешке оставить и бритву. Нашел врача Патрари агент частного розыска, выписанный из Бухареста. Это был сметливый и догадливый молодой человек.

Приехав в Галац, он прежде всего явился в сигуранцу и расспросил обо всех необычных случаях, которые происходили в окрестностях за последние дни. Полковник Чарота – тот самый, который имел приятную беседу с Сахно и Чипариу,– конфиденциально поведал агенту и про события с этими людьми.

Дошлый сыщик сразу же поставил диагноз и заявил, что он ручается найти врача Патрари в имении доктора Гальванеску. Он предлагал немедленно ехать туда. Однако это было совершенно невозможно, поскольку, как известно, охранная грамота правительства запрещала кому бы то ни было самовольно являться в заповедник Гальванеску. Вот и прошел как раз месяц, пока в столице удалось получить соответствующее разрешение. За это время врач Патрари не только зарос густой бородой, но еще и сильно пополнел: отсутствие моциона и уйма еды сделали свое дело. Он весьма одичал, обленился, и трудно было вытянуть из него хотя бы два разумных слова. Его коллеги психиатры, впрочем, высказали предположение, что причиной тому была не только лень, но и испуг, который испытал несчастный хирург. От этого испуга его удалось вылечить только через месяц после того, как из покинутого пустынного имения Гальванеску его перевезли в Галац. Тогда врач Патрари смог поведать свою историю.

Однако пересказать ее тут нельзя, ибо его исповедь была сразу же запрещена политической цензурой. Городская газетка, правда, напечатала несколько отрывков из этой исповеди, однако ее тут же конфисковали, редактора оштрафовали, а наборщиков посадили на десять лет каждого.

Так и до сегодняшнего дня ни один человек в Румынии не знает подробностей этой таинственной истории: причины исчезновения доктора Патрари.

Только жена Патрари смогла разузнать о той неприятности, которую против воли учинил ее любимый муж богатейшему помещику и известнейшему ученому. Возмущенная жена взяла развод с незадачливым врачом Патрари.

Если же вернуться назад и точно восстановить события, которые произошли в ближайшие дни после исчезновения врача Патрари, то можно еще рассказать такое.

Чудесным утром золотого южного лета из Рени, мимо Килии и Вилкова, в широкие воды Черного моря вышел пассажирский пароход. Он шел обычным рейсом до турецких границ: там передавал он пассажиров, которые направлялись в Турцию или дальше – в порт Батуми, на советскую территорию. Последние, как известно, случались очень редко. Большинство пассажиров ехали не дальше Турции или еще ближе – до болгарских портов.

Как обычно, на палубе и в каютах царила смертельная скука: путешествовали в большинстве купцы, мелкие береговые спекулянты, агенты контрабандистов и связанной с ними морской полиции. Лишь изредка некоторое оживление вносили беспечный гомон непритязательных иностранных туристов и местных отпускников или угрюмые проклятия неприкаянных и безбилетных скитальцев-эмигрантов.

На этот раз выпал удачный день. На палубе собралась веселая компания случайных спутников. Тут было несколько туристов, двое-трое контрабандистов, оперный певец, который заканчивал свое береговое гастрольное турне, и его импресарио, потрепанный уже человек, впрочем, чистокровный граф из северной страны.

Компания развлекалась, как умела – пела, играла в шахматы, рассказывала новые анекдоты и свежие новости про последнюю сенсацию таинственное исчезновение известного хирурга Патрари из собственной квартиры среди бела дня. История варьировалась в головокружительных подробностях и приукрашивалась самыми утонченными романтическими измышлениями. Наибольшим же развлечением для компании и центром ее внимания было ухаживание за единственной на пароходе женщинои – одинокой и прекрасной дамой. Дама эта благосклонно принимала любезности и столь же охотно отвечала на них, не отдавая, впрочем, никому из кавалеров ни малейшего предпочтения. Она тоже была заинтригована сенсационными событиями дня и от себя рассказала несколько ужасающих подробностей из приключений несчастного хирурга Патрари. Компания весело хохотала и выражала восхищение буйной фантазией прекрасной дамы. До конца путешествия все общество было так очаровано своей спутницей, что когда ей пришло время пересаживаться на турецкий пароход, все были искренне огорчены и на собственных плечах. сообща перенесли ее багаж, оттолкнув неповоротливых носильщиков. Во время этой процедуры кавалеры даже не перессорились между собою, так как всем нашлась работа: у прекрасной дамы оказалось несметное количество вещей.

Особенно намучились галантные кавалеры с двумя огромными сундуками, по меньшей мере по 100 килограммов каждый. Что касается их размеров, то меньший был никак не меньше роста шофера Чипариу, а больший – как раз такой, как богатырь Ионеску. К тому же там находились какие-то, очевидно, хрупкие вещи, так как ни трясти, ни переворачивать их вверх дном прекрасная дама не позволила.

Таможенные агенты подступились было к этим огромным ящикам, однако с почтением оставили их нетронутыми, увидев в руках прекрасной дамы охранную грамоту от самого правительства. В ящиках, должно быть, находились какие-то точные технические приборы.

После этого удрученны"кавалеры покинули пароход и, когда тот двинулся, долго еще махали шляпами и пледами своей прекрасной спутнице. Прекрасная дама отвечала им платком, а потом пошла к себе в каюту отдохнуть, где ожидал ее верный лакей.

Фигура этого лакея поневоле пугала всех путешествующих своей исключительной безобразностью. Он был совершенно немой, в огромных черных очках, какой-то опухший, и к тому же комично и жутковато двигался, как заводная кукла. Веселое общество всякий раз трусливо шарахалось, как только этот урод появлялся возле своей госпожи. Напрасно прекрасная дама подробно рассказывала о его оригинальном и экзотическом происхождении из дебрей дикой Африки и о том, что болезнь, обезобразившая его внешность, совсем не заразна.

Однако внимательный читатель, прочитавший эту правдивую повесть от начала до конца, должен узнать в этом вымуштрованном уроде почтенного доктора Гальванеску, а в его госпоже – Юлию Сахно.

Примечания

Ю. Смолич. Владения доктора Гальванеску

Перевод с украинского выполнен по изданию: Ю. Смолич. Сочинения в 8 томах. Том 2-й.– Киев, "Двдпро", 1984.

Трилогией "Прекрасные катастрофы", над которой автор работал несколько лет, положено начало украинской научной фантастике. Роман "Господарство доктора Гальванеску" в журнальном варианте появился в 1928 году (книжное издание было выпущено год спустя). Второй роман трилогии, "Що було пот1м", вышел в 1934 году, позже третьего, названного "Ще одна прекрасна катастрофа" (г932). С 1935 года все три романа неоднократно переиздавались под общим названием.

На русском языке "Прекрасные катастрофы" не издавались.

Тема создания искусственного человека, робота, как назвал его К. Чапек в своей пьесе R.U.R., к этому времени широко известной в нашей стране, не оставалась без внимания советских писателей. Тот же А.

Толстой без зазрения совести взял сюжет чапековской пьесы для собственной, названной им "Бунт машин" (справедливости ради надо сказать, что содержание толстовской пьесы абсолютно оригинально). Но у Смолича тема получает совершенно самостоятельный аспект: роботизации подвергается живой человек! Социальные аспекты фантастической идеи у Смолича, как, впрочем, и у Толстого, превалируют над научно-техническими. Следует отметить еще и явственную пародийность, звучащую уже в самой фамилии злодея-профессора Гальванеску: обыгрывается имя итальянского физиолога Луиджи Гальвани, первым исследовавшего электрические явления при мышечном сокращении ("животное электричество").

Стр. 298. Буджацкие степи – степи в южной Молдавии.

Стр. 312. Жирандоль – фигурный подсвечник для нескольких свечей; здесь: люстра.