Текст книги "Владения доктора Гальванеску"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Сахно разочарованно вздохнула.

– Я знала, что вы не поверите мне. У меня нет доказательств. Однако доверьтесь моей искренности. Я настаиваю на своих подозрениях. К этому побуждает меня только чувство моего гражданского долга. Вы можете проверить меня. Я предлагаю сама себя заложницей в доказательство правдивости моего рассказа. Пошлите к доктору. Гальванеску своих агентов.

– Сударыня, это невозможно. Доктор Гальванеску имеет охранную грамоту от нашего правительства и монарха. Его личность и его владения неприкосновенны для простых смертных. Даже если бы возникла неоходимость обыскать высокоуважаемого доктора,– а я категорически отвергаю такую возможность,– то и тогда я вынужден был бы просить телеграфом разрешение в наивысших органах власти.

– Просите. Я отвечаю за это.

– Шутите, сударыня!

– Значит, вы мне не верите?

– Я сказал уже: думаю, что вы ошибаетесь.

– Я обращусь к высшим органам власти,– поднялась на ноги Сахно.Значит, вы не верите мне и отказываетесь помочь?

Жандарм тоже встал и начал внимательно разглядывать свои ногти.

– Да, не верю и отказываю.

Сахно сделала движение к выходу. Чипариу тоже встал.

– Одну минуточку,– остановил ее офицер.– Этот гражданин,– он кивнул на Чипариу,– тоже был в имении доктора Гальванеску и видел то, что видели вы?

– Да,– сам ответил за себя Чипариу.

Жандарм помолчал, продолжая изучать свои ногти. Потом уставился в окно и задумчиво сказал:

– Дело вот в чем... Вы, конечно заметили, что я не записывал вашего заявления и всего вашего рассказа. Я даже, если хотите, постарался уже все это забыть... Доктор Гальванеску имеет от государства охранную грамоту не только на собственность, но и на секреты его работы. Ни один человек не имеет права знать больше того, что он сам ему расскажет... Вы, конечно, понимаете, что наш долг – содействовать этому? Словом, этого гражданина я должен задержать. Что касается вас, то... временно я вас тоже задержу, пока не получу распоряжений от моего правительства.

– Вы не имеете права! – взорвалась Сахно.– Я не ваша подданная.

– Потому я и говорю – временно. Ваш консул будет немедленно осведомлен.

– Я категорически протестую против этого. Ни меня, ни моего шофера вы не имеете права задерживать. Он тут ни при чем – за все дело ответственна я. Себя же я не позволю арестовать, пока не подам заявления немецкому консулу, давшему мне визу, и не получу от него ответа.

Жандарм повернулся к Сахно.

– Этого вы тоже не можете сделать: немецкий консул не должен знать ничего из секретов Гальванеску.

Отчеканив это, он перегнулся через стол, чтобы нажать кнопку звонка.

Однако передумал и снова повернулся к Сахно:

– Вы позволите мне ознакомиться с вашими документами?

– Пожалуйста.

Сахно вынула из кармана паспорт и протянула его жандарму.

Жандарм взял паспорт, и сразу лицо его изменилось – он побледнел, затем покраснел.

– Значит, вы? Значит, вы?..

Жандарм не закончил. Его рука нащупала кнопку. За дверями зазвенел короткий звонок.

Двери раскрылись.

– Большевичка! – крикнул жандарм.– Держите ее! Это большевичка!

Сахно вскочила. Двое здоровенных солдафонов в тот же миг скрутили ей сзади руки.Чипариу оттолкнул одного из них. Однако в комнату вбежали еще несколько жандармов и накинулись на него. В коридоре слышались быстрые шаги множества ног.

– Большевики! Коммунисты! – ревел офицер.– Арестовать их!

Сахно рванулась, удар в темя ослепил ее и оглушил.

Последнее, что видела она, теряя сознание,– это как Чипариу высадил стулом окно и выпрыгнул на улицу.

Заверещали свистки, послышались крики и выстрелы.

Белая мгла обступила Сахно, когда она шевельнула тяжелыми, окаменевшими веками. Белая мгла ослепила ее, и она снова закрыла глаза. Так пролежала она довольно долго, силясь заставить работать мысли и память. Однако ни мысли, ни память не хотели оживать. Только слух понемногу приспосабливался к тишине вокруг и начинал уже улавливать слабые, едва слышные звуки. Сахно напряглась и еще раз моргнула глазами. Белая мгла стояла недвижимо и тихо. Белая тьма и белый холод. Будто слепящая арктическая природа окружала ее.

"Однако же тьма не бывает белой..." – несмело затрепетала первая догадка. И тогда, наконец, Сахно пришла в себя.

Она была в комнате. В белой-белой комнате. Потолок, стены, ровное освещение и, казалось, сам воздух были одинаковы – проэрачно-белые или матово-белые. Пол тоже, она была уверена, мог быть только белым. Если повернуться – можно поглядеть.

Она двинулась. Болезненный стон невольно вырвался у нее из уст.

Тело задубело. Будто налитые оловом, отяжелели руки, ноги. Не было сил поднять их или шевельнуть ими.

Однако на ее тихий стон послышался ответ. Это был тоже не то стон, не то смех, не то кряхтенье. Сахно пригляделась.

Посмотрела на потолок, на стены вокруг – насколько могла увидеть, не двигаясь. Она не увидела ничего. И снова застонала, обессиленная.

Ответ послышался снова. Это был смех. Тихий, осторожный, однако радостный смех.

Кто-то был подле нее. Кто-то рад ее выздоровлению. Выздоровлению, ибо она не сомневалась уже, что выздоравливает после какой-то тяжелой болезни, начало которой не хочет подсказать ей предательская память.

Сахно собрала все силы, тяжело повернулась всем телом и еще раз оглянулась вокруг. Теперь она увидела человека. Не нужно было далеко искать – человек был подле нее, совсем близко от изголовья. Однако он тоже был белый, как комната, как освещение, и Сахно не сразу разглядела его. Человек наклонился к ее голове, тихо и радостно смеясь.

– Где я? – наконец обрела дар речи Сахно. – Что со мной?

– О, не волнуйтесь,– послышался ласковый шепот.– Вы в хорошем месте, и вам здесь неплохо.

Голос был как будто знакомый. Где-то слышала уже Сахно эти мягкие нотки, этот характерный тембр.

– Где же? – вновь спросила она, только для того, чтобы услышать еще раз голос и узнать его.

– У меня,– послышалось уже более внятно и четко.

Сахно встрепенулась. Вот-вот должна была ожить память.

Вот-вот...

Однако почему, еще не угадав, уже дрожит она, протестуя, и неизвестно отчего просыпается необъяснимый страх. Человек склонился ближе к ее лицу. Сахно не пришлось напрягать волю и принуждать память. Она вспомнила. Сразу и все...

– Но почему же? Как же это так?

Над нею склонился доктор Гальванеску...

– Вы удивлены? – послышался наконец из белой мглы неприкрыто насмешливый вопрос.– Вы удивлены и... недовольны этим?... Вы молчите?

Сахно молчала. Она не могла, она не хотела ничего говорить.

Воспоминания вихрем промелькнули в ее сознании. Все до последней минуты – оглушающего удара по голове – восстановила потрясенная память. Однако она не могла сообразить одного: почему она не в тюрьме, не за решеткой, а тут, на операционном столе доктора Гальванеску? "

– Почему я здесь? – наконец спросила она, стараясь придать голосу наибольшую твердость, на которую была сейчас способна.

– Об этом я вас своевременно проинформирую, будьте спокойны. Гальванеску коротко засмеялся.– Однако должен сказать, что вы довольно-таки невежливы. Я не услышал от вас ни одного слова благодарности. А между тем я Действительно спас вас – от тюрьмы, а то и от чего-то худшего.

– То есть?

– Надо сказать, что наших жандармов мы подбираем из здоровых и сильных парней. Это прекрасно, конечно. Однако они плохо воспитаны и не умеют экономно использовать свои природные способности. Этот сиволапый солдафон трахнул вас так, что если б не случился тут я, то после еще одного удара пришлось бы везти вас прямо в морг. И так, чтобы избежать разрушения мозга, мне пришлось держать вас четверо суток под наркозом. Вам известен такой способ лечения и профилактики мозговых заболеваний?

– Четыре дня?!

– Ну да– Сядьте. Это улучшит кровообращение. Вот так.

Дайте я вас поддержу. Чудесно. Ваши щеки сразу порозовели...

Сахно Села. Комната пошла кругом, в голове тяжело стучало, к горлу подступала тошнота. Она упала бы, но стремительный Гальваиеску тотчас ее поддержал.

– Ничего, ничего. Это сейчас пройдет. Понюхайте вот это, а это выпейте. Вот так. Теперь хорошо? Правда же, хорошо?

Вместо ответа Сахно спросила:

– Где Чипариу?

– Шофер? О, это ловкий и способный парень, он выйдет в люди... То есть, я бы не сказал, что "в люди" – ха-ха, однако толк будет. Именно толк.

– Он тут?

– Не спешите. Всему свое время. Я хочу предложить вам вот эту чашечку бульона. Вы немного подкрепитесь, кровь ваша заиграет сильнее, сможем поговорить еще немного. Однако – совсем немного.

Сахно послушно взяла чашку с бульоном и проглотила две ложечки.

В это время доктор Гальванеску оголил ей левую руку и метко воткнул в мышцы иголку маленького шприца.

Сахно сразу же почувствовала, как от горячей питательной жидкости и от этого укола уверенней и сильнее забилось сердце, как в членах ее прибыло гибкости и силы.

– Ну вот и хорошо. Теперь вы можете сесть. Вот так – совсем, а ноги протяните. Хорошо! Через пять минут получите сигарету.

– Где Чипариу? И почему я на свободе? Или, может,Сахно иронично усмехнулась,– вы взяли меня на поруки?

– Ха-ха! Чуть-чуть не так. Не "на поруки", а из рук в руки... Именно из рук в руки. Вас... мне подарили.

– Что?

– Подарили! Навсегда и бесплатно! Как компенсацию за те убытки, которые вы мне нанесли. И знаете, я даже не просил. Это неожиданный презент. Полковник Чарота – замечательный человек! Он забыл абсолютно все, что вы ему рассказали про... про мои... эксперименты. Он, понимаете, не имеет права этого знать. Такова воля моего правительства. Он, кажется, говорил вам про охранную грамоту? Так вот. Ну и две-три тысячи леиблагодарности. Это окончательно нарушило его память и... и... уважение к иностранным паспортам. Кстати, я чрезвычайно удивлен. Да если бы я знал, что вы подданная нашего державного соседа...

– То не ждали бы, пока меня отдадут вам как компенсацию, а давно уже расправились бы со мной?

– Нет. Просто не допустил бы вас в мои владения. Вы осмелились заглянуть туда, куда я вам не позволял. И,– голос Гальванеску утратил мягкость и зазвучал жестко и остро,– куда никому не позволено заглядывать. Даже полковнику Чароте. Даже тому правительству, которое выдало мне охранную грамоту. Никому!

Он замолк и взволнованно забегал по комнате. Сахно следила за ним и ждала, что он скажет. Однако Гальванеску не продолжал беседы. Видно, поступки Сахно его возмутили до крайности.

– Что же вы думаете со мною делать? Как отомстить мне? Каким пыткам хотите меня подвергнуть? – презрительно, с отвращением бросила Сахно.

– Отомстить? Что вы! Что мне даст месть? Какой местью я компенсирую мои убытки? То есть то, что вы знаете больше, чем я бы хотел. Нет! Никакой мести. Я просто заставлю вас забыть все.

– Вы убьете меня?

– Нет. Мне невыгодно вас убивать. Вы передо мной виноваты. За вами долг!

– Я перед вами виновата? Какой долг?

– Вы должны мне лакея. Хаквилавилиса. Вы испортили его!

– Мне очень жаль, если я поранила несчастного человека. Мне очень жаль – поверьте. Скажите ему...

– Ха! Я вижу – вы не из догадливых. Если это искренне, то хорошо. Однако не в этом дело. Мой лакей испорчен. Я не могу без него. Испортили его вы. Вы и должны его заменить.

– Я?

– Вы! Для чего-то другого вы не годитесь. Ни для работы в поле, ни для работы заводской. Ваши мускулы,– Гальванеску пренебрежительно ущипнул Сахно за руку,– ваши жилы, вся ваша телесная структура – слабовата. Обыкновенный экземпляр городского интеллигента... да еще и женщины. Впрочем, с несложными функциями горничной вы справитесь.

– Однако надо спросить меня, дам ли я на это свое согласие! вспыхнула Сахно.

– Этого как раз и не требуется. Я знаю, что вы не дадите своего согласия, и поэтому не спрашиваю вас.

– Негодяй! Вы взяли меня в плен и хотите сделать из меня свою рабыню. Однако я уже один раз убежала от вас...

– В другой раз не убежите.

– Но вы не сделаете из меня своей холуйки. Никакими пытками вы меня не заставите ничего делать по вашему приказу.

Доктор Гальванеску остановился и хитро прищурился. На физиономии его играла веселая и насмешливая улыбка.

– Сударыня моя дорогая! Вас никто не будет и спрашивать. Запомните хорошенько: кто побывал в лаборатории известного вам доктора Гальванеску, тот уже не распоряжался своей персоной. Понятно? Тут господствует одна воля – воля доктора Гальванеску. И все вокруг подчиняются ей. Хотят или не хотят. Понятно?

– Я поняла одно: вы злодей и насильник. И вы хотите совершить насилие и надо мной.

– Здесь вы правы. По большей части я насильник. Ничего не поделаешь во имя науки. Для науки можно идти и на преступление.

Сахно вскипела. Дерзость и нахальство этого господина были непомерны.

– Что вы болтаете там! – крикнула она.– Какое вы имеете право замазывать глаза наукой! Вы просто бандит и преступник!

Гальванеску скорбно прикрыл глаза.

– Это не так. Это безосновательная ругань. Весьма сожалею, что не могу объяснить вашу ошибку. Однако это не так... Да вспомните сами – разве не вы так восхищались моим хозяйством? Разве не вас приводила в восторг каждая мелочь, каждое усовершенствование? А?

Сахно не ответила. Это действительно было так.

– Вы молчите? Вот то-то и оно... Однако вернемся к нашему разговору. Вы должны заменить испорченного Хаквилавилиса. Я мог бы не принуждать вас, однако такая уж у меня привычка: я не играю в прятки. Каждому пациенту я говорю заранее, к какой работе собираюсь его приставить. Имейте в виду, что предшествовавшая профессия играет не последнюю роль. Вы слышали что-нибудь об органических навыках, о привычных, даже профессиональных рефлексах, о мышечной памяти и тому подобном? Это интересная наука. Не я ее отец. Однако без нее мне было бы труднее. Все мои эксперименты строятся на этих основах. Правда, у вас почти нет мышечной памяти, вы больше развивали интеллект. Хаквилавилис по сравнению с вами имел большое преимущество: до того, как попасть ко мне, он свыше двадцати лет был официантом. С вами будет хуже. Вы ничего, кроме интуиции да присущих всем людям рефлексов, не имеете... Да что ж делать! Обойдемся и этим. Функции горничной не так сложны, ваши мышцы скоро приспособятся.

У Сахно кончилось терпение. Непонятная болтовня Гальванеску раздражала и злила ее. Вместе с тем, за этими непонятными словами, за этим жестким тембром голоса она чувствовала что-то страшное, что-то дикое и противоестественное.

– Хватит! – крикнула она.– Молчите! Я не хочу и не могу вас слушать. Вы старый шут! Кончайте скорее, делайте, что хотите. Издевайтесь надо мной, терзайте меня, однако бросьте вашу дурацкую болтовню, ваше шутовство. Я не понимаю и не хочу вас понимать.

Доктор Гальванеску внимательно поглядел на Сахно. В глазах у него светилось удивление и подозрительность.

– Вы правда не понимаете?

– Я не понимаю ничего. Оставьте меня в покое и... либо развяжите мне руки, ноги, либо... делайте, что хотите.

– Нет. Вы и в самом деле ничего не понимаете! Неужели? Я был лучшего мнения о вашей догадливости.

– Идите вы ко всем чертям с вашим мнением!

Гальванеску встал и задумчиво стал ходить по комнате. Потом он снова остановился.

– Все равно,– сказал он,– даже если правда, что вы ничего не поняли, я не могу подарить вам свободу.– Он снова стал жестоким и наглым.– Вы видели все, и не заткнешь вашей дурацкой глотки. Вы – враг, к тому же проклятый, восточный, красный враг! К вам не может быть жалости. К вам не может быть сочувствия.

– И не надо!

– Вы мой пленник, вы мой должник. Я взыщу с вас за то, в чем вы передо мной виноваты.

– Взыскивайте!

– Я сделаю из вас своего слугу, свою горничную, и вы будете старательно выполнять функцию холуя.

– Нет!

– Ха! Будете! Верьте мне! И я очень жалею, что вы не сможете ощутить всю постыдность, паскудность вашего положения.

– Мерзавец!

– Ибо вы будете бревном без чувств, без воли и без мыслей. Ибо ваша разумная жизнь закончится в ту минуту, когда вы встанете с этого операционного стола.

– О негодяй! Ты хочешь сделать из меня какого-то урода?

– Ибо для вас уже не будет существовать мира, природы, культуры и цивилизации. Вы будете изолированы от них на всю жизнь. Вы будете живым трупом, мертвой плотью. Фантомом!

– О, будь ты проклят! Ты привьешь мне проказу? Ты сделаешь из меня...

– Ха! Вы видели все и своим куцым умом не можете понять смысла. Какая тупость. Какое невежество!

Сахно рванулась со своего ложа. Однако путы крепко держали ее руки и ноги. Они врезались в кожу и, болезненно вскрикнув, Сахно вновь распростерлась плашмя. Возмущение и ярость туманили ей мозг. Однако она ничего не могла сделать. Она была в руках этого безумного фантаста, злонамеренного и жестокого врага. Слезы бессилья брызнули у нее из глаз. Она отвернулась, чтобы Гальванеску не заметил этих слез. Однако тот уже их заметил и злорадно засмеялся.

– Вы так опечаленно глядите в окно, будто надеетесь на неожиданную помощь оттуда. Напрасно: никто не придет вам на помощь. В мои владения не может попасть никто! Никто не Может и выйти из них. Вы были первой, кто отважился. Однако,– Гальванеску с притворной жалостью развел руками,– злая судьба возвратила вас Назад.

– Шут! – с отвращением прошептала Сахно.

Гальванеску весело захохотал.

– Ко всем моим талантам еще один. Я от него не отказываюсь.

Сахно снова отвернулась к окну. За широкой амбразурой кудрявились верхушки парковых зарослей. Правее яснел просвет поляны, выходящей к окну давешней комнаты Сахно. За поляной белела проклятая стена. Еще дальше зеленели и желтели широкие полосы нив. Меж ними вилась быстрая дорога... Единственный путь к воле.

Гальванеску с издевательской усмешкой следил за Сахно.

– А вы, я вижу, любите свободу,– заговорил он снова, будто угадывая ее мысли.– Это неплохо. Сожалею, что ничем не могу вам помочь. А чтоб вы знали... действительно, сказать по правде – теперь все равно, так чтоб вы знали – еще немного, и были б вы свободны. Ей-же-ей! Вас вызволяли. Да, да,– дружески подмигнул он Сахно, заметив ее заинтересованный взгляд.– Ваши верные друзья. Ваш преданный шофер...

– Чипариу?

– Ну да, Чипариу. И этот древний рыбак...

– Ионеску?

– Возможно. Мы с ним не познакомились. Чипариу и Ионеску. Лихие ребята. Быстрые и ловкие. Из них будет толк...

– Где они? Что с ними? Они вызволяли меня?

– Пытались. Но куда же с голыми руками! Они подкопались под стену, ночью, естественно, счастливо миновали все препятствия и собирались влезть в замок через это окно. Вы понимаете? – с искренним удивлением возмутился Гальванеску.– Какая дерзость! Приставили лестницу и прямехонько сюда. А вы на столе! Еще несколько минут – и они могли бы забрать вас с собой. Счастье, что недотепы не догадались перерезать сигнальный провод. Я вовремя был предупрежден и успел принять меры.

– Где они? – с тоскою спросила Сахно.

– Где? Вы очень любопытны. А впрочем, какие теперь могут быть от вас секреты? Все -равно вы уже никогда и никому о них не расскажете.

– Вы убили их?

– Нет. О нет. Это неэкономно. Для чего? Чипариу такой крепкий парень бицепсы, телосложение – Аполлон! А дед – ого-го, этот кому хочешь даст сто очков вперед.

– Что с ними?

– Что? Извольте. Пожалуйста. Я могу позволить вам свидание.

Гальванеску живо поднялся и подошел к стене. Он нашарил какую-то замаскированную кнопку и нажал ее. Стена содрогнулась и раскололась надвое. Потом с легким гудением электромеханизма широко раздвинулась.

Радость стиснула грудь Сахно. Неужели это правда? Неужели сейчас она увидит Чипариу и деда Ионеску? Дорогие друзья!

Бедные! Они преданно кинулись ее спасать и попали в плен к этому безумцу. Старый Ионеску! Упрямый и боязливый дед!

Как же ты отважился?

Стена раздвинулась. За нею была другая белая комната, только больше и без окон. Освещение падало от нескольких огромных светильников. Яркие электрические лучи, встретившись с лучами солнца, сразу пожелтели. Мертвыми тенями легли они на два силуэта в глубине.

Сахно приподнялась. Она не могла еще разглядеть силуэты.

Однако обе фигуры тихо двигались сюда.

Это были они – Чипариу и Ионеску! Сахно узнала контуры их фигур...

Они продвигались неторопливо, однако на удивление четко и равномерно, как солдаты на муштре. Они четко отбивали шаг и вслед за ногой взмахивали руками. Только головы были склоненными и безжизненно качались с каждым движением. Они переступили порог комнаты и, так же не торопясь, обошли вокруг операционного стола, вокруг Сахно... С громким криком закрыла Сахно руками лицо и опрокинулась на свое ложе.

Безобразные призраки продефилировали перед ней. Только контуры тела напоминали черты Чипариу и Ионеску. Однако это были мертвые, расплывчатые черты опухших трупов. Они были прозрачны и безжизненны, с блестящими черепами и в черных непроницаемых очках.

– Я обещал вам сигару? Пожалуйста. Это наилучший сорт: из самого старого табака моих плантаций. Курите.

Эти слова донеслись будто с другой планеты. Поначалу Сахно не поняла даже, что ей говорят. Однако Гальванеску обратился к ней вторично и сунул в руки портсигар.

– Курите.

Механически Сахно взяла сигару и вставила ее в рот. Механически затянулась, когда Гальванеску подал ей огонь. Крепкий и ароматный дым отрезвил ее и вернул ощущения. Только теперь достиг ее разума смысл увиденного. И от этого она вновь едва не потеряла сознание. Однако последним усилием воли заставила себя быть спокойной.

– Такая же судьба ожидает и меня? – едва сумела она шевельнуть губами.

– Да,– отрубил Гальванеску.– Точно такая же.

– Они живы? – еще прошептала Сахно.

– Для меня – да, для себя – нет.

– Что же это такое? – скорее подумала, нежели спросила Сахно, чувствуя, как все вокруг – и Гальванеску, и комната, и пол под нею срываются с места и кругами плывут куда-то в пространство.– Что же это такое?

– Это и есть мой секрет. Секрет, на котором держится все мое хозяйство, вся моя система! Вам интересно его узнать?

Сахно не ответила. Сознание ее колыхалось, как лодка в бурлящем море, на буйных волнах между явью и обмороком. Все быстрее, все неостановимой летела она в пропасть, в пустоту.

Впрочем, Гальванеску и не ждал ответа. Его, очевидно, подмывало разговориться.

– Я могу вам его открыть,– торжественно начал он.– Теперь уже все равно: вы никому не сможете о нем рассказать. Что до меня, то, я должен признаться, меня и самого тянет с кем-то поговорить о своей работе. Можете себе представить: мне никому еще не приходилось подробно рассказывать о своем изобретении! Это так тяжело! Никому не сказать и полслова! Ни похвалиться, ни услышать дружеского компетентного совета, ни просто проверить на свежем уме свои размышления и взгляды. Вы понимаете, как Это тяжело?

Сахно мало что понимала. Слова Гальванеску почти не доходили до ее сознания. Пустым, обезумевшим взглядом Сахно озиралась вокруг. Ее бессмысленный взор искал товарищей, ставших ужасными призраками.

Гальванеску понял этот взгляд.

– Вы ищете своих друзей? – спросил он.– Не волнуйтесь. Они уже там,он махнул рукой на раздвигающуюся стену, крторая снова стояла на своем месте.– Я отослал их. Их облик слишком волнует вас.

Сахно тихо и безнадежно застонала.

– Я удивляюсь вашей недогадливости,– продолжал Гальванеску,– удобно устроившись в кресле и закурив новую сигару.– Вы все искали какую-то болезнь, какую-то странную эпидемию, проказу и тому подобное. Вы не могли выстроить иной гипотезы, кроме дурацкого предположения, что я прививаю людям какую-то заразу,– боже, какая глупость! – для того, чтобы потом эксплуатировать их труд. Вот это действительно было бы преступлением! горячо возмутился Гальванеску.– Я понимаю, скажем, если бы я собирал сюда каких-то там больных, выброшенных за борт жизни, дал бы им работу и эксплуатировал их. Однако... фу! Это же просто коммерция! Это пристало бы какому-нибудь спекулянту-фермеру. Это бесперспективное мироедство! А наука живет только перспективами. Рождается из перспектив и жаждет их. Если вы отдали себя науке, то, сделав шаг, обязаны отступить в сторону и посмотреть, сколько еще шагов вы сможете пройти дальше. Если ваша конечная цель окажется тут, перед самым вашим носом, то лучше бросьте науку: вы, в лучшем случае, изобретете новую усовершенствованную иголку для примуса. Науке необходимы горизонты и перспективы! Да, да, коллега и госпожа! Ваша работа должна широким спектром идей устремляться в далекие грядущие века.

Гальванеску встал и лихорадочно забегал по комнате. Он был в полном самозабвении. Всегда спокойный, обстоятельный и внешне скептичный, он суетился теперь, как молодой поэт. Халат его развевался, волосы, разметались, глаза светились, он лихо размахивал руками.

– Эксплуатация больных! – выкрикивал он.– Какая нелепица! Какая жалкая фермерская идея! Какое нищенство! Эксплуатация всего мира – вот что достойно внимания! Да. Всего мира! Перестройка современной системы эксплуатации на основе новых научных достижений. Да! Однако всего мира! Никак не меньше!

Он внезапно сел. Замолк, пригладил волосы и как будто слегка успокоился.

– Вот о чем мечтает доктор Гальванеску, организуя здесь, в диких приморских степях, свою маленькую факторию,– закончил он почти печально. Однако сразу же снова загорелся.– Впрочем, у вас есть резон. Вы правильно расшифровали коэффициент моей формулы. Да, да, правильно! Должен констатировать это. Признаюсь, это так: коэффициент моей формулы хозяйствования – человеческий труд, рабочие руки... Ха! Вы будете смеяться надо мной? Вот, скажете, дурная голова, нашел новинку, которую умные люди открыли за сотни лет перед ним. Однако не спешите. Не спешите! Это так, ничего нового здесь – так сказать, в социальной части моей формулы,– я не открыл. Даже нисколько! Я беру очевидный и, добавлю, – верный, надежный и точный, веками и всеми социальными укладами перепроверенный тезис. Однако я – фетишизирую его! Ибо тезис стоит того.. Ибо наука живет фетишами. Я переоцениваю этот тезис с точки зрения точной, обратите внимание – точной, а не абстрактной науки. Ведь до сих пор над значением и измерением этого коэффициента думала одна только социология. Именно так! Вы скажете – а техника, а механика? А разве не стремится индустрия к наибольшей механизации производства? Разве не стремится всякая система производства уменьшить стоимость людского труда, уменьшить роль человека в рабочем процессе, чтобы тем удешевить производство? Разве не работает сейчас один человек там, где при дедах наших тратили свой труд десятки, сотни и тысячи работников? Разве, наконец, не додумались люди до того, что начали конструировать механического работника? Человека из металла и резины? Механическую куклу, которая выполняет те или иные производственные функции? Сколько материала, заметьте это себе – материала, нужного потребителю, извели на этих железных болванов, которые то и дело ломаются, страшно неудобны, неповоротливы, нерасторопны и для которых нужна целая армия надсмотрщиков и механиков,– то есть опять-таки рабочие руки... Все это химера, все это невинные, но дорогие шутки, все это верхоглядство и ограниченность! Механизация! Механизация! А подумали ли вы, коллега и госпожа, еще и над тем, что эта ваша машинизация и механизация также не имеют никаких – да, да, будем говорить откровенно – никаких перспектив? Цивилизация движется вперед гигантским шагом, далеко позади себя оставляя родильные возможности старушкиземли. Земля истощается и тратится попусту. Она уже не способна сама родить столько хлеба, сколько требуется плодящемуся ненасытному человечеству. Подземные ископаемые – эта основа машинизации – катастрофически оскудевают: их грабительски расходуют. За год мировое хозяйство потребляет металлов, угля, нефти и тому подобного в тысячу раз больше, нежели за это время старушка-земля успевает переварить и породить в своих недрах новых формаций. А через сто лет, двести, пускай тысячу лет, за которые потребление вырастет еще в миллионы раз, чрево эемли окажется пустым! Она будет бесплодна, как распутная женщина. Мы будем жить на пустом, вылущенном орехе. И ни механизация, ни машинизация тут не помогут. Надо искать новые способы для удешевления потребительских изделий, нужно найти иной, новый материал для этого, материал, которого было бы на свете до черта, который – и это главное – истратившись, воспроизводился бы быстрее, чем всякие ископаемые, растения и тому подобное сырье. Материал дешевейший и наиболее пригодный для разных производственных процессов... Такой материал есть!

Гальванеску захлебнулся. Ему не хватало воздуха. Он дико вращал воспаленными глазами.

– Человек! Понимаете вы – человек! Вот универсальный материал. Вы не думали над тем, чтобы механизировать самого человека? Самого собственника этих рабочих рук? Живого человека! А? Механизировать так, чтобы довести до наибольшего совершенства его рабочую функцию, его способность выполнять производственное задание. И чтобы одновременно с этим он ни в чем или почти ни в чем не нуждался для своего потребления. А? Что вы скажете на это?

– Ничего. Говорите. Я молчу.

– Так вот. Человеческий организм сам по себе – это совершеннейшая машина. Однако, он, этот организм, имеет некоторые ненужные для производственного процесса функции. Да, да! Человек имеет склонность мыслить и чувствовать. Жалкие свойства! Они не нужны для работы. Они мешают работе. Их надо ликвидировать! Еще человек хочет есть и есть не в меру много. Ни одна машина не потребляет столько горючего и смазки. Пищеварительный аппарат необходимо реконструировать и усовершенствовать! А сколько бед возникает из-за этих глупых и лишних свойств! Мятежи, беспорядки, революции! Этого не должно быть! Это тянет цивилизацию назад! Это тоже следует ликвидировать. Немедленно! Пока все эти пролетарии и трудящиеся всех стран не объединили своих сил против нас!

После паузы Гальванеску заговорил спокойнее.

– Вам приходилось когда-нибудь интересоваться вопросами переливания крови и гальванизации омертвевших мышц? Нет? Очень жаль! Я выцеживаю из человека кровь и лимфу. Его опорожненные сосуды насыщаю искусственной кровью, которую изготовляю сам. Против известных нашей науке жидкостей, обладающих способностью сохранять жизнедеятельность клеток, моя искусственная кровь имеет то преимущество, что является отличным проводником электрического тока. Итак, постоянная циркуляция электропроводящего потока создает ту динамичную гармонию, которую прежде в организме создавала кровь, и сохраняет двигательные свойства отдельных органов. Так называемые "мышцы" сохраняют упругость и функционируют. Однако не так хаотично и произвольно, как это бывает у нас с вами из-за глупых рефлексов, разных мыслей, настроений, "сознательной" жизни... Нет, более совершенно, более точно. Интересная деталь – прошлая профессия накладывает на человека свой отпечаток: привычные профессиональные рефлексы въедаются в наш организм. Если вы были дровосеком, то и теперь ваши мышцы лучше всего будут рубить. Если вы стояли на пароходе у руля, то и теперь вы наилучшим образом будете выполнять те же функции. Однако несравненно лучше и рациональнее, ибо вам ничего не мешает из вашего "внутреннего мира". Ибо вы автомат! Вы скептически улыбаетесь? Вы не можете понять, как же такой работник работает без разума, как эта пустоголовая кукла понимает, что именно требуется ей делать? А радио? Вот мой аппарат. Мой "карманный" радиотелеграф. Очень простенькая штучка, идея украдена у Морзе. Вы видите? Каждая клавиша – условный знак, литера, тут целый алфавит – и все. Правда, просто? Однако, я могу передать все, что захочу. Вы неоднократно имели возможность убедиться. Правда, изобретение еще не усовершенствовано. Мой человек имеет еще немало недостатков.