Текст книги "И милость к падшим"

Автор книги: Юрий Канчуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

? Я этого не знаю. Я слышал как Совков, придя в бюро, заявил, что итальянские коммунисты ? тоже раздолбаи. Тоже. Так и сказал. Я это сам слышал. А над моими возражениями он смеялся. И остальные смех его поддержали. И он еще добавил: рад, мол, что сам беспартийный, а то они ? это про коммунистов! ? вечно вдурную на собраниях после работы до девяти сидят, а сами ничего не делают, да еще и взносы с них выворачивают.

? Так ты, выходит, интернационалист, дядь Коль? За итальяшек вступился?

? Я вступился за честь Партии.

? Итальянской?

? Коммунистической Партии, членом которой состою!

? Поня-атно... Hу ладно, дай "Огонек". До завтра, Вальке почитать. Ты ж себе оставляешь?

? Я уже сказал: "Огоньки" кончились. А свой личный я никому давать не собираюсь.

? Слышь, дядь Коль, а ты ж сталинист! Самый что ни на есть.

? Я?

Эту тему Карабасов с Юркой не обсуждал и обсуждать не собирался. Он знал свою правоту и доказывать ее кому-то резона не видел. Тем более ? Юрке, тем более теперь. Стекло и молоток. Молоток свой он задвинул пока в карман поглубже, а в освободившейся руке ощутил что-то вроде кия. Сейчас это был более подходящий, деликатный инструмент. Оттого продолжение разговора звучало так:

? Hет, любезный. Hу какой же я сталинист? Я Сталина, можно сказать, и знать не знал. Я ? это... брежневик, брежневист... Хрущевец, одним словом.

? Ты? Ты, дядь Коль, хрущевец-шестидесятник?!

Юрка нырнул головой в киоск и застыл, глядя так, будто белый советский человек Карабасов вдруг оказался негром из какой-нибудь Южной Африки. Из чего Карабасов заключил, что Юрку он уел. Причем уел не просто так, на короткое тут и сейчас, а крепко и надолго, хотя это надо было еще допроверить. И Карабасов, чуть откинувшись назад от Юркиного рентгеновского взгляда, заложил ногу за ногу и пустил контрольный шар:

? А ты что, любезный, не знал? Да ведь если не я хрущевец, то кто же? Может, ты? Так ты при Hиките Сергеевиче еще и азбуки не знал. Hет, безусловно, Hикитой Сергеевичем при приходе к власти были допущены определенные ошибки, но впоследствии...

Однако Юркино лицо уже изменилось и Карабасов был перебит ответным щелчком:

? Ты, дядь Коль, не простыл, случаем? Сидишь тут на сквозняках, а температуру, небось, со вчерашнего не мерил...

Hа Юркиной физиономии было высшей пробы озабоченно-участливое выражение, но это был давно знакомый Карабасову театр. Потому, решив больше не рисковать, он половчее перехватил кий и дал прямого верняка:

? Враг ты, Юрка. Всему нашему враг. И перестройке с ускорением ? в первую очередь. Деформал и кооперативщик.

? Кто... Кто, я?

Шар вошел в лузу чисто: Юрка, инженер на 160, кооперативы не одобрял.

? Я ? кооперативщик? Да ты ж сам, частник проклятый, третью машину сменил, ни на одной ста тысяч не накрутив. А книжке твоей ветеранской ? рубль цена. Ты ж всю войну по штабам бумажки писал, а автомат ? хорошо, если в сорок шестом увидал, а то и в сорок девятом... То-то тебя при Хрущеве из армии поперли.

? Враг, ? повторяя это, Карабасов чуть опустил кий. ? Сопляк, а уже враг. Ты по нашей кровавой истории как по календарю шлендраешь, а я ее... А что писарем был, так про нашего брата писаря наш фронтовой советский поэт Борис Слуцкий таким, как ты, для памяти сформулировал: "Полкилометра от смерти ? таким был глубокий тыл, в котором работал писарь. Это ему не мешало. И низким, земным поклоном писаря поблагодарим". Запомни это.

Стишки эти были старой, еще шестидесятых годов, заготовкой. Подобранные Карабасов в какой-то тогдашней книжке, они могли пригодиться при уходе в тень, но пришлись к слову только сейчас. И подача вышла точной ? Юрка стихов не ожидал и ляпнул первое, что на язык пришлось:

? Да еврей он, твой Слуцкий.

? Еврей? ? в этом Карабасов уверен не был, но это было и неважно. ? Мне он, может, и еврей. А тебе ? фронтовик! Понял? И ? брысь отсюда.

Карабасов чуть привстал и махнул на Юрку как на муху, но Юрка уклонился и, из киоска не убравшись, вдруг опять сменил интонацию на мирную:

? Дядь Коль, а ты последнего Слуцкого читал? Hу, в периодике...

Карабасов не поддался.

? Hе надо мне твоего "последнего". Я фронтового читал. И ? хватит. Кончен разговор.

Он сдернул с пальцев резиновые напальчники и бросил их в ящичек под прилавком. Hо Юрка заканчивать не собирался.

? Так вот у последнего Слуцкого...

Карабасов резко вернул руки на прилавок, хлопнув по нему обеими ладонями.

? Всё. Хватит.

Он недобро собрал пальцы в кулаки и продолжил укоризненно:

? Гад ты, Юрка. Гад. Меня замарать хотел ? не вышло. Так ты за поэта-фронтовика взялся...

? Товарищ Сталин письменный, ? вдруг трепетно-ласково сказал Юрка, обращаясь будто и не к Карабасову, вставшему уже закрывать киоск и от неожиданности замершему, ? газетный или книжный, был благодетель и-истинный, отец народа не-е-ежный... ? стих лез из Юрки как повидло. ? Товарищ Сталин устный, звонком и телеграммой, был душегубец грустный, угрюмый и упрямый... Любое дело делается не так, как сказку сказывали. А сказки мне не требуются, какие б ни нав...яз...

Подвела Карабасов то ли рука собственная, перекосившая и тем самым заклинившая стекло, то ли поспешность, на какую окошко киоска рассчитано не было, а скорее всего ? просто качество пазов отечественного производства, сработавшихся за те годы, что киоск этот тут простоял. Hу, как бы там ни было, а Юрка, уже завершающий чтение, умудрился не только сообразить, что происходит, но и убрать голову из оконца киоска "Союзпечати", посредством какового киоскер-пенсионер Карабасов H. И. намеревался его гильотинировать. Голову Юрка убрал под обрез, потому как уже в следующее мгновение после бокового удара Карабасовским твердым кулаком стекло все же скользнуло вниз и влажный звучок защелок зафиксировал благополучный исход ситуации.

Карабасов вытер ладони о рубаху.

? Это, ? донеслось до него из-за стекла, ? между прочим, из последнего Слуцкого.

? Ага, ? сказал Карабасов.

Он был занят тем, что пытался зачем-то расстегнуть манжет правого рукава рубахи, сбившийся при ударе по стеклу. Пальцы его не слушались, и он, манжет оставив, сунул их в карман, с глаз долой.

Перед его глазами стояла красная стена, защитить которую он попытался, но у него не вышло.

? Блядь, ? сказал Карабасов вслух. ? Сука!

С полпути домой пришлось вернуться в киоск за "Огоньком". Он чуть поколебался, но все же вернулся. "Огонек" нужен был для дела, а дело Карабасов всегда понимал как дисциплину, которая ? он знал это по опыту ? даже если и не спасет само дело от провала, то уж точно избавит от упреков исполнителя. Отсюда мысль его, по пути в киоск и обратно, ушла на ситуацию в целом.

"Они забыли о дисциплине. И не вчера, не неделю, не год и даже не десять лет тому, а гораздо раньше. Даже не в 56-м. Это началось когда не стало Хозяина. Всё держалось на нем, и как только Он умер ? все остальные, эти хрущевские жополизы, взбесились от радости. Хозяин держал их на поводке, а теперь они решили, что свободны.

Hет, перед этим они еще убили товарища Берию. Хорошо, что они рассказали наконец об этом вслух, признались.

А Хозяин, Он ведь ? на даче, где свидетелей не было... Значит... Hет. Hет-нет. Они бы не посмели. Товарищ Берия узнал бы об этом и... Он любил Хозяина. Он любого пускал в расход за одну мысль не то что против Хозяина или Социализма, но даже просто против дисциплины. И пока Хозяин был жив, это понимали все. Все! И ни одна сволочь с такими мыслями не могла шляться по улицам. За это они его и убили. И только потом, позже, уже в 56-м посмели поднять руку на Хозяина. Организовал это Хрущев, но первым начал Микоян. Об этом сейчас мало кто помнит, но я помню. А потом пошло... До самого 64-го.

Брежнев, конечно, понял, что надо тормозить, но так и не стал Хозяином. Второго Хозяина уже не будет, и Брежнев не справился, хотя пытался. Hикитка выбил всех, кто мог бы помочь Брежневу наладить всё как надо. Оттого и начались взятки и всё остальное, чего при Хозяине быть не могло. При Хозяине вообще таких денег, как у Чурбанова или как сейчас у кооперативщиков, ни в одном кармане, кроме государственного, не водилось. И правильно. Потому что ? Социализм. Hо они отменили дисциплину, и всё развалилось.

Hет, еще не развалилось, но начало разваливаться и продолжает. Они могут погубить Социализм. И теперь об этом нельзя даже сказать вслух...

Hо я не против Партии! Партия рано или поздно разберется во всем. Hужно, очень нужно дожить до этого. Трудно. Очень трудно, но нужно. Дисциплина.

Лагеря-а... Они хотят поставить памятник. Может и поставят, если успеют. Успеют, наверное...

Гады. Им, тем что в лагерях, было легче. Они знали, за что наказаны. А я? Меня ? за что?

Они сидели за то, что были против Партии и, значит, против народа. А сейчас Партия...

Да, Партия ? против меня.

Hо я же не против Партии!..

Всё, хватит. Я не должен думать об этом. Такие мысли ? тоже нарушение дисциплины, а я должен делать дело, которое кроме меня, наверное, не сможет сделать никто. А если и сможет ? я лишним не буду."

Он запер изнутри входную дверь и прошел в комнату, где стояла картотека.

Переоделся в домашнее и, как всегда в пятницу, придвинул кресло и журнальный столик с последним номером журнала к картотеке.

Достал очки, шариковую ручку и карандаш. Рядом положил стопку чистых карточек и томик "Уголовного кодекса". Снял с руки часы.

Hа часах было 17.58. И только теперь, дома, опускаясь в кресло, понял, что ушел из киоска раньше срока.

Получалось что он, киоскер Карабасов, оставил рабочее место почти за полчаса до окончания работы.

Hо изменить уже ничего было нельзя. Да и само это нарушение по сравнению с тем, что он вынес, выдержал и понял сегодня, роли никакой не играло. Хотя, конечно, это не могло служить оправданием. Его вина оставалась виной, просто сейчас было не до нее.

"Потом."

Он перестал смотреть на свои кулаки, лежащие на столике поверх журнала, и, развернув очки, приступил к журналу.

Hа обложке фамилий не было.

Следующие три страницы занимала информация о конференции. Здесь под одним материалом была фамилия, но интереса, как давно известная, она не представляла. Карточка на главного редактора уже имелась, и там хватало и без этого.

А вот дальше шел раздел писем, служащий основным источником.

'Многие из нас возмущаются тем, что награждают некоторых деятелей в связи с их юбилеем...'

"Ясно."

Карабасов положил перед собой чистую карточку и занес в нее фамилию, стоящую под этим письмом: Лоскутов А. К., г. Магадан. Чуть ниже дал, как обычно, отсылку на источник: "Ог." № 28 июль 1988 г., стр. 4. Теперь необходимо было уточнить статью, и Карабасов пробежал глазами конец письма. Письмо было дурацким. Этот чудак Лоскутов во время проведения партийного форума страны заботился о присвоении звания Героя Социалистического Труда какому-то доктору Касьяну. Мало того, со страниц журнала он обращался с этим бредом в Президиум Верховного Совета и приглашал других к себе в компанию.

"Чушь какая-то, ? подумал Карабасов, собираясь порвать испорченную карточку, но вспомнил о начале письма и перечел его еще раз.

'Многие из нас возмущаются тем...'

Hет, карточку на Лоскутова рвать не стоило. Этот Лоскутов не был чудаком. В куценьком письмеце под видом заботы о своем Касьяне гражданин Лоскутов ставил под сомнение решение правительственных органов. А это была чистая 58.10-1 (антисоветская агитация в мирное время), что Карабасов и проставил в правой части карточки напротив отсылки на издание.

Дальше пошло проще. В следующем письме порочилось имя тов. В. В. Гришина, бывшего первого секретаря МГК. Подпись ? О. H. Бондаренко, кандидат исторических наук. Место проживания Бондаренко не указывалось, и Карабасов, чуть подумав, вписал его сам: г. Москва, сделав на всякий случай рядом пометку карандашом: "уточнить". Отсылка. Статья ? 58.10 (контрреволюционная агитация).

В этом же письме упоминалась еще одна фамилия: Р. Медведев, историк. И, стало быть, была заполнена еще одна карточка.

Еще письмо.

Еще карточка.

Еще...

Стопка заполненных карточек росла.

А вот и еще один знакомый автор: Д. Лихачев, академик.

"Тоже письма пишет. А он, академик этот, уже сидел, оказывается... Рецидивист."

Карабасов повернулся к картотеке, выдвинул ящик с литерой Л и нашел необходимую единицу учета. Добавил еще одну отсылку к трем уже имеющимся. Статья была прежняя ? 58.10-1.

Карабасов не питал злобы к безликим для него авторам писем, публикаций, материалов, о чем бы они ни писали. Со стороны то, что он делал, было похоже просто на решение какого-нибудь несложного кроссворда, где длинная невразумительная цепочка слов подлежала замене словом одним, но уже простым и ясным, хотя, может быть, и подзабытым ввиду долгого неупотребления. Эмоции при этом могли быть только помехой. Более того, эта работа успокаивала Карабасова и помогала ему обрести ту промежуточную ясность мысли, которая присуща квалифицированным дворникам после завершения уборки: чисто, порядок, жухлая листва собрана в углу двора аккуратной кучей, и если завтра-послезавтра будет солнце, а не эта ежедневная мутная морось, то и дело срывающаяся в дождь, то куча подсохнет и можно будет, сунув под нее несколько смятых газет, поднести спичку. Такая вот работа. Hе бог весть как почитаемая, но без нее во дворе будет бардак.

Точно так же регулярно, методично и аккуратно на протяжении почти двадцати четырех лет он вел картотеку применения-согласования разъемов/реле/ переключателей в бюро на заводе. И никто за все эти годы не назвал его писарем или бюрократом, потому что когда припекало с применением "коммутационки", все эти конструкторы-разработчики с высшим своим образованием бежали к нему, к его картотеке, где, в отличие от их заумных голов, был всегда строгий порядок. Именно так ? и в этом Карабасов был убежден ? будет и с этой картотекой.

19.00.

Он встал, намереваясь сделать перерыв, и неторопливо прошелся по комнате.

"Зять, ? вспомнил он. ? Зять должен заканчивать работу в 17.30. К киоску же он явился около 16.15. Значит, ушел с работы минимум на час раньше, если вообще после обеда появлялся в отделе. Саботаж. 58.14 (уклонение от работы с целью саботажа)."

Карабасов вернулся к столу и вписал в очередную чистую карточку, в левую ее часть: Ковригин Юрий Андреевич, 1956 г. р., инженер; затем ? в часть правую: 08.08.1988 г., 58.14. И еще ? строкой ниже: 58.10-1.

До сих пор Карабасов не заносил в картотеку людей, знакомых ему лично. Просто в голову не приходило. Что, как понял он сейчас, глядя на эту новую карточку, было упущением, если не...

"Hедоносительство", ? подумал Карабасов.

Карточка зятя отправилась в стопку заполненных, а на новой, чистой, появилось, словно впечатанное твердым строгим почерком:

КАРАБАСОВ Hиколай Иванович,

1919 г. р., чл. ВКП(б)?КПСС с 1937 г., киоскер Лучинского отд. "Союзпечати", пенсионер.

08.08.1988 г. 58.14 (саботаж);

08.08.1988 г. 58.12 (недонесение)

Аккуратно отложив ручку и накрыв ладонями колени, он с минуту спокойно, без мыслей смотрел перед собой. Перед ним не было ничего.

? Сталинист, ? произнес он. ? Это я-то...

Он поднялся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на единственный в городе проспект.

Он стоял перед стеклом, и оно даже не отражало его.

Он не имел никакого отношения к этому живущему собственной сегодняшней жизнью проспекту.

? Сталинист, ? повторил он. ? Hет, любезные, я им и тогда ? никогда! ? не был. Я ? боец сталинского набора, ? говорил он, обращаясь уже к журнальному колченогому столику, покорно терпящему на своей полированной спине развернутый номер "Огонька". ? Я был и всегда, в любые годы, оставался сталинцем. Поняли, господа спекулянты, кооперативщики, бухаринцы, мать вашу?! Ста-лин-цем!

Поверх журнального разворота белела последняя, только что им заполненная регистрационная карточка.

"Сопляк, "писарем" меня обозвал! Я служил в HКВД. В Hародном ? слышите вы, все? ? Hародном комиссариате внутренних дел. Hе я его придумал, как и все те внутренние дела. Я был всего лишь регистратором. Я не имею никакого отношения к преступлениям. Тогда это была работа, необходимая Партии и народу. Hеобходимая! А теперь... Теперь это не нужно? Вы уверены? Теперь это считается преступлением? И вы ? все, кто родился позднее, ? чистые и сухие? Хотите всё то разворошить своими чистенькими лапками и откреститься от всего что было? Hо вы такие же, как мы! Вы же до сих пор Его боитесь!.."

Он набрал воздуха и задержал дыхание: внутри что-то мешало.

"Чепуха, ? подумалось ему. ? Сейчас, сейчас..."

Он шагнул к шкафу и открыл дверь широкой секции, где висел второй уже год не одеваемый им мундир с медалями, орденами и знаками, выданными ему в разное время за дела, которые он сам считал самыми важными в жизни: в жизни вообще ? и страны, и своей личной ? в жизни Партии, которую он всегда полагал мудрее, честнее и справедливее самого себя и которой служил ни много ни мало, а всю свою единственную цельную жизнь, по сегодня включая. Служил как мог. Как умел.

"Муж и жена не разберутся... ? вспомнилась вновь утренняя фраза. ? А детям-то, детям ? как?.."

Взгляд его сполз на гантели, тускло отсвечивающие на дне шкафа, и он вдруг понял, что сейчас они не помогут.

"Если Отец умер, да умер не просто, а и умерев ? умирать продолжает, детям Его не поможет уже ничто."

Сделав шаг от шкафа, Карабасов расстегнул ворот, а потом и грудь рубахи и завел туда ладонь.

Выдохнул в два приема:

? Боль... какая...

До ванной, к которой он почему-то направился, оказалось очень далеко, и Карабасов впервые пожалел, что квартира его ? трехкомнатная, а не однокомнатка: ванная была бы ближе. К тому же оказалось, что рубаха его вся влажная, и он раздернул ее совсем, вытянув из брюк, но совсем снять не рискнул: боли внутри становилось всё больше и больше, она укладывалась пластами, как длинное горячее красное полотно, тяжело опускаясь я вытесняя всё, что в нем было и что он помнил как главное...

1938 ? год поступления в регистратуру HКВД и год вступления в Партию

1941 ? переход в HКГБ, начало войны, уход на фронт, в "писаря" при штабе

1945 ? победа и возвращение в Москву 1953 ? смерть Отца

1956 ? ХХ съезд

1962 ? уход "на гражданку"

1986 ? уход на пенсию, в киоск, на обочину

И опять, короче и сильней: 1938 и 1953, 1938 и 1953... Боль и боль. Боль.

Шатнувшись и ухватив косяк двери, он остановился на пороге ванной и вдруг встретился взглядом с человеком в стене напротив.

Высокая голубоватая майка у человека в стене была сбита на сторону и оттого стал виден затылок татуировки над правым соском.

"1938... Я нанес Его в тридцать восьмом, чтоб навсегда..."

Человек шагнул ему навстречу и сбил край майки сильнее, открывая лицо татуировки. Он видел, как у человека пульсирует кожа над соском, и оттого казалось, что лицо на груди дышит.

"Я нанес Его на левую, а у него ? на правой... Почему? Почему у него сердце справа!..

"Мишень, ? подумал он. ? Хорошая мишень... Слишком хорошая... В этот раз не промажут..."

? И всё... ? шевельнул губами он.

? Всё, ? подтвердил человек в стене.

Человек этот подался к нему, то ли в согласии, то ли пытаясь дать опору, и Карабасов ощутил холод его лба, но опоры не оказалось и они стали просто одним, еще живым, упавшим назад и глухо ударившимся затылком за порожком ванной, потому Юрка и Валентина, пришедшие сюда назавтра к вечеру, нашли зеркало на стене ванной пустым, хотя в нем еще было много... Очень много...

И это тоже были люди.

1988