Текст книги "Боги в изгнании (с илл.)"

Автор книги: Юрий Слащинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

«Лишив народ памяти о многообразном прошлом, правительство отнимает у него возможность понимать настоящее как связку с будущим. Без осознания своей роли в настоящем нельзя творить будущее. Отсутствие такого осознания – корень зла, который надо подсечь, чтобы выжить». «Умно, Жираз. Но почему молчал раньше?»

«Потому что у нас правду подают к столу по заказу. А за подачу ее без заказа лишают памяти, чтобы не был умнее вышестоящих».

Вторым рвался выговориться Холифан. Ворх кивнул ему: говори. «Истинный показатель цивилизации проверяется не уровнем богатств тех, кто имеет много, а способностью обеспечить имеющих мало. Наша цивилизация погибнет, потому что поставила целью не обеспечение малоимущих, а лишение их даже последнего – возможности существовать».

«Стоп! Вы не так поняли меня. Я не хочу призывать вас к мелкому критиканству. Поймите…»

«Поняли! – резко прервал Ворха Первый пособник, недавно бывший в обмороке. – Извини за…»

«К делу!»

«Я за лишение их этой возможности-су-ще-ство-вать, – иронизировал Бишон. – И предлагаю взорвать Габар и все прочие гнезда заразы на севере и юге».

«Взорвали! – сказал Холифан. – Представь гипотетически: низших больше нет. Но нам надо жить, что-то есть, носить, передвигаться, кем-то управлять… Придется расслоить правящую касту и кого-то послать вниз, чтобы остаться самим наверху».

«Нельзя их уничтожать», – поддержал Холифана один голос, потом второй, третий. Завязался горячий спор.

«Куда деть Бауков? Кто будет носить их? Как обеспечить бессмертие без носителей?»

«А ты, Бишон, откажешься от квоты власти?»

«Дождешься от него!»

«Как и от тебя!»

«Может, он хочет равенства? Покажет пример».

«Спокойно, кселензы! Продолжай, Бишон».

«Говорил я!» – вытягивал шею Холифан.

«Бишон!» – уточнил Ворх в установившейся тишине.

«Не меньше вас понимаю, что уничтожать их нельзя. Значит, придется дать свободу».

«Он с ума сошел!»

«Молчать! – рявкнул Ворх. – Говори, Бишон».

«Вернуть права, свободы. Главное для нас – сохранить власть, чтобы управлять низшими. И поскорей дать им вещи, чтоб начали копить их, жадничать. С вещами появится страсть к обогащению, разрушающая нынешнее голодное единство. А страсть – это уже способ подчинения. Разовьем эгоизм, подсунем им теорию отъединения: живи для себя! Не делись! Накапливай богатства!… Как только появится жадность, возникнет и страх: как бы не отняли накопленное. Они сами придут к нам за опекой: оберегите! Лучшее управление то, которое опирается на желание управляемых. Как пишется в Новом Порядке: «властвуя, побеждай!»

«Так побеждай, если властвуешь. А не зови нас к отступлению».

Реплику бросил Холифан. Этот тихоня начинал нравиться Ворху. И вообще, все его льстивые, почтительные и заискивающие пособники вдруг проявили неожиданный ум, напористость. Да, правящая каста могла бы иметь совершеннейший аппарат управления, если бы в свое время не было принято требование единомыслия как основополагающей части их системы. Ведь для вечного самообновления нужно столкновение разных точек зрения, разных мнений. В недрах единого появляется новая мысль, обрастает сторонниками и выходит на спор с господствующей концепцией. Она погибнет, если несовершенна, или победит и сама станет господствующей концепцией, пока не появится новая мысль. И это появление нового не запрещать надо, а всячески поддерживать. Только так можно получить идею, которая спасет их мир, понимал Ворх, и торопил пособников.

«Говори, Холифан».

«Прости мою дерзость, Верховный. Она была вызвана только восхищением тобой. Я подслушал твои мысли, когда ты вышел отсюда. И кажется, к счастью…» «Дальше!»

«Ты подумал: теперь нужен новый стимул. Я развил твои мысли и понял… Этим новым стимулом должен стать… бог!!!»

«Это называется новым?!» – Бишон расхохотался, и другие пособники поддержали его таким же саркастическим смехом.

Однако Холифан никак не отреагировал на смех, сосредоточившись на формулирующейся мысли: «Конечно, бог не новость. Кселяне им переболели в прошлых тысячелетиях. И когда не нашли его в небе, в макро– и микрокосмосе, хорошо забыли по причине нарушения связи веков. И прекрасно. Дадим им бога. Внесем лишь маленькую поправку: будет не бог, а боги – все кселензы, облаченные правом на бессмертие. А так как богов положено любить…»

«Да как ты их заставишь любить нас?!» – крикнул взорвавшийся от

негодования Бишон.

«Диктатом!!!»

Это сказал так же громко Ворх. Затем оглядел пособников и добавил уже тише, со снисходительной улыбкой, показывающей, что все произносимое им не плод скоропалительных выводов, а результат долгих раздумий:

«Мы столетиями заставляли низших нас бояться. Чего-то мы не учли, они стали нас ненавидеть. Диктатом вытесним боязнь (с ней уйдет и ненависть), внесем любовь. Любовь надежнее боязни. Любовь исключает ненависть. Это надолго, проверено… Приказываю: завтра, нет…, сегодня, сейчас же! – составить гамму любви к кселензам и тотально вводить ее низшим под страхом смерти. Не любящий нас не имеет права на жизнь!»

3. На чужом теле

Комнату заполняли звуки информационной программы видео, а лежавшая на постели Ладен держала еще на бионике контакт видеосна и забивала голову сумбуром голосов и видений, глушила в себе мысли и чувства с единственной целью – не давать их обозревать многочисленным соглядатаям из числа соседей, бывших друзей и просто любопытствующих. После рассказа о Визе по видео они оба постоянно испытывали то прилив, то отлив внимания к себе. Уже почувствовали некоторое облегчение, когда отступили от них друзья, прекратили встречи и, видимо, повыбрасывали снимки, чтобы при случайном просмотре не выйти на телепатическую связь с критиканом и его женой. И вдруг новый прилив назойливого интереса. Первыми объявились Хопер и его милашка Эг.

· Привет, Ладен, – заискивающе улыбался выплывший на экран связи

Хопер. Из-за его головы то с левой, то с правой стороны выглядывала Эг и, как ни в чем не бывало, щебетала:

· Ты посмотри, она еще валяется! Ладен, я так скучала без тебя. Ну, чего ты молчишь? Скажи, что рада нас видеть. Можете звать меня милашкой, как всегда.

Ладен молчала, стараясь понять, почему объявились они вновь. Что хотят вызнать? Кому донести?

· Не бесись, Ладен, – примирительно заговорил Хопер, и его похожая на треугольник голова, торчащая клином на покатых плечах, подбадривающее дернулась. – Все будет как надо! Тогда мы с Эг немного перетрусили, но теперь осознали свою ответственность за вас и как настоящие друзья…

· Ладен, миленькая, ты простишь нас, да?

· Что вам надо? – остановила их Ладен,

· Каждый кселенз несет ответственность не только за себя и жену, но и за друга, за соседа, и мы торжественно заявляем, что вам поможем встать на путь исправления. Мой долг друга повелевает взять на себя трудную обязанность опекуна. С этой минуты я буду контролировать каждый шаг Виза, каждый порыв его мысли, пока он не станет настоящим кселензом, достойным правящей касты.

· Ладен, а я – тебя, тебя стану опекать, так интересно!

· Совать свой нос в чужую жизнь? – вспылила Ладен. – А кто вас просит об

этом?

– Но так велят! – сказала Эг с обезоруживающим простодушием. – Так теперь все будут делать, чтобы не пропало… это… Что? Ну, говори, – -дернула она

мужа за рукав.

· Кастовая бдительность, – подсказал Хопер, отодвинутый на второй план.

· Ладен, миленькая! Нам будет безумно интересно, поверь. Ведь Виз почти ребенок, а мы с тобой начнем обучать его супружеским обязанностям, хи-хи-хи…

· О да! Тебе это всегда было безумно интересно. Только мы постараемся обойтись без вашей опеки, – бросила им в лицо Ладен и отключила экран связи.

И тут же восприняла ментально предупредительно-угрожающий голос: «Не выйдет! Мы всем домом будем опекать вас. Нас ты не отключишь, как экран связи. Я т-тебя выд-рес-си-рую. Б-будешь по пунктам отчитываться за каждый шаг, к-кра-сот-ка!»

С этого дня жизнь Ладен превратилась в непрерывный кошмар. Все, кто еще недавно объявлял о своем с ними полном разрыве, вдруг прониклись озабоченностью их судьбой. Поскольку Виз был увезен в столицу, вся тяжесть опеки обрушилась на плечи Ладен, Друзья и соседи, сослуживцы мужа и просто знакомые постоянно лезли на связь, встречались на улицах и в магазинах, проникали в голову и вели наставительные беседы, как ей жить, что говорить мужу и сыну, какую пищу готовить, куда пойти, когда вставать, как лечь; разъясняли, какую выбирать программу для видеосна, о чем можно говорить, а о чем нельзя и думать. И, конечно же, заставляли твердить основы Нового Порядка, заучивать наизусть его правила, положения, разъяснения…

Ладен не дано было знать, что всем этим она обязана Ворху, который искусно вызванной вспышкой всеобщей подозрительности и боязни размышлять о неположенном надежно ограждал экл-Т-трон от случайных открывателей его тайн, каким оказался сам. Ладен страдала. А когда становилось совсем невмоготу, она включала самую скучную видеопрограмму и ею забивала голову, избавляясь так от соглядатаев. На этот раз показывали ловлю очередного критикана, изобличенного с помощью серберов. Бедолага метался по улицам города, прыгал в люки, выскакивал из лазов, ускользая от разъяренной толпы с рвущимися впереди серберами на звенящих целях. Ладен не знала, что убегал каскадер и его ловкость была запрограммирована, чтобы вызвать у зрителей ненависть к критиканам, обычно прикидывающимся беззащитными тихонями. Настоящая жертва была спрятана до поры. И наконец появилась – на экране мелькнуло крупным планом помятое лицо кселенза. Вероятно, жертву вытолкнули откуда-то под объектив транслятора. Внимательный взгляд мог бы увидеть, что кселенз не предполагал, к какой предназначен роли, потому что на лице его появилась улыбка, понять которую можно было лишь однозначно: свободен. Напряженность на лице и страх в глазах появились чуть позже, когда он услышал и, должно быть, увидел рычащих зверей и ревущую толпу. Он стоял и смотрел, что никак не входило в планы создателей видеопоказа. Ему крикнули: «Беги!» Он еще помедлил, раздумывая, а зачем бежать. Спущенные с цепей звери приближались, кселенз стал отходить в сторону, чтобы пропустить их мимо себя, споткнулся – ага! Это уже нравилось операторам, они показали его с нескольких точек. Поднявшись, кселенз поторопился убраться и опять упал, теперь уже сбитый сербером. Замедленный показ дал возможность разглядеть зверя и его челюсти, сомкнувшиеся на шее жертвы.

Подбежали другие звери, накинулись, завертелись, и не нашлось парализатора усмирить их. Ладен смотрела и стонала, как будто сама умирала сейчас под безжалостными зубами. Конечно, можно было переключить программу видео, но и по другим каналам, знала она, показывали не менее жестокие расправы с отступниками от Нового Порядка, самоанализы подозрительных личностей, осмелившихся выделиться из общих рядов единомыслящих какими-либо странностями.

– А ты дома, оказывается? – услышала Ладен грубый мужской голос. Подняла голову – в комнате стоял незнакомый мужчина с Бауком на голове. Что-то Ладен показалось знакомым в панцире Баука, но она не могла поверить, пока ментально не услышала голос матери, капризный и властный: «Да, я это! Почему валяешься в постели?»

«Ты… на мужчине?! – изумилась Ладен. – Женщина на мужском носителе?! Разве можно?…»

«Как видишь».

«Но… естество, привычки, взгляды?…

«Я тоже так думала. А они мне привели потаскуху, родившую, наверное, тридцать рабов. Зачем мне такое естество? Сама была старухой пять лет назад, и опять становиться старухой?! Не-ет! Меня не проведешь, девочка! Категорически отказалась и пригрозила, что донесу, как они платят за верность. И вот получила этого крепыша. Смотри, какой, – сказала мать с ликованием, и ее носитель согнул руки, демонстрируя бицепсы и перевитый мышцами торс. – Во!»

Ладен поднялась с постели и, придерживая полы ночного халатика с удивлением смотрела на поворачивающегося перед зеркалом мужчину с Бауком на голове. Как-то не укладывалось, что этот мускулистый мужчина и ее мать теперь уже одно и то же.

«Разумеется, нет! Он мой носитель. Конечно, непривычно стать мужчиной, но интересно… Я потом расскажу тебе такое!… А пока дай мне твои платья, переодену, чтоб не смущать тебя, пока не привыкнешь. Да не запахивайся, он ничего не видит. Его глазами смотрю я, а тебе нечего меня стыдиться».

Мать– Баук прошла в гардеробную и, сбросив мужскую одежду, принялась примерять костюмы Ладен, мелькая в проеме раздвинутых дверей, чтобы показаться:

«Подойдет?»

«Как столбу. Надень спортивный костюм».

«Ты умница, Ладен. Гулик в детской группе? А где Виз?»

«Увезли».

«Куда?»

«Далеко».

«Как ты со мной разговариваешь?»

«Как, мама?»

«Напряженно. Как будто я тебя чем-то обидела. А я так переживала за вас, так плакала!»

«Плакала? – удивленно уставилась Ладен на глянцево-блестящий панцирь Баука на голове раба. – Каплями физраствора или еще чем-нибудь?»

«Не иронизируй. Я внутренне рыдала. А это еще мучительней, чем ронять слезы».

Мать– Баук еще долго перечисляла свои страдания, воспроизводила боль испытанных мук, а Ладен безучастно смотрела на то, как топтался бесштанный раб, не стыдясь своей наготы. Она старалась понять, что же произошло и почему она не рада. Ведь пришла мать. Как ждала Ладен ее, как мечтала иметь рядом хоть одно близкое существо, с которым можно поделиться болью или просто поплакать, припав к груди под ласковые руки. Пусть бы были они другими, чем те, которые ее в детстве пеленали. Но не эти же -разглядывала Ладен мускулистые рычаги раба.

«Так что с твоим мужем? Куда его увезли?»

«Должно быть, переучиваться, – вздохнула Ладен и воспроизвела для матери картину появления в квартире фарона, быстрых сборов Биза, отлета. – Они убьют в нем все живое. А он сочинял сказки, представляешь?»

«Он всегда был размазня, – отрубила мать-Баук и, уловив у дочери вспышку протеста, подавила ее: – И хватит о нем. Вычеркни. Забудь. С ним все кончено».

«Почему ты решаешь за меня?»

«Помогаю осознать. Из таких, как он, готовят фаронов специального назначения для подавления рабов. Он станет зверем. И ты согласишься жить с таким? Моя красивая, изнеженная Ладен?… Не поверю. И потом, где жить? Его место – в колонии. Холод. Мрак. Вечная мерзлота. Бр-р… А у тебя сын. Неужели погубишь сына?… Ради кого?… Мужей можно менять – сына не поменяешь, он у тебя останется единственным. В нем твое будущее. Мой материнский совет: забудь Биза навсегда. И начнем строить жизнь заново».

«Так просто?… Как по видео?»

«И ты не осложняй, – не поняла мать-Баук иронической интонации Ладен. – Все давно предрешено. Отступишь – накажут. Жить надо, как все».

Мать– Баук одела своего насителя в обтягивающий ноги брюгет и широкую пышную кофту, скрывающую отсутствие положенных округлостей; на шею навесила сцепку декоративных камешков. Придирчиво оглядела себя в зеркало. Ладен тоже оглядывала ее… его… Или их?

Разумеется, она видела Бауков и носителей, так как выросла в среде, где все ее дедушки и бабушки проживали свои очередные жизни на телах таких же вот рабов и рабынь – носителей. Они баловали Ладен, таскали на руках и позволяли притрагиваться к святая святых – Баукам, венчавшим голову рабов. Но тогда носители соответствовали полу Баука, и в сознании Ладен не было этого раздражающего диссонанса.

«Хорошо, я подкрашу его, как женщину», – ответила на ее раздумья мать-Баук.

«Не надо. Будет еще уродливей».

«Ничем тебе не угодишь. А я же для тебя старалась, хотела вырваться скорей с того света, помочь моей девочке. Дай обниму тебя, родненькую мою…»

Мать– Баук не рассчитала сил своего носителя, и та пискнула: «Больно!»

«Ну, ничего. Привыкнешь. Есть хочу».

«Ты?»

«Я, он – какая теперь разница. Его потребности стали моими потребностями, мои чувства – его чувствами. Все едино».

«Извини, я не знала таких деталей».

«Я тоже не знала, пока не села на него»,

Они прошли в кухню. Мать-Баук застучала по клавиатуре, заказывая автомату любимые блюда, и страшно сердилась, когда вместо приема программы на табло загоралась надпись: «Нет компонентов». Дергала ручки накопителей и хлопала дверцами, выговаривая: «У тебя же ничего нет! Чем ты питаешься?»

«Я долго не выходила из дома, чтобы не попадаться им на глаза. Лезут в голову, следят, учат…»

«Пусть лезут, кому положено. А этих всех бездельников отучу! – грозно бросила в ментал мать-Баук. – Пусть только сунутся еще раз! Я им такой надзор устрою, быстро выведу на самоанализ!»

Угроза возымела действие. Ладен почувствовала, как из головы уходит удручающая стесненность – следствие бесцеремонности соглядатаев, которые в момент подслушивания мыслей допускали небрежность настройки. Стало легко и хорошо. Совсем как прежде.

«Убедилась?! Вот и не поддавайся. Сама кусай. Я многому научилась, пока хранилась там… И тебя научу. Мы здесь каждому перекроем воздух, если заденут нас».

Обед пришлось готовить древним методом при отключенной автоматике.

Инициативу взяла мать-Баук. Она резала мясо, крошила остатки овощей, добавляла специи – делала все это несколько неуклюже из-за отсутствия практики у носителя, но зато с повышенным старанием и смакованием, которые могли понять только воскресшие к жизни. И говорила, говорила: «Волю его подавила я сразу, а как заставить ходить и двигаться – позабыла. Кричу ему: иди! А он стоит. Представляешь мое состояние?! Называется, дождалась вечности. Воскресла. Носителя получила, а пользоваться им не могу, представляешь?!» Ладен осмотрела носителя взглядом владелицы, заполучившей новое имущество. Раб был крупный, сильный и, судя по цвету лица, абсолютно здоровый. И красивый, пожалуй, отметила она его правильные черты лица. Вспомнила Биза и украдкой вздохнула: где он? Вернется ли? Неужели все кончено?

«А ты знаешь, что надо делать? – продолжала увлеченно рассказывать мать-Баук. – Просто хотеть!» «Чего… хотеть?» «Идти хотеть, взять, поставить, встать, лечь… Хотеть, а он все сделает механически, соответственно своей натренированности».

Ели они на кухне. И если закрыть или как-то отвести глаза, чтобы не видеть мелькающих над столом чужих рук, а только слышать голос матери, то можно легко представить, что вот она, Ладен, вернулась в свое беззаботное детство…

«Тело преходяще, – говорила мать. – Стареет. Дурнеет. Умирает. А мы – кселензы, мы – вечные и меняем тела, как одежду. Так и пользуйся телами, как подобает Вечным, И не отводи глаз».

«Я не отвожу, мама».

«А я вижу, что отводишь, не хочешь привыкать к моему новому обличью. Тебе не нравится, что я на мужском теле. А я, может, специально взяла его для тебя».

Ладен непонимающе вскинула взгляд на мать, но увидела перед собой чужого мужчину, с хрустом пережевывающего хрящи. Соединения внутреннего образа с внешним не происходило, и Ладен опять потупилась, заговорила лишь затем, чтобы не молчать:

«Для меня?… Зачем?»

«Затем, чтобы в доме был настоящий мужчина, а не слизняк. Ты же, уверена, еще не знаешь, что это такое. Ох, ох, как она застыдилась, – подсмеивалась мать. – Ручкой закройся еще. Ах, девочка моя неумная. Не скорби, а радуйся».

«Чему?»

«Тому, что живешь».

«Как?»

«Хоть как! Жизнь полна условностей, их велят соблюдать, а ты отбрасывай, – заговорщицки шептала мать-Баук, – Я это там поняла. И поэтому противно видеть, как вы здесь киснете по пустякам. Смотришь на лица, а на них – страдания. Свет не в радость. И морщатся, и скулят друг другу. Не знают, каково на том свете, когда вокруг тьма, а у тебя нет даже какого-нибудь отростка, чтобы пошевелиться, почувствовать себя живой. Готова вновь стать старухой, больной и несчастной, лишь бы жить. Червяком стать готова. За глоток жизни все на свете отдашь».

«Ты Виза отдала?…» – сказала Ладен и насторожилась, воспринимая поток заметавшихся мыслей матери.

«Кто сказал?… А, ты подозреваешь. Свою родную мать подозреваешь. Ладен, девочка моя, как ты можешь, – говорила мать, а носивший ее Баук раб тупо смотрел на Ладен, напрягаясь от внутреннего дискомфорта. Голос матери переменился из напористо-поучающего на заискивающе-обволакивающий, словно усыпляющий, уводящий куда-то в сторону от опасной темы. – Я подвожу тебя к пониманию осмысленного там, хочу, чтобы ты не была дурой, а пользовалась жизнью, как я».

«Не надо, – тряхнула головой Ладен, чтобы уйти от появившегося перед глазами абриса зеленого цузара. – Если ты не предала Биза, то за что тебе дали носителя?»

«Наводила порядок».

«На том свете?»

«На том свете и идет самая лютая борьба, чтобы выбраться на этот свет. Тебе-то безразлично было, каково мне там. Сдала – и довольно, терпи, мама», – говорила мать-Баук с появившейся ноткой обиды. Накормив своего носителя, она заставила его соскрести остатки пищи в кухонный утилизатор, опустить посуду в мойку и усадила в кресло перед подставом закурившейся скаракосты. Раб вдыхал дымные шары, а мать-Баук блаженствовала, хотя и продолжала укорять дочь в равнодушии.

«Ты несправедлива. Ты знаешь, зачем мы прилетали, – говорила Ладен, вспоминая так хорошо начавшийся день. Только сейчас Ладен поняла, какой безмерно счастливой она была. Полет на собственном флайере, за спиной – сын, рядом – муж. Любимые. А впереди столько надежд! – Биз все равно стал бы первой рукой даже без его придумок. Кому они мешали? Тебе, мама. Кроме тебя, ведь никто не знал, что он что-то придумал».

«Над городом сотни антенн мысленного надзора. С каждой могли уловить наш разговор, как и сейчас, между прочим».

«Наши кухонные разговоры никому не нужны. А если бы тогда уловили наш разговор, то тебе не дали бы носителя в обход годовой очереди».

«Но… сейчас их везут сюда миллионами. Идет усмирение рабов».

«Я видела их. Они тощие и больные».

«Я… я откормила своего. Я уже двадцать дней на нем».

«А рабов стали усмирять три дня назад», – сказала уличающе Ладен, уже не сомневаясь, что причиной всех ее бед стала собственная мать. Зачем?

«Затем, что он враг Нового Порядка. Затем, что открыл и хотел припрятать для себя что-то такое…»

«Что? Какое?… Фантазии недоучки».

«За фантазии не дают таких носителей, – сказала мать-Баук, приподняв своего раба. – Это генет специальной селекции для высокопоставленных Бауков. Он лишен агрессивности, глуп и обладает неистощимой потенцией. А твой Биз все равно бы погиб. При нашем надзоре за мыслями нельзя ничего укрыть, и тогда я потеряла бы деньги и не получила этого тела».

«Предала!… Бросила в эту грязь!…» – истошно забилась Ладен в рыданиях, не слушая, чем еще оправдывается мать. Пошатываясь, прошла в спальню и упала на кровать.

Мать– Баук последовала за ней и села рядом. Заговорила жестко, нетерпимо: «Прекрати! Предала не тебя, а твоего слюнтяя, чтобы спасти нас от него. Вспомни своего сына. Ради него ты пойдешь на все. Или нет?… Может, отнять его у тебя? Как твоя мать я могу это сделать, чтобы сохранить наш род».

«Нет! Я не отдам! Я… я…»

«Успокойся тогда и пойми: я тоже не отдам тебя никаким дуракам. Я тоже сделаю для тебя все-все…»

Ладен продолжала плакать, а мать говорила о своей любви, которая преодолеет все преграды. Вразумляла. Советовала. И сетовала на то, что была слишком мягкой, когда ее глупенькая девчушка увлеклась этим безродным Бизом. Вспоминала, как за Ладен ухаживал Рембег, у которого отец был пособником ведомства транспортников и имел наивысшую квоту власти в их городе. Брак Ладен с сыном столь высокой особы позволил бы им подняться на такую высоту, на такую… На какой не знают, что значит после смерти оставаться по пять лет без тела. Но глупая девочка пренебрегла их интересами, плакалась уже мать-Баук, а Ладен, притихшая и опустошенная, внимала ей, потеряв представление о времени. Ей казалось, что оно сдвинулось и Ладен, как семь лет назад, валяется в слезах перед матерью, вымаливая разрешение на брак с Бизом, и слушает рассуждения матери о том, что ей надо подумать о вечности, а уже потом, имея в запасе тысячу лет, любить, кого вздумается, и жить, как захочешь.

Иллюзия пребывания в прошлом была настолько реальной, что Ладен не воспротивилась, когда на спину ей легла горячая ладонь и заскользила, поглаживая, как в детстве. Все-таки мать есть мать, и Ладен повернулась к ней, чтобы заглянуть в глаза, а увидела перед собой мужчину со сладострастной тоской на перекошенном лице.

«Что он… так смотрит?»

«Инстинкт пробуждается. Контроль идет через сознание, а инстинкты, сама понимаешь, первичны, трудно подавляемы, вот и корежит его при виде красивой женщины, – объяснила мать с пренебрежением. – Да забудь про него. Он раб, носитель. Какая разница, кто носит наше «я». Все меняется. Вот и ты была маленькой девочкой, стела женщиной, будешь старушкой. А потом будешь менять тела. Поэтому нельзя привязываться к форме, я это хорошо поняла там… Вот только не знаю, как тебя просветить».

«И не надо…»

«Необходимо, моя девочка. Ты кселензянка, и я должна тебя сделать вечной жительницей Кселены. Пойми, за форму цепляются рабы, обреченные жить одну жизнь. Им дорого каждое мгновение, мила любая родинка на лице любимой. А мы не должны ценить все эти пустяки, не должны эти родинки замечать, как ты не должна сейчас видеть этого раба, чтобы со всей ясностью воспринимать только мое «я».

Горячая ладонь опять коснулась тела Ладен, и мать-Баук зашептала с нежным томлением: «Милая моя доченька, единственная моя на всем свете. Если бы ты знала, как тосковала я там, как хотела запустить руку в твои золотые волосы, прижать тебя, кровиночку мою…»

«Но это… форма».

«В этом и вся трудность: понимаешь одно, а делаешь другое».

«Так и я люблю Биза, хотя понимаю все, что ты говоришь».

Скользившая по телу рука проявила некоторую вольность, заставив Ладен поджаться.

«Пусть… Я же специально взяла мужчину. Он твой. Бери его». Смысл слов стал понятен Ладен, когда распаленный раб придавил ее своей. тяжестью в мягкую постель так, что не выскользнуть, и с бесцеремонностью самца наступал, сметая торопливую заграду ее рук. «Что он делает!… Уйди. Я люблю Биза». «С ним кончено». «Возненавижу тебя!»

«Но это инстинкт. Теперь он неуправляем».

«Ты врешь! Все врешь!» – извивалась Ладен, насколько позволяли силы. Под руку попал проводок транслятора видеоснов, она потянула его, пропуская через пальцы, и нащупала пластмассовый коробок присоски с торчащим из него штырем. Этим штырем Ладен ударила насильника по голове, била еще и еще, пока не услышала хруст проломленного панциря Баука.

«Неужели… Баук?» – мелькнула испуганная мысль.

И тут же ей ответил кто-то со злорадным торжеством: «Разбила! Убила свою мать!»

«Следили!» – поджалась Ладен, боясь шевельнуться под неподвижным телом раба, словно под прикрытием.

«А ты думала – испугались?»

Это уже сказал кто-то другой. Голоса стали множиться. Посыпались советы немедленно вызвать фаронов, выговаривались угрозы казнить ее, бросить живьем в утилизатор. Ладен выбралась из-под застонавшей туши раба и заметалась по комнате, обдумывая, что ей делать, куда бежать. Взять сына и…

«Так тебе и отдадут его».

«Мужчины, закройте ей выход».

«Надо связать ее».

«Парализовать. У кого есть парализатор?»

Ладен кинулась к дверям, побежала по лестнице вниз на межэтажную прогулочную площадку, где в навесных садах проводили день дети и размещались флайеры. Каждый ее шаг отмечался хором множившихся комментаторов:

«За сыном бежит».

«Уведите детей!»

Когда Ладен выбежала на прогулочную площадку, то увидела, что в оранжерее, где обычно играли дети, никого уже не было, а перед дверьми стояли шеренгой и воинствующе поглядывали – только подойди, растерзаем! – вооружившиеся тяжелыми предметами соседи.

«Отдайте…» – протянула к ним руки Ладен.

«Вот она! Хватайте!» – донеслось справа.

Группы стариков и мальчишек выскакивали из дверей, и один из них целился в Ладен из парализатора. На лицах только одно – азарт погони. Схватить и казнить. А за что?

«Еще спрашивает!»

«Хватайте ее!»

Ладен метнулась в другой конец площадки, к стоянке флайеров, но и туда путь ей был уже перекрыт. Ее окружали, и выступающие впереди толпы парни шли, приподняв руки и пригибаясь, как на военных занятиях. Ладен попятилась к парапету их межэтажной навесной площадки. Шаг, еще… Ветер затрепал ее волосы, заплескал полами расстегнутого халатика. Загнанно озирая сужающийся полукруг, Ладен нащупала рукой парапет из зернистых каменных блоков и запрыгнула на него. Краем глаза охватила высоту и содрогнулась.

«Испугалась!» – проговорил кто-то в напряженно замершей толпе и хихикнул.

Ладен распрямилась, теперь уже не боясь ветра, посмотрела на толпу, на свой дом – тот десяток этажей под козырьком вышерасположенной такой же прогулочной площадки их небоскреба; увидела в окнах мелькающие лица и окуляры домашних видеозаписывающих приборов. Ее рассматривали. И ждали. Смерти?

«Сойди».

«Тебя исправят, дура».

«В утилизаторе, – сострил кто-то. – Вот уже фароны летят».

Ладен оглянулась и увидела приближающийся новенький флайер. «Вот и все, – сказала она, представив себе Гулика и Биза. – Прощайте».

Она повела головой, дав ветру последний раз взлохматить ее золотые волосы, и прыгнула вниз головой, как с трамплина в клубе пловчих.

«Ла– ден!» -разорвал притихшее ментальное поле истошный голос Биза.

Толпа никак не отреагировала на этот крик из гражданского флайера; кселензы были оскорблены, уловив в сознании Ладен не ужас от падения, а брошенные им ненависть и презрение.