Текст книги "Колесница (сборник)"
Автор книги: Юрий Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава одиннадцатая
Почти три года мы спим в разных постелях и в разных комнатах. Спальню с огромной, двухсполовинойметровой кроватью я отдал жене. Хотя она сопротивлялась, говорила, что ей на разборном диване удобнее, особенно днем, когда я на работе: он жестче, ниже, ей легче вставать и добираться до туалета. От памперсов, био– и прочей дребедени она отказывалась наотрез:
– Еще не время! Хотя я чувствую, боюсь и умираю оттого, что это время приходит.
– Давай поедем к берберам, – шутил я. – Они вообще не знают, что такое болезнь суставов и прочая хренотень. Вот я был у туркмен, у них триста тридцать дней в году – солнце, влаги – граммы, никакого ревматизма…
Я, конечно, лукавил: уже знал, что дело не в ревматизме, что у жены тяжелая болезнь костей. И она, естественно, знала об этом. Но мы старались не касаться этой темы, Во всяком случае, она молчала после посещения врачей на дому, даже после ЦКБ. И я не говорил об этом, стараясь не травмировать ее лишний раз. В поликлинике, по моей инициативе, много чего рассказали о болезни моей жены. Возраст, нагрузки, перенесенные в молодости, поздние роды второго ребенка, крайне тяжелые и опасные, – все это способствовало развитию болезни. Сейчас дело обстоит лучше. Вот здесь геронтология играет свою положительную роль: процессы как бы замирают, останавливаются. Мне сказали, что у некоторых пожилых людей (у тех, кому под семьдесят) раковый процесс без особых осложнений тянется пятнадцать-двадцать лет. Его только нельзя провоцировать. У жены, слава богу, не рак. Для нее, конечно, лучше было бы поменять климат на сухой и жаркий.
Я приценивался к Анапскому району Кубани, там более трехсот солнечных дней. Не потянул на дачу, на дом с участком – тем более. Цены зашкаливают за двести тысяч у. е… Есть халупы, но как-то не хочется превращаться в приморских бомжей. Говорил со старыми товарищами, которые обосновались там при бывших пионерских лагерях, превращенных в дома отдыха с посуточным расчетом. Это стал их бизнес, доходное место. Они готовы забирать жену с апреля по октябрь за очень умеренную плату. Мила – ни в какую. Говорит, что я, именно я, а не она, без нее пропаду. Наверное, она права. Я страшно домашний и привыкающий к близким людям человек. Стал бы дергаться, мучиться, звонить без конца, писать письма, срываться на самолет или поезд и мчаться туда, к ней. Это точно, не ходи к гадалке…
Ужинали мы вместе тем, что я накануне вечером готовил на обед. Мила, как правило, без меня не обедала. Я ставил ей на приставную тумбочку «брейковский» термос с вечно горячим чаем, варенье, постное печенье, сухарики, мармелад, мед, много всяких орешков. На второй тумбочке – стало быть, моей – лежали книги, журналы, газеты. И, если приваливало такое счастье, то бумажные варианты верстки из издательства. Интересно тогда вела себя моя половина: она надевала очки, явно к моему приходу брала листочки верстки, на меня почти не обращала внимания, говорила:
– Я поужинаю попозже: срочная, безотлагательная работа…
Тогда я заваливался прямо в костюме к ней в постель, стараясь не задеть гибкие пластмассовые растяжки, надетые на ее ноги, снимал с нее очки и начинал целовать глаза, губы, раздвигал ажурные кружева под халатом и целовал груди, прекрасно сохранившие форму. Она возмущалась, старалась отодвинуть меня, говоря, что я помну бумажные листочки:
– А это работа, милый мой…
– К черту работу! Я хочу свою жену, мою любимую девочку! – урчал я, не отрываясь от ее грудей.
И она сдавалась, убирала листочки, укладывала мою голову на свою грудь, начинала целовать меня осторожно, будто боясь притронуться, будто ожидая какого-то подвоха, будто не веря, что мужчина еще может ее любить, восхищаться ее грудью, животом, бедрами. Несколько раз она пережила близость со мной, но для этого ей приходилось испытывать такие неудобства и такие сложности, что уже мне казалось, что я зря затевал все это.
Потом я шел в ванную, разводил настой из трав с примесью лекарств, возвращался в спальню, видел ее с аккуратно уложенными волосами, пахнущую весенними духами из нашей молодости, которые когда-то выпускала рижская парфюмерная фабрика. К этому времени Мила уже снимала все свои гибкие и не очень оковы с ног, и я, отбросив одеяло, легко брал ее на руки. Мы шли вместе, я, шутя, несколько раз имитировал ее падение из рук, она смеялась счастливым смехом и спрашивала где-то на подходе к дверям ванной:
– Ты правда еще любишь меня?
– Да, я люблю тебя, мою первую и единственную любовь! Мать моих сыновей-гигантов, мою первопроходку лыжных трасс, мою заболевшую девочку. Не болей сильно, держись! Ты – моё всё…
Она не могла сдерживать слез, тихонько билась головой о мою грудь и плакала, словно ребенок. Я сам рыдал, только не подавал вида. Но она, замечая потом, когда уже лежала в ванной, что глаза у меня красные, говорила:
– Не расстраивайся так! Ты должен жить за нас двоих. Я даже не буду ревновать тебя, если ты найдешь для своих физических потребностей…
Я зажимал ей рот рукой, говорил:
– Сейчас нет проблем. И справку покажут, и презерватив любой наденут. А вот ты точно об этом не должна думать… Не должна, и точка! Давай подумаем лучше, что мы будем делать завтра, ведь суббота грядет.
– Мне жалко тебя, но уже подошло время пылесосить, протереть все влажной тряпкой. Зато обед тебе сегодня не надо варить, завтра наварим опять на два-три дня. Квитанции в прачечную – на комоде, получишь белье, когда в магазин пойдешь… Зря ты не используешь стиральную машину, это элементарно, так просто!
– Пусть рабы на меня поработают. Хоть в чем-то я должен испытывать удовлетворение. А то все сам!
– Господи, какой ты у меня мальчик глупенький! Ведь это лишние деньги, расходы…
– Ма, я хочу котлет, настоящих, какие ты делала из рыбы, из мяса. Толстых, сочных, мясных, а не хлебных.
– Не могу же я приглашать невестку только для этой процедуры. Давай мы сделаем по-другому. Бери лист бумаги и записывай…
Она скрупулезно, по пунктам диктовала, что нужно сделать, чтобы приготовить настоящие домашние котлеты. Я начинал творить на кухне, конечно, то и дело бегал к ней в спальню за советами. Она не выдерживала, просила посадить ее в кресло и приезжала на кухню. Одна беда: ей минимально разрешалось сидеть и в кресле. Но котлеты мы все-таки успевали закончить, борщ вегетарианский доходил под толстым ватным одеялом, а по части картофельного пюре я был таким специалистом, что даже взрослые сыновья, когда приходили к нам в гости, иногда просили меня сделать пюре.
Мы обедали вдвоем. В тяжелые дни обострений болезни я устраивал обед на закрепленном подносе, когда жена была зажата до самого подбородка и не могла мухлевать, подкладывая мне лучшие куски со своей тарелки. Когда, слава богу, все было спокойно, я подкатывал переносной столик и мы могли даже выпить по рюмочке: я – водки, она – полусладкого грузинского вина. Благо друзей на Кавказе у меня оставалось много и они, приезжая в Москву, обязательно звонили, приходили в гости, привозили домашнее или фирменное вино и даже чачу.
Потом – сон. Я брал книгу, читал несколько минут и засыпал. Как жена радовалась этим минутам! Я ложился к ней в ноги, сворачивался калачиком и спал у нее на глазах по часу-полтора без пробуждений.
– Здоровый человек крепко спит, совесть у него спокойная, – говорила жена.
Полдник устраивали на лоджии. Я придумал специальное кресло с подъемным сиденьем, сажал в него жену, на журнальном столике разворачивал термос, варенье, ватрушки с творогом, коричневый кубинский сахар и горький шоколад. Незатейливо, но мы к этому привыкли и не собирались менять свои провинциальные вкусы. Жене можно было свободно смотреть на улицу с нашего четвертого этажа, кресло позволяло даже облокотиться на подоконник.
Она уставала все быстрее, чем ей бы хотелось. Вида не подавала, говорила:
– Что-то сквознячком потянуло. Мне не хватало еще и воспаление легких подхватить!
Я знал, что воспаление легких – это шаг к финишу. Подхватывал ее на руки и уносил в кровать. Так было спокойнее, хотя на улице нередко бывало за двадцать пять с плюсом. Мы читали: она в кровати, я – за письменным столом. Интернет включал редко, если уж вдруг услышу по радио какую-то сногсшибательную новость. Писал много, но по работе – по улучшению, совершенствованию пиара и рекламы. Слава богу, что приучил многочисленных журналистов не звонить по выходным: если надо будет, сообщим, бросим пресс-релиз на выпуск их агентствам.
– Дышать пойдем на лоджию? – спрашиваю жену. Вижу, что она вся серая. – Тебе плохо?
– Да, спасу нет…
– Что же ты молчишь?!
– Ты был занят… С кем-то по телефону говорил…
– Крикнула бы, я бы послал этих придурков! Сейчас я все приготовлю… Сама сделаешь укол?
– Боюсь, что нет. Время ушло, сил уже не осталось…
Заряжаю разовый шприц, открываю одеяло, вижу ноги, от колен по бедрам скованные эластичными пластинами. Это вполне еще ноги, но какие-то они утомленные, вялые, что ли… Она смотрит на меня и видит, что я разглядываю ее ноги. Спрашивает:
– Что, страшненькие?
– Мил, прекрати! – уже просто хамлю я. – Обычные ноги, только ты перестала сопротивляться. Давай массаж делать, двигаться, давай на солнце поедем?
– Давай… Только ты ведь знаешь мою болезнь. Что я здесь могу поделать?
– Тогда не терзай себя. Я ведь не могу делать укол через твой халат. Ну-ка, быстро повернись на живот! Вот так. Сейчас мы тебе впендюрим в попу под самую завязку…
– Хулиган, просто бандит с большой дороги!
Укол сделан, я чувствую по ее голосу, что она немного успокоилась. Сейчас боль отступит и она уснет. А что делать мне? Времени-то – восьми нет. Хоть бы выпить с кем немного, что ли. А впереди еще воскресенье…
«Так, – размышляю, – надо приготовить еще один шприц. Проснется она не раньше двух-трех часов ночи. Сделаю опять укол, пусть поспит до утра…»
Приглушенный звонок телефона: громкость я снял почти полностью. Старший сын:
– Здравствуй, па! Давно не виделись, вот решил позвонить… Как вы, как мама?
– Спит, я только что укол сделал. Так же, сын.
– А у нас хорошая новость: Алка была у врача… К Новому году ждем мальчика!
– Что, уже и пол определили?! – буквально крикнул в трубку и осекся, зашептал: – Поздравляю! Вот это новость так новость! Обрадовал, сынок… А ты рад?
– Еще бы! Ты даже не представляешь, как я рад. Это что-то фантастическое! Ты порадуй маму, а завтра созвонимся.
– Ты бы, сын, приезжал завтра с женой к нам. Вот бы сами маму и порадовали. Я, конечно, скажу маме, но уже утром…
– Нет, мы приехать не сможем. Приезжают Алкины мама с отчимом, будет застолье…
– Ладно, понял. Поздравь и поцелуй от меня Аллу. Скажи, что будущий дед просто безумно рад.
Положил трубку, посмотрел, как ровно дышит жена, спит безмятежно, – значит, боли отступили. Оставил включенным ночник на тумбочке и пошел на кухню. В холодильнике стояла начатая бутылка водки. Достал, налил треть стакана, выпил залпом, не закусывая. Налил еще – и снова выпил залпом, правда, уже поздравил себя с будущим внуком. Поел холодца с черным хлебом, запил минералкой вкус чеснока и пошел читать. Вспомнил, что надо не проспать пробуждение жены, завел самый тихий будильник на два часа ночи и лег на диван-кровать. Скоро от водки меня разморило так сильно, что я, едва успев выключить лампу, крепко уснул.
Будильник я не услышал, проснулся от легкого покашливания жены. Включил лампу, обомлел: скоро пять часов утра. Значит, Мила мается третий час, а может, и больше. Пробегая в туалет, я крикнул из коридора:
– Потерпи чуток, сейчас глаза промою и прибегу!
Почистил зубы: от водки и чесночного холодца во рту была помойка. Ополоснул лицо, хорошо вытерся и бегом в спальню.
– Глупыш, не надо было так далеко убирать шприц и лекарство. Я бы сама все сделала…
– Забыл, заспал будильник. Сейчас все поправим!
Делал укол и рассказывал о звонке сына. Жена лежала расслабленной, мышцы отпустило: похоже, новость о внуке действовала не хуже лекарства. Я помог ей перевернуться, удивился умиротворенности, которая была на лице.
– Я чувствовала, что будет мальчик… Ты так ждал наследника!
– А ты тайно ждала девчонку? Я знаю ваш женский род!
– Почему ты так думаешь?
– Мне сын сказал, что и Алла, и ты хотели бы девочку. И я бы с радостью принял ее. Честно говоря, я устал от наших обалдуев…
– Ладно привирать-то! Они вон как тебя любят. А мне даже важнее, как они тебя уважают.
– Все-все, без комплиментов! Уж кого они любят и уважают, я бы сказал, боготворят, так это тебя.
– Да, я знаю. Потому что я их так люблю, что это дает мне силы жить. Но в этом и твоя огромная заслуга. Они у тебя учились отношению к женщине. Даже в сексуальном смысле этого слова…
– Ма, ну поехала в философию!
– Они бы простили тебе небольшие интрижки, зная, в каком я состоянии. А ты человек живой, эмоциональный, честолюбивый, почти тщеславный… Лидер!
– Мил, не мучай себя. У нас, у меня – все нормально. Даже переспав с молодой особой, я ей на прощанье скажу, что коммунизм мы все-таки построим. И приду к тебе, потому что я люблю тебя. Я не знаю, что такое любовь. Но я знаю, что без тебя я могу находиться всего несколько часов. И тут же начинаю умирать… Вот такие, жена, пироги. Можно я посплю еще у тебя в постели? Ведь сегодня – воскресенье.
Я снял халат, забросил его в ноги кровати, подлез под одеяло с левой стороны, там, где на тумбочке лежали книги, включил ночную лампу и стал читать «Департамент» Дины Рубиной. Жена после укола уснула быстро, буквально через пять минут. А я хохотал над текстом книги умницы Дины и думал: вот бы к старости вдруг начать так же писать, как пишет она!
Проснулся от лучей солнца: опять забыл занавесить шторы. Вечно у меня с мелочами проблемы. Это потому, что не живу в этой комнате. Значит, надо представлять себя на месте больной жены. Мне-то ничего не стоит вскочить, задернуть шторы на окне и снова завалиться спать. А жене? Я все так и сделал, только не быстро, чтобы не разбудить жену, а с чувством, с толком, с расстановками.
Глянул на часы – скоро десять. Классно! И жена спит. Значит, сегодня день пройдет нормально. Двух уколов практически хватает на полтора-два дня спокойной жизни в будущем. Это, правда, без учета сна. Значит, очередной укол – вечером в понедельник. Помни, лучше в это время не задерживаться! Хотя я все приготовлю, и жена сама может сделать инъекцию. Но все равно лучше, если это сделаю я сам.
Решил вставать. Халат оставил на кровати, натянул трусы и бегом, через туалет, за палкой. Пыхтел, сопел, поглядывая телевизор в своей комнате. Все упражнения на уход от ревматизма и на работу сердца. Аппарат, слава богу, пока практически не подводил. Так, иногда, чувствовал, что есть скачок давления. Но знакомый кардиолог из ЦКБ посоветовал полтаблетки капотена, лучше без воды, как нитроглицерин, под язык. Облегчение наступало быстро. И снова вперед, нас ждут великие дела…
Пошел на кухню, заглянул к Миле. Она проснулась, но стеснялась показаться после такого глубокого и многочасового сна.
– Готовься, ма, сейчас пойдем в ванную, а уж потом – завтрак.
Она помахала рукой, почти не вынимая ее из-под одеяла. Я закрутился в своем обычном ритме. Когда нес ее в ванную, спросил:
– Ты помнишь, что я тебе рассказал ночью?
– Во-первых, не ночью, а утром, около шести часов. Во-вторых, от таких новостей вырастают крылья… Поэтому мы поедем сегодня кататься на машине!
– О’кей. Как я рад! Хоть покатаешь меня по городу. А то – метро, работа, работа, метро… Жизни городской не вижу. Заодно в магазин забегу, хлеба надо.
После всех приготовлений, где-то уже после двенадцати, я вывел «гольфик» из пенала, подогнал почти к подъезду, побежал за женой. Она решила обойтись без коляски. Это прогресс! Действительно, насчет крыльев она не шутила. Взяла уверенно костыли и пошла. Дошла до лифта, пока я закрывал двери, держала кнопку задержки аппарата.
– С богом, в добрый путь! – сказал я, и мы очутились на улице.
Мила прошла сама пять ступенек внутри подъезда и пяток – на улице. Обошла машину, села на водительское кресло, костыли передала мне. Я притулил их в проеме первого и второго сидений. Легко завела машину, спросила, не поворачивая головы назад:
– Пристегнулся?
И легко тронулась. Поворотник щелкал, скорость то падала, то бралась разгоном с места.
– Как красиво! Мне бы так водить!..
– Учись, парнишка! – радостным смехом отозвалась жена.
– Но и не зазнавайся, соблюдай правила. Все-таки действительного государственного советника первого класса везешь! Моя голова высоко ценится…
– Не бойся, я слишком люблю тебя, чтобы вот так просто взять и потерять.
Мы не только заезжали в магазины. Были в «Шоколаднице», где жена с удовольствием выпила горячий шоколад. На рынке я купил картошки и фруктов… В общем, вернулись домой часа через три.
– Так можно жить? – спросила жена.
– Запросто! – сказал я. – Я даже не заметил, что ты с костылями.
– И я тоже. Давай на выходные будем делать такие вылазки?
– Согласен! Но в будни, без меня, ты тоже будешь выходить во двор. Мил, от кого ты прячешься? Плюнь, семья с тобой. А тетки скоро привыкнут.
– Я постараюсь. Но без тебя мне страшно.
– А ты выходи вечером и жди меня на скамейке или прогуливайся по дорожке у остановки. Я выскочу из автобуса, как схвачу тебя и потащу в дремучие леса!
– Ха-ха-ха-хи-хи! – смеется жена. – Вот и выходной пролетел, – оборвала она смех. – Опять я буду целый день одна… Буду ждать тебя. Господи, что со мной творится такое? Я по-прежнему люблю тебя, как тридцать лет назад. Ведь уже пенсионерка по возрасту, а люблю тебя, как девочка…
– И я уже с колесницы, поднимавшейся вверх, слетел. Все, родная моя, пятьдесят лет – это уже с горы. Красивая золотая колесница проскочила мимо и оставила меня на обочине. Вот и пойдем дальше, неважно куда. К детям, внукам, к здоровью, творчеству… Главное, что мы будем вместе столько, сколько нам Господь отведет.
Я поцеловал глаза, щеки, губы жены, погасил вторую, кроме ночника, яркую лампу и пошел к себе на диван.
– Андрюш, – едва услышал из-за двери, – посиди со мной! Чуть-чуть… Дай я подержу твою руку…
Вернулся к кровати, сел на половине, на которой горел ночник, взял руки жены в свои и стал их гладить. Слезы душили меня. Я больше не мог видеть не только Юлию, но и вообще всех женщин.
Глава двенадцатая
На такси проехал «Дворянское гнездо», где получали в свое время прекрасное жилье мои коллеги по Совмину, тому, старому, который имел аббревиатуру «СССР». Но это была все-таки не наша епархия – ЦК КПСС. У нас все скромнее; правда, на Фрунзенской набережной построили несколько домов. Короткую улочку, соединяющую две крупнейшие магистрали – улицу Профсоюзную и Ленинский проспект, – выбрала для своего офиса-монстра крупнейшая в стране корпорация, куда спокойно перетек после отставки из Совмина Мосеев. VIP-этаж, картины на стенах (похоже, дорогие), в приемной несколько девочек, просто красавиц. Ко мне никакого интереса: не заказал номер на проезд машины, приперся пешком, их шеф не дал команду на коньяк и тому подобное. Значит, гость в лучшем случае обойдется чаем или кофе.
Я сел напротив плазменной доски: признаюсь, первый раз видел такое телевизионное чудо. Держал в руках японский подарок – папку из крокодиловой кожи с ремешком, которую мне подарил Ватанаба, пресс-секретарь премьер-министра Японии. Вот на это они тут же обратили внимание.
– Боже, какая красота! Из крокодила? Какая расцветка! – щебетали, крутя в руках заморское чудо.
А я думал: «Что-то долго не принимает меня Владимир Викторович. Неужели еще помнит обиды? Ерунда, кто я для него был – так, мальчишка-выскочка без роду-племени, без капитала, связей и поддержки…»
Рядом со мной процветал сын личного фотографа премьера, именовавшийся спичрайтером, но делавший почему-то четыре ошибки в слове «впрочем». Было несколько старших офицеров Федеральной службы безопасности, наглых, вороватых, тут же начинающих справлять свой интерес, создавать бизнес-структуры, особенно совместные с иностранцами. Владелец конезаводов и других сельхозструктур (типа йогуртовых заводиков), став советником премьера, все передал своей жене. Один известный медиамагнат, посмотрев, как я кручусь словно белка в колесе на пресс-службе, пожелал идти сразу на должность министра печати. Не без участия Владимира Викторовича стал им. Думаю, что не за большие заслуги перед Отечеством…
– Может, вам чайку-кофейку, пока Владимир Викторович занят? – это уже ко мне подошла длинноногая секретарша.
Я отказался, хотел сказать, что так в приличных домах не поступают. Но промолчал.
– А вы сказали ему, что я пришел?
– Да, он знает, просто у него еще остались люди после совещания…
«Смотри-ка, она симпатизирует мне! Ерунда, наверное, видела меня в Совмине. Тем более, она выглядит старше своих подруг по цеху», – стал я думать об этой миловидной девушке.
– А я вас знаю по Совмину. Я в приемной Мосеева работала дежурным секретарем.
– А сейчас вы кто?
– Заведующая приемной, референт Владимира Викторовича.
– Поздравляю с повышением!
– Вы не обижайтесь. На Мосееве практически все хозяйство. Он раньше десяти-одиннадцати часов ночи с работы не уходит.
– Наверное, много получает тогда?
Она искренне улыбнулась, тихо сказала:
– Да уж, с Совмином не сравнить!
– Может, и меня пристроите? Я работоспособный и обучаемый. Секретарь по личным вопросам приемной Мосеева…
Она заразительно засмеялась, сказала:
– А я почему-то была уверена, что вы идете на работу к Владимиру Викторовичу! Ему, по-моему, как раз и не хватает пресс-секретаря или писарчука для докладов.
– Спичрайтера, – поправил я.
– Точно, спичрайтера.
Открылись сразу две широченные двери, из них выходило три человека. Чуточку сзади за ними шел Мосеев. Он попрощался за руку с гостями и направился ко мне. Я поднялся с дивана, низкого, неудобного, еле распрямил спину.
– Лена, последний раз говорю: замените диван! Вы что – глухая?
Протянул мне руку, кивнул, ни слова не сказал, повел как-то боком к себе в кабинет. Это было нечто! Прошли в сектор, назовем его так, левого заднего ряда. Там стоял журнальный столик и четыре полноценных кресла. Столик по размерам был как малый бильярдный стол.
– Что будешь? Я уже нахлебался всего, хочу рюмку чистой водки.
– Чай, лучше бы зеленый.
Он пошел в комнату отдыха. Шел долго. У огромного письменного стола остановился, нажал кнопку, сказал:
– Лена, зайди, обслужи своего любимчика! – и скрылся за дверью в стене.
Лена вошла с пылающими щеками, зачем-то надела очки в модной оправе. Подошла ко мне.
– Я не ослышался?
– Нет.
– И давно я у вас в любимчиках?
– Давно…
– Это, видимо, на фоне тех уродов, которые бродили возле вашей приемной.
– Нет, я вас знаю давно. Видела в доме отдыха с семьей, в бассейне, в буфете с журналистами…
– Вот черт, Леночка, а я вас не помню, простите!
– Вы правда работать к нам идете?
– Нет, меня никто не приглашал.
– Как жаль! Вот мои телефоны, позвоните… В общем, надо поговорить. Я уже кое-что могу предпринять.
– Спасибо, вы так добры!
Вышел Мосеев в другой рубашке и новом галстуке, в руке он держал тонкий стакан со льдом. Видимо, это и была водка.
– Ну, заказал свой чай? Бегом, Елена, неча глазеть на свою неразделенную любовь!
Елена буквально выбежала из кабинета.
– Что, старый хрен, ты, наверное, и не знал, что такие молоденькие могут тебя еще любить?
– Да будет вам! Разыгрываете!
– Нет, дорогой. Я по своей Юльке понял, что в тебя еще можно втюриться. А ей всего-то тридцать один. Сын скоро в школу пойдет, мужа сама себе выбрала, говорила, что по любви… А я-то вижу, что он просто дебил. Но хороший дебил, охранником у меня был… Тебе уже сколько?
– Пятьдесят.
– Я так и думал, что ты младше меня почти на десять лет. Но суть не в этом. Суть в том, что она теперь на какое-то время как кошка прилипнет к тебе… Сиди и молчи! Я все это проходил, все видел. Но тогда проще было: не надо было сына и внука к школе готовить. Что думаешь?
– Юля – честолюбивый и перспективный человек. На фоне наших «гигантов» в кавычках, она имеет полное право возглавить новое настоящее пиаровское подразделение. Я об этом искренне и честно говорю. Даже готов быть у нее заместителем и всячески помогать ей. Она такой пробивной силы, что потянет такую же пресс-службу, какая у нас была в Совмине.
– А на хера ей это нужно? Ну подумай сам! Семья, худо-бедно, у нее есть, деньги – тоже, квартира – такая тебе и не снилась; свой загородный дом со временем я ей передам… Ну подумай, зачем ей пресс-служба? А может, ты хитришь? Зажег девку на фу-фу, а она на меня набросилась: «Помогай!» А это ты на самом деле свои интересы справляешь? Знаешь, что Клемашин никогда не поставит тебя руководителем самостоятельного структурного подразделения, вот и решил сделать обходный маневр…
– Владимир Викторович, я сейчас уйду. Меня в Комитет привел Пал Палыч, поручился за меня. Мы с Бородой не только прятались в Чутне в охраняемых гостиницах. Мы работали!
– Ладно, прости. Как мне, отцу, поступить? Ведь все может рухнуть у моей дочери…
– Не бойтесь. У меня, вы знаете, больная жена, я ее люблю, за нее отвечаю. Ну а если тридцатилетняя женщина захочет совершить акт сближения, то никакой отец…
– Да знаю, не трави душу! Одно утешение, что ты – свой, гарантированный, чистый… Может, даже благородный. А то, что ее невозможно остановить – я это знаю, по этому долбанному ассирийцу помню! Не знаешь эту историю?
Я отрицательно покачал головой.
Он пил водку маленькими глотками, думал. Я молчал. Что я ему скажу? Что сам мечусь между обязательствами и природой, которая нередко берет свое? Что никогда, ни при каких обстоятельствах, я не брошу свою жену? Он это знает, наверное.
– Ты бросил курить? – спросил он меня. – А мне иногда так хочется сигаретой подымить!
В это время в дверь вошла Елена с подносом, аккуратно расставила на столе приборы, чашки, заварной чайник.
– Ленок, принеси-ка мне сигарету! – бросил Мосеев тоном, не терпящим возражения. – Одну, только мне.
– Сами нальете чаю? – спросила она меня.
Я кивнул и сразу стал разливать зеленый чай. Налил в чашку треть светло-зеленой жидкости, покачал ее из стороны в сторону и снова вылил в чайник.
– Что ты там колдуешь? – спросил Мосеев.
– Во всесоюзной газете отвечал за Среднюю Азию, четыре года не вылезал оттуда из командировок. Научился всякий чай заваривать.
– Уважаю тебя за творчество, читал твои заметки. На хрена ты полез на госслужбу-то? Писал бы да писал, главным редактором стал бы…
– И стал, и был, и новую газету экономическую создавал. Но уж так получилось. Тебе делают предложение, от которого нельзя отказаться.
Лена принесла сигарету, зажигалку, отдала все Мосееву, подошла ко мне:
– Налить?
– Что ты его обхаживаешь? Хоть бы меня спросила: «Не хотите ли чайку, дорогой Владимир Викторович?»
– У вас другой чаек.
– Спасибо, Лена, я уже наливаю чай повторно. Спасибо, – сказал я.
Она пошла к двери, улыбаясь, как ребенок, ожидавший, что пройдет секунда, еще немного – и его оставят в комнате рядом со взрослыми гостями.
– Вот что я предлагаю, – сказал Мосеев, и в голосе его зазвучали прорабские нотки. – О пресс-службе я Клемашину скажу. Это раз. Но пойдет с твоими документами к нему Юлька. Пусть сгорит, дура! А если не сгорит, то он сделает ее заместителем, а туда поставит своего разведчика…
– Это мрак, Владимир Викторович!
– Ничего-ничего. Он старше тебя намного, пенсионер уже, помучает годик максимум народ и уйдет. Вот тогда, может быть, и Юлия Мишина подрастет, а?
– Реально, так может быть. А мне – уходить?
– А ты иди-ка к Грише Ленскову! Он чудик, конечно, но работать с ним можно. Он глотку перегрызет за своего человека любому начальнику. Но ты должен пахать, реально помочь ему с аппаратными делами. Он буквально, насколько я знаю, зашивается. Тетеньки в секретариате не успевают, потому что их мало. Четыре инспекции, все наполеоны-гиганты, на козе не подъедешь… Не боишься финансистов-инспекторов?
– Я давно уже никого не боюсь. Я журналист, без куска хлеба не останусь.
– Это хорошо, даже отлично! И с Юлькой я тебя разведу, и новую должность приобретем. Ну-ну, опять нос начал воротить? Я же любя и для твоего блага. Нельзя же падать так, как вы с Бородой е…, уровень надо держать! Он мудрила, генерал армии, а его сопляки-засранцы схарчевали в два приема.
– Не его одного. Вашего шефа тоже проглотили эти ребята и не поморщились. А уж куда выше – премьером был! Вы рядом, с таким-то опытом! Макиавелли…
– Ладно, язва! Ты принимаешь такую конфигурацию? Тогда я звоню прямо сейчас Грише Ленскову.
Он прошел за письменный стол, через минуту оттуда донеслось:
– Гриш, привет! Да, это я… Меня вот тут один посетитель Макиавелли обозвал. Даже не знаю, обижаться или радоваться. Андрюха Ермолов, не помнишь его? В Совмине, да, с Бородой служил в Чутне… Вот хочу его порекомендовать тебе руководителем аппарата, а? Да, ругался я с ним. Дак ведь с дураком и ругаться-то не будешь… Не знает он, конечно, финансы! Я что, знал ваши долбанные финансы и экономику? Надо было – освоил в пределах. Руководить надо! У тебя сколько народу? Вот видишь, а ты один. Нет, дорогой, начальник инспекции – не проводник твоей непосредственной политики, он исполнитель. А вот чтобы до него довести эту политику, идеологию и тэ дэ, нужен руководитель аппарата. Он же и спросит за исполнение твоих поручений и твоей политики… Вот и хорошо! Я знаю, что ты не отрицаешь роль аппаратной работы. Ты мне еще спасибо скажешь!
Они еще долго говорили о поездке в Европу, о туре с постоянной визой, о внуках, о каких-то литрах выпитого на юбилее. Наконец, расцеловались. Стукнув рычажком массивного телефонного аппарата, Мосеев встал и направился ко мне.
– Что, брат? Он помнит тебя, уважает – за Палыча-Бороду, за то, что ты остался с ним до конца, не спрыгнул с подножки. Он возьмет тебя к себе. Но запомни две вещи, прошу тебя. Он зануда и г…к, каких свет не видел. Но должность у него – действительный государственный советник, на нее не стыдно идти. Это первое. Второе – постарайся тихонько уйти от Юльки. Она закрутится, завертится, сама забудет, редко будет тебя видеть. Все пройдет. Ты можешь мне дать слово?
– Могу, если это не унизит мое достоинство. Вообще, я стараюсь достоинство блюсти.
– Дай руку! Григорию Ивановичу Ленскову позвонишь сам. Юлии скажешь, что к Клемашину со всеми бумагами пойдет она. Скажешь, так надо, так папа, то есть я, сказал. Научи ее всему, чтобы от зубов отскакивало. Ну, а теперь иди, огорчи свою вздыхательницу в приемной. Она почему-то уверена была, что я заберу тебя к себе. А, кстати, пошел бы? У нас сотрудники раз в десять больше получают.
