Текст книги "Колесница (сборник)"
Автор книги: Юрий Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава девятая
Мы обеспечили тылы, нашли алиби и встретились с Юлией на скамейке у памятника Великому доктору. В парк нельзя было идти: слишком излюбленное место прогулок нашего брата – чиновничества из Комитета. Пошли по тихим улочкам. Концовка жаркого лета напугала горожан несколькими прохладными дождливыми днями, и вот сразу упало на их головы теплое, ласковое бабье лето. Мы даже не успели переодеться в осенние одежды для холодов.
Юля несла пыльник на руке, на ладони болтался ремешок небольшой сумочки. Походка от бедра, опять легкое шелковое платье светло-вишневого цвета, косынка папирусного оттенка и туфли на неизменных высоких каблуках. Только сегодня они были под цвет платья – темно-вишневыми.
Я – в том же костюме в полоску, как и в тот памятный первый рабочий день, хороших разношенных ботинках, дорогой рубашке из «Стокмана», купленной по случаю за полцены. Галстук снял и спрятал в карман пиджака.
Несколько дней Юлия старалась меня не замечать, мимоходом здоровалась, вместе со всеми внимательно слушала мои речи на утренних планерках, не выпячивалась, вопросов не задавала. Всю мелочевку решала с Нинель Иосифовной.
«Вот это школа! – невольно восхищался я ее поведением. – Да, таких женщин у меня еще не было. Это, наверное, своеобразный карантин, что ли, пауза, взятая для раздумий. А может, все гораздо проще: справила потребность, успокоила любопытство, подвесила на крючок на всякий случай – и пока…»
В таких раздумьях я пребывал несколько дней. Но потом успокоился, закрутилась колесо подошедших дел и мероприятий на публику, забывать даже стал девушку. С удовольствием встречался с Леной в предбаннике начальника, пил кофе, дышал ее молодым телом. Тогда же почему-то впервые подумал: «Как же мерзко, наверное, смотрится старый козел рядом с такой молодой и свежей девочкой, как Елена!»
Мысль не новая, где-то я уже такое не раз читал. Не помню, тогда меня это не зацепило. Наверное, был помоложе. А вот теперь зацепило, вспомнил… И даже не знаешь, как себя вести. Не обращать на нее внимания – глупо, мы один коллектив. Лезть с разговорами – сочтут за старческий маразм или, того хуже, пошлое кокетство.
Меня это волновало по чисто прикладному и шкурному интересу: все это я мысленно переносил на Юлию. Ведь там тоже разница почти двадцать лет. Но на четвертый-пятый день я смирился: переосмыслил свое значение в нашем бурном знакомстве. Интерес прошел, надо выстраивать наши обычные отношения, как и со всеми. И вперед. «А прощальные слова? – не унимался я. – А глаза влюбленной женщины, а мой страх чего стоил? Жаль, чисто по-мужски жаль совсем потерять такую женщину!»
Потом был звонок по телефону, причем когда Нинель Иосифовна ушла в главный корпус. Почти шепотом:
– Я хочу встретиться… Знаешь памятник Великому доктору?
Я, зная, что она меня видит, молча и машинально кивнул.
– Ты меня отправил на встречу в информагентство, хорошо? Сам иди другой дорогой. Встретимся там через полчаса.
Посмотрел на Павла – он, как всегда, склонился над бумажным вариантом верстки бюллетеня. Я «усыпил» компьютер, подошел к Павлу:
– Паша, я на часок смотаюсь, пока все тихо, к стоматологу? Что-то пломба зашалила…
– Ты на Сивцев Вражек? Не успел еще прикрепиться?
– Выбирают не поликлинику, а стоматолога. Помнишь?
– Да-да, нет проблем. Я не меньше трех-четырех часов просижу с версткой. Так что не волнуйся.
Сразу вышел на улицу, Юлия оставалась за столом. Пришлось сделать круг почти до набережной, пройти всеми закоулками, чтобы нагнать время, но и не опоздать на встречу. Она, приближаясь к скамейке, конечно, заметила восхищение в моих глазах, заулыбалась:
– А я уже думала, что кремень не сломать. Ну, и выдержка у тебя, милый! Неужели жалеешь о чем-то, неужели не для тебя я?
– Эгоистка ты, конечно, законченная…
– Как все женщины. Я такая же, не хуже и не лучше.
– Погуляем или в кафе зайдем?
– Пойдем, я сегодня буду командовать парадом.
– Только без алкоголя. У меня еще встреча с аудитором для интервью.
– Сам будешь писать?
– Да, конечно.
– Наконец-то, слава богу! Как же я устала искать стрингеров на эти статьи, интервью, беседы…
– Не переживай, теперь у тебя будут только журналисты, лучшие из лучших, приглашаемые на пресс-конференции и неформальные встречи с командиром.
– Как хорошо с тобой работать… и жить, наверное. Ты все заранее знаешь. Вернее, ты знаешь, чего тебе надо и что ты хочешь. Как я это люблю! Мне все – и папа даже – говорили, что мне надо было родиться мужчиной. А я вот такую грудь отрастила, а за ней и задницу… Или наоборот.
– Дурочка ты моя, это твое бесценное богатство! А мужскую логику, работоспособность надо просто компенсировать.
– Как?
– Просто. Вот случай с тобой. Знаешь, что надо сделать? У командира нет пресс-секретаря. Ты – идеальная кандидатура. Какая женщина, глаз не оторвать! Хватка мужская – это для организации работы. Английский знаешь – это для общения с иностранными журналистами. Короче, если бы я был Вадимом Ивановичем, то я не только сделал бы тебя пресс-секретарем, но и своей любимой женщиной…
– Ты хочешь сказать, любовницей. Как правильно ты все говоришь! Не обижаешь, мудр, осторожен, хитер… Что ты задумал?
– Во-первых, много-много-много-много… раз любить тебя. Потому что ты – бесподобна. Во-вторых, найти кафе и выпить хороший кофе. В-третьих, за неимением условий хотя бы подержать твою руку, целуя ее каждую минуту.
– Ты меня заводишь! Я уже очень хочу тебя. А здесь нет гостиниц?
– Девочка моя, здесь дыра, бывшая и сегодняшняя окраина. Хотя я плохо знаю столицу, особенно этот район.
– Хорошо, за углом – знакомое мне кафе. Мы уже пришли.
– Кофе и натуральный сок, – сказала она с порога.
Я сдал ее пыльник в малюсенький гардероб. Полутемное помещение разбито на несколько секций, так что посетители практически не видят друг друга. Она раскрыла сумочку, посмотрела расческу, собралась в туалетную комнату. И вдруг сказала:
– Дай пятьсот рублей гардеробщику и, ничего не говоря, иди следом за мной.
Я все так и сделал. Гардеробщик, он же и администратор, кивнул: то ли спасибо сказал, то ли дал понять, что ему все понятно. Юля ждала в небольшом предбаннике туалетной комнаты, переоборудованном под курилку и закрывающемся изнутри. Щелчок замка – и ее руки обхватили мою шею:
– Милый мой, как я соскучилась! Я ждала, кто первый не выдержит… Я сдаюсь… Я не смогла больше без тебя… Поцелуй меня, обними меня крепко-крепко, не отпускай меня! Я умираю без тебя…
Я легонько обхватил ладонями ее голову, оторвал от себя, посмотрел в глаза. В них – любовь, почему-то слезы… Я заговорил, не зная, что хотел сказать:
– Что же нам делать? Я боюсь своей скорой старости. Это ужасно: видеть себя старым рядом с молодой, изумительно красивой женщиной! Пощади… Скоро приемся я тебе, как все в этой жизни. Правда, бросить меня будет легко и просто… Но давай попробуем без особых изменений в нашей жизни. Видимся мы и так, слава богу, каждый день…
Она закрыла мне рот рукой:
– Молчи!
Теперь я уже закрыл ей рот поцелуем, сильным, до потери дыхания. Она нащупала мой ремень, ловко расстегнула его, затем молнию на брюках, и я остался в одних трусах. Я повернул ее спиной, платье с легким шелестом заструилось вверх. Рот ее, чтобы заглушить крики, я зажимал ладонью.
– Ты просто богиня, – сказал я, отдышавшись. – Я ни разу не видел такого прекрасного пропорционального тела. С ума можно сойти! Ты знаешь об этом? У меня опять готовность номер один…
– Не сейчас, не в этих условиях… Я люблю с ванной, на худой конец – с душем. Пойдем по одному на выход, надо попить кофе.
И она, открыв защелку, вышла в зал, а я пошел в дверь напротив.
Кофе был замечательный, я такой пил только раз – на пляже в Гаграх, когда закончился безумный летний и бархатный сезоны и мы с женой вдвоем, оставив сыновей на маму, приехали туда на полторы недели. Заведение скромно именовалось «Буфет», кофе назывался «По-восточному» (без дефиса), легких турок на разметанном на плите песке стояло пять или шесть штук – узорчатых, ярко-бронзовых, – но в межсезонье хозяин обходился максимум двумя.
Мы сели за столик, внизу от нас, в двадцати метрах, шевелилось и вздыхало море. Солнце сегодня милостиво баловало редких отдыхающих своим теплом. За соседним столиком несколько абхазцев играли в нарды, пили чай, все слушали неторопливый рассказ аксакала в войлочной шляпе с короткими полями. Он сам не играл: похоже, плохо видел, – но был живым участником всего этого действа. Они говорили на местном языке, но я обратил внимание, что несколько раз упоминалось имя Беллы Ахмадулиной.
– Послушайте, – спросил я хозяина, который сам принес нам по стакану холодной воды, – ваши гости говорят о поэтессе Белле Ахмадулиной?
– Да, шумливые люди… Она сегодня утром пила здесь кофе. Вечером выступает с чтением стихов в Зеленом театре. Это в парке, недалеко отсюда. Если не будет билетов, приходите за полчаса к служебному входу, я вас проведу.
– Вот так, запросто?
– Я вижу дорогих гостей, знаю, из какого пансионата вы пришли. Кофе угощаю вас за счет заведения. Приходите каждый день!
– Ну, спасибо. Надеюсь, завтра вы все-таки возьмете с нас за прекрасный кофе и за удовольствие, которое вы нам доставили?
– Будет день, будет – что? Пища…
Я улыбался. Юлия смотрела на меня, не понимая причины хорошего настроения. Спросила:
– Ты чему улыбаешься?
– Гагры вспомнил, кофе, пляж в октябре, концерт Беллы Ахмадулиной…
– У тебя жена инвалид, не ходит?
Я сжался. Она увидела реакцию на лице, затормозила:
– Ну, прости, прости! Я не хотела. Просто об этом в коллективе знают. Тебе надо быть готовым и к таким вопросам. Прости…
Она взяла со стола мою руку, приложила к губам, стала целовать. Заговорила после паузы:
– Я все в этой жизни делаю назло или вопреки. Все подруги курят, я – бросила. Мама нашла студента МГИМО для меня, я – стала любовницей пятидесятилетнего ассирийца-мафиози… А мне-то – всего двадцать, студенткой была. Родители еле-еле спасли меня от него. Охотился сам, его люди за мной гонялись. Говорил, что убьет не из пистолета – зарежет, чтоб умирала мучительной смертью. Но, честно скажу, я такого любовника в беспутной своей жизни еще не встречала…
– Юль…
– Поняла. Но я знаю, что ты не ревнуешь к прошлому, да? Просто такие вещи не принято в твоем кругу, среди твоих друзей, обсуждать, да? Принимаю. Я же говорила, что мне надо было родиться мужиком. Точно, мы бы с тобой подружились!
– Если бы не работали в одном отделе.
– Какая разница? Дружить можно и между начальником и подчиненным. Смотри, что я напридумывала за эти дни, пока ты меня игнорировал!
– Девочка моя…
– Да-да, довел, можно сказать, до унижения! Я еще никому не позволяла…
Я вынул свою руку из ее ладоней и осторожно прикрыл ей рот. Она выпучила глаза, хотела, видимо, укусить мои пальцы, но в последний момент передумала, стала целовать еще более страстно тыльную сторону ладони.
– Ты не перебивай, послушай меня. Это все очень серьезно и важно. И меня распирает гордость, что до всего этого додумалась я сама… Ну, еще немного папа помог. И еще я внимательно слушала тебя. Итак, ты разрабатываешь весь пакет документов по созданию в Комитете собственной пресс-службы с правами полноценного департамента. Ты был прав: в такой форме в нее не надо вводить понятия управления и тому подобные. Пресс-служба, состоящая из трех-четырех отделов, включая свой собственный оборудованный пресс-центр для встреч журналистов с Вадимом Ивановичем и аудиторами, отдел телерадиокоммуникаций – мы еще забабахаем собственное кабельное телевидение! – по работе со СМИ, анализа и мониторинга информации и, наконец, издательский отдел, но расширенный, с правом выпуска продукции из собственной мини-типографии «Макинтош»… А, каково? Ценишь?
– Аналитик ты мой доморощенный… Все это ты наслушалась. А проект уже готов, на дискету и на бумагу заведен. Вопрос в одном – как документам дать ход? После решения об этом придется и с Келиным, и с Тужловым, и с Пашей, да и с другими очень серьезно говорить. Вот на что надо обратить внимание.
– Знаешь что? Это их проблемы. Они бы с тобой не стали церемониться! А то, что ты мне рассказал, умница, но ты годы бы искал союзников.
– Значит, с волками…? Мы – в капитализме?
– Да, именно так. А бумаги давай сюда. Я знаю, что мы сделаем. Их папа передаст Вадиму, попросит его лично ознакомиться, пригласить тебя, а ты все что надо разжуешь ему.
Юля помолчала, но по глазам я понял, что она что-то очень важное не договаривает. Так и есть: то ли поняла, что я жду от неё окончания тирады, то ли спешила все высказать, чтобы не забыть. Она без подходов сказала:
– Только не забудь девушку, которая сейчас сидит рядом с тобой. Я хочу быть твоим заместителем, одним из двух. А второго выберешь сам.
– А я бы совсем не возражал! Представляю, какую веселую жизнь ты устроишь бедным сотрудникам… Но это все пойдет на пользу и им, и, главное, делу.
– Ты правду говоришь? Значит, ты веришь в меня?
– Ты прелесть, я буду пахать на тебе, в прямом и переносном смысле этого слова, двадцать четыре часа в сутки!
– А папа сказал, что ты со своими принципами и характером никогда не пойдешь на такой шаг. Он продумал еще один вариант: сделать тебя руководителем аппарата у аудитора Григория Ивановича Ленскова. У него несколько месяцев вакансия. А это статус, между прочим, действительного государственного советника. А через полгода-год – перетечь в директора департамента.
– Да, ласточка моя, с тобой не соскучишься! А ты тогда руководителем пресс-службы сразу пойдешь. Не боишься?
– Ты будешь рядом. Я тебя очень-очень люблю. С тобой мне ничего не страшно.
– А муж? А семья?
– Это мои проблемы. Замуж я вышла назло папе – за его охранника. Под два метра, самбист, институт физкультуры заочно окончил. Потом я его переучила на бухгалтера, папа помог в банк устроить. Сейчас он член правления. Ему так хорошо и комфортно, что он на все согласен, лишь бы не изменился его статус. А сын у нас отличный – здоровый, сообразительный. Умом – в меня, здоровьем – в него.
– Скоро подковы начнет гнуть?
– Не смешно. Сам про жену запретил рот открывать, а меня же физкультурником дразнишь!
– Прости, это отсутствие культуры. Торжественно обещаю: я буду только обожать тебя и твоего сына. Давай-ка не будем мудрить. Я выйду на Ленскова, благо я его хорошо знаю еще по Совмину.
– Никуда не лезь, ни во что не вмешивайся. Я все должна проговаривать с папой. Наберись терпения и жди.
Глава десятая
В контору я возвращался опять один. Раздумывал не спеша. Первое и главное: было радостно оттого, что на меня свалилась такая женщина. Она, конечно, была бесподобной любовницей… Но сколько здесь возникало вопросов! Меня уже сегодня мучил один из них: похоже, в это кафе она заходила не первый раз. И этот низкий диванчик со спинкой, видимо, она хорошо знает. Как, сколько, с кем, какой я по счету? Вопросы терзали меня, и терзала обида.
Я реально понимал, что наша близость может закончиться в любую минуту. И я буду бессилен что-либо сделать. Вывод: не втягивайся, не пускай глубоко, до сердца. Она поймет? Конечно. Думаю, что и ее сейчас посещают такие же мысли. Должно произойти какое-то чудо, чтобы девочка смогла перенести любовь со своего отца на чужого стареющего человека. Да и отцу, видимо, это дерьмо совсем будет не по нутру: он старше меня лишь на пять-семь лет, не больше. Поэтому с этой темой все ясно и понятно: сколько времени отведено сверху, стольким и воспользуемся.
Второе. Уйти сразу к аудитору не получится. Хоть и знает меня Ленсков, но я месяц всего проработал в отделе. Для чего тогда увольняли старого, профессионального начальника? Под мой приход, ежу понятно. Значит, придется сколько-то времени работать, и хорошо работать. Ну, ладно, это для меня не причина для беспокойства, как-нибудь справимся.
Другой вариант: ее отец расчистит поле для создания полноценной пресс-службы, поможет ее сформировать, пробьет меня руководителем. Вот тогда его чадо, амбициозное и неглупое, и даже ой-ей-ей как умеющее работать, покажет и себя, и кузькину мать. Она, конечно, через год максимум и меня вышвырнет из начальников. Но год-то я все-таки буду рядом с этой женщиной…
Значит, надо исподволь прокачивать вариант с аудитором, чтобы он потянул с закрытием вакансии, чтобы очень захотел меня заполучить. Ведь он тоже, как все они, амбициозный, ему тоже нужен не просто руководитель его административного аппарата. Ему и пресс-секретарь нужен, и ньюсмейкер, и спичрайтер. Вот это то что надо!
Теперь о семье. Уже знают про жену. Ну что делать, это жизнь! Поликлиника у нас одна, а меня там знавали не только начальником отдела в Комитете. Поэтому мои перемещения не вверх, а по горизонтали и вниз развязывают языки… Люди чувствуют меньше ответственности, если в них меньше – чего? Страха. Надо придумать краткий треп типа: сейчас, к сожалению, ухудшение здоровья, надо лечить серьезно, ездить как минимум два раза в год на грязи, и так далее, и тому подобное. Поэтому в Комитете проще, чем в Совмине, помочь жене. И ей так спокойнее, когда я не в командировках по сто дней в году.
«А в общем-то, я могу и послать всех! Очень даже далеко. Моя семья никак не сказывается на моей работе? Нет. Что еще и кому надо?»
Я вдруг так явственно представил лицо жены, что мне стало невыносимо жалко ее, стало так больно за нее, что на глазах чуть не выступили слезы. Мила-Милка, когда все стало плохо? У классной спортсменки-лыжницы стала так стремительно и ужасно развиваться болезнь ног, что по два-три месяца весной и осенью она практически не ходит.
Я возил ее не только в поликлинику на процедуры. Я практически закончил с ней по второму разу автошколу, купил вполне приличную, хоть и подержанную, машину «гольф», и она стала ездить. Ходила даже на костылях плохо, а ездила прекрасно. Думаю, что лучше меня, потому что последние пятнадцать-семнадцать лет, с маленькими перерывами, у меня всегда была персональная машина.
Меня мучила семейная ситуация, но отнюдь не тяготила. Я никогда ни о чем не жалел, тем более о женитьбе. До сих пор, как только вспоминаю, как мучается моя жена, готов носить ее на руках. И ношу, даже с удовольствием. Делаю ванны с травами, несу голую жену из спальни, целую ее груди… Она искренне рада, смеется. Сажаю ее в ванну, регулирую воду, усаживаюсь сам на маленькую табуретку рядом и начинаю читать вслух. Этот месяц я читал Гюнтера Грасса. До него – южноафриканца Кутзею. Причем жена это все уже прочитала, тихонько подложила эти книги мне на тумбочку у кровати.
Она прирожденный «слуховой» редактор. Вранье дикторов радио или телевидения, небрежность, более того – неграмотность молодых продвинутых авторов в своих нетленках вызывает у нее профессиональную аллергию. И надо же, какая несправедливость: она больная сидит дома, лишь изредка подруги из издательства привозят ей одну-две книги на редактирование. Но она счастлива даже маленькой толике. Во-первых, эта работа – ощущение того, что ты еще кому-то нужен. Во-вторых, это приработок к пенсии. А сейчас, когда я получаю как младший начальствующий чиновник, в этом есть вопрос. Но самое главное, конечно, в другом – жена при деле.
На детей пока мало надежды, они сами только-только начали вставать на ноги: старший преподает в вузе, младший в этом году закончил университет. Но мы, собственно, не денег, не материальной помощи ждем от них. У меня кое-какие проценты набегают от старых накоплений в банке, примерно пол-оклада в месяц получается. Жена это знает, я внушил ей, что это Господь посылает ей на лекарства. И она перестала нервничать и дергаться. Это ее заработок (лишь бы наши волки снова не разрушили мирную жизнь, не разворовали все, не довели страну до нового дефолта). Дети не понимают другого: внимание, чуткость, забота лечат не хуже лекарств. Они редко заезжают к нам, даже звонят нерегулярно. Жаль. Считаю, что в этом есть и моя вина тоже.
Так, размышляя, я дошел до родных пенатов. Павел собирался на обед, помахал мне рукой, кивнул, будто спросил: «Ну как с зубом?». Я кивнул в ответ: мол, все в порядке.
– На обед тебе нельзя, так? – сказал Павел, подходя к моему столу. Тогда попозже попей чаю из нашего агрегата. Тамара все приготовит, – и он направился на выход.
– Спасибо, Паша, ты настоящий товарищ!
– А я? – спросила Тамара, остановившись у моего стола.
– Что бы я без вас делал, серьезно!
– Хорошо, расплатитесь позже, за все сразу. А сейчас слушайте. На кофе-брейках бывали?
Я кивнул утвердительно, за щеку не держался, послеоперационную зубную боль не изображал. Думаю, что этого и не надо было делать. Я был уверен, что Тамара посвящена во многие тайны Юлии, иначе той нелегко бы пришлось проворачивать свои похождения, в том числе и любовные.
– Тогда чай в термосе, сахар, печенье и так далее – в шкафу, увидите напротив моего стола. Не хворайте и приятного чаепития.
Тамара быстро вышла, видимо, боясь отстать от женщин, уже отправившихся в столовую. Я сел за компьютер, включил его, вставил дискету и стал снова читать документы: положение о пресс-службе, положение о пресс-центре, структуру и тому подобное, – в общем, всю бумажную тягомотину. Все было грамотно, выверено до последней запятой. Особняком держался файл с текстом письма на имя председателя Комитета: ровно на страничку, с обоснованием этого решения, а также с просьбой дать поручение на исполнение соответствующим подразделениям.
Первая скрипка здесь – у финансистов, бюджет – это святое. Потом юристы, кадры, хозяйственники, секретариат председателя… Не факт! Это было бы идеально, если бы поручение пошло от секретариата председателя. А если от руководителя аппарата? Беда. Не согласовав с ним, с его заместителями? Сразу на стол председателю?! Боже, что здесь начнется… Пусть сами головы ломают, откуда у председателя появилась эта бумага. Лишь бы отцу Юлии удалось переговорить с нашим руководителем.
Мосеева Владимира Викторовича я знал с девяностых годов: он вместе с председателем правительства пришел в аппарат Совмина. Не просто было мне, советнику, отвечающему за СМИ, обходить этого консервативного, осторожного и сумасбродного человека. До ругани дело доходило:
– На ф… нам нужен твой пиар, если нас костерят в любой вшивой газетенке! – орал он в присутствии других советников-помощников.
– А на ф… нам столько командиров в аппарате, которые вылезают с комментариями, не только не зная сути дела, но и не понимая, о чем идет речь! Газетчику этот зас…ц из аппарата и не нужен! Ему надо зафиксировать разговор, хоть с табуреткой из кабинета премьера, чтобы потом написать: «Вот такое мнение бытует в окружении премьера». Неужели это не понятно? – почти также шумно пытался я объяснить ситуацию.
Все обмерли: что-то будет? Так с Мосеевым еще ни один советник-помощник, директор департамента не разговаривал, чтобы орать друг на друга. Пораздувал ноздри Владимир Викторович, но, вспомнив, наверное, что в статье нет прямого упоминания пресс-секретаря, руководителя аппарата или его заместителей, нет ссылки на пресс-службу Совмина, промолчал. Сказал уже спокойно:
– Подготовьте предложения, как обычно, – и быстро ушел с импровизированной планерки.
Надо отдать должное Мосееву: он не раз перечитывал ту или иную раздражившую премьера статью в газете, находил упоминание о каком-то высокопоставленном источнике в аппарате и немедленно проводил расследование. При мне он однажды сказал директору департамента социальной политики Монблиту:
– Когда собаке делать нечего, она знаешь, что делает? З… лижет. Лежит и лижет. Вот и ты, чтобы зуда не было, лижи. Еще раз, Гриша, вылезешь – выгоню в тот же день! Ты меня знаешь.
Был Мосеев когда-то хорошим строителем, не одной гигантской стройкой пометил карту нашей Родины. И семья моталась за ним по тайге да степям. Но вот утвердили его секретарем большущего обкома партии. Юля уже помнила это время, как-то мне сказала в разговоре: «Мы с младшеклассников чувствовали свою особость». Потом столица, ЦК партии, замминистра… И понеслось. А поскольку Юля помнит их семейный уклад с обкома партии, то всю жизнь она и чувствует себя избранной. Нет, она не жлоб, последнюю рубаху отдаст подруге. Она, по большому счету, лишь беспардонная и капризная. Ей ничего не стоит обидеть малознакомого человека каким-то нелепым замечание по поводу бедности его одежды. Она считает, что вот у нее это есть, а человек просто не хочет прилично, тем более со вкусом, одеваться. Уж даже я за этот месяц-другой работы как-то ей рубанул:
– Ты поживи на одну зарплату с ребенком, без мужа! Тогда мозги у тебя будут включаться вовремя.
Промолчала: поняла, наверное. Но главное, что ее смутило, – это моя достаточно резкая реакция. Представляю, что было бы, если бы ей также резко заявили Паша, Тужлов или Келин!
– Не обижай меня больше так, особенно при людях! Я расплачусь, как маленькая девочка. Перестану тебя любить…
– Юль, не дури, и я не буду реагировать, особенно при людях. Ты нередко ведешь себя с людьми как барыня со служанками. А в остальном, я так тебя хочу, что твоя любовь просто меркнет перед моей.
Попил чаю из термоса, съел несколько пряников и печений.
«Как все у Тамары аккуратно, все убрано, разложено, чисто! – думал я. – Вот уж точно не скажешь такого о Юльке. Видимо, всю жизнь живет с домработницей, няней…»
Нет, я совсем не осуждал ее: трудно представить Юлию с тряпкой в руках и ведром грязной воды. Поэтому мне было страшно подумать о том, что мы вдруг стали бы жить вместе с ней в большой (да и любой) квартире, где не было бы домработницы, няньки…
– Ты один? – Юлия была легка на помине. – Я вместе с девчонками поела в столовой, но, сославшись на срочный звонок, первой помчалась сюда, чтобы увидеть тебя без свидетелей. Я успела позвонить папе. Он все принял. Сказал, не поверишь, что хочет с тобой встретиться!
– Где, когда? О чем будет разговор?
– Заберешь все бумаги – и к нему в холдинг. Вот телефон, завтра перед выездом позвонишь – он закажет пропуск. Кроме обеда, он весь день будет в кабинете. Ну, умница я? Целуй меня!
– Юль, сейчас войдут сотрудники. Двое-трое вообще не ходят на обед, просто гуляют этот час, а так пьют чай с сухарями. Но я с удовольствием тебя расцелую в нашем местечке…
– Нет-нет-нет, больше никаких уголков! – и она достала из сумочки ключи. – Только на квартире, цивилизовано. Вот, смотри, какая я умница!
И уже другим тоном, другим голосом, другой интонацией:
– Сделай все, чтобы папа не заподозрил наши отношения. Он мне голову оторвет.
Дверь открылась, вошел Щеголев. И с порога:
– Здравствуйте, Андрей Юрьевич! Как ваш зуб?
Юля недоуменно посмотрела на меня, пошла к своему рабочему столу.
